Почему русские не жалуются на смерть синтаксиса?

Гасан ГусейновОпубликовано 14-01-2018 Отредактировано 14-01-2018 в 16:23

 

Гасан ГусейновRFI

Как говорил товарищ Сталин, мы, русские, и без синтаксиса проживем. Но Йосьсарионыч, по воспоминаниям современников, и мылся не особенно охотно, уступая в нечистоплотности разве что Мао Цзэдуну. Без хорошо организованного синтаксиса, однако же, никакой мировой язык не продержится.

Слова с Гасаном Гусейновым - Почему русские не жалуются на смерть синтаксиса15/01/2018 - Гасан ГусейновСлушать

К примеру, Римская империя, простояла куда дольше Российской и Советской. А почему? Да потому что период был у латинских писателей. Предложение, выстроенное так, чтобы понятно выразить сложную мысль. Понятно, но не обязательно сразу и всякому доступно.

Конечно, в мире, пробавляющемся мемасиками «кто ясно мыслит, тот ясно излагает» или «будь проще», у сложных мыслей шансов на успех немного. Да и безупречно выстроенные сложные мысли сами по себе не могут быть залогом, например, социального процветания большого общества. И все-таки мир, в котором так называемый простой человек понимает, что ему следовало бы из общих соображений уважать специально обученного индивида, каким бы лопухом этот индивид ни казался нашему простодыре, — да, такой мир имеет куда больше шансов на успех, чем современное российское общество с его похохатыванием над логикой и наукой, со сладострастным расчесыванием розовых чекистских чирьев на нежном теле девушек с президентских смотрин, общество с тяжелым патриотическим поносом государственной машины, пролетающей то над Кавказом, то над российско-украинским пограничьем.

Современное российское общество так устроено, что не приемлет даже той минимальной сложности, которая нужна, чтобы разбираться в собственных политических предпочтениях. Общество, которое решило, что оно почему-то должно выбирать из одного-единственного, вот уже два десятилетия довольно бездарно царствующего господина, пожалуй, не только политически, но и умственно не вполне полноценно. Вот почему его, вероятней всего, попросту невозможно пронять так называемой правдой о нем. Это горячее творческое нежелание видеть все в натуральную величину при дневном освещении, возможно, вызвано тем, что сам момент для выхода из умственной неполноценности был упущен ровно поколение тому назад.

То и дело интеллигентные люди жалуются друг другу, что их раздражают (сейчас говорят «бесят» или даже «выбешивают») разные слова и выражения. Да, это все, как правило, и в самом деле всякие вопиющие безграмотности или стилистические несуразности, никчемные иностранные заимствования или другие обрывки фраз. Многих бесит глагол «бесит» или «выбешивает». Желающему составить богатый, хотя и никогда не полный, конечно, список таких речевых осколков, довольно набрать в поисковой строке эти самые выражения «меня бесит» или «меня раздражает», и они на желающего прольются крокодиловым калом.

Но на самом-то деле носителей современного русского языка раздражает, бесит и выбешивает вовсе не сам этот набор слов, мемов и обрывков человеческой глупости вроде «вот этого всего» или выражения «тот, кто вчера вместо празднования нового года оказался в сумрачном лесу, тот я». На самом деле носителей русского языка трясет, колбасит и плющит от переживания крайней рискованности даже робкой попытки с помощью своего языка взяться за исправление случившейся национальной, федеральной, региональной, а местами и муниципальной катастрофы советско-чекистской реконкисты.

Самое смешное, что, совсем как в перестроечные годы, когда четверть миллиарда населения СССР должна была дожить до генерального секретаря ЦК КПСС, который отпустил эту четверть миллиарда на свободу, так и сегодня сами дорвавшиеся в 1999 году до власти чекисты понимают, что они не в состоянии управлять доставшимся им от КПСС и КГБ СССР народом и государством, и понимают это куда лучше, чем подвластное им население, вот только на свободу они никого уже отпустить не могут, потому что население это не имеет иллюзий, а потому просто не в состоянии понять относительно простого сложносочиненного предложения, которое нужно для выражения простейшей причинно-следственной связи. Между частями предложения нет связи, синтаксис пропал.

Пусть даже последний дурак нутром чует, что прилипшие к власти чиновники любого уровня теряют чувство реальности и заедают жизнь своих подданных. Что сменяемость власти в результате выборов — это благо, а несменяемость власти — зло. Дурак чует это и страшно злится, потому что его смутное чувство не соединено с работой его головы, набитой опилками из патриотизма, жадности и обиды.

Современный носитель русского не понимает, зачем вообще нужен синтаксис. Ведь можно обойтись короткой хлесткой фразой, обозвать кого-то покрепче, обидеться за родину-уродину, потребовать от собеседника ответа на сакраментальный вопрос: «Ты меня уважаешь?» А если собеседник откажется уважать? Ну, такому нелишне и рыло начистить. Не учиться же синтаксису, в самом деле.

А ведь было бы полезно. Ровно сорок лет назад Мария Розанова и Андрей Синявский выпустили первый номер эмигрантского журнала «Синтаксис». Название было знаком почтения к самиздатскому поэтическому журнальчику, выпускавшемуся Александром Гинзбургом. В конце 1970-х Гинзбург находился в заключении как издатель «Хроники текущих событий», но в первой же статье парижского «Синтаксиса» Наталия Рубинштейн, публицистка, тогда — сотрудница Би-би-си, объясняет, отчего именно поэзия на русском языке показалась советской власти подрывной. «Синтаксис» (А.Гинзбурга) не боролся с советской властью, но советская власть немедленно стала бороться с «Синтаксисом», бросив против трехсот его экземпляров миллионные тиражи «Комсомольской правды»… Здесь всего важнее, всего дороже был жест освобождения, неожиданное открытие того простого факта, что поэзия, существующая без разрешения, может быть без разрешения напечатана. Так начинался Самиздат, хотя еще и не было в ходу это слово. Книжки, собранные Александром Гинзбургом, остались памятником поэтическому опьянению конца пятидесятых годов. Очень скоро увлечение поэзией было потеснено политическими дискуссиями, в которых зародилось то, что потом назвали демократическим движением» (с. 5–7).

Наталия Рубинштейн кончает свое вступление к первому номеру журнала «Синтаксис» цитатой из Владимира Уфлянда:

«И строка не умрет несосчитанными
и упавшими в ритме словами».

«Синтаксис» не был бы «Синтаксисом», если бы тут же, рядом с признанием в поэтическом происхождении «демократического движения», не были помещены — словно специально для нас, читающих журнал сорок лет спустя, в январе 2018, прямо-таки поразительные — нет, не пророчества, аналитические записки о будущем.

Вот оглавление первого номера. Самому за собой приходится следить, чтобы ничего не упустить. Итак, вот оно, оглавление:

Наталия Рубинштейн. Когда труба трубила о походе 3.
В защиту Александра Гинзбурга
Юлий Даниэль. Выше других 8
Андрей Синявский. «Темная ночь…» 11
Современные проблемы
Лев Копелев. О смертной казни 23
Александр Янов. Идеальное государство Геннадия Шиманова 31
Майя Каганская. Отречение. От «Машеньки» к «Лолите» 57
Абрам Терц. Анекдот в анекдоте 77
Мария Розанова. Возвращение. Памяти Галича 96

Авторы и издатели «Синтаксиса» лучше большинства своих современников владели русским синтаксисом. Поэтому двигались, как партизанский отряд, маленькими группами. Лев Копелев, сиделец за протест против мародерства красноармейцев в Германии, не унимается и призывает людоедов к отмене смертной казни. Александр Янов подробно разбирает идеологию Игоря Шафаревича и показывает, как шаг за шагом «конфронтирующий с режимом либеральный национализм» придет к «сотрудничающему с режимом национализму изоляционистски-тоталитарному», а от него — к «сливающемуся с режимом милитаристско-империалистическому национализму». Янов еще ничего не знает о скором вторжении СССР в Афганистан, о грядущей перестройке второй половины 1980-х. Но именно набросок его траектории возьмутся в начале XXI века прочерчивать своими ракетами чекисты-реконструкторы советско-российской империи.

Может быть, еще обиднее для сегодняшнего читателя анализ поэтико-политического синтаксиса, предпринятый Андреем Синявским-Абрамом Терцем. В статье «Темная ночь…» Синявский прослеживает судьбу маленького предателя — лагерного пророка А. А. Петрова-Агатова, который в послевоенном Советском Союзе сидел как религиозный диссидент, а в конце 1970-х стал разоблачителем диссидентства, мечтавшим о скором конце света и окончательном воссиянии русского православного огня, в котором испепелится и без того загнивающая буржуазная цивилизация запада.

«Синтаксис» — это умение воспроизвести сложную мысль без потерь для мыслящего лозунгами дурака. Не так уж важно, что это за лозунги — духовного возрождения, величия державы или еще какой-нибудь приблуды. Без синтаксиса нельзя понять течения времени. Обрывочные синтагмы, нервическое выбешивание от фальшиво звучащего слова, самочувствие знатока правильного языка — все это не поможет тебе, если ты не умеешь передать, как это сделали Синявский, Розанова или Янов, движения времени. Синтаксис — это историческая архитектура. Сорок лет назад Абрам Терц анализом одного-единственного анекдота предсказал появление «анекдота в анекдоте» — сегодняшней художественно-политической реальности Российской Федерации, в которой не жалуются на смерть синтаксиса.