Чертеж идеального государства
Такого государства, о котором писал Платон, в природе никогда не существовало. Мало этого, никто и никогда не делал даже попытки строительства такого государства – почему это было неосуществимо, попробуем разобраться
Платон всю свою жизнь вынашивал проект государственного строительства. Собственно говоря, будет справедливым уподобить Платона Марксу – они оба были заняты умозрительным построением такого общества, которое можно назвать «справедливым». Это социальное проектирование стало целью жизни обоих философов, фразу Маркса «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» можно легко приписать и древнегреческому философу.
Певец справедливого общества Платон
В этих книгах философ описывает досконально устройство социальных страт, взаимоотношения ремесленников и армии, принцип распределения продукта, систему правления и законодательства, хозяйственную деятельность, роль искусства в обществе, структуру выборов, отношения полов, концепцию семьи. То есть создан конкретный план социального строительства.
Республика, созданная воображением Платона, существует только в его сочинениях и более негде. Сам Платон говорит, что его государство реализовано только в вечном мире форм и идей. Иными словами, если помнить о платоновском понимании «эйдоса» (то есть изначального сгустка смыслов, неостановимо проецирующего идеи в нашу реальность), идеальное государства Платона есть не что иное, как чистая идея, метафора, образ наподобие христианского Града небесного.
Параллели, которые впоследствии проводили историки, как, например, между платоновским идеалом и реальным полисом Спарта, между кастовым Египтом и стратифицированной платоновской республикой, – весьма относительны. Конечно, Платон использовал опыт и наблюдения – он много странствовал. Рассказывают, что созерцание египетских барельефов навело его на мысль о гармонии геометрически выстроенного социума. Возможно, такое эстетическое влияние имело место; склонность Платона к геометрии и пропорциональным построениям безусловно сыграла роль.
Однако его утопическое построение не похоже ни на что, имеющееся в истории. Государство Платона пребудет таким же умозрительным проектом, как остров Утопия Томаса Мора и город Солнца Томмазо Кампанеллы.
Мы воспринимаем платоновский проект в перспективе столетий – как же иначе? Стало трюизмом считать платоновский «идеальный» план государственного строительства прообразом тоталитарных режимов ХХ века; дескать, вот что получается из намерений выстроить для живых людей строгую схему поведения. Стратификация Платона слишком очевидно была повторена в казарменных регламентах: от лагерей ГУЛАГа до супрематических квадратиков Малевича.
В какой степени Сталин или Малевич были последователями Платона, сказать затруднительно; они в его сочинения не заглядывали никогда. Так и «Капитал» Маркса нам сегодня трудно читать, отрешившись от тех последователей марксизма, которые строили застенки во имя светлого завтра (фальсификаторы Маркса были эти «марксисты» или нет, такой вопрос мы не ставим – они вдохновлялись Марксом, вот что критично!).
Карл Поппер в своём анализе Платона опирался на негативный опыт ХХ века, и его примеры убедительны; но и сразу же после смерти Платона появились примеры социального строительства, которыми можно иллюстрировать государство Платона в самом карикатурном духе.
Платон хотел правления философов, но уже его собственный ученик Аристотель стал воспитателем и ментором Александра Македонского. Так значит ли это, что идеал воплотился таким вот образом? На Александра Великого (воспитанника Аристотеля!) равнялся римский император Гай Юлий Цезарь (формально Цезарь не был императором, он был dictator perpetuum, т.е. диктатор, избранный навечно, но с его правления Римская республика прекратила существование, подпала под единоличную власть императоров).
Цезарь положил конец демократии, тому строю, негативные мутации которого Платон предсказал, так значит ли это, что Цезарь воплотил предсказания философа? Платон последовательно критиковал демократию. Собственно, его «Государство» можно читать как памфлет на демократию, столько там дано хлёстких уничижительных определений.
Значит ли это, что тиран, подавляющий народные собрания и отменяющий референдумы, действует сообразно платоновским рецептам? Философы во главе государства – вот мечта Платона; не следует ли считать первый созыв советского Политбюро идеальным воплощением мечты? Ленин, Троцкий, Бухарин, Луначарский – это же всё философы! Философ Сенека учил императора Нерона (вот ещё пример того, как философы руководят государством, а некоторое время Сенека даже и участвовал в управлении Римом) – можно ли сделать вывод, что рецепты Платона нашли воплощение?
Упрёки можно множить. Имеется и самый болезненный упрёк.
Источником вдохновения для Платона служило парадоксальное мышление его учителя Сократа, препарировавшего в диалогах любое явление так, что в ходе дискуссии философ выявлял сущность вещи, истинное назначение вещи, нередко противоречащее явлению. Скажем, понятие «справедливость» Сократ трактовал таким образом, что современные ему правители выглядели несправедливыми, а законы – вздорными.
Египетские рабы
То было интеллектуальное бунтарство: Сократ заставлял своих оппонентов пересмотреть привычные взгляды. Собственно говоря, именно за этот стиль мышления философа и казнили – афинская демократия решила, что Сократ расшатывает основы строя. Платон сделал Сократа героем своих сочинений, его устами Платон излагает свою концепцию идеального государства. И здесь надо отчётливо произнести простую, но обидную истину: в уста персонажа платоновских диалогов Сократа, фантазирующего об идеальном государстве, вложены такие строгие постулаты, которые, пожалуй, реальный философ Сократ никогда бы и не произнёс.
Пространства для парадокса в платоновском государстве уже нет. Сократ прибегал к парадоксу не ради самого трюкачества; он как раз опровергал софистов, жонглировавших парадоксами в ущерб истине, – Сократ желал (а Платон это его желание довёл до приказного целеполагания) чистой истины; но как искать истину – не сомневаясь в ней? Сократ не любил виртуозов-парадоксалистов-софистов, но избежать парадокса и сам Сократ не мог – критическое мышление требует вывернуть сказанное наизнанку, поставить проблему с ног на голову, чтобы рассмотреть проблему в непривычном виде.
Способность подвергать всё сомнению, в том числе и истину, объявленную аксиоматичной, есть основа философии. Положить предел праву сомневаться – значит остановить процесс мышления. Мог ли Сократ (реальный Сократ, а не герой Платоновских диалогов) ожидать, что истина, которую он выискивал в спорах, будет постулирована как приказ?
Не исключено, что реальный человек Сократ, приговорённый к смерти за «растление юношей» (имеется в виду идеологическое растление умов), был бы приговорён к смерти и в платоновском идеальном государстве. Значит ли это, что Платон изменил памяти своего учителя?
Ни в коей мере. Напротив, всё, что писал Платон после гибели своего учителя Сократа, было посвящено памяти обожаемого друга и учителя, и написано это было ради того, чтобы произвол и социальный разврат стали невозможны в обществе. Так Платон «мстил» за гибель учителя, «мстил» социальному разврату и тирании, но, создавая своё строгое нравственное идеальное государство, Платон постепенно – следуя логике построения – воздвиг такое здание, где его учителю, возможно, места бы уже не нашлось.
Платон посвятил свою жизнь созданию проекта, который теологи Средневековья могли бы именовать «царством Божьим на земле». Платоном описано общество, лишённое внутренних конфликтов и унижения человека человеком. Платон придумал идеальное государство ради того, чтобы, достигнув гармонии, ничего в обществе не менялось – чтобы избежать цикличности в процессе превращения демократии в тиранию. Философ с ужасом видел неизбежность мутации современного ему общества в авторитарный строй. И следствием такого понимания стала потребность анализа демократического строя.
Как правило, для того чтобы показать первенство демократического строя в сравнении со всеми иными методами управления обществом, приводят безапелляционное высказывание «демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных». Оставляя в стороне религиозный характер высказывания (ср. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его»), приняв утверждение Черчилля за истину, следует, тем не менее, уточнить его.
Демократия хороша, но сколько длится это её хорошее состояние – про это у Черчилля не сказано. Именно потому, что это народовластие, демократический строй и подвержен изменениям в большей степени, нежели, скажем, монархия, которая тоже изменчива, но зависит от меньшего количества действующих лиц (и тем самым шансов на перемены меньше). Об этом свойстве демократии говорил Платон, это подтверждает история, да иначе, собственно, и быть не может: как абсолютно всякая система, и эта система тоже подвержена изменениям. Никакой организм не может быть вечным, а такая непредсказуемая субстанция, как народ, в особенности.
Изменения происходят с любым обществом – просто в силу старения, изменения внешней среды, технологических новаций, экономических обстоятельств, войны и т.п. – и строй демократический изменяется с течением времени точно так же, как, допустим, юное тело, превращаясь в тело не столь юное. Молодой человек неизбежно стареет, как бы привлекателен ни был период юности. Нет ничего застывшего раз и навсегда. Если утверждать, будто «демократия» – строй лучше всех прочих, то утверждение этого обстоятельства равно утверждению, что возраст двадцать пять лет есть самое оптимальное состояние организма. Да, быть молодым прекрасно! Но возраст двадцать пять лет невозможно зафиксировать навсегда; и как быть, если человеку становится двадцать шесть лет, пятьдесят, семьдесят? А это происходит неизбежно.
Тревога Платона вызвана именно тем, что демократический строй неизбежно изменяется.
В таком утверждении не больше злонамеренности, чем в том утверждении, что человек стареет. Возможен ли «вечный двигатель» демократии? Иными словами, можно ли построить такое общество равных, которое было бы обществом равных всегда? Уже и Платон это знал из жизненного опыта, как демократия превращается в тиранию – неумолимо; подобно тому, как из бабочки получается гусеница. Из прекрасного цветка демократии неизбежно прорастает уродливая имперская власть.
Мы, спустя две с половиной тысячи лет, знаем мутации демократии ещё лучше. Если бы законодателю Солону сообщить, что демократия Греции придёт в упадок, что наследницей её станет Римская республика, которая мутирует в империю, и править античным миром станет император Нерон, – что бы Солон ответил? Некоторым утешением может служить то, что процесс вырождения занял пятьсот лет, но со времён Солона дело пошло быстрее.
Если бы Робеспьеру сказали, что он напрасно пишет на французских соборах «свобода – равенство – братство» и уже через двадцать (всего двадцать!) лет во Франции будет империя, если бы Ленину сказать, что Сталин фактически вернёт имперскую Россию через десять лет после революции, если бы Эберту сообщить, что Веймарская республика добровольно проголосует за Гитлера, что бы они сказали в ответ? Затевали бы люди революции, строили бы баррикады во имя справедливости, если бы им сообщили, что умирают они ради прибыли владельцев нефтяных месторождений? А ведь это именно так и происходит – сколь бы грубым это высказывание ни казалось.
Клятва в зале для игры в мяч
Платон писал свой проект общежития спустя сорок лет после Пелопонесской войны, то есть убийства греков греками. Истребление народом самого себя – по причине алчности и амбиций политиков – подействовало на правнука Солона (философ Платон был потомком законодателя по материнской линии) и ученика Сократа (высоконравственного мыслителя) сокрушительно. Задача проста: как сделать так, чтобы общество всегда оставалось моральным?
Общество подобно человеку: если человеческий организм разрушают жирная и сладкая пища, неумеренное пьянство и отсутствие физических упражнений, если человека превращают в животное лень и похоть, то ведь то же самое происходит и с большим скоплением людей. Разврат и богатство, алчность и стяжательство так же точно разлагают коллектив, как разлагают и одного гражданина. Но в масштабах общества порок приобретает более гротескные формы – последствия страшнее.
Платон различает несколько типов общественного управления, причём «демократия» – отнюдь не самый дурной из них; просто «демократия» самый пластичный тип управления, легко мутирующий в другие типы. Применительно к организму одного человека «демократию» можно уподобить тому состоянию, которое врачи описывают термином «практически здоров»; такое здоровье непрочно, условно, оно нуждается в дисциплине и диете – в противном случае здоровье утрачивается стремительно.
Мы все рождаемся относительно здоровыми – а что потом? Течение времени и влияние страстей – вот и всё, что требуется для утраты здоровья; с демократией обстоит точно так же. Для социального строительства Платона существенным становится понятие «вырождение», то есть превращение хороших предпосылок в плохую действительность. Вырождение – так считает Платон – неизбежно. И можно лишь диву даваться, что род людской упорно стремится именно к этому условному состоянию «практически здоров», не желая при этом соблюдать рекомендации врачей.
Платон вообще любит проводить аналогии между социальным строительством и медициной; он постоянно задаёт вопросы героям своих диалогов, например, такие: «Если бы ты был тренером и врачевателем лошадей, наверное, ты бы их сознательно кормил сорной травой, прокисшим зерном, разными вредными сладостями?» «Что ты, – отвечает собеседник, – конечно же, нет! Я бы постоянно тренировал своих воспитанников, заставлял их соблюдать разумную диету, побольше находиться на свежем воздухе и т.п.» – «Тогда почему ты думаешь, что и люди не заслуживают точно такой же заботы?»
Демократический строй человечество имело возможность наблюдать неоднократно – и в Афинах, и в Риме, и в Вашингтоне, и в Москве, и в Берлине, и в Париже, – и повсеместно провозглашённый принцип равенства, не мог остановить процессы, делающие людей далеко не равными друг другу. Человеческая природа, не обузданная законом и моралью, но направленная на стяжательство и самовыражение, несёт в себе разрушительное начало.
Нечто, не поддающееся разумному объяснению, заставляет тех же самых людей, которые вчера говорили о равенстве, братстве и свободе, вычленить из лозунгов именно понятие «свобода», причём истолковать это понятие как свободу торжествовать над себе подобным. Стать богаче соседа, отнять принадлежащее соседу, выиграть тяжбу с соседом – это всё (как будто бы) входит в понятие «личная свобода», но как разрушительно эта деятельность противоречит понятиям «равенство» и «братство»!
Якобинцы, свергавшие тирана и дававшие клятву равенства в знаменитом зале для игры в мяч, не прошло и десяти лет как давали присягу императору Наполеону, который декларировал совсем иные принципы, но Наполеон опирался – и это поразительно! – на те же самые прерогативы свободы. Платон предлагает меры, которые могут обуздать развитие индивидуализма – того типа индивидуализма, который оказывается губителен для всего социума в целом. Платон вообще разводит понятие «свобода» и понятие «индивидуализм».
Личная страсть, не принимающая в расчёт побочные эффекты, по Платону, является пороком. (Впрочем, не тому же ли самому учит нас Кант? Христианская мораль? Но – добавим справедливости ради – диктаторы используют этот постулат обуздания страстей для упрочения своей власти.) Чтобы задержать власть морали, надо сделать так, чтобы все были зависимы ото всех, чтобы все были участниками общего строительства. Если общего дела нет, то так называемое «равенство на старте» остаётся в прошлом стремительно, общество деградирует в социальный разврат, вследствие коего и гибнет.
Здесь надо подчеркнуть то важное обстоятельство, что Платон выступает не только против разрушительных страстей толпы и неких индивидуальностей в толпе (Платон вообще не представлял, как можно допустить народ до законотворчества), но Платон также лишал возможности так называемую элиту богатеть. (Платон употребляет иные слова, разумеется, для обозначения правящего класса в его понимании общественного порядка, выдвинуться в элиту, как это происходит сегодня – благодаря деньгам, связям или обаянию, – невозможно; те, что правят, выполняют обязанности правителей и не имеют за это никаких привилегий.)
Механика революции. Картина "Восстание" Климента Редько. 1925 год
В идеальном государстве Платона наложен предел как на усугубление нищеты, так и на умножение богатства – ни то ни другое не допустимо. Излишки, образовавшиеся у правителей, изымаются в пользу бедных, и это совершенно естественно. Никакого «рыночного успеха», никакого «победителя в рыночном соревновании» и всего того, что сегодня прочно вошло в словарь именно демократических обществ, Платон в принципе не признаёт, считая торжество над себе подобным проявлением социального разврата.
Столько государств, подпав под обаяние роскоши и успеха, превратились в нравственную помойку, на которой богатые торжествуют над нищими! Выражение «если ты такой умный, то почему ты такой бедный?», которым принято нынче осаживать противников рыночной экономики, Платона бы попросту рассмешило.
В его представлении умный – это именно тот, кто не нуждается в богатстве, как не нуждается умный в торжестве за счёт унижения другого. А богатый и торжествующий над другим – такой человек порочен, а потому глуп. Порок есть нездоровье, выбрать болезнь вместо здоровья – это глупость; логика рассуждения проста.
Платон, разумеется, не был знаком ни с Ветхим Заветом, ни с проповедями иудаизма, направленными против служения Золотому тельцу; сатурналии ожиревшего античного Рима были впереди; пышный разврат Версаля и Фонтенбло имел место через две тысячи лет; латифундии Латинской Америки и олигархи демократической России ему были неизвестны, но даже того немногого, что успело случиться в мире до рождения Платона, философу хватило, чтобы сделать вывод.
В качестве примера гибели от богатств и разврата Платон описывает разбухшую от золота Атлантиду (см. диалог «Тимей») и Персидское царство. Чтобы стало наглядно, что такое социальный разврат, Платон описывает череду расцветов и закатов цивилизаций (в скобках заметим, что в данном рассуждении он предвосхищает метод Шпенглера – см. «Закат Европы») – и сделать вывод легко: здоровье общества деформируется быстро под влиянием неравномерно распределённого богатства.
Но, распределённое поровну, богатство перестаёт быть богатством, лишается символического значения, а переходит в иное качество – золото есть лишь необходимый для естественных потребностей продукт обмена и материал украшения церемоний. В таком качестве (утратив символ превосходства и власти) деньги перестают быть нужны: меновым эквивалентом может стать что угодно. Впрочем, распределение идёт и помимо обмена.
Распределение по потребностям происходит сообразно строгому делению на общественные страты: философы управляют и придумывают законы; стражи охраняют и оберегают граждан; поэты воспитывают и обучают необходимому. И переход из одной страты в другую затруднён предельно (хотя теоретически возможен): ещё при рождении детей граждане решают, какой ребёнок относится к какой именно страте. Ребёнок будет получать соответственное обучение, и соответственно будут формироваться его потребности.
Чтобы воспитать в гражданах потребность быть честными в отношении других, занимать отведённое место и естественным образом хотеть равенства, Платон предлагает изменить систему воспитания, а именно – исключить понятие «выбор» и оставить понятие «долг». Этот пункт вызывал (и вызывает) самую резкую критику современного мира (начиная с этики Просвещения и особенно сегодня).
В самом деле, такое строгое распределение функций исключает развитие в неучтённом направлении, а ведь достижения науки и искусства часто случаются на неизвестных, неучтённых тропах. Здесь надо со всей определённостью признать, что Платон отрицал необходимость развития и прогресс как таковой.
По Платону, любое изменение несёт вред; приходится жертвовать и благими изменениями, если склонность к новшествам может нести в себе опасность социальных перемен в принципе. Но таким образом, скажем мы сегодня, приходится отказаться и от прогресса в медицине и в науке! Не будет пенициллина и скоростных видов транспорта; не будет безболезненного зубного протезирования и телефона. Платон на это возразил бы так: необходимость в пенициллине и зубных протезах отпадёт при здоровом образе жизни и зачем вам телефон? А если ценой инноваций мы получим привилегированный класс, который получит возможность торжествовать над теми, у кого нет телефона и пенициллина, то зачем нам это?
Но, скажем мы сегодня, при таком регламентированном воспитании человечество потеряет гениев, которые проявляли себя на пересечении разных путей, в преодолении запретов. Ван Гог был рождён пастором, а стал самоучкой-живописцем (сохранив пафос священника, добавим в скобках), а поэт Роберт Бёрнс был крестьянином. Платон отвечает на подобную критику следующим образом: мы обязаны сохранить здоровое целое – и мы всеми средствами будем здоровое общество оберегать; обратите внимание, что Бёрнс погиб в молодом возрасте от нищеты и непризнания, а Ван Гог застрелился по той же причине.
Что нам дороже: здоровое и честное общество, которое в принципе не ведает феномена «нищеты» и «непризнания», или достижения культуры, оплаченные такой, разрушительной для всех ценой? Этот вопрос в принципе не имеет ответа логического – ответ находится в области этики; этика Платона (то есть понятие «блага») такова, что в индивидуальном порядке благо не распределяется.
Вот типы социальных отношений, которые выделяет Платон:
Во-первых, Платон называет тимократию (власть честолюбивых – чаще Платон говорит о честолюбивых воинах, но тимократию трактует шире, как приоритет чести), во-вторых – олигархию (власть небольшого количества супербогачей, которые становятся политическим классом), наиболее дорога ему аристократия (образ правления тех, кто наделён высшей способностью к разуму), также он анализирует демократию (управление волей демоса, выдвигающего лидеров путём общего решения) и, в последнею очередь, тиранию, то есть власть одного над всеми. Внутри самого понятия «демократия» Платон различает два этапа: консервативную форму и беззаконную форму, следствием беззаконной формы демократии и является олигархия.
Платон излагает несколько, как он считает, неотменимых последствий того или иного режима правления: олигархия неминуемо ведёт к гражданской войне, «подобно тому как для больного тела достаточно небольшого толчка, чтобы ему вконец расхвораться», причём беднейшие классы вовлекаются в войну как материал для решения олигархических распрей; демократия же возникает тогда, «когда бедняки, одержав победу, некоторых из врагов убьют, других изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах».
Это равенство, по Платону, длится недолго – к власти рвутся самые жадные и сильные, пользуясь отсутствующим в демократическом строе принципом отбора честных и достойных – Платон именовал «демократа» «человекообразным хамелеоном». Демократия, по Платону, – это царство свободы, следствием которого является беззаконие, а «четвёртым и крайним заболеванием государства является тирания».
Дворец Советов - символ победившего коммунизма
Тирания, по Платону, есть худший из способов правления, это тип власти, наиболее постыдный для общества. Проблема в том, что путь к тирании, как это трактует Платон, легче всего открывается именно через демократию; в демократии выделяются лидеры, наиболее властолюбивые, часто склонные к обогащению; в большинстве случаев такие выдвиженцы становятся богачами и их политическая власть обрастает финансовыми приобретениями.
Так из демократии образуется олигархия; один из олигархов рано или поздно становится тираном, потеснив других олигархов, причём этот тиран апеллирует к народу, делая вид, что он борется с олигархией, заботясь о разорённом населении. На самом деле это просто один из олигархов, прибирающий к рукам власть и богатство всего общества.
Аристотель, ученик Платона, писал – следом за учителем – о «наилучшем государстве» (см. «Никомахову этику»), и Аристотель утверждает, что у всякой системы правления есть свой дурной двойник, своего рода кривое зеркало. Так, по Аристотелю, есть три правильные формы правления – монархия, аристократия и республика (он называет республику «политией», по описанию полития напоминает тимократию Платона); три постыдных, отрицательных типа правления – это соответственно тирания – кривое зеркало монархии, олигархия – кривое зеркало аристократии и демократия – кривое зеркало республики.
Заметно, что ни Платон, ни Аристотель демократией как таковой не обольщались. Республика и демократия – это для них совершенно разные понятия. Власть черни, как об этом пишут оба философа, отнюдь не означает сострадания людей друг к другу и взаимной ответственности бедняков.
Да, равные возможности, право голоса, всеобщие выборы и всё то, что даёт демократия неимущему гражданину, – это прекрасно, но пользование этими правами меняет людей, меняет не в лучшую сторону. Как обуздать природу человека, склонную к накопительству, к торжеству над слабым, к заискиванию перед сильным, к жажде власти? Как отменить тот простой факт, что люди с равными правами пользуются этими правами неравномерно? Так происходит просто в силу разных темпераментов – и спустя короткое время один из них делается богатым, а другой бедным.
Учтите способность заводить знакомства, склонность нравиться окружающим, плести интриги. Да, у людей формально были равные права, но уже через мгновение от заявленного равенства не осталось и следа, равенство было лишь символическим. Формально всё в порядке – школьному учителю из Воронежа и Роману Абрамовичу дано на старте равное количество шансов. Следует ли признать, что биологические, нравственные, интеллектуальные достоинства Абрамовича превышают достоинства учителя в миллиарды раз? А ведь по итогам соревнования именно так и получилось.
Или, как можно предположить, путь от стартовой линии был не вполне равным? Это, собственно, тот самый вопрос, который Платон неоднократно задавал демократии. Вот учитель красноречия (софист Горгий из одноименного диалога), который берёт высокую плату за обучение «убеждать». Но в чём же надо убеждать, если истина должна быть очевидной? Не в том ли, что приобретения даются «по праву»? Вот уже общество, которое мы называли обществом равных, разделено на нищих и богачей, оберегающих от посягательств нищих своё богатство. Война, возникающая вследствие неизбежного соревнования богачей, желания присвоить себе дополнительные богатства или отстоять уже нажитые, была бы невозможна между равными – которым нечего делить.
Платон, наблюдая такие же соревнования в достижении богатств в современной ему Греции, когда права и должности укреплялись династическими браками, безвозвратными ссудами (тогда это тоже практиковалось), доносительством (существовала даже такая профессия – «сикофанты», это граждане, которые писали жалобы и завладевали имуществом неблагонадёжных), – Платон считал, что такого рода «соревнования» порочны. Философ высмеивал демократию именно за имитацию равенства.
Остаётся лишь удивляться упорству, с которым всё новые и новые революционеры стремятся учредить именно демократию, снова обнулить все счета, снова дать возможность новым жадным и жестоким проделать тот же самый путь, что был уже проделан их предшественниками неоднократно. Новый век приводит к новой борьбе, и новый ревнитель справедливости восклицает: желаем демократию (ср. пожелание Шарикова в «Собачьем сердце»: «Ну, желаю, чтобы все!»), а сколько дней продлится объявленное равенство – об этом никто не говорит.
Платон всеми силами хотел предотвратить неизбежную динамику демократии (ему общественная деградация представлялась очевидной, так и врач, видя всё ещё здорового человека, предрекает его смерть). Философ взывал к обществу: попробуйте учредить стабильное собрание людей, которое не хочет «развиваться», не желает меняться и тем самым убережётся от неизбежной власти жестоких над слабыми.
Создайте «перпетуум мобиле» общественных связей равных – разве стабильность не есть первоочередная задача мира? Неужели не понятно, что любое проявление воли ведёт к неравенству? Неравенство ведёт к разврату. Разврат – к войне. Что, были иные сценарии? Не было. Тогда почему вы не остановитесь? И философ рисовал чертёж – схему общества, которое исключает развитие индивидуальностей вопреки целому. Но на чертеже получалась казарма.
Как сделать, чтобы казарма стала хоть немного привлекательна?
Приходится признать, что в человеческом роде тяга к равенству развита с той же силой, что и тяга к превосходству, и что предпочесть? Как удовлетворить обе тенденции? В самой игре ума Платона, в его способности ставить вопрос и его разрешать содержится безусловная победа над заурядным, покорным мышлением, но результатом размышлений становится необходимость регламента – это ужасающий парадокс, который отправил на эшафот тысячи революционеров, выбравших казарму как неизбежный идеал.
Цель – свобода каждого, то есть республика; империя – это свобода правящего класса и рабство остальных; следовательно, голосуем за республику! Но наш свободный выбор республики, наше независимое желание выбрать республику вступает в противоречие с неизбежным равенством республиканского общежития, когда выбор лимитирован.
Уже в самом первом наброске проекта равенства содержатся элементы будущей казармы. Так, картины супрематиста Малевича, которые сегодняшние демократические граждане воспринимают как выражение свободы духа, являют нам строго милитаристический план казарменного образа бытия. Этот – в веках отстоявшийся – парадокс связан с тем, что любой проект по природе своей схематичен.
План новой Москвы - символ победившего коммунизма
Платон создаёт чертёж, Платон говорит о необходимых несущих элементах конструкции, но дело реального архитектора – как именно воплотить этот чертёж. Концепцией Платона руководствовался гуманист Андреа Мантенья, когда писал свои картины, и этой же концепцией (здесь мы совершаем допущение, поскольку Малевич был невежественным человеком) мог руководствоваться Казимир Малевич, когда рисовал свои квадратно-гнездовые построения; и то и другое можно считать иллюстрацией к Платону – чертёж всё стерпит.
Скажем, Карл Поппер рассматривал «идеальное государство» Платона как прообраз грядущих тоталитарных режимов – он именовал систему образования в платоновском государстве «формой интенсивной и непрерывной мобилизации», когда воля каждого юноши ежеминутно подчинена напору общественных нужд. И действительно, Платон в своём государстве фактически разрушает понятие семьи – это можно расценить как прообраз радикальных коммунистических ячеек, считавших семью пережитком буржуазного строя.
Платон предлагает считать детей общими, чтобы исключить династическое формирование страт. Любой ребёнок может попасть в одну из страт – по своим данным, которые придирчиво изучает общество. Можно сказать, что человек от рождения проходит ряд проверок, получает необходимые всему обществу установки: если он становится воином, то общество должно быть уверено в его благородстве и нестяжательстве; если философом, то общество настаивает на том, чтобы этот человек был лишён личного интереса.
Платон в «Государстве» демонстрирует образец цензуры искусства – он разбирает самые знаменитые песни из поэм Гомера, показывая, какие строки можно читать юношам (чтобы пробудить в них отвагу и желание трудиться на благо общества), а какие – нельзя читать, поскольку в строчках есть насмешка над богами. Отметим, что религиозность – понятие в Древней Греции, и уж особенно для философа, весьма относительное. Платон не поклоняется богам, но существование богов для него есть проявление высшего разума. (Ср. позицию Протагора, величайшего софиста, который тоже поверял всё разумом, но про богов говорил следующее: «Насчёт богов неизвестно, есть они или нет.)
Античный политеизм исключает фанатичную религиозность хотя бы потому, что сами боги ссорились между собой, обманывали и наказывали друг друга. Платон воспринимал богов не как нравственные ориентиры; сомнение в богах, критика богов для него неприемлемы как отрицание той необходимой иерархии, которую он допускает в своём государстве. Базовое положение для философии Платона состоит в том, что душа старше тела (см. «Послезаконие», рассуждение о высшей мудрости). Тело (а равно прочие материальные проявления этого мира, например, государственное устройство) движется по причине духовного императива.
Платон даже настаивает на том, что планеты Солнечной системы приведены в движение силой духа демиурга (ср. у платоника Данте «Любовь, что движет солнце и светила»). Платон утверждает, что в небе есть восемь сил, братски родственных между собой, их взаимное притяжение/отталкивание, круговращение тождественны взаимному притяжению и взаимозависимости страт в государстве. Ни одна страта не главнее другой: поэты не главнее стражей, воины не главнее философов, а философы не главнее поэтов, но главнее всех закон, который расставляет всё по необходимым местам.
Этот закон и есть единственная высшая иерархия. Закон имманентен духовной организации космоса. Закону надлежит подчиняться беспрекословно; бог сам по себе может быть вздорен, хитёр, коварен и даже труслив, но божественная природа тварного мира не может быть оспорена – это весьма серьёзный постулат.
Здесь уместно привести платоновскую трактовку гибели (казни) Сократа.
Сократ был осуждён судом «демократических» Афин (мы уже знаем, как именно Платон относится к демократии и её «свободам»), Сократ приговорён к смерти за то, что воспитывал в юношах «неуважение к государству», – Платон (устами своего героя Сократа – ученик Сократа, Платон подробно описывает процесс и приводит последнее слово Сократа буквально и дословно) утверждает, что обвинение облыжно. И тем не менее Сократ отказывается бежать из тюрьмы и покорно ждёт смерти. Аргумент следующий: обвинители не правы, они нарушили закон, приговорив невиновного к смерти за нарушение государственного порядка, которого тот не нарушал; однако, если я убегу из тюрьмы от казни, то нарушу закон ещё раз!
Да, обвинители не правы, но сам закон, который они применили, справедлив! Несправедливо то, что казнь настигла меня, того, кто лучше прочих способствовал оздоровлению государства; но если я убегу, то нарушу закон и тем самым докажу правоту моих обвинителей.
Следовательно, чтобы настоять на своей невиновности перед законом, я должен принять смерть за то, что этот закон нарушал. Это совершенно в духе прочих сократовских парадоксов – рассуждение показывает и платоновское отношение к божественной иерархии мира. Да, боги могут быть смешны и глупы, недостойны своего божественного положения, но, осуждая их, мы осуждаем ту самую божественную природу, которую они уже подвели. Тот факт, что боги ведут себя недостойно, не отменяет того, что божественное существует.
Здесь уместно в скобках сказать о том, что примерно такой же логикой, сократовским парадоксом, руководствовались в 30-х годах революционеры, обвинённые в предательстве партии и признававшие на процессах свою вину: да, обвинение ложно, но партия права. Различия, при всём сходстве, – существенны: боги Олимпа, в отличие от партии и правительства, от государственного аппарата, не имеют целеполагания. Третьему рейху, или Российский империи, или компартии, или партии тори – надо, допустим, захватить Польшу, – богам Олимпа ничего такого конкретного не требуется, как известно, Афина была за разрушение Трои, а Афродита против; боги Олимпа существуют без внешнего целеполагания, но как демонстрация высшего разума.
Божественным для Платона являлся эйдос – та сущность мироздания, которая богами подтверждена, но которая превышает в своём значении каждого из богов: эйдос есть субстанция, творящая идеи. В этом смысле и Зевс, и Афина, и Арес выступают как подтверждение наличия мира идей, боги и сами есть носители того или иного проекта, а вся совокупность проектной идеальной субстанции много выше их самих. Одной из таких субстанциональных сущностей, одним из идеальных проектов является проект идеального сообщества людей, где каждый участник выполняет необходимую генеральному плану миссию. Это идея государства, а не само государство.
Платон попытался описать сущность, описать проект, дать нам представление о смысле общего собрания людей.
Наивно полагать, что философ описал общество, которое следует воплотить в реальность. Думать так – значит не понимать того, что Платон понимает под «идеей». Философ представил нам конструкцию, которую трудно опровергнуть, не опровергая моральных принципов. Воплощение, разумеется, исказит идеальный чертёж, но не учитывать логику чертежа нельзя.
Правители республики обязаны быть финансово не заинтересованы в правлении; богатство не должно быть целью человека; закон не может зависеть от личности и связей в обществе; олигархия невозможна в принципе; воины не зависят от своевольного приказа, но служат заранее поставленной цели; воины суровы к внешнему врагу, но исполнены сострадания к гражданам – это не репрессивный институт; поэты воспевают идею равенства, но не личность правителя – правительство фактически анонимно: правит закон. Перед нами система отношений, которая не даёт всем ветвям власти сосредоточиться в одних руках – следовательно, тирания невозможна.
Руководствуясь республиканскими идеалами Платона, последующие поколения восставали против тирании, или подвергали критике олигархию, или порицали демократию. Ни одна из этих форм правления не заслуживает поклонения, но все они есть промежуточные состояния общества, стремящегося к свободе каждого гражданина.
Мы знаем, какие уродливые формы принимает необдуманное стремление к «свободе», мы знаем, как свобода начальства подменяет свободу рядового гражданина, а рядового гражданина убеждают в том, что начальство говорит его устами. Это распространённая практика, но то, что идеал взаимной ответственности существует, – можно только приветствовать. Этот идеал описал философ Платон.
Республиканец Катон, восставший против Цезаря – после узурпации последним власти в некогда республиканском, управлявшимся сенатом Риме, – вдохновлялся Платоном.
Заметим, что превращение демократической Римской республики в диктаторскую автократию происходило строго по предсказаниям Платона: сначала выделился класс олигархов, сделавший гражданские демократические свободы нонсенсом и приведший народ к обнищанию; затем правящий класс погрузился в разврат и скрепил себя круговой порукой местничества, опасаясь за будущее; наконец, пришёл диктатор, обратившийся поверх голов олигархата к народу, но не затем, чтобы вернуть былую свободу, а чтобы, воспользовавшись моментом, взять себе единолично всю полноту власти; Цезарь был точно таким же олигархом, как Помпей (тогда употребляли термин «оптимат»), но вверг Рим в гражданскую войну, борясь с Помпеем как бы за свободу Рима.
Рим превратился в империю, Цезарь получил титул пожизненного диктатора, и Катон, ожидая ареста, покончил с собой, бросившись на меч. Перед смертью последовательный республиканец Катон, неподкупность и справедливость которого вошли в поговорки, чтобы упрочить свой дух, читал Платона.
Автор: Максим Кантор
Комментариев нет:
Отправить комментарий