Камень для его пращи
Бен Хект. Перевод с английского Ларисы Беспаловой. Предисловие Стюарта Шоффмана28 марта 2018
Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
В архиве Бена Хекта в чикагской научно‑исследовательской библиотеке «Ньюберри» хранится машинописный текст (двадцать одна страница без даты), озаглавленный от руки карандашом: «Речь на ужине в ночном клубе “Макси‑оплеухи” (Лос‑Анджелес), финансируемом Мики Коэном». Бен Хект, конечно же, прославленный сценарист и драматург, Мики Коэн — печально известный главарь лос‑анджелесских гангстеров (недавно сыгранный Шоном Пенном в фильме «Гангстерский взвод» ), а речь эта, до сих пор не опубликованная, — одна из самых зажигательных речей, когда‑либо произнесенных на еврейских благотворительных собраниях.
Потрясающе плодовитого Хекта — он писал репортажи, романы, рассказы, сценарии для Голливуда, пьесы для Бродвея, активно выступал на защиту евреев — всегда влекло к изгоям, попирателям закона. Первый из семидесяти, если не восьмидесяти, фильмов по сценариям Хекта (его фамилия не всегда указывалась в титрах) был «Подполье», немой фильм 1927 года, поставленный Джозефом фон Штернбергом . <…> За «Подполье» Хект получил «Оскара» в 1929 году — тогда Академия присуждала премии впервые. (Хекта выдвигали на «Оскар» еще пять раз, но премия ему больше ни разу не досталась.) В 1932 году он написал «Лицо со шрамом» для Говарда Хоукса . В главном герое фильма явно просматривалось сходство с Капоне, и Хект не без гордости рассказывал, как к нему за полночь ввалились двое подручных Капоне и потребовали дать заверения, что он не имел в виду их главаря.
Меж тем репутация изгоя, попирателя законов, закрепилась и за самим Хектом в немалой мере из‑за его романа «Влюбленный еврей», в котором он создал убийственный образ подлюги‑издателя по имени Джо Бошир, урожденного Эйба Нуссбаума. Опубликованный в 1931 году роман разошелся тиражом в 50 тыс. экземпляров, а влиятельные еврейские круги обвинили Хекта в самоненависти. В чикагском еврейском еженедельнике «Сентинел» Берта Лёб Ланг задавалась вопросом, намеренно ли Хект льет воду на мельницу антисемитов, и советовала ему «искать тему для вдохновения в более возвышенных сферах».
И такая тема, причем, мало сказать, вдохновляющая, — захватывающая, нашлась в 1939 году, когда Хект «стал, — как он писал, — евреем». Сам он вспоминает об этом так: «После массовых убийств евреев мое еврейство вдруг освободилось из‑под спуда и вырвалось наружу. Я не испытывал ни горя, ни сострадания, лишь гнев против немецких убийц». Хект взялся за перо — ежедневно писал колонку для «П.М.», либеральной нью‑йоркской газеты, бичуя «американизированных евреев» за их равнодушие перед лицом все набирающих обороты немецких зверств. В 1941 году в колонке «Мое племя зовут Израиль» Хект писал: «Мои строгие критики все как один пишут, что они американцы и тем горды <…> и что им до чертиков надоело мое и не только мое стремление “оевреить” их и вообще повысить уровень осознания себя евреями всего мира».
Пламенные статьи Хекта привлекли внимание живущего в Америке молодого палестинского еврея Хиллеля Кука, племянника великого рава Кука . Хиллель Кук — он взял псевдоним Питер Бергсон, чтобы не ставить в неловкое положение семью, — был учеником Владимира Зеэва Жаботинского <…> Бергсон и привлек Хекта к участию в кампании против Гитлера и к продвижению воинственного сионизма в Америке. Хект сочинял язвительные газетные объявления, клеймившие Америку и Великобританию за их равнодушие к положению европейских евреев. В 1946 году Хект написал сионистскую пьесу «Флаг поднят», сборы от которой шли на «Иргун» . Зритель валил на пьесу валом, сборы были такие огромные, что «Иргун» назвал в честь Бена Хекта транспортное судно. Судно это, перевозившее в Палестину 600 беженцев, в марте 1947 года перехватили британцы, беженцев отправили в лагерь на Кипре, команду посадили в тюрьму в Акре .
В своей поддержке беззаконного «Иргуна» Хект в выражениях не стеснялся. Примером тому — страстная статья Хекта под названием «Письмо палестинским террористам», опубликованная в мае 1947 года в «Нью‑Йорк пост» и во многих других изданиях.
«Мои отважные друзья, — так начинает Хект, — евреи Америки за вас. Вы их герои. <…> Всякий раз, когда вы взрываете британский арсенал, британский поезд, разрушаете британскую тюрьму, грабите британский банк, выступаете с оружием в руках против британских предателей, вторгшихся на вашу родину, — это именины сердца для американских евреев, правда, не для всех. — И продолжает: — К сожалению, среди тех, кто против, практически все богатые евреи Америки, все важные и влиятельные евреи, главы чуть не всех еврейских организаций, те, кого американские газеты называют “лидерами евреев”. Все они — против. — А заканчивает так: — Держитесь, наши отважные друзья. Наши деньги уже на пути к вам».
История горячего увлечения Хекта сионизмом отнюдь не нова, к нашему времени истории о возврате к еврейству стали привычными: такие же повороты наблюдаются в судьбе Герцля, Гейне и Мозеса Гесса . Но Хект, этот вечный супротивник, еще и рад был возможности погулять по мозолям «еврейских, — как он их именовал, — грандов». Затем — и, похоже, это было неотвратимо — наступила новая стадия его эволюции, как еврея: сбор средств на «Иргун» в сотрудничестве с Мики Коэном (1913–1976).
«Коэна так же тянуло к грабежу и разбою, как утку к воде», — писал о нем Хект в 1950‑е. Мики Коэн, профессиональный боксер, король букмекеров, занимался вооруженными налетами, вымогательством, не гнушался и убийствами. Франт, панически боявшийся микробов, он не пил, водил знакомство с голливудскими звездами и жаждал известности. <…>
Как рассказал в своей автобиографии Коэн, Хект связался с ним в 1947 году:
«Поначалу я было подумал: а ведь он хочет взять меня на подходец — “ты ж еврей, парень”».
Гангстер со своим охранником Майком Хоуардом отправились на ужин к Хекту в его дом в Ошенсайде, городке к северу от Сан‑Диего. На ужине, сообщает Коэн, присутствовал и представитель «Иргуна».
«Его речи меня взбудоражили. Начал он с того, что “Иргун” воюет ну совсем по‑нашенски, по‑рэкетирски… И тогда я решил: закачу‑ка я в ночном клубе “Макси‑оплеухи”, одним из владельцев, которого я был, благотворительный ужин. На ужин явились судьи, все крупные игроки, оказавшиеся на тот момент в городе или окрестностях».
О том, когда состоялся этот ужин, не упоминает ни Коэн в воспоминаниях, ни Хект в своей книге «Дитя века». <…> Биограф Коэна Брэд Дэвис утверждает, что ужин состоялся в июне 1947 года. Однако кое‑какие пассажи в речи Хекта явно указывают на то, что он произнес ее в 1948 году, вскоре после образования Государства Израиль.
Вот как описывает этот ужин Хект: «Я пригласил, по меньшей мере, тысячу букмекеров, бывших боксеров, игроков, жокеев, жучков — и тех, кто за гранью, и тех, кто на грани закона, и их дамочек». Представьте себе огромный, затянутый сигаретным дымом зал ночного клуба <…> Бен — он еще не оправился после операции на желчном пузыре — сорок пять минут возносит хвалу бойцам «Иргуна». <…> Рассказывает о Варшавском гетто, Франклине Делано Рузвельте, судах, на которых перевозили беженцев, лорде Мойне и т. д., о точности при этом заботится не слишком, зато стремится вбить в головы присутствующих основные положения классического сионизма. <…> Пускают шапку по кругу. Голливудский полусвет раскошеливается, не скупясь на деньги и обязательства. Коэн выталкивает на сцену Майка Хоуарда, велит ему потребовать, чтобы гости удвоили пожертвования.
«Не лезь в бутылку, — так, по словам Хекта, перед тем, как взять микрофон, ответил Коэну Хоуард. — Мы собрали двести тысяч. Мало того: мы торчим тут три часа и еще никто не пустил в нас пулю». <…>
Хект произнес и еще одну, более короткую, речь в ноябре 1948 года в манхэттенском отеле «Уолдорф‑Астория», на большом банкете в честь Менахема Бегина. Речь эта также хранится в архиве Бена Хекта в библиотеке «Ньюберри».
«Для кое‑кого из нас, присутствующих здесь, — начал Хект, — этот прекрасный вечер знаменует конец истории».
К осени 1948 года «Иргун» прекратил существование, а вместе с «Иргуном» перестало существовать и его американское ответвление «Американская лига за свободную Палестину».
«Ныне, — сказал Хект, — мы те, кто стучались во все двери, пускали шапку по кругу, собирали митинги, аплодировали Давиду, вновь восставшему против Голиафа в Палестине, возвращаемся к делам куда более мелким».
Для Хекта <…> эти «более мелкие» дела означали в том числе сценарии хичкоковской «Веревки» и «Парней и куколок» , в обоих случаях он выступал как правщик сценариев и его имя в титрах не упоминалось.
В 1954 году Хект опубликовал «Дитя века», и, кроме этой книги и воспоминаний Мики Коэна, других печатных свидетельств о благотворительном ужине в ночном клубе «Макси‑оплеухи» нет.
Последней книгой Хекта стала «Шейлок, брат мой», закончить которую он не успел.
«Мне жаль, что так много евреев не признают в Шейлоке своего брата и отворачиваются от него, — писал Хект, — Я никогда не считал Шейлока негодяем, а его образ — поклепом на евреев. Напротив, Шейлок — один из немногих, а может быть, и единственный образ героического еврея в классической литературе».
Умер Хект внезапно в апреле 1964 года в возрасте 70 лет в своей нью‑йоркской квартире на Вест 67‑й стрит. Надгробную речь произнес Менахем Бегин, прилетевший на похороны из Израиля.
Сегодня я буду говорить о вещах прискорбных, вам будет неприятно о них слышать, мне — говорить. Но Менахем Бегин, командующий «Иргуном», ставших под ружье евреев Палестины, прислал из Тель‑Авива телеграмму — просил меня помочь. Сделать все, что в моих силах, чтобы те евреи, которые не сражаются в Святой земле, поняли: без них мы Святую землю потеряем. А с ней навек потеряем и надежду занять в человеческой семье место наравне со всеми.
«Мы сражаемся с противником, который сильнее нас во всем, — говорит командующий “Иргуном”. — Он превосходит нас численностью, он лучше вооружен и оснащен. Ресурсы его безграничны. Великобритания предоставляет ему свои миллионы, оружие, людскую силу. У нас же нет ничего, кроме нас самих. Ни одна нация не станет на нашу сторону и не придет нам на помощь. У нас нет ничего, кроме наших отважных бойцов и душ евреев всего мира с их многовековой мечтой. Обращайтесь к их душам, где только сможете. Если вам удастся их разбудить, мы победим».
И я обращаюсь к этим душам и постараюсь говорить как можно лучше. Бедствия и клевета приучили наши души к осторожности, приучили таиться — это куда как удобно — за добрыми делами, спускать оскорбления, искать расположения врагов, стараться не настраивать их против себя еще пуще. Тем не менее, если на кону стоит, чья угодно только не наша судьба, эти скрытные, понаторевшие в ухищрениях по части скромности и самоубийственных добродетелей души, — души храбрецов. Эти храбрецы доблестно сражались и погибали, если нужно было встать на защиту любого, только не своего дела. Да, им не занимать стать отваги, когда они сражаются и умирают за других, но они не осмеливаются и слово сказать за себя. Я знаю душу еврея, потому что я еврей. И когда командующий «Иргуном» просит разбудить эти души, он просит о чуде. Разбудить евреев, чтобы они стали за свое дело горой, чтобы они поверили в себя, чтобы осознали: битва за Палестину — это их шанс обрести свободу. Разбудить их, чтобы они поняли — победить в Палестине означает победить антисемитизм в каждом уголке земного шара. Командующий Бегин просит о таком чуде, потому что он и сам часть этого чуда. Он — вождь освободительной армии, которую не смогли одолеть вся военная мощь и политические козни Великобритании. <…>
Четверть века могущественная Великобритания что только ни делала, чтобы присвоить Палестину, — и все безрезультатно. А причиной тому — «Иргун». Потому что бойцы «Иргуна» не щадили своей жизни в бою. Потому что бойцы «Иргуна» шли на британские виселицы с песней, чтобы весь мир мог видеть — и увидел — не террориста, наказанного за преступление, а еврейского патриота, умирающего за свою страну. А теперь «Иргуну» снова нужны чудеса. Нужны — мы.
Позвольте напомнить вам, кем мы были. Несколько лет назад в те дни, когда немцы истребляли шесть миллионов евреев в известняковых карьерах и печах, до нас дошла весть о великом историческом событии: тридцать тысяч евреев, которых собирались отвезти в вагонах для скота в немецкие печи, объявили миру и нам, евреям всего мира, что они не пойдут, как бараны на заклание к немецкому мяснику. Они объявили, что лучше погибнут в бою, чем дадут себя увезти и бросить нагишом в мусорную яму, уже до краев наполненную еврейскими трупами. <…>
Все они, эти узники Варшавского гетто, мужчины и женщины, погибли. И, когда немецкие танки и огнеметы стирали гетто с лица земли, последние из оставшихся в живых, расстрелявшие все патроны, стоя на развалинах гетто, грозили кулаками не немцам, а небу, безучастному небу.
И позвольте рассказать вам, почему в небе, под покровом которого погибли тридцать тысяч евреев, не появилось ни одного самолета, почему с неба не сбросили ни одного тюка. <…> Потому что союзники, сражавшиеся за демократию, проводили в отношении евреев вполне определенную и весьма дальновидную политику. В основе этой политики лежал отказ признать существование европейских евреев — погибали ли они в гетто или их миллионами уничтожали в известняковых карьерах или печах.
Слышать об этом неприятно. Неприятно об этом и говорить, но правда есть правда.
А сейчас я назову дату и событие. И запишите их, евреи, в своей памяти. Речь пойдет о московской конференции союзников в 1943 году . О великом документе, выработанном Великобританией, Россией и США. Об официальном документе под названием «Декларация об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства» . <…> В «Декларации» союзники заверяли, что отомстят за эти чудовищные злодеяния. В «Декларации» перечислялись массовые убийства польских, французских, голландских, бельгийских заложников. Перечислялись, как жертвы гитлеризма, и крестьяне острова Крит. Перечислялись жертвы немецких зверств шестидесяти двух категорий — все, кроме евреев .
В «Декларации» не упоминалось такое кровавое злодеяние, как убийство трех миллионов евреев только потому, что они евреи, не говоря уж о том, что неминуемая гибель ожидала еще три миллиона евреев, которых вскоре сожгут в немецких печах. В то время, когда писалась «Декларация», шел геноцид, кровавее которого не знала история: истреблялась целая нация. Немецкие палачи выполняли провозглашенную ими цель, и они предстали перед миром с обагренными кровью руками, бахвалясь тем, что истребляют евреев, потому что они евреи. <…>
И эту «Декларацию», которая умалчивает про то, что три миллиона евреев убиты, и не замечает, что надвигается уничтожение еще трех миллионов, подписали премьер‑министр Черчилль, премьер Сталин и президент Рузвельт <…> Оставить убийц наедине со своей жертвой, еврейским народом, захлопнув тайком дверь, — вот чему это равносильно.
И позвольте рассказать вам, почему эту дверь захлопнули. А всё потому, что слово «еврей» скрыли от глаз мира, его стерли даже с могилы еврея. И вы поверите мне, когда я расскажу вам это, потому что, клянусь честью, это правда. И вы поймете, что это правда, потому что вы, не хуже меня, и сами ее знали, не важно, говорили вы о ней вслух или нет. А правда заключается в том, что Великобритания ни за что не хотела, чтобы отчаянное положение евреев признали официально. Она не хотела, чтобы это, самое чудовищное злодеяние в истории, разбудило сознание людей в мире. Великобритания не хотела этого, прежде всего потому, что единственным местом, куда обреченные европейские евреи могли уехать, единственным местом, где их приняли бы с радостью, была Палестина.
Великобритания не хотела, чтобы мир обратил внимание на то, как истребляют прекрасный, благородный народ, потому что это грозило подорвать их план присвоить себе Палестину. <…>
И еще одно событие вы должны запечатлеть в памяти. В разгар немецких зверств два судна, на которых переправлялись несколько тысяч беженцев, прибыли в порт Хайфы. И человек, именуемый лорд Мойн , британский губернатор Палестины, увидев этих чудом уцелевших в погромах мужчин, женщин и детей <…> приказал «Струме» и «Патрии» , плыть восвояси. И они подорвались в Средиземном море то ли на немецких, то ли на английских минах, как знать. И все их пассажиры погибли. <…> Так лорд Мойн, ни перед чем не останавливаясь, проводил в жизнь британскую политику.
А какова была американская политика в эти безумные дни, когда людей массово уничтожали? Позвольте рассказать вам и об этом. Политика нашего правительства была такой же жесткой и беспощадной, как и политика правительства Великобритании, наше правительство действовало заодно с ним. <…>
А вот и еще одно событие, которое евреи должны сохранить в памяти. Позвольте рассказать вам о других тайных американских соглашениях — о том, как президент Рузвельт и его Государственный департамент стали пособниками убийства трехсот тысяч румынских евреев. Об этом также неприятно слышать, неприятно об этом и говорить: ведь Великобритания и США — страны, исполненные благородства, и соответственно цели их самые что ни на есть благородные. <…>
Дело было в самом начале войны. Румынию еще не наводнили немецкие войска и немецкие чиновники. Румынское правительство дало понять: в случае, если за каждого еврея внесут по пятьдесят долларов, евреев отпустят до того, как немцы пересекут границу Румынии и приступят к их уничтожению. Пятьдесят долларов за голову предназначались для оплаты переправки в Палестину. Мы мало того, что опубликовали, мы широко распространили это сообщение в прессе. Американский Государственный департамент заявил, что это ложь. Мистер Рузвельт заявил, что предложение румынского правительства — чистой воды выдумка. В Румынии некого спасать, нет там таких евреев. А мы, те, кто пытался разбудить совесть мира и спасти их, — лжецы и охотники за сенсациями. Когда же мы потребовали от нашего правительства действий, оно возмутилось и сообщило нам, что ему о предложении румын ничего не известно.
Однако лгали не мы, лгало наше правительство. И оно — пять месяцев кряду — до тех самых пор, пока немцы не вторглись в Румынию, и пальцем не хотело шевельнуть. А тут у нашего Государственного департамента камень с души свалился. О том, чтобы не допустить румынских евреев, и в их числе пятьдесят тысяч детей, в Палестину, позаботились немцы. Все евреи погибли.
Я рассказываю вам об этом не для того, чтобы вызвать в вас бесплодное возмущение против злодейств, оставшихся в прошлом. Я рассказываю вам об этом лишь для того, чтобы вы осознали, какая опасность грозит еврею сегодня. В час его гибели у еврея друзей не было. Сегодня в этот отчаянный час нашего возрождения дело обстоит точно так же. Друзей у еврея по‑прежнему нет.
Он сражается в Палестине в одиночку с превосходящими и с каждым днем все возрастающими силами противника. И если мы, евреи, чьи души укрепляет его доблесть, чей статус в глазах мира куется его мужеством, если мы, евреи, рассеянные по всем четырем сторонам света, возмечтаем, что хоть одна нация встанет за нас, мы попросту глупы.
Нам не приходится ждать помощи от правительств. Правительства продолжат заниматься тем же, чем втихомолку занимались с незапамятных времен, а именно — антиеврейским саботажем. Сегодня в Палестине евреи сражаются с врагом, куда более многочисленным, чем они, этому врагу британцы поставляют офицеров, оружие и финансы. И, как и еврей в Варшавском гетто, палестинские герои в разгар боя тоже поднимают глаза к небу. Они ждут нас. Мы — их арсенал. Не четыре свободы , не добрые, старые США — мы, евреи, рассеянные по четырем сторонам света. Но вы и сами это знаете, иначе вы не пришли бы сюда. Так что я говорю об этом не для того, чтобы разбудить вашу совесть. Вы не пришли бы сюда, если бы дело обстояло иначе. Говорю я об этом для того, чтобы вооружить вас доводами, которые помогли бы вам разбудить совесть в других.
Вас спросят, а может быть, вы и сами спросите себя: что же нужно американскому еврею в Палестине, что он выиграет от того, что народится и будет процветать новое государство Израиль? Для начала я отвечу на этот вопрос другим вопросом. Что американский еврей потерял из‑за того, что в Европе погибли шесть миллионов евреев? Если в Палестине будет жить народ по имени Израиль, он вовек не потеряет того, что потерял. Ибо предотвратить массовые убийства, продолжающиеся испокон века, евреи смогут, лишь если станут равны другим народам мира.
За те полторы тысячи лет, что евреи пытались завоевать расположение Европы, им ни разу не удалось предотвратить погром. Чем выше возносились ассимилированные евреи в той или иной стране, тем вернее настигала их опала и гибель, и это — неоспоримый факт. Одно то, что евреев можно было безнаказанно убивать, что убивать их было даже почетно, породило — в числе других причин — антисемитизм, который навис, как туча, с каждым днем все более грозная, над мировым еврейством. Если небеса над вами безоблачны, не сомневайтесь: туча куда‑то переместилась. Она нависает то там, то сям, то в одном веке, то в другом. Но не рассеивается. Какие бы связи ни заводили евреи, какие бы почести им ни воздавали, какими бы знаками отличия их ни обвешивали, когда в Европе грянул час их гибели, всего этого недостало, чтобы даже такая, самая цивилизованная страна, как наша, поднялась на их защиту.
И мы, американские евреи, тоже несем ответственность за это. Нас одурачила британская, а такой же была и американская, политика в Палестине, суть которой — не допускать евреев в Святую землю. Мы поверили, что британское и американское правительства — сердобольные правительства и добрые друзья евреев. Да и могло ли быть иначе при том, кто мы и где мы, при том, что это наши правительства. <…>
Под завесой якобы чрезвычайной военной необходимости британцы и их единомышленники в американском Государственном департаменте разработали план будущей Палестины: эта Палестина должна была стать британской военной базой, эту Палестину предполагалось передать марионеточному королю , поставленному британцами в Трансиордании. Чтобы успокоить так называемое мировое еврейское мнение, британцы объяснили, что они не могут впускать евреев в Палестину, пока идет война и — пока их истребляют, — так как среди них могут оказаться немецкие шпионы и сторонники немцев.
А когда великий муфтий и его соратники возвратились после своего медового месяца с Гитлером, эти самые британцы приветствовали их и устроили им торжественную встречу. Великий муфтий и его присные были нацистами и воевали на стороне Гитлера. Но этот мелкий грешок можно забыть и простить, раз они ненавидят евреев и готовы — а это куда важнее — помочь Великобритании изгнать евреев из Палестины.
Из всех еврейских объединений лишь «Иргун цваи леуми» не участвовал в этих тайных сговорах против евреев. Он сражался и своей кровью платил за то, что каждый шаг этого разбоя — отнимали ли у нас честь, свободу или землю, — становился известен миру. И теперь, если над нами вновь нависнет опасность, благодаря «Иргуну», потому что теперь он — плоть от плоти нового еврейского государства, Израиль не будет вести себя так глупо и близоруко, как мы, американские евреи. <…>
И пусть сейчас в еврейском государстве смута, тем не менее у него долгая память и ясное понимание того, что нужно евреям. И, если нам снова будет грозить погром, Израиль несомненно поднимет свой голос, и не только голос, а и всю страну на защиту евреев. Вот оно — то оружие, которое предотвратит зверские убийства, и никакого другого оружия евреям не нужно. <…> Из Израиля будет раздаваться боевой клич, какого нам никогда не доводилось слышать от одураченных и сбитых с толку евреев рассеяния. Вот что остановит завтра погромы и массовые убийства.
Сейчас на земле Израиля бушует война. Давайте разберемся в том, какую роль сыграли мы, американские евреи, в этой войне. Эта война стала возможна из‑за нас. Стала возможна при нашем пособничестве. И не только из‑за нас, американских евреев, которые думали исключительно об Америке, но и из‑за тех евреев, которые планировали, какой должна быть Палестина в будущем. Они тоже содействовали войне и выступали как пособники нашего врага. А может быть, и того хуже. Они одобряли войну, чтобы заслужить одобрение британцев, своих добрых друзей. Я объясню, что имею в виду. Двадцать лет назад, когда британцы управляли Палестиной под мандатом Лиги Наций на них была возложена задача — подготовить евреям отечество в Палестине, такова была задача их посредничества, задача, которую они поручились выполнить, но вопреки мандату двадцать лет назад Великобритания отрезала большую часть Палестины, назвала ее Трансиорданией и вручила марионеточному королю по имени Абдаллах.
Против этого гневно протестовали еврейские патриоты Палестины — «Иргун цваи леуми». Но кто они такие — всего‑навсего палестинцы. Будущее же Палестины было в руках влиятельных, высокопоставленных граждан Англии и Америки. А эти общепризнанные лидеры еврейства считали, что захват Палестины Великобританией и беззаконное учреждение арабского государства, пусть и прискорбно, но неотвратимо. Протестовать они протестовали, но не слишком громко: как‑никак, они — британские или американские граждане, и рисковать этим статусом они никак не хотели. Словом, протестовали весьма умеренно. И хотя командиры «Иргуна» предупреждали, что Великобритания готова развязать войну против Палестины, ту войну, что и идет сейчас, их заглушали голоса английских и американских евреев, подслуживающихся к британцам.
Но почему британцы так поступали? Почему они задолго вынашивали планы против евреев? Ответ прост: британским жителям колонии гораздо удобнее жить бок о бок с арабами, чем с евреями. Ответ прост: арабы, обоснуйся они в Палестине, не создадут там процветающей промышленности и не подорвут торговлю и престиж британцев на востоке. Ответ прост: арабы в Палестине готовы довольствоваться крохами, которые им будет уделять Великобритания, они займут положение не слишком цивилизованного вассала, подручного и союзника, но никак не конкурента. А евреи, если они победят, никогда с таким положением не смирятся. <…>
А что нам, американским евреям, даст победа евреев, сражающихся сегодня в Палестине? Нам, евреям, хорошо живется в США, но хорошо живется, как американцам, не как евреям. Как евреям — далеко не так хорошо. Убийство наших европейских сородичей нанесло нам глубокую рану, и даже вклад Америки в победу залечил эту рану не до конца. И рана эта не затянется, пока мы живем в страхе перед будущим. Невзирая на все почести, на высокое положение, которого многие из нас добились в Америке, мы ничем не отличаемся от наших европейских отцов и дедов. Как евреи, мы похожи на них — мы точно так же испытываем неуверенность, отчаяние, разочарование и вечно убаюкиваем себя тем, что у нас — а это очень ободряет — есть высокие покровители.
У евреев всегда имелись высокие покровители, но дела никогда не решались в их пользу. Они могли поднять бучу, но никогда не имели власти, у них были таланты, но не было почвы, они хотели иметь дом, но не имели даже своего крылечка. Они вечно куда‑то устремлялись, но начать путь им было неоткуда. А человек неоткуда неизменно проигрывает тому, кому есть, откуда начать путь. Он всегда кажется таинственным и подозрительным.
Душа нации, каждой нации, пусть даже самой цивилизованной, инстинктивно отшатывается от национального вакуума, в котором вечно живет еврей. Раз у еврея нет своей земли, в нем вечно видят человека, который — подвернись только случай — захватит землю, где поселился.
Точно так же обстоит дело даже в нашем плавильном котле — котле, в котором растворились предки каждого иммигранта, за исключением еврея. Выходец из Швеции, Ирландии, Люксембурга, Венгрии, Италии, стоит ему избавиться от акцента, может стать американцем, и никто не заподозрит в нем чужака, его не будут называть, скажем, американским ирландцем. Еврей — говорит он с акцентом или без акцента — может стать только американским евреем.
Вот почему нам, помимо всего прочего, нужна Палестина. Еврейская нация снимет с нас покров тайны, даст нам место проживания и позволит процветать наравне с другими нациями. И тогда, как ни парадоксально, мы станем американцами, и у нас не будет больше разброда в головах из‑за того, что мы не знаем, кто мы, и тогда не будет такого же разброда и в головах наших соседей, у которых и без того в головах каша.
И к нам больше не будут относиться, как к пережиткам жестоковыйной религиозной секты с несколько диковатыми и глубоко чуждыми религиозными обрядами. Мы не потеряем веры, но на нас больше не будет лежать клеймо религиозных фанатиков, из‑за которого мы две тысячи лет терпели такие бедствия. <…> У нас будут флаг, армия и конгресс, а значит, мы не будем отличаться от других народов. <…>
Но есть и еще одна причина, почему мы, евреи, должны бороться за Палестину.
Если наша попытка обрести отечество потерпит поражение, мир сочтет нас никудышными неудачниками, болтунами, неспособными постоять за себя. <…> Наш долг — предотвратить такой исход. И предотвратить его в наших силах. Мы победим, если нам удастся побудить душу еврея к действию. Так говорит командующий «Иргуном».
Позвольте напомнить вам еще раз, кто этот командующий и кто бойцы «Иргуна». Когда эти несгибаемые люди, Менахем Бегин и его бойцы, начали бороться с британскими предателями, с теми, кто вторгся на их родину, их называли террористами. Так называли тех самых бойцов, чья подпольная борьба изменила положение евреев, вырвав страну из рук коварных британцев. Тех бойцов, чьи непрестанные атаки помогли разогнать политический туман, под прикрытием которого Великобритания втихую путем хитрых маневров пыталась закрыть вопрос о еврейском государстве.
Бойцы «Иргуна», мужчины и женщины, воевали в одиночку. У них не было влиятельных покровителей даже среди евреев. Жители Палестины, простые люди, их любили, их скрывали, гордились ими. Но люди на высоких постах, которые были полномочны вести долгие еврейские переговоры о судьбе Палестины, с ужасом взирали на эту героическую десницу, поднявшуюся на борьбу за еврейскую свободу, — на «Иргун». И они вкупе со всеми остальными робкими, боящимися постоять за наше знамя евреями мира осудили «Иргун». И не один год бойцов «Иргуна», сражавшихся с удавкой на шее, называли бандитами и террористами, пиратами и правонарушителями, так же, как некогда называли бесстрашных ребят, сплотившихся вокруг флага, который водрузили над Лексингтоном и Банкер‑хиллом .
Но все это дела давно минувшие. «Иргун» больше не поносят. И опасливые евреи всего мира, которые как только ни обзывали «Иргун», сегодня гордятся теми самыми террористами. История показала, что бойцы «Иргуна» — не террористы, а борцы, восставшие, чтобы вернуть народу Израиля право жить в утраченном отечестве по‑людски.
На какие только цели ни шли еврейские деньги. Но никогда за всю историю не было цели, подобной этой. В Палестине, древней земле, где творились чудеса, свершилось чудо из чудес, такое же, как те, о которых рассказывает Завет. Мечта — а евреи лелеяли ее уже две тысячи лет — становится явью. <…>
В темные века , которым, казалось, не будет конца, в сердцах евреев жила мечта, мечта об Израиле. Она жила в сердце каждого поэта, каждого раввина, каждого ремесленника, гнущего спину над верстаком. В Испании после тысячелетних мук еврей продолжал петь о Иерусалиме и о своей Святой земле. Иегуда Галеви , еврейский поэт, живший в Испании, писал о родине — родине, которую вот уже тысячу лет не видел ни один еврей:
Дивные вершины, радость мира, город лучезарного царя!
По тебе душа моя тоскует и к тебе летит через моря.
Я с тобою в мыслях неразлучен, у меня остался ты один,
Твоя слава брошена в изгнанье, вместо Храма — скопище руин .
Но ныне там не скопище руин. Наш воин сражается в Палестине. И он не сдается. Но он взывает к нам. Он нуждается в нас.
И если он потерпит поражение, он потерпит его потому, что мы не дали ему в руки винтовку. Он потерпит поражение, потому что не он, а мы спасовали в годину, когда на кону стояла судьба евреев. <…>
Но он не потерпит поражения. Наша цель — претворить в жизнь страстную мечту о свободе, а значит, наше дело крепко: такое дело никто никогда не проигрывал. <…> Арабов двадцать восемь миллионов. Плюс к тому британские финансы, британское офицерство и британское снаряжение. А против них — восемьсот тысяч евреев, осажденных и окруженных этим Голиафом.
Давид противостоит Голиафу, И я прошу вас, евреи, купите камень для его пращи. 
Оригинальная публикация: A Stone for His Slingshot
Комментариев нет:
Отправить комментарий