Джейн Фонды Толковый словарь

Джейн Фонды Толковый словарь...  Играть по правилам Через несколько дней после того, как мне сообщили о разводе родителей, я лежала с мамой на её кровати, и она спросила, не хочу ли я посмотреть на её шрам, оставшийся после недавней операции на почке. Я вовсе не хотела. Но мне показалось, что раз она спросила, значит, ей надо показать мне шрам и возражать не стоит. Она задрала пижаму, приспустила штаны, а там… жуть! Так вот почему они разводятся!  Кто же захочет жить с человеком, которого разрезали надвое и талию которого опоясывал толстый, широкий розовый рубец? Страшно было смотреть. «Я лишилась всех мышц на животе, – печально сказала она. – Ужасно, правда?»  Что она хотела услышать от меня – что всё не так уж плохо? Или хотела, чтобы я с ней согласилась? «И сюда посмотри», – сказала она и показала мне одну свою грудь. Сосок был сильно повреждён. Мне было очень неловко за неё – должно быть, это сильно травмировало её, но вместе с тем я не желала быть её дочерью.  Я хотела здоровую, красивую маму, на которую папе приятно было бы смотреть без одежды. Может, из-за этого он и не любил бывать дома. Это она во всём виновата. Думаю, именно тогда, на той самой кровати, я поклялась всегда делать всё, что только потребуется, лишь бы выглядеть безупречно, так чтобы меня смог полюбить мужчина.      Спустя пятьдесят три года сестра рассказала мне, что маме неудачно поставили грудной имплантат. Видимо, моя мать тоже хотела выглядеть безупречно. Мама играла по правилам. Если она сможет любить правильно – самоотверженно, с пониманием и без злости, – возможно, папа вернётся к ней. Хотя в душе у неё всё рушилось.  В свой сорок второй день рождения мама пошла в ванную комнату, осторожно вытащила бритву и перерезала себе горло. Когда пришёл доктор, она была ещё жива, но спустя несколько минут умерла. За все последующие годы мы с отцом никогда не говорили о маме, вплоть до его собственной смерти. Я боялась, что эта тема его расстроит. Я была уверена, что он чувствовал себя виноватым.   Комплексы Ощущение несовершенства в основном было связано с моим телом. И мой отец внёс свой вклад. По его глубокому убеждению, женщина должна быть тощей.  Кузины Фонда говорили мне, что этого мнения придерживались все мужчины в их роду, на много ступеней назад. Дау Фонда на смертном одре спросил свою дочь Синди: «Тебе удалось сбросить вес?» Она была вовсе не толстой.  Многие женщины фамилии Фонда страдали пищевыми расстройствами, и по крайней мере две из папиных жён мучились от булимии. С тех пор как я достигла подросткового возраста, папа лично высказался по поводу моей внешности лишь однажды, заметив, что я полновата.  Обычно он просил свою жену сообщить мне, что он недоволен мною и что ему хотелось бы видеть меня в другой одежде – в менее открытом купальнике, с более свободным поясом и в платье подлиннее. На самом деле я никогда не отличалась полнотой. Но это не имело значения. Если девочка старается кому-то понравиться, важно то, какой она сама себя видит, как она привыкла смотреть на себя – чужим оценивающим, осуждающим взглядом. Однажды подружка научила меня объедаться, а потом принимать слабительное – сейчас это называется булимией. Не будет никаких последствий, за которые придётся расплачиваться, – это оказалось иллюзией!  Прошли годы, прежде чем я позволила себе признать, что занималась опасным делом, вызывающим привыкание. Анорексия и булимия, как и алкоголизм, – это болезни отрицания фактов. Кажется, что ты владеешь ситуацией и сумеешь остановиться в любой момент, но это самообман. После сорока я избавилась от пищевых зависимостей, но лишь после шестидесяти я начала принимать себя во всеми своими пороками и вновь заселилась в собственное тело, поняв, что, как сказано в последних строках стихотворения Эмили Дикинсон, «голод – лишь предлог для тех, кто за окном и внутрь попасть не мог».    Низкая самооценка В то время, когда я посещала актёрские курсы Ли Страсберга, там же училась Мэрилин Монро, самая звёздная его ученица. Она тихонько сидела на галерке, в плаще, с шарфом на голове и очень серьёзным видом. В течение месяца дважды в неделю я садилась позади неё и пыталась понять, что происходит, очень надеясь, что Ли не обратит на меня внимания.  Мне рассказывали, что Мэрилин Монро не способна была ничего изобразить в классе. Все её попытки заканчивались приступами тошноты от страха. Однажды после занятий я вышла вслед за ней на улицу. Она ловила такси, а я, стоя в сторонке, наблюдала за тем, как она уехала, не обратив на себя внимания.  Я видела её в кинохрониках, в центре всеобщего внимания, в окружении поклонников и папарацци, – удивительно, как она, кумир восхищённой публики, совершила столь резкое перевоплощение и стояла тогда с тревожным видом, совсем одна на нью-йоркской улице, никем не узнанная. Несколько лет назад её агент по рекламе (который и меня тоже представлял) рассказал мне, как однажды перспектива выйти из номера и предстать перед журналистами в отеле привела Монро в такой ужас, что её рвало без остановки.  Её бросало из крайности в крайность – то она считала себя не просто звездой, а «небесным светилом», то волновалась: «Вот сейчас все поймут, что я просто самозванка». Как я хотела бы тогда просто взять её за руку!..   Открытие У нас с Томом (второй муж Фонды. – Прим. ред.) появилась идея – а не открыть ли нам собственное дело? Сначала мы примеривались к ресторанному бизнесу, месяц ездили по округе, присматривая подходящее заведение для покупки, и расспрашивали преуспевающих рестораторов. Помимо этого, мы обдумывали идею авторемонтной мастерской, где клиентов не обдирали бы как липку. Однажды один харизматичный знакомый сказал мне: «Не лезь туда, где ничего не понимаешь». Этот самый дельный совет по бизнесу из тех, что мне давали, не просто перечеркнул наши мечты о ресторане или автомастерской – нам не оставалось практически ничего. Что я вообще понимала в бизнесе? Как выяснилось, не так уж мало. Следовало только повнимательнее приглядеться к тому, что было у меня прямо перед носом.  В 1978 году, когда снимался фильм «Китайский синдром», я в очередной раз сломала ногу, и мои занятия балетом пришлось отложить. Благодаря балету мне удавалось сохранить фигуру и хоть какую-то связь со своим телом. Что было делать? В следующем фильме мне предстояло показаться в бикини, и я должна была к началу съёмок восстановить форму.  Шерли, моя мачеха, предложила мне, как только нога заживёт, записаться в студию Джильды Маркс. Там чудесный тренер, сказала Шерли. Тренера звали Лени Казден. Её курс стал для меня откровением.  Программа тренировок Лени скорее предполагала интересную комбинацию повторяющихся движений, которые, к моей огромной радости, удивительно напоминали балетные. Своеобразие занятиям придавало и музыкальное сопровождение, которое выбирала Лени.  Однажды мне пришло в голову, что мы с Лени могли бы начать совместный бизнес в этой области. Помогать женщинам восстановить форму – вот достойное дело, в котором я хорошо разбираюсь...  Нашим занятиям суждено было завоевать мировую популярность – ни о чём подобном мы даже и не мечтали. Я очень горжусь этим, и возможно, кажусь хвастуньей (пусть я и правда хвастаюсь), но давайте учтём, что я не предвидела такого бума. Кто знал?  Я привыкла к славе, но это было нечто новое, и я призадумалась. Погодите, а как же мои роли в кино? Как же всё, за что я боролась? Что мне теперь делать с этими наклонами таза? Кажется, фитнес затмил все мои прежние дела, и это беспокоило меня, несмотря на приятное сознание того, что я помогла женщинам изменить жизнь к лучшему.  Хотя сам бизнес мне очень нравился, но не очень приятно, что для большой части молодёжи, если молодёжь вообще обо мне что-то знает, я «та тётка на видеокассетах, под которые их матери делают зарядку». Однако я горжусь тем, что благодаря моим методикам многие женщины стали лучше относиться к себе и к своему телу.   Предательство На заре нашей совместной жизни с Роже Вадимом (первый муж Фонды. – Прим. ред.)  я не заметила ни одного предупреждающего красного флажка – ни его пьянства, ни пристрастия к азартным играм. Мы подолгу засиживались в его клубе, где он выпивал и время от времени выходил в боковую комнату, чтобы сделать ставку на какой-нибудь гоночный электромобильчик.  И нас всегда возил шофёр, а я не заостряла на этом внимание. Потом он объяснил, что у него отобрали права на год за аварию, в которую он попал, сев за руль после приёма наркотиков. Я не придала значения и тому, что в тот раз он вёз беременную Катрин Денёв и она едва не потеряла его же ребёнка. Однажды ночью он привёл красивую рыжеволосую женщину и уложил её в нашу постель рядом со мной. Я и не подумала возразить. Я шла у него на поводу и включилась в командную игру с готовностью и профессионализмом актрисы, каковой и была. Он хочет этого – он это получит, в лучшем виде.  Нас могло быть трое и больше. Порой я даже выступала зачинщицей. Я достигла таких высот в искусстве подавления своих чувств и расчленения собственной личности, что в конце концов убедила себя, будто получаю удовольствие. В предательстве по отношению к самой себе – в том, что в моей постели против моего желания оказались другие женщины, тем более если нужда не заставляла их делать это, –  я винила только себя.     Почему в самой интимной сфере, за закрытыми дверями, я добровольно изменяла себе? Очень просто: абстрагируясь от самой себя из-за низкой самооценки (я недостаточно хороша) или в результате насилия, женщина пренебрегает собственными желаниями и слышит только мужчину.        Вадим был первым мужчиной, которого я полюбила, и вопреки всем трудностям, а отчасти благодаря им, полюбила настолько сильно, что долгое время моё возмущение лишь тихонько булькало где-то на заднем плане. Моё согласие было одним из симптомов потери контакта с собственным телом и своего голоса. Вадим не принуждал меня к этому. Если бы я отказалась, он не возражал бы. Как я узнала позднее, после меня его жёны этого не делали.  Самоотречение можно рассматривать как патологию и как способ выживания, иногда и то и другое сразу. Это был страх разрушить наши отношения, поскольку именно в них я существовала.  Как однажды написал кинокритик Филипп Лопейт, «там, где не определяется подлинность, плавучим якорем становится игра». А играть я умела! Выдавала за реальность то, чего не было, горе за радость, надеялась, что рано или поздно у меня все получится, – так я обретала себя. Зато меня не мотало по волнам.   Принципы Тед (Тед Тёрнер, третий муж. – Прим. ред.) строил свою жизнь исходя из принципа «надейся на лучшее и готовься к худшему». Наверное, из него мог бы получиться хороший полководец. Его полки шли бы за ним в бой, как шла за ним его команда на яхте, зная, что он не подвергнет их жизни бессмысленному риску – он всё тщательно продумает, учтёт все варианты и никогда не потребует от своих подчинённых сделать то, чего не стал бы делать сам.  Но я не смогла предвидеть того, как принцип «надейся на лучшее и готовься к худшему» реализуется в нашей семейной жизни. Это выяснилось спустя семь лет брака. Я страстно мечтала об «источнике божественного вкуса», как выразился Руми, что в моём случае подразумевало духовную связь и эмоциональную близость. Почти два года мы проверяли свои чувства и в мой пятьдесят четвёртый день рождения и зимнего солнцестояния 1991 года сочетались браком в Авалоне.  Через неделю журнал «Тайм» объявил Теда «Человеком года». Ещё через месяц я обнаружила, что он спит не только со мной. Жизнь научила меня, что мужчины живут под девизом fornicato, ergo sum («Я трахаюсь – значит, я существую»). Во всяком случае, мои мужчины так жили. Но с Тедом у нас всё шло так чудесно, мы крайне редко разлучались больше чем на несколько часов, я точно знала, что он любит меня, – так почему?! Это выяснилось совершенно случайно. Я сидела в машине, на парковке Центра CNN, и ждала Теда, чтобы вместе с ним поехать в аэропорт. Какая-то женщина подошла к тому месту, куда служащие отеля подгоняют автомобили. Двумя часами раньше я видела её со спины – она заходила в отель. Теперь она стояла ко мне лицом, и я узнала её, но, когда я её окликнула, она, как дура, спряталась за колонной.  Я всё поняла. У меня сработало внутреннее чутьё. Я позвонила по телефону из машины Теду в офис, трубку взяла его секретарша Ди Вудс, и я выдала прямо ей: «Он сегодня немного отдохнул после обеда, было дело?» Так сам Тед говорил о сексуальных развлечениях среди дня. Она пробормотала что-то невнятное, но отрицательное и, скорее всего, подумала: «Я ли тебя не предупреждала?» Тед, сказала она, как раз собирается идти ко мне. Помню, я сидела в машине, сердце моё бешено колотилось, я с трудом что-либо соображала. Тед, бледный, как смерть, сел за руль, и тут я принялась лупить его телефонной трубкой по голове и плечам. При этом параллельно я подумала, что ни разу не видела ничего подобного в кино, а могла бы выйти удачная сценка. Наверное, только актриса на такое способна.  Потом я вылила ему на голову остатки питьевой воды из своей бутылки и, всхлипывая, закричала: «Зачем ты это сделал? Разве нам и так не было хорошо?» – «Ну да, да. Я страшно тебя люблю, и секс у нас потрясающий. Сам не знаю. Может, это… ну, вроде нервного тика, – он так и сказал. – Привычка, от которой трудно избавиться. Мне всегда надо было иметь запасной вариант на тот случай, если между нами что-нибудь стрясётся». Надейся на лучшее, но готовься к худшему.  Я дала ему ещё один шанс при трёх условиях: он больше никогда меня не предаст, больше никогда не будет встречаться с этой женщиной и пойдёт со мной на консультацию. Он согласился, и консультация изменила нашу жизнь. Тед держал слово семь лет и ни разу не обманул моего доверия, ни разу у меня за спиной не дал воли своему тику. Бежало время. Наша совместная жизнь потихоньку бледнела. Наконец я поняла, что должна собраться с духом и потребовать от Теда того, чего мне не хватало в наших отношениях. Я знала, что если так и не раскрою рта, то кончу свою жизнь хоть и мужней женой, но с душой, полной сожалений и несбывшихся надежд, а я поклялась себе, что именно этого постараюсь не допустить любой ценой. Тед утверждал, что меняться после шестидесяти ненормально.  Я отвечала ему, что, на мой взгляд, опасно этого не делать. Я стала сильнее, Тед нет, и моя попытка заставить себя уважать настолько потрясла его, что он никак не мог оправиться. И мы решили расстаться. Лишь после того, как мы разошлись, я обнаружила, что Тед не забывал о своём старом девизе «надейся на лучшее, но готовься к худшему». В течение последнего года, который мы провели вместе, он подыскивал мне замену. Вот почему он седел у меня на глазах: ему было мучительно тяжело мне врать.  В день нашей разлуки, через три дня после начала третьего тысячелетия, он доставил меня на самолёте в Атланту. Когда я вызывала такси, чтобы ехать из аэропорта к Ванессе, моя заместительница ждала в зале той минуты, когда ей можно будет сесть в самолёт вместо меня. Моё сиденье было ещё тёплым.   Работа над ошибками В шестьдесят два года у меня возникла настоятельная потребность избавиться от грудных имплантатов, поскольку видела в этих фальшивых довесках грустное и досадное напоминание о женщине, которая не была хозяйкой своей собственной женственности. Несколько врачей-мужчин уверяли меня, что обратную операцию нельзя провести с успехом, но в конце концов одна моя подруга, дама моего возраста, уже прошедшая через это испытание, отвела меня к своему хирургу-женщине. Та сказала мне, что это нередко случается с женщинами, достигшими известного возраста, – они находят своё подлинное «я», внешние признаки уже не играют такой роли для их самоопределения и они хотят удалить имплантаты. Сын Трой, впервые увидев меня после операции, воскликнул: «Мама! Ты снова стала пропорциональной!» Да, причём не только в прямом смысле. Мало-помалу я научилась любить и уважать своё тело. Может быть, порой я его предавала, но оно меня – никогда. Возможно, в нашей западной культуре это происходит лишь после определённого возраста.  Надо прожить достаточно долго, чтобы полюбить свои чресла за то, что они позволили тебе выносить детей, плечи – за то, что они выдерживали нагрузку, ноги – за то, что они доставляли тебя туда, куда тебе было нужно.    Каждая морщинка на моей коже и шрам на моём сердце заработаны и принадлежат мне по праву. Во всех своих недостатках теперь я вижу проявления хрупкости и несовершенства, свойственных всему человеческому роду.               Сожаления Мне ещё не было пятидесяти, когда мой отец умирал. Я подолгу молча сидела у его кровати, надеясь, что он заговорит со мной, скажет, о чём он думает и что чувствует, в то время как его уносит от нас в вечность. Он ничего не сказал. Раз он не мог прийти ко мне, я шла к нему. Я сосредотачивалась на его лице и старалась влезть в его тело, стать им.  Помню, мне было очень грустно рядом с ним, и не потому, что он умирал, а потому, что он так и не сблизился ни со мной, ни с моим братом Питером. Он наверняка жалел об этом. Я на его месте жалела бы. Наблюдая за отцом, я поняла, что страшусь не самой смерти – я боюсь умирать, жалея, что чего-то не сделала и не сделаю уже никогда.  Не хотела бы оказаться со всеми своими чувствами там, на краю жизни, когда не останется времени на то, чтобы расставить всё по местам. Нет ничего хуже всяких «Почему я не сказал ей, как сильно я её люблю?» или «Если бы мне хватило смелости проанализировать свои застарелые страхи!». Если я хочу, чтобы дочь Ванесса спала сладко, этим надо озаботиться сейчас – и я озаботилась.  Если я хочу жить так, чтобы моя семья стала крепче, об этом тоже надо позаботиться сейчас.   фото: SUPERSTOCK/VOSTOCK PHOTO  Эти и другии истории из жизни Джейн Фонды читайте в её автобиографии «Вся моя жизнь», издательство АСТ, Редакция Елены Шубиной
Источник: http://newrezume.org/news/2018-07-22-28328?utm_source=email?utm_source=copypast