Опубликовал заметку о критике Бродского Коржавиным и вспомнил, что не только он один потоптался на творчестве великого поэта.
В декабря 1999 года Александр Исаевич опубликовал в «Новом мире» статью об Иосифе Бродском. Один лауреат Нобелевской премии ( живой) написал о другом лауреате той же премии ( почившим).
Тогда, при жизни автора, критика Солженицына не показалась мне интересной: зависть, обычные нападки «коренного гения» на инородца, посмевшего стать большим поэтом с помощью русского языка. Сам Бродский не стал бы отвечать Солженицыну – это точно. Да есть и подленький привкус у попыток живого писателя свести счеты с мертвым поэтом.
Сегодня они оба на этом свете не живут. И критика Солженицына уже не носит узко персональный характер, а становится демонстрацией мировоззрения автора «200 лет вместе».
Проза Бродского мне всегда нравилась не меньше его стихов. Вот это его гениальное провидение повторял неоднократно: « Концентрироваться на зле – это попасть в ловушку дьявола». Сказано честно и прямо, потому что сам Бродский всегда бежал от зла. От того, что ему казалось злом.
Из книги «Диалоги с Иосифом Бродским»:
«ВОЛКОВ. Меня, признаюсь, удивило предложение Солженицына о переименовании Ленинграда в Свято – Петроград. Я понимаю, что ему хотелось русифицировать имя города. Но странно, что он - писатель, обыкновенно внимательно относящийся к звучанию слова, - не почувствовал громоздкости и неуклюжести предложенного им варианта.
БРОДСКИЙ. Да ну, про этого господина и говорить неохота».
Не любил поэт концентрироваться на зле. Неохота ему было говорить, по известным причинам, о Солженицыне в эмиграции. Вот Солженицыну в России приспичило поговорить о Бродском. Странное, признаюсь, желание. Вот Толстой в свое время нападал на Шекспира. Но он его метод художественный бомбил, мировоззрение. Не подходил Шекспир Толстому своей легкостью, наравне с глубиной, юмором у кладбищенского склепа, языческим, вольным, взглядом на мир, проникнутым богоборчеством ренессанса. Личность давно умершего и ставшего легендой поэта и драматурга Толстой и не думал трогать. Он сражался не с "Гамлетом", а с тенью его отца.
Александр Исаевич, конечно, не Лев Толстой, а Бродский – не Шекспир и, тем не менее, эта дуэль живого с мертвым выглядела характерно для конца века ХХ, когда провалы этического чувства стали нормой.
Бродский настолько был близок и по судьбе и по времени Солженицыну, что попытка уничтожить этого поэта выглядела просто мелко. Недостойна она пера серьезного писателя. Если бы не свинцовый привкус хронической юдофобии критика и говорить бы о ней не стоило.
Но обратимся к самой статье:
«… когда читаешь весь том подряд, то, начиная от середины, возникает как бы знание наперед всех приемов и всего скептико-иронического и эпатирующего тона. Иронией – все просочено и переполнено. Юмор? Если и проскользнет изредка, то не вырываясь из жесткой усмешки».
Старое клише. Еще разного рода Сафроновы, Грибачевы, Ермиловы попрекали этой страстью к иронии и насмешке всяких «безродных космополитов». «Чужой» писатель и должен презирать высокомерно мир, в котором он живет, потому мир этот ему чужд. Он смотрит на него с высоты своего национального превосходства.
Не совсем понятно, какой том Бродского прочитал Солженицын. Их у поэта, как минимум, семь, но непредвзятому критику, даже на основании одного тома стихов, и в голову не придет обвинять поэта в юродстве и в каком-то догмате иронии над всем остальным. Бродский часто защищал свое больное, измученное сердце улыбкой, Солженицын не захотел или не смог этого увидеть. Что же, это проблема дефектов художественного чутья самого Александра Исаевича.
Снова Солженицын: « Чувства Бродского, во всяком случае, выражаемые вовне, почти всегда – в узких пределах неистребимой сторонности, холодности, сухой констатации, жесткого анализа. И когда Бродский пишет о себе «кровь моя холодна», и даже « я нанизан на холод», - это кажется вполне верным внутренне».
« Добровольное признание – мать доказательств». И здесь не знаешь: смеяться или плакать. Сколько таких признаний у Пушкина и Блока, у Лермонтова и Цветаевой.Какую талантливую критику смогли сочинить о Маяковском только благодаря одной, единственной строчке поэта: « Я люблю смотреть, как умирают дети».
Поэты лечат себя, боль заговаривают, от смерти бегут или, напротив, зовут ее случайными словами. Маяковский сам себя казнил. Бродский не дожил до шестидесяти. Аккуратный старец Солженицын жил благополучно в своем поместье и при этом был убежден, что именно он горяч, а не холоден. /
Впрочем, здесь снова привычный трафарет. «Чужим» положено не принимать к сердцу беды народные и пр., а взирать, опять же, с усмешкой, равнодушно и холодно на мир, их породивший.
«Беззащитен оказался Бродский против издерганности нашего века: повторил ее, приумножил, вместо того чтобы преодолеть, утишить. ( А ведь до какой хаотичности не усложнялся нынешний мир – человеческое сознанье, все равно имеет возможность сохраниться хоть на один порядок да выше).» - пишет Александр Исаевич. Значит, не исполнил Бродский, по Солженицыну, свой писательский долг. В мире хаоса был хаотичен. В громком, безумном мире и сам шумел сверх меры. Да и как он мог при своем художественном методе «холодной насмешки» – быть другим? Интересно, что в разносной своей статье автор «Красного колеса» подкрепляет свои мысли не стихами Бродского, а вырванными из контекста строчками. Точно также «кастрировали» неугодную поэзию разного рода критики эпохи социалистического реализма. Они понимали, что таким образом «раздеть» можно любого поэта, даже отличного. Вот цитировать его стихи опасно – сразу полезет ложь и фальшь.
Экзекуция продолжается: « Отстранение от людей Бродский выражает настойчиво: « я не люблю людей»; « я вообще отношусь с недоверием к ближним»; « в определенном возрасте человек устает от себе подобных»; « не ваш, но и ничей верный друг». Надергано лет на десять без права переписки. Так и хочется вспомнить Пушкина: « Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей». Какой приговор вынести «солнцу русской поэзии»? Вот еще из дневника Марка Твена ( цитирую по памяти): « Я бы не заработал и цента, если бы писал то, что я думаю о людях». А Байрон? А Гоголь? А Зощенко? Но дальше, дальше:
« Хотя не раз поминаются в его стихах эротические соединения, но постоянное амплуа Бродского: один, сам по себе, молчаливый, сторонний наблюдатель, одинокий и гордый. Сквозь стих его часто сквозит пронзительно-презрительный тон. В себе он и замкнут, и даже – посочувствуем – безысходно. Прочтем такое: « кого ж мы любим, как не себя?». Годами Бродский себя саморазглядывает, и это ощущение, часто не названное прямыми словами, нависает, чуть ли не над каждым стихом и тем пейзажем, который в нем описывается».
В общем, самовлюбленный павлин – и только.
В финале своей критики Александр Исаевич переходит, как и положено, к несовершенству русского языка Бродского. Ну, откуда ему – инородцу – знать чужой язык.
« Изжажданное ли окунанье в хляби языка, однако без чувства меры …. Очень неосторожное, даже безответственное обращение со словом «вещь…. Вопреки грамматики Бродский неправильно обращается со словом «суть».
Ну и приговор окончательный, как удар кувалды по гвоздю:
« Так что принять Бродского за метра языка трудновато».
Это о Бродском, для которого магия языка была всем.
Иосифу Александровичу не было дела до Александра Исаевича. Даже мертвый Бродский не давал покоя живому Солженицыну. Этот писатель прекрасно знал, что время все расставляет по своим местам. Подобного он и страшился. Но что уж тут суетиться, стараясь спихнуть своего коллегу по «Нобелевке» с пьедестала. Будут читать Бродского – останется этот поэт в мировой культуре. Смогут читатели одолеть солженицынские «колеса» и «августы» – «стоять им рядом»: Бродскому на «Б», а Александру Исаевичу на «С». Только вот мстительная, юдофобская критика Бродского Солженицыным никак не прибавит очков Александру Исаевичу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий