Времена и места Игоря Губермана

Времена и места Игоря Губермана

Михаил Юдсон, Иерусалим

Игорь Губерман въехал в Иерусалим почти треть века назад и с тех пор обитает в этом вечно необычном городе, попутно совершая путешествия по городам и весям, государствам и континентам – несет «гарики» миру, четырехстрочную благую весть в массы:

Давным-давно стремлюсь я исподволь

и много раз пытался пробовать

стихи свои писать как исповедь, 

а выходила чтобы – проповедь. 

Заодно в движении образуется и проза Губермана, причем называть ее путевыми записками или дорожными заметками столь же расточительно, как, скажем, и отчеты о путешествиях Радищева или Гулливера. 

Я много ездил волей случая

по разным странам, и везде

тяжелый дух благополучия

шептал о будущей беде. 

Пожалуй, губерманова проза схожа с розановской опавшей листвой, этакий обросший стихами короб-дневник – философия странствий по страницам и странам. Как пишет сам Игорь Миронович – «заметки вдоль по жизни». Вразброс, ан целеустремленно! Люди и мысли, Всевышний и выпивка, евреи и окрестности… А также, естественно, города и годы – поскольку, рассказывая о местах, Губерман одновременно неизменно путешествует по временам. 

Игорь Губерман, который пишет «высокие трагедии, обернутые шутками снаружи» 

И нам весьма приятно хронотопать и топать тропами книги вслед за автором, проза эта влечет читателя временами и местами – от подземных целебных пещер Венгрии до подледного лова в Салехарде, от припомнившегося поэта Дона-Аминадо с его эмигрантскими воспоминаниями «Поезд на третьем пути» до перестука в такт очередного «гарика»: 

Я люблю поездов непоспешный форсаж, 

ощущение ровного гона, 

и тоскливо прекрасный российский пейзаж, 

налетающий в окна вагона. 

Маленький городок Малоярославец, что в ста двадцати километрах от Москвы, становится у Губермана скромным символом исторических потрясений – «прокатилась по маленькому городку вся российская история двадцатого века». Заселен городишко оказался выселенными из Москвы и ссыльными, отбывшими лагеря – людьми часто известными, известнейшими, знаменитыми, бывшими эсерами и выжившими священниками, поэтами и художниками, переводчиками и теософами, врачами и музыкантами. 

Кстати о музыкальности прозы Губермана. Вслушайтесь: «Осенью город утопал в грязи, зимой – в снегу, но весной цвели тут яблони и вишни, ошеломляюще пахла сирень, жизнь обещала продолжаться и становиться много светлей». 

Надо заметить, что уклон в суровую прозу вовсе не мешает Губерману-поэту, его «гарики» плодятся и размножаются с прежней энергией – перед нами уже «Десятый дневник», заповедная десятиричная заводь стихов: 

Тоска была б невыносимой, 

но есть поэты, есть шуты, 

и льется свет неугасимый

из самой лютой темноты. 

Четверостишия Игоря Губермана – это неоскудевающий, вкусный, сочный русский язык, изысканно слепленный фольклор с филологическими загибами, крепкая многоэтажность смыслов, порой расчисленная частушечная интонация («плясать словами», как поучал Ремизов): 

Оттого, что без азарта

ничего не сотворишь, 

никогда не будет фарта

у того, кто тих, как мышь. 

Или даже поэтическая скороговорка: 

Чужой строки сокровище

украл я преднамеренно –

что всё ещё не всё ещё

пока ещё потеряно. 

«Гарики» талантливо выдуманы, мастерски сделаны, выданы на одном дыхании, и именно поэтому – доступны, любимы, понятны, запоминаемы. Плюс что-то еще им присуще – а Бог его знает что! Ибо не «хлеб наш насущный» сказано было, а «хлеб наш надсущный» – пищедуховный да трансцендентный… Легкость сотворения строчек здесь кажущаяся – истинному поэту свойственно петь и пахать, сверстав сие в одной упряжке – о, соловьи воловьи!.. 

«Десятый дневник» – это поздний Губерман, творчество которого дышит грустной мудростью и светится ироничной печалью: 

Старость – изумительные годы: 

кончены заботы и мытарства, 

полностью зависишь от погоды, 

от жены, потомства и лекарства. 

Чаще в строчках поминаются бесконечные существа с большой буквы – Господь, Творец, Всевышний, Создатель. При этом не забыты и проверенные рецепты: 

Вторую мы бутыль почали

и бродим вилками в капусте, 

и в мире снова нет печали, 

тоски, предательства и грусти. 

Все-таки муза Губермана при любой погоде весела и разумна – а ведь знаем мы тяжеловесных муз с веслом, а то и с помелом, увы, знакомы с высокопарной скукой… А у Игоря Мироновича горнее всегда наряжено в дольнее: 

Копаясь в небольшом моем наследии, 

потомок изумится, обнаружив, 

что я писал высокие трагедии, 

обернутые шутками снаружи. 

Добавлю, что, в принципе, любое повествование у Губермана имеет в закромах подтекст, подмигивает развернутой метафорой. Вот, например, былина про дом, в котором он живет: «О доме нашем в Иерусалиме просто грех не рассказать. В нем восемь этажей (а мы – на пятом), ничем архитектурно он не замечателен. И эфиопы в нем живут, и люди глубоко религиозные, и несколько семей, подобных нашей, то есть светских. А событий выдающихся в нем было два: жители какой-то верхней квартиры завезли на крышу мешки с землей и принялись разводить марихуану, а живущие внизу устроили в подвале казино. Мы с женой про то узнали, встретив как-то поздно вечером небольшую группу полицейских, провожавших двух наших соседей в наручниках». 

Дальше Игорь Миронович пишет, что «та куча мусора (порой огромная, ее сметают раз в неделю), что лежит у лестницы к нашему подъезду» – очевидное опровержение мифа о приверженности евреев к чистоте. Иерусалимская куча – та же миргородская лужа! И обращались, конечно, с жалобами в разные инстанции, и фотоснимки могучей кучи прикладывали – таки все бесполезно…

Да это же образ Израиля в разрезе, догадался я, читая про дом Губермана, временами и местами очень похоже – наверху высокие технологии, всякая компьютерная марихуанья, на которую весь мир подсажен, а внизу каждодневная рулетка, русская аль арабская, выпадение в «зеро», висение на соплях Всевышнего… И начальство регулярно в наручниках выводят… И та-акие кучи мусора, куда ни плюнь – может, уже рентабельно жемчуг добывать? 

Однако от символистской прозы воротимся собственно к «гарикам». Тут у Губермана символ, кредо и девиз, волшебно-ключевое слово – «свобода». Хотя известно же, что человек творческий, с умом и талантом, сроду не свободен, еще Фаина Раневская пробурчала: «Плавать брассом в унитазе». Да и Игорь Миронович вечерне печалится: 

На это обратишь если внимание, 

то спину овевает холодок: 

свобода – это просто понимание

того, насколько длинен поводок. 

И возможно, даже неважно, с какой стороны поводка находиться – общая зависимость от окружающего абсурда, безумие быта и Бытия в одной бутылке – этот колючий «ёрш» плещется в строчках поэта: 

Ничуть я не сведущ в борении шумном,
однако пока я достаточно зряч:
похоже, в сегодняшнем мире безумном
кто влезет в халат – тот и врач. 

А вообще «Десятый дневник» – книга, исцеляющая хвори и хаос, верующая в добро, светлое начало и в соответствующий конец. Поэтому, прочитав ее, закончу словами Игоря Губермана: «Мне стало так смешно и хорошо».