воскресенье, 7 мая 2017 г.

ИЗРАИЛЬ ПРОПАГАНДИРУЕТ "ПАЛЕСТИНЦЕВ"


07.05.2017 08:22 Автор: Гай Бехор Фото:предоставлено автором

О слабостях самурая: несколько техник для адекватного восприятия израильских СМИ

Тем, кто по ошибке внимает новостям по израильскому радиоканалу "решет бет", финансируемому, кстати, за наш счет, может показаться, что любимым израильским президентом является Аббас. Мы регулярно узнаем, что он еще сделал и какую очередную чепуху произнес. Наше внимание приковывают к нему отнюдь не случайно. Это часть стратегии распространения "пластелинской" пропаганды.
Может, в США столь же усердно внедряют пропаганду Аль-Каиды, Северной Кореи или ИГИЛа? Да еще с таким пафосом и помпезностью? Нет, конечно.


Нам же следует помнить - это всего лишь надуманная фата-моргана, которую пытаются внедрить нам в сознание под видом реальности.
Статья ниже написана четыре года назад, но по-прежнему столь же актуальна.
Умение предсказать действия врага всегда было для самураев важнейшим искусством. Особенно для тех, кто принадлежал к школе фехтования мечом Синкагэ-рю (新陰流). Там воинов учили предугадывать намерения противника, занесшего меч, по напряжению его мышц, движению его глаз (это было особенно важно), углу, под которым тот стоит, и даже по оставляемой им тени. Знаменитый девиз школы Синкагэ звучал так: "Дабы задействовать тело, действуй головой". Например, техника Кацучи-кен (活治剣) учит перенимать ритм движения противника, проникая в ход его мыслей, и, таким образом, узнавать о его слабостях.
Как-то весенним вечером один из мастеров школы Синкагэ вышел в сад насладиться цветением сакуры. За ним шагал слуга, обнажив, как и предписано уставом, меч. Внезапно мастер почувствовал серьезную угрозу. Он тотчас огляделся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Крайне обеспокоенный, он вернулся домой и погрузился в горестные раздумья.
- Что вас беспокоит? - спросил его слуга спустя некоторое время. 

Мастер признался, что почувствовал опасность, которой, как оказалось, не было и в помине. Для того, кто постоянно должен оставаться начеку, это означало утрату жизненно необходимого инстинкта обнаруживать угрозу, а значит, конец карьеры.
И тут слуга упал перед ним ниц. Он признался, что именно в тот момент в его мозгу промелькнула безумная мысль внезапно ошеломить мастера нападением сзади и убить его. Иными словами, выяснилось, что мастер отнюдь не утратил умения, спасая свою жизнь, проникать в мысли противника.
***
Израильские СМИ стали средоточием могучей силы. Именно они, определяя надуманную повестку дня, подставляют нас всех, весь Израиль под град международной критики, наносят ущерб имиджу страны, туризму, конкретным людям.… Именно они, выбирая нам лидеров (частично, к слову, бывших журналистов), по сути, решают, как и что нам думать.
Парадоксально, но чем слабее экономически становятся СМИ, тем мощнее оказывается их влияние на нацию.
Как же нам разобраться в кодах, используемых ими? Как обнаружить знаки, с помощью которых мы сможем критически подходить к тому, что они нам преподносят?
Воспользуемся же техникой Кацучи-кен, чтобы научиться совершенно иначе воспринимать все, что они печатают или транслируют. Распутаем их оруэлловские эвфемизмы, с помощью которых они пытаются сформировать ложное национальное самосознание. И речь здесь пойдет вовсе не о публицистических статьях, а о самой форме подачи новостей и представлении событий. Иными словами, перед нами – лексикон новояза, при помощи которого они формируют национальное самосознание.
***
1. "Опасения в Израиле"
Это понятие особенно обожаемо создателями надуманной реальности в СМИ. Опасаемся ООН, опасаемся ситуации в сфере безопасности, в экономике и еще Бог весть где. Но чьи это опасения? Кто он и почему, кстати, опасается?
"Опасающийся" - это сам журналист, который за неимением реальных источников информации создает очередной новостной пузырь. Так он формирует повестку дня, не нуждаясь ни в фактах, ни в источниках, относясь к нам, как к безответному листу, упавшему с дерева и несомому волею волн по поверхности ручья.
В следующий раз, увидев это выражение в одном из новостных заголовков, будьте уверены – того, что под ним написано, не существует в природе, оно живет лишь в путаных фантазиях самого репортера.

2. Экстремист-радикал
Если правые всегда "экстремисты", то левые только "радикалы". Этот эвфемизм скрывает тоску по "радикальным" левым движениям, по "романтической" идеологии Франца Омара Фанона, по "Баадер-Майнхоффу", по "национальному освобождению" - безжалостному, но возвышенному. Другими словами, в глазах создателей информационного контента это что-то вроде почетного титула, свидетельства о связи с широкими мировыми кругами, идеологией и прогрессом. Все же остальные - просто "экстремисты" и "хулиганье".
3. Отношение к "территориям"
Удивительным образом "Иудея и Самария" стали просто "Западным берегом", будто время откатилось назад к 70-м. Со стороны СМИ это, разумеется, однозначное заявление своей политической позиции. Это пропаганда. И именно так к ней следует относиться. По этой же причине они всегда говорят о "возвращении" Голан, используя глагол, как бы подтверждающий, что эти земли нам якобы не принадлежат. Вместо того чтобы (если уж вообще заводить об этом разговор) употреблять глагол "передать".
А посмеет ли кто-нибудь в описании актуальных событий применить фразу "родная земля"? Подобная дерзость немедленно повлечет за собой увольнение и всеобщие насмешки. Сам же автор будет заклеймен термином "спорный".
4. "Спорный"
Это такое особое обозначение для тех, кто "спалился" в глазах левых СМИ и перешел на другую сторону. Это способ обозначить его в отрицательном контексте, без какой-либо аргументации или объяснений. Достаточно лишь сказать, что некто "спорен", чтобы забраковать его для любой общественной должности. Притом что разве найдется хоть один человек в Израиле, кто не был бы "спорен" в глазах кого-нибудь другого? Этот термин подразумевает, что есть некто, определяющий стандарт - что относится к статус-кво, а что выходит за его пределы и вызывает споры.
5. Слова, без остатка изъятые из лексикона цензорами национального сознания
Вот они: "сионизм", "патриотизм", "оптимизм". Если же нет иного выбора, их подают как нечто чуждое, почти враждебное. Из аббревиатуры ЦАХАЛ полностью выхолощен первоначальный смысл - "Армия обороны Израиля", теперь она скорее обозначает нечто полностью противоположное. Как и другая аббревиатура - ШАБАК, которую ни за что не пишут в развернутом виде: "Общая служба безопасности". "Алия" - тоже исчезла, став "иммиграцией" или "передислокацией".
Выражение "заселение страны", похоже, слишком обжигает пальцы создателям дискурса национального самосознания. Как, впрочем, и другие, схожие с ним: "еврейское заселение Галилеи и Негева", "Земля Израиля", "Еврейская родина" или "акции возмездия".
Словосочетание "силы нашей армии" превратилось в отстраненное - "армия Израиля", как будто это не мы сами и не наши дети. Слово "еврейский" вообще исчезло (оставшись разве что в "неделе еврейской книги", откуда его тоже уже хотят изгнать). Понятие "еврейская работа" под запретом. И слово "патриотизм", тоже, разумеется, давно изъято из употребления, вымерло, подобно птице Додо.
На радиостанции "Решет бет", правда, есть еще коротенькая программа о моментах из истории Израиля, но музыкальный проигрыш, с которой она начинается, больше походит на реквием и скорее подошел бы траурной церемонии. Так, будто мы стали очевидцами похорон сионизма, а не свидетелями его потрясающего успеха.
Слово "отечество" уже давно стало бранным. Поэтому американское понятие "отечественной безопасности" (Homeland security) даже не упоминается в израильских СМИ. А что с культовой песней 30-х "Мы поем тебе, Родина"? Нет, дорогуша, такому у нас места нет! "Возвращение к Сиону"? Ну что вы! "Возвращение" оставлено только для "палестинцев". И даже слова "еврейство" и "евреи" потихоньку изымаются из лексикона. Радиостанция "Армейская волна" стала именоваться просто безликой аббревиатурой ГАЛАЦ - "армию" оттуда уже удалили.
Другая упраздненная категория относится к словам из семейства "террорист" и "диверсант". Они превратились просто в "активистов ХАМАСа" или "бойцов ФАТХА".
6. Зато новые угрожающие слова внедряются в любой контекст, просовываются в каждый угол:
"Беженцы" - кодовое слово, цель которого утвердить требования ООН и разных "общественных организаций" (еще одного, кстати, вида оружия, применяемого в войне с нашим самосознанием). "Беженцы" могут быть какими угодно: африканскими, палестинскими, сирийскими, алавитскими. Но только никогда не еврейскими. Таких ведь никогда не было, правда? Разве кому-то интересна судьба еврейских беженцев из стран ислама? Их просто стерли из общественного сознания, без п??изнания их трагедии, без компенсаций, без увековечения памяти. Беженцы нужны лишь такие, которые будут драться с нами за крошечный клочок родной земли, что мы сумели себе отстоять.
Или "социальный протест", в котором, как мы сегодня уже хорошо знаем, нет ничего "социального" - одна лишь плохо скрываемая политика.
А еще "борьба против разделительного забора" или "оккупация" - особенно любимое и востребованное слово, можно сказать, беспроигрышное. Ведь весь Израиль, по сути, одна большая "оккупация". Вот уж где открывается поистине бесконечное поле деятельности для неиссякаемых статей с упреками, укоризненным цоканьем, подстрекательством изнутри и снаружи, обязательно сопровождаемым "прогрессивным" антиколониальным нарративом.
Вместо "поселенчества" (слова, давно закрепленного исключительно в отрицательном контексте и превращенного в ругательство) выскочили как черти из табакерки "угнетение" и "отчуждение". Вместо "безопасности" возникло словосочетание "разделительный забор" - очередной хитрый код для внедрения в общественное сознание отрицательного контекста о якобы существующем расистском "разделении".
7. И это подводит нас к хиту сезона – слову "расизм"
Арабы совершают теракты против евреев исключительно из "национальных", в крайнем случае "националистических" побуждений. А вот евреи атакуют арабов только на почве "расизма". Вроде как в первом случае есть некое невнятное оправдание, ведь арабы действуют исходя из благородного "палестинского нарратива" (еще один эвфемизм). А вот евреи творят то же самое из презренной личной ненависти. И как никогда арабы не будут названы "расистами", так о евреях ни за что не скажут, что они действовали из "национальных интересов". Иными словами, в зависимости от жульнических целей пропагандистов, одно и то же насильственное действие будет описано двумя совершенно противоположными способами.
Понятие "антисемитизм" стремительно исчезает из израильских СМИ, ведь в нем заключено обвинение против тех, кто вредит евреям. Пропагандисты предпочитают говорить о "критике Израиля" или "критике сионизма", словосочетаниях, будто бы указывающих на нашу вину. Если бы мы не были "оккупантами" и "угнетателями", не было бы и ненависти к нам, наоборот, мир бы нас сразу полюбил. Так что именно мы сами и виноваты.
Само слово "сионизм" приобрело отрицательную коннотацию. До такой степени, что за введение рубрики по вопросам "сионизма" один из новостных сайтов даже счел нужным объясниться, как бы оправдаться, почти извиниться, как нищий, просящий милостыню на пороге дома. Израильские СМИ фактически переняли отношение к сионизму от арабских. А ведь что такое сионизм? Просто еврейский национализм. И что, у нас, в отличие от всех других народов, нет на него права? В общем, подобное отрицание сионизма – это, по сути, просто автоантисемитизм, ненависть к самим себе.
Понятие "сионизм" в израильских СМИ прошло последовательную метаморфозу. Вначале оно несло в себе энтузиазм и вдохновение. Затем стало будто бы устаревшим, выродившимся ("прежде, чем я родился, здесь было весело"). А теперь и вовсе превратилось в ругательство, оскорбление, слово, которого следует стесняться. Так "пост-" стал "анти-". И, в соответствии со СМИ, еврею пристало вновь начать стесняться себя самого.

Как нам понять тех, кто нас окружает? Зигмунд Фрейд считал: "правда вытекает с потом". Чего не расскажет тело, подскажет посадка, а уж взгляд и подавно признается. Тут главное - обращать внимание на скрытые противоречия. Ведь иногда, говоря о чем либо, имеют в виду нечто полностью противоположное. И тогда лесть скрывает враждебность, напускной героизм – трусость, притворный аскетизм – гедонизм, а нарочитая скромность – высокомерие. Порой люди и сами готовы поверить в тот образ, который играют. Помните мудрого страшилу, железного дровосека и отважного льва?
Поэтому один из лучших способов понять, что собой представляет тот или иной человек, - застать его в момент кризиса, когда настоящая личность вырывается наружу. Или в тот момент, когда он злится. Еще наши мудрецы говорили о том, что в трех вещах проявляется суть человека: "в стакане (когда он пьян), в кармане (по его отношению к деньгам) и в гневе".
У самураев и, как вы знаете теперь, не только у них, умение определить намерения противника является насущной потребностью. Либо ты способен мгновенно понять, кто друг, а кто враг, либо ты просто не останешься в живых.
Музыка из японского аниме-фильма "Меч чужака" , 2007 г. 

8. Отношение к местным арабам
Термин "арабы Земли Израиля" постепенно превратился в "палестинцы". Более того, если поначалу на иврите его еще писали через буквы "шин" и "тав", то есть как производное от еврейского географического термина "Плешет" (прибрежная область к югу от современного Тель-Авива), то теперь стали использовать исключительно написание через "самех" и "тэт", тем самым будто подчеркивая, что это перевод арабского национального термина. Признавая таким образом их надуманные политические претензии и поддерживая фальшивое самоопределение.
То же самое произошло и с названием города Рабат-Амон, ставшего столицей Иорданского королевства. Настоящее название подчеркивает его библейское происхождение, то есть связь с нами, поэтому в СМИ его предпочитают называть на арабский манер Амманом, а Шхем - Наблусом. Не исключено, нам скоро предложат и Хеврон под названием Эль-Халиль.
Схожим образом, и название иерусалимского квартала Элазария, происходящее от еврейского имени Элиэзер (Лазарь), последовательно называют по-арабски - аль-Азария.
Одним словом, любое понятие, способное поддержать еврейскую традицию или еврейский национальный подход, безжалостно выхолащивается, заменяется арабским. Пусть даже в ущерб здравому смыслу или истине.
Именно поэтому израильские СМИ с таким наслаждением внедряют нам арабские термины, определяющие сознание: "интифада", "худна" ("перемирие"), "техада" ("успокоение"), "шахид", а заодно названия ракет: "кассам", "фаджер" или террористических групп - "Бригады аль-Кудса" и т.д. Любое из них можно было бы сказать и на иврите, но нет.… Так вместе с арабскими терминами мы перенимаем и базовые принципы арабского мировоззрения, признаем его и обеспечиваем легитимацию в мире.
Эти арабские слова особенно любимы теми израильтянами, кто год за годом отправляет своипропагандистские ролики на соискание премии "Оскар".
Зато, когда подчеркивать арабскую сущность террора им не хочется, они запускают словесную прачечную в обратную сторону. И вот уже не арабы, а "молодежь" закидывает еврейские машины камнями.
Вообще по поводу арабов в израильских СМИ царит навязчивая идея, не поддающаяся рациональному объяснению. Арабы всегда являются жертвой, а мы – злодеями и угнетателями. К несчастью для этих СМИ, "арабская весна" ясно показала, кто на Ближнем Востоке настоящий злодей и представляет реальную опасность.
В первые месяцы всего этого "тахрира" его еще пытались представлять как возвышенный порыв демократии. А когда реальность взорвалась прямо в лицо исламским террором, привычно обвинили во всем Израиль.
Все эти шаманы в "СМИ" ведь по-прежнему надеются, что если нынешнего рамалльского "Мумбу" заменит какой-нибудь другой "Юмба", то "политический процесс" еще сменится "мирными переговорами", а "конец конфликта" заменит "израильское упрямство", и "сосуществование" будет изгнано в пользу "мультикультурализма".



Как работает техника Кацучи-кен? Ты должен забыть о том, кто ты, и стать частью своего врага. И головой и телом. Не только ожидать его последующих шагов, но действительно превратиться в его часть. Ты победишь его, когда он станет прозрачен для тебя. Это относится и к нам – не просто опередить наших врагов на Ближнем Востоке, но и попытаться думать так, как они.
9. Выхолащивание семитских звуков
Поскольку возрождение иврита стало едва ли не самым значительным успехом сионизма и крепчайшей связью с Родиной (ой, простите, с "этим местом"), СМИ с маниакальной настойчивостью изгоняют некоторые присущие еврейскому языку характерные семитские звуки. Возможно, лелея надежду стать частью Европы, а может, и просто из презрения ко всему "национальному" – ведь этот термин допустим лишь в арабском контексте.
Я даже не имею в виду давным-давно исчезнувшие из языка гортанные звуки вроде "хэт" и "аин" или звук "тэт". Я говорю о звуках "юд" и "хей", буквально растворившихся в последнее время из произношения дикторов и написания в электронных СМИ.
В то время как честь арабского и английского языков тщательно соблюдается (и тот, кто посмеет спутать в арабском гортанный "х" с обычным, будет немедленно уличен в грубой ошибке), над ивритом идет каждодневное издевательство и надругательство. Уважения, похоже, заслуживаетлишь другая сторона, но не мы.
Я уже не говорю об "академическом" общении в Израиле, где электронная переписка вообще часто происходит на английском языке, а многие исследования и пишутся только на английском.
Иврит стал частью "сионизма", с которым следует бороться, притеснять, и если у еврейского национализма завелись какие-то этнические корни, следует немедленно их вырвать.
10. "Израильтянин" как самоопределение там уже полностью исчезло
"Мы" вычеркнуто, подчеркивается преимущественно "я", одинокое и потерянное. Положительные слова и словосочетания вроде "хорошо", "успешный", "израильский успех", "национальная честь" безжалостно изгоняются при редактуре. Вместо них приходят исключительно угрозы и запугивания.
"Апартеид" еще одна злодейская находка пропагандистов, нацеленная на нашу изоляцию от остального мира, хромая сестрица "делигитимации", которую теперь стали реже употреблять.
Все это в чистом виде ненависть к самим себе с одновременным преклонением перед другой стороной. Это, безусловно, опасная фобия.
И вот несколько кодовых фраз, позволяющих по-новому воспринять израильские СМИ, просачивающиеся в наше сознание, проникающие прямо к нам домой. Впредь, как только мы столкнемся с одной из них, в голове немедленно зажжется красная лампочка, предупреждающая о том, что перед нами – пропаганда, подмена понятий, внедряемая в сознание через "новости".
Это вовсе не реальность, но лишь то, что кое-кто хотел бы сделать ею. Et ipsa scientia potestas est - "знание - сила", как сказал знаменитый Фрэнсис Бэкон. Теперь же, применяя технику самураев, мы проникнем в голову врага и узнаем о его слабостях. Точно так, как пытался проделать это он сам, закрадываясь в наши головы. И как только мы осознаем, что перед нами не реальность, а морок, враг сразу же утратит свою силу.
В таком случае у него действительно появится причина для заголовка аршинными буквами "опасения в Израиле", потому что, о ужас, его замыслы оказались раскрыты…

(перевод Александра Непомнящего)

ЖЕНЩИНА ВАСИЛИЯ КАНДИНСКОГО


19 февраля 1957 г. произошло событие, основательно всколыхнувшее мировую прессу. Немецкая художница Габриэле Мюнтер в день своего 80-летия сделала Мюнхену поистине бесценный дар, признанный одним из самых крупных в новейшей истории музеев. Она передала более 90 живописных полотен маслом, 330 работ темперой, акварелью и рисунков, живопись на стекле, множество блокнотов с набросками и 300 офортов и литографий Василия Кандинского.

Кроме того — свои собственные дневники, многолетнюю переписку с Кандинским, документы по созданию альманаха и группы «Синий всадник», чьим активным участником она была, и работы художников, членов этой группы. Наконец, около двух тысяч (!) фотографий, отснятых ею же во время многочисленных совместных с Кандинским поездок и путешествий.

Все эти сокровища находятся сегодня в знаменитом мюнхенском музее Ленбаххаус и составляют основу его экспозиции.
А до передачи они хранились дома у Мюнтер, в подвале, вход в который был закамуфлирован шкафом. Это было очень рискованно, ведь после того как в 1933 г. к власти в Германии пришел Гитлер, всё искусство модерна было объявлено «дегенеративным». Произведения «дегенеративного» искусства подлежали изъятию из музеев и частных коллекций и уничтожению. Нарушение этого постановления грозило их владельцам уголовным преследованием.
Потом Мюнтер в постоянном страхе за сохранность картин пережила годы войны, вплоть до самых последних дней, когда союзнические самолеты бомбили город, а американские солдаты в поисках беглых эсэсовцев врывались в дома с обысками.
Как же досталось ей сокровище, которое она столь самоотверженно охраняла?

В преддверии встречи

Вася Кандинский родился 16 (4) декабря 1866 г. в Москве, на Чистопрудной улице, в семье коммерсанта. В 1871 г. семья перебралась в Одессу, где родители вскоре тихо-мирно разошлись. Мальчик остался с отцом, который управлял чайной фабрикой, мать через некоторое время снова вышла замуж. Воспитанием Василия занималась тетка Елизавета.

Параллельно с посещением классической гимназии Вася учится игре на фортепиано и виолончели, занимается с частным преподавателем рисованием. Особые отношения с цветом, с красками начали складываться у него уже тогда. В его детских работах часто встречались неожиданные, поражающие глаз цветовые сочетания. Удивленным, недоумевающим взрослым на вопрос «почему?» отвечал, что «каждый цвет живет своей таинственной жизнью».
Окончив гимназию, Василий вернулся в Москву, где поступил на юридический факультет Московского университета. В 1892 году он женится на двоюродной сестре Анне, которая старше его на 6 лет. Собственно, это практически всё, что известно об Анне современным исследователям. Их брак был, судя по всему, «чисто духовным». А впереди Кандинского ждала совсем другая любовь.

Крутой поворот

В 1896 году знаменитый Дерптский университет в Тарту предложил молодому ученому почетное и перспективное место профессора юриспруденции. Но у него уже созрели другие планы: он решает оставить науку, отказаться от многообещающей карьеры и посвятить себя искусству живописи. А было ему к тому времени ни много ни мало тридцать лет.
В том же году будущий художник прибывает в Мюнхен, считавшийся тогда одним из центров европейского искусства, и записывается в частную художественную школу Антона Ажбе, где учатся также А. Явленский, Дм. Кардовский, И. Грабарь и другие его соотечественники. Кстати, Грабарь в одном из писем к брату так характеризует Кандинского:

«Он какой-то чудак, очень мало напоминает художника, совершенно ничего не умеет, но, впрочем, по-видимому, симпатичный малый».

Скоро, однако, «симпатичный малый» начинает испытывать неудовлетворенность школой и процессом обучения. В 1900 году он поступает в Мюнхенскую академию художеств, в класс Франца Штука, считавшегося «первым немецким рисовальщиком». Штук прежде всего обращал внимание на композицию и архитектонику картины и достаточно прохладно относился к «буйству красок», свойственному Кандинскому. Считая палитру своего нового ученика слишком яркой, мастер потребовал от него писать только в черно-белой гамме, «изучая форму как таковую», что тот и исполнял безропотно в течение года.
В конце мая 1901 года несколько художников и скульпторов, объединившись, создали общество «Фаланга» («Phalanx»). Одним из его организаторов был Василий Кандинский. А через год он уже сам преподавал живопись в созданной при обществе школе.

Габриэле

Габриэле Мюнтер родилась в 1877 году в Берлине и была в семье четвертым, самым младшим и любимым ребенком.
В школе Габриэле любила те дисциплины, которые открывали ей мир: географию, историю. А рисование терпеть не могла: заставляли с помощью циркуля и линейки изображать всякие треугольники, круги и прочие скучные геометрические штуковины. Зато всегда и везде рисовала человеческие головы и лица. И, если это были лица знакомых, те удивлялись ее умению схватить самую суть.
В двадцать лет девушка осталась сиротой. В это время она училась на частных курсах рисования в Дюссельдорфе. Вскоре, однако, занятия были прерваны, потому что американская тетушка пригласила ее в гости. В Америке они с сестрой провели два года, объездили, что только можно. И всюду, где бы ни была Габриэле, она очень много рисовала. Портреты родственников, выразительные, порой экзотические американские пейзажи, люди и звери были запечатлены в ее альбомах. Позже в подарок от родных она получила на день рождения чудо техники — новейший и, по тем временам, очень «навороченный» фотоаппарат. 400 снимков сделала она в Америке...


И еще, наблюдая американских женщин, она стала более эмансипированной, — ведь американки так отличались от европейских дам, для которых «кюхе, кирхе, киндер» были первичны и основополагающи!

В октябре 1900 года сестры вернулись в Германию. Поначалу Габриэле не могла определиться с местом учебы, потому что по тем временам это было делом непростым. Женщин не принимали в художественные Академии многих городов. Но она получила письмо от своей приятельницы с предложением приехать в Мюнхен и вступить там в Союз женщин-художниц.

Учитель и ученица

В Мюнхене активная натура Габриэле не могла ограничиться одной только учебой. Она проявляла живейший интерес к опере и балету, вообще любила театр и посещала его так часто, как позволяли ей средства. А однажды она посетила выставку общества «Фаланга». А затем и одноименную художественную школу. А посетив, без долгих раздумий записалась в нее. Сразу к двум преподавателям: на курс лепки к скульптору Хюсгену и в класс живописи к Василию Кандинскому.
В момент встречи ей 25, ему 36 лет.
Спустя долгие годы, будучи уже в очень преклонном возрасте, пережив их любовь да и самого Кандинского, Габриэле Мюнтер запишет в дневнике: «Для меня было совершенно новым художественным впечатлением то, как Кандинский, принципиально иначе, чем все другие преподаватели, все подробно и основательно объяснял и воспринимал меня как сознательно устремленного к своим целям человека, способного ставить перед собой собственные задачи».


Габриэле Мюнтер. Прогулка на лодке. 1902 г.
Кандинский первый распознал в Мюнтер творческое видение и природный дар рисовальщика, рекомендовал ей воспринимать рисунок как «преображение действительности», а в частной беседе откровенно ей заявил:
«Тебя ничему нельзя научить. У тебя все от природы. Единственное, что я могу для тебя сделать, это оберегать и пестовать твой дар, чтобы к нему не пристало ничего неверного».

Весной 1902 года, счастливая, вдохновленная удачей Габриэле писала своим родственникам, что «наконец нашла правильного, настоящего учителя». Тем временем Кандинский приглядывался к Габриэле не только как к ученице. Казалось, в человеческом и творческом плане она была полной его противоположностью. Она была нетщеславна, спокойна, уверена в себе. О Кандинском же один из его современников высказывался в том духе, что хоть он и производит впечатление человека не от мира сего, на самом деле твердо стоит на ногах и знает, чего хочет в жизни. Однако беспокойство, тревога, неуверенность были всегда рядом, опутывали его, мешали двигаться вперед.
Их притянуло друг к другу как разнозаряженные частицы, как подтверждение принципа: каждый тянется к своей противоположности.

Двойная переписка, двойная жизнь

Летом 1902 года Кандинский вывез группу учениц в баварский городок Кохель на пленэр. Он рассредоточил учениц по берегам одноименного озера и объезжал их на велосипеде. А поскольку Габриэле, единственная из девушек, с велосипедом была знакома довольно коротко, они стали ездить вдвоем.
Разговоры во время поездок, совместные купания в озерах все больше сближали их. Однако зарождающиеся чувства изначально не были безмятежными.


Вскоре в Кохель к Василию приехала жена Аня. Опасаясь невольно выдать себя и тем самым причинить ей боль, Кандинский... попросил Габриэле уехать пораньше. 22 августа она с грустью оставила Кохель. Между ними началась переписка.

Их переписка носила «двойственный» характер. Тексты, которые могли попасться на глаза другим, писались на почтовых открытках и были нейтрально-официальными. Письма интимного характера запечатывались в конверт и опускались в почтовый ящик в другое время и в другом месте.
«Дорогая фройляйн Мюнтер! — обращается учитель к своей ученице в „официальном“ письме. — ... То, что Вы с большим успехом и удовольствием работаете шпахтелем, мне очень и очень приятно. ...Со времени Вашего отъезда я сделал четыре этюда». И так далее... И в тот же день любимой отсылается тайная открытка с видом Москвы.
Осенью оба снова в Мюнхене. А Кандинский между тем продолжает ежедневно писать своей Элле. (Так он называл ее, и так она подписывала свои письма к нему). Зачастую это были «стоны израненной души», выплески сиюминутных мыслей, ощущений. Звучала в них тема одиночества, непонятости, непокоя. Иногда он спрашивал ее о впечатлениях от своих работ и огорчался, если ей в них что-то не нравилось.
Он жаждал, чтобы Элла целиком настроилась на его волну, чувствовала каждое движение его мысли, все вибрации его души, мечтал, чтобы стерлись границы между «я» и «ты». Ревность его была столь же всеобъемлюща, как и любовь: от Эллы требовалось, чтобы она была сконцентрирована только на нем одном.


Кандинский мучается. Мюнтер тоже. Она никак не может решиться на тайные отношения, хочет ясности, пытается доказать себе и ему, что вариант «учитель — ученица» ее устраивает и другого ей не нужно. Она не хочет встречаться потихоньку, украдкой, не желает жить с нечистой совестью и начинает избегать Кандинского и его семью.

Но совсем не видеться они не могут. Тогда возникает идея чистой дружбы. Им следует прекратить тайные встречи, разговоры о любви — ибо пока их отношения остаются на этом уровне — и положиться на время, которое либо усилит, либо погасит взаимное влечение.
Первым сорвался Кандинский. Опять в его письмах замелькали обращения: «Мой нежный друг!», «Мое славное золотое сердечко!», «детка», «светлое мое счастье».
19 июля 1903 года художники встретились на пленэре уже в Кальмюнце. В те годы необычайно живописный Кальмюнц был городом художников. Даже городская гостиница «У красного дрозда», в которой селились стекавшиеся сюда живописцы, была переименована в «Дом художников». Здесь поселились и Кандинский и Мюнтер. Сегодня в ресторане гостиницы все стены увешаны фотографиями их самих, их друзей и коллег.


Василий Кандинский и Габриэле Мюнтер.
В Кальмюнце, по свидетельству биографов, отношения пары вступили в новую стадию: Элла стала возлюбленной Василия. Там же они обменялись кольцами, символизировавшими помолвку. Правда, носить их приходилось потом лишь в местах, далеких от Мюнхена и от общих знакомых. В остальное время кольца мирно покоились в шкатулке.

Габриэле Мюнтер. Кандинский, пишущий пейзаж. 1903 г. 
Теперь Василий рассматривал свою связь с Эллой как поворот к новой жизни. Он, наконец, решился на расставание с женой Аней, на что раньше у него не хватало «мужества, воли и энергии».

Годы странствий

В течение следующих пяти лет, вплоть до середины 1908 года, обручившиеся вели кочевой образ жизни. Инициатива в этом целиком принадлежала Кандинскому, ибо ему была невыносима сама мысль о том, что две его женщины — жена Анна, с которой он официально развелся лишь в 1911 году, и возлюбленная Габриэле, кому на протяжении всех лет их романа он многократно обещал оформить отношения, — что обе они могут жить в одном городе.

Василий Кандинский. Портрет Габриэле Мюнтер, 1905 г.
Таким образом, несмотря на то, что Элла, окончив обучение, сняла для себя в Швабинге ателье, где ей легко и радостно работалось, Василий настаивал, чтобы она каждый раз уезжала к брату в Бонн на то время, пока сам он находился в Мюнхене или отбывал в Россию.

А жизнь у брата была для девушки совсем не сахар! Она простодушно поспешила поставить родню в известность о новой стадии своих отношений с Кандинским и в разговорах называла его «мужем». И брата, и сестру такое положение вещей бесконечно коробило и шокировало. Сторонники традиционной семьи, родственники Мюнтер были возмущены поведением Кандинского и не доверяли его обещаниям, что при каждом удобном и неудобном случае старались внушить Элле.

Вместе они путешествовали то в Голландию, то в Швейцарию и Францию, — но возвращались всегда каждый сам по себе. Каждый раз после совместно проведенного времени следовала затяжная разлука. Эта неопределенность сводила Эллу с ума.
Кандинский во время каждой разлуки тоже глубоко страдал. Его депрессивная натура не ведала покоя, не могла обрести гармонии в новых отношениях. Совесть мучила его и из-за оставленной Анны, которой он регулярно писал и при малейшей возможности навещал, и из-за Эллы, чьей жизнью он — вольно или невольно — манипулировал. С одной стороны, он жаждал одиночества и самопогруженности в творчество, с другой — изнемогал под бременем мыслей и тоски по Элле.

Париж

Зиму 1906 года пара провела в Италии, в Рапполо, а в конце мая отправилась в Париж. Поселились в пригороде, на Севрском холме, где Элла сняла в доме целый этаж сроком на год.
Василий готовил к ежегодной выставке порядка двадцати произведений, включающих не только живопись маслом, но и гравюры, рисунки темперой и даже вышивку бисером, которую по его эскизам Элла сделала еще в Тунисе. Казалось, жизнь художников наконец налаживается. Но под маской внешнего спокойствия Василия любящее сердце Эллы чувствовало тайное отчаяние.


Василий Кандинский. Пестрая жизнь. 1907 г. 
К тому времени в Париже, на бульваре Монпарнас, существовал Союз русских художников, где регулярно появлялись многие знакомые и приятели Кандинского, в том числе Ларионов и Гончарова, Явленский и Веревкина, «мирискуссники».
Однако Кандинский предпочитал одиночество, контактов и встреч с земляками избегал, часто раздражаясь даже присутствием Эллы. Она же за эти годы достаточно изучила темные стороны натуры своего спутника и привыкла уважать любое его душевное состояние. Поскольку в мрачные периоды Василию действовали на нервы и быстрота Эллиных реакций, и ее открытость внешнему миру, и спонтанный юмор, и даже хороший аппетит, избегая разногласий, она старалась оставлять его одного. Бродила по городу, часто посещала Осенний салон, разглядывая работы разных художников и размышляя, кто из них ей ближе.


Габриэле Мюнтер. Портрет Василия Кандинского. 1906 г.
Наступил момент, когда Кандинский понял: Париж ему не нужен. Чужды они друг другу — город и художник. Ни его лирические гравюры, ни романтические сюжеты и декоративные работы темперой — ничто не вписывается в русло современных парижских тенденций. Здесь царит импрессионизм, колористические эксперименты ... Оставаться дальше незачем, пора уезжать, Элла!
И тут вдруг возникла проблема, которой он, ну, никак не мог ожидать! Его всегда уступчивая и терпимая Элла проявила твердость. Пожалуй, это было ее первое «нет», сказанное Василию.
Оставив их роскошное жилье в Севре, она сняла себе комнату в Париже и стала посещать курс рисования кистью. Эта полуживопись-полуграфика с акцентом на контур очень ей импонирует. Она делает успехи. Можно с уверенностью сказать, что из «маленькой Элхен», ученицы и верной спутницы Кандинского, в Париже выросла художница Габриэле Мюнтер.


Куда менее утешительными были итоги «личные». За 5 лет, прожитых с Кандинским, — ни настоящей семьи, ни детей. А ведь ей уже 30...

Для самого Василия парижский период стал мучительно тяжелым во всех отношениях. В работе его одолевала постоянная неудовлетворенность достигнутым; свою живопись маслом, темперой, гравюры он воспринимал как «художественный застой», повторение пройденного. Между тем, гениально и разносторонне одаренный человек, Кандинский не сомневался: ему еще удастся нечто неслыханное, он сумеет воплотить новые, революционные живописные идеи!
От Эллы он ждал безоговорочного согласия во всем и признания его мыслей и переживаний. ...Письма его той поры полны упреков, мольбы и самобичевания на грани тяжелого психоза.

Новая жизнь

Лето 1908 года в творчестве Василия Кандинского стало переломным. Именно тогда он радикально и окончательно изменил стиль и способ творческого самовыражения, начал писать абстрактные картины. В 1909 году он возглавил Новое художественное объединение Мюнхена (НХОМ). Он же сформулировал основные теоретические положения и манифест, суть которого сводилась к следующему: каждый из участников не только знает, как сказать, но знает и что сказать. И еще: художник в своих произведениях отражает не только внешний мир, но и впечатления своего внутреннего мира.

Летом того же года Элла купила для них дом в городке Мурнау недалеко от Мюнхена, и в нём у пары наконец-то началась совместная жизнь. 

Мюнхенская публика категорически не приняла первые выставки НХОМ. В своем кругу Кандинский воспроизводил жалобы владельца галереи, которому по вечерам, после закрытия, приходилось протирать картины, потому что «публика на них плевала».

Василий Кандинский. Мурнау. Вид из окна Грисброй. 1908 г.
В октябре 1910 года Кандинский на 2,5 месяца уехал в Россию. Здесь его ждал настоящий успех. Московская интеллигенция обсуждала его книгу «Духовное в искусстве». Бурлюки звали его вернуться на родину, рисовали радужные перспективы. Он участвовал в выставке «Бубнового валета». На другую выставку, проходившую в Одессе, представил 52(!) работы. Конечно, его переполняли впечатления, энергия, бодрость. Позитив в его письмах бил ключом.

Василий Кандинский. Без названия. (Первая абстрактная акварель). 1910 г.
Элла же чувствовала себя одинокой и заброшенной, грустила, сетовала на апатию и нежелание работать.
Новый 1911 год пара встречала вместе. Но летом они снова расстались — чтобы сбросить напряжение, отдохнуть от «отношений». Василий уже не так нежен и влюблен, как раньше. Элла это чувствует постоянно. Ее робкие намеки типа: «Хотелось бы знать, недостает ли тебе меня хоть немного», — остаются без ответа.


Василий Кандинский и Габриэле Мюнтер в Мюнхене.
Характер у Эллы начинает портиться. Она ощущает, что их с Василием «брак» постепенно превращается в деловой союз единомышленников. Чтобы не думать о печальном и неприятном, она с головой уходит в работу. Но чем дальше, тем больше осложняется их совместная жизнь.
Когда в октябре 1912-го Кандинский опять едет в Россию, Элла прочитывает в его письмах равнодушие к себе. «Ты живешь... для себя, обо мне не думаешь», — жалуется она. Ее собственные письма по большей части унылы и безрадостны, полны негативных эмоций. Кандинский старается быть корректным и сдержанным в своих ответах, но его внутреннее раздражение нет-нет да и прорывается на поверхность.


Когда начинается Первая мировая война, все русские, как «нежелательные лица», вынуждены в кратчайшие сроки покинуть Германию. Василий с Эллой, а также бывшей женой Анной отбывают в Швейцарию. Сначала он рассчитывает на скорое возвращение, но, видя, что война затягивается, отбывает в Москву. Перед отъездом он предлагает Элле больше не жить вместе и в дальнейшем встречаться как друзья. Элла возвращается в Мюнхен.

Они продолжают переписываться. «...Часто думаю о том, как тебе сейчас одиноко, — пишет Кандинский 25 декабря 1914 года. — Мне это очень больно. Тем не менее, мне кажется, что предложенная мной форма (отношений) — наилучшая. ...Совесть мучает меня, равно как и сознание того, что многое, что я должен был сделать, не в моих силах: против своего естества я идти не могу. Но время лечит. Вынужденно долгая разлука наверняка внесет ясность...»
Но для Эллы никакой ясности нет. Она понимает одно: он обещал и ей, и ее родным узаконить их отношения и не выполнил своего обещания. Поэтому она будет и дальше верить и ждать. Он должен, обязательно должен официально закрепить их многолетний «брак»!


Габриэле Мюнтер. Автопортрет. 1909 г. 
Это ее стремление Кандинский не до конца понимал. Зачем и кому нужна юридическая казуистика, если вместе они больше не будут?! Он не слишком задумывался, что в то время в общественном мнении связь вне брака считалась недопустимой и порочной.
Они договаривались о встрече в Стокгольме, но Кандинский раз за разом откладывает приезд. Его письма становятся все более отчужденными, он вдруг начинает заявлять, что Элла его никогда не любила по-настоящему.


...18 июля 1915 года Элла приезжает в Стокгольм. Кандинский все не едет, вместо него приходят письма: «Я приеду, чтобы увидеть тебя. Я этого очень-очень желаю. Но я не могу с тобой жить, как раньше. ...Я тебя все время вводил в заблуждение лишь потому, что сам насчет себя заблуждался». На полях этого письма ремарка Мюнтер: «Ты изменился. Ты прекрасно знаешь, что обещал в 1903 году. Надо отвечать за свои слова!»

Она остается жить в Стокгольме, встречается с творческой молодежью и занимается делами Кандинского. Зная его тяжелое материальное положение, организует ему выставку-продажу.
Наконец 23 декабря 1915 года Василий приезжает. Встреча получилась нерадостной. Он не привез ни одной картины и принялся интенсивно восполнять их отсутствие, работая у Эллы в ателье. Она тем временем всячески старалась сделать ему паблисити.
1 февраля 1916 года состоялось открытие выставки. Критика, в целом, была доброжелательная. Сам Кандинский комментировал свои абстрактные работы, объясняя публике их содержание. Кое-что ему удалось продать. С 1 по 14 марта проходила выставка Габриэле. Она вызвала широкий резонанс в прессе, а одна из художественных школ в Берлине предложила ей вести мастер-класс. Кандинский горячо рекомендовал ей это предложение принять.
16 марта 1916 года он покидал Стокгольм, обещая вернуться осенью и подготовить к тому времени документы для бракосочетания. Окончательно заявить о разрыве мужества у него не хватило.
...Больше они никогда друг друга не видели.

Post Scriptum

Что было потом? Были еще письма, но постепенно они становились все короче и приходили все реже.
В сентябре 1916 года состоялось знакомство Кандинского с Ниной Андреевской, на которой в феврале 1917 года он женился, скрыв это от Габриэле.
Письма от Кандинского после женитьбы прекратились, и встревоженная Мюнтер пыталась разыскивать его. Перед Рождеством 1917 года она даже сделала официальный запрос в Москву «о местопребывании пропавшего лица». Всегда далекая от политики, художница имела смутное представление о событиях, происходивших в это время в России. Ответа ей пришлось ждать долго, но 7 сентября 1918 года он все-таки пришел. Официальный документ гласил, что 11 июня 1918 года Кандинский «собственноручно подтвердил, что находится в живых». Все дальнейшие ее попытки найти его успеха не имели. Письма остались без ответа. 28 февраля 1920 года Габриэле Мюнтер отправилась назад в Германию.

***
Но была и вторая, она же завершающая часть «мерлезонского балета» — возвращение в 1921 году Кандинского с женой в Германию. Тогда, через некоторое время возобновилась переписка, но... не самих героев, а их адвокатов.
Кандинский требовал от Мюнтер вернуть его собственность: не только картины и предметы искусства, но и старый велосипед, носильную одежду, вещи. Причем делал это исключительно через адвокатов, не обращаясь к Мюнтер лично. Попросту игнорируя ее. Это причиняло ей боль. «Он ведет себя так, словно меня нет», — записала она в своем дневнике.
Ожесточившись, отчаявшись встретиться с Кандинским с глазу на глаз, чтобы напомнить ему о его обещаниях, клятвах и обязательствах, она написала ему последнее 40-страничное письмо, где высказала все, что думала о своем учителе, друге, гражданском муже и спутнике жизни.


Габриэле Мюнтер. Мурнау в мае. 1924 г. 
Спустя время он все-таки ответил ей, держа дистанцию и обращаясь на «Вы». Он признал, что нарушил данное ей слово и попытался объяснить причины. В конце просил не держать на него зла и обещал компенсировать моральный ущерб — материально, в основном, своими картинами.
Тем не менее, мучительные для обеих сторон переговоры продолжались еще целых четыре года, и лишь в 1926 году — десять лет спустя после их прощального свидания в Стокгольме — Габриэле Мюнтер отправила Кандинскому 26 ящиков с его имуществом. А тот в ответ прислал нотариальное заверение в том, что наделяет «госпожу Мюнтер-Кандинскую полным и безусловным правом владения всеми работами, которые он ей оставил».


Габриэле Мюнтер. Мурнауское болото. 1946 г.
Через тридцать лет Габриэле Мюнтер приняла решение передать их вместе со многими другими спасенными и сохраненными ею произведениями самого Кандинского и его сотоварищей городскому музею Мюнхена — Ленбаххаузу. Умерла она 19 мая 1962 года, в том самом доме в Мурнау, где они жили вместе с Кандинским. 


Источник: izbrannoe.com

КОРНИ ИСЛАМСКОГО АНТИСЕМИТИЗМА

РОБЕРТ СПЕНСЕР: КОРНИ ИСЛАМСКОГО АНТИСЕМИТИЗМА


Роберт Спенсер, 26 февраля 2017
Антисемитизм в Европе находится на уровне, невиданном со времен расцвета фашистской Германии, и становится более диким на сегодняшний момент. На прошлой неделе, i24News сообщил, что в пригороде Парижа
«двое французских еврейских братьев были на время похищены и подвергнуты издевательствам группой мужчин в инциденте, который закончился избиением братьев и нападением с пилой».
Такова новая Европа, такая же, как и старая Европа, из­за мусульманской иммиграции: нападавшие были описаны как «группа людей восточной внешности».Группа мужчин восточной внешности имела все основания, по их собственному мнению, похитить, избить и искалечить двоих случайных евреев. Коран изображает евреев как отпетых злодеев, стремящихся к уничтожению благосостояния мусульман.
  • Они больше всех людей ненавидят мусульман (5:82);
  • они придумали какие­то вещи и приписали их Аллаху (2:79; 3:75, 3: 181);
  • они утверждают, что власть Аллаха ограничена (5:64);
  • они любят слушать ложь (5:41);
  • они не подчиняются Аллаху и никогда не соблюдают Его заповеди (5:13);
  • они спорят и ругаются (2: 247);
  • они скрывают правду и вводят людей в заблуждение (3:78);
  • они устроили бунт против пророков и отвергли их указания (2:55);
  • они лицемеры (2:14, 2:44);
  • они отдают предпочтение своим собственным интересам, а не учению Мухаммада (2:87);
  • они желают людям зла и пытаются ввести их в заблуждение (2: 109);
  • они чувствуют зависть, когда другие счастливы или кому­то повезло (3: 120);
  • они высокомерны, потому что являются избранным народом Аллаха (5:18);
  • они используют богатства других людей с помощью уловок (4: 161);
  • они клевещут на истинную религию и прокляты Аллахом (4:46);
  • они избивали пророков (2:61); они беспощадны и бессердечны (2:74);
  • они никогда не сдерживают свои обещания и не выполняют свои слова (2: 100);
  • они не сдержаны в совершении грехов (5:79);
  • они трусливы (59: 13­14);
  • они скупы (4:53);
  • их превратили в обезьян и свиней за нарушение субботы (2: 63­65; 5: 59­60; 7: 166) и т. д.
Классические комментаторы Корана не только не смягчают слова Корана против евреев, а еще и подливают масла в огонь. Ибн Касир толкует Коран 2:61 («Они покрыты унижением и страданиями, они обратили на себя гнев Аллаха») таким образом:
«Этот аят [стих] указывает на то, что дети Израиля страдали от унижений, и что это будет продолжаться, а это означает, что это никогда не кончится… Они будут продолжать страдать от унижения от всех, кто взаимодействует с ними, наряду с позором, который они чувствуют внутри себя».
Другой средневековый комментатор, имевший большое влияние, Абдалла ибн Умар аль-Байдави, толкует этот же стих иначе:
«Иудеи в основном унижены и несчастны, либо по своей собственной воле, либо из вынужденного страха из-за того, что их джизья [карательный налог] будет удвоена».
Ибн Касир отмечает исламские традиции, которые предсказывают, что в конце времен
«евреи будут поддерживать Даджала (лжемессию), а мусульмане, вместе с «Исой [Иисусом], сыном Марии, убьют евреев.»
Идея в Исламе, что конец времен будет отмечен убийством евреев мусульманами, исходит от самого пророка Мухаммада, который сказал: «Час не будет установлен, пока вы не сразитесь с евреями, и камень, за которым еврей будет скрываться, не скажет:
«О, мусульманин! Еврей прячется за мной, так убей его».
Это вполне ожидаемый, любимый мотив современных джихадистов. Не только современные джихадисты, но и современные признанные исламские авторитеты принимают эти отрывки всерьез. Бывший Великий Шейх Аль-­Азхара, Мухаммад Саид Тантави, который был самым уважаемым священнослужителем в мире среди мусульман­суннитов, называл евреев «врагами Аллаха, потомками обезьян и свиней». Покойный саудовский шейх Абд аль­-Рахман аль-­Судейс, имам главной мечети в священном городе Ислама, Мекке, сказал в проповеди, что евреи являются «отбросами человеческой расы, мировыми крысами, нарушителями договоров и соглашений, убийцами пророков и потомками обезьян и свиней». Другой саудовский шейх, Бад ибн Абдалла аль­Аджами аль­Гамиди, установил четкую связь:
«Поведение нынешних братьев обезьян и свиней, их предательство, нарушение соглашений, а также осквернение святых мест … связано с делами их предков в ранний период Ислама, что доказывает большое сходство между всеми евреями, живущими сегодня и евреями, жившими на заре Ислама».
Все это свидетельствует о том, что ведущие мусульманские авторитеты подходят к Корану не как к документу, уходящему корнями в историю, а в качестве основы понимания современного мира. Это является фундаментом такого понимания, и, тем не менее, упорно игнорируется авторитетами. Вот почему эти авторитеты продолжают недопонимать растущую проблему исламского антисемитизма и крайне плохо приспособлены для борьбы с ним.
Перевод: +Miriam Argaman
Источник Опубликовано в блоге «Трансляриум»

ПОВЕЛИТЕЛЬ ЛОЛИТ

Повелитель Лолит: другой взгляд на брак Набокова

7
 
Мы уже публиковали рассказ о союзе Владимира Набокова и Веры Слоним, который описывает этот брак как абсолютную идиллию гения и посвятившей ему свою жизнь женщины. У автора этой статьи — другой взгляд на отношения «мистера и миссис Набоков». И какой из них ближе к истине — мы, наверное, уже никогда не узнаем. Да и нужно ли?

В автобиографическом романе «Другие берега» Набоков рассекретил источник «интеллектуального высокомерия», которое стало определяющей чертой его творчества: «Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок». Он родился VIP-персоной. Набоковы принадлежали к «старому, сказочно богатому аристократическому роду»...

Дед писателя служил министром юстиции при Александре II и III, отец был известным юристом , входил в состав первой Думы. В семье сохранилась легенда о дуэли отца. Якобы он стрелялся с неким господином, посмевшим утверждать, что Владимир Дмитриевич женился на Елене Рукавишниковой (матери Набокова) из-за денег. Рукавишниковы были миллионерами.

Супруги Набоковы родили пятерых детей, Владимир был старшим и любимым. Общению со сверстниками он предпочитал «общество бабочек», интеллектуальный досуг делил между шахматами и «пожиранием книг». Читать и писать по-английски научился раньше, чем по-русски. С детства проявлял синестетические способности — воспринимал явления сразу несколькими органами чувств (буквы у него имели вкус и цвет).

Пятеро детей Набоковых: Владимир (род. 1899), Кирилл (род. 1910), Ольга (род. 1903), Сергей (род. 1900) и Елена (род. 1906)
Семья жила в Петербурге на Большой Морской № 47, в трехэтажном особняке розового гранита. Дом обслуживали пятьдесят лакеев; красный отцовский автомобиль отвозил Владимира в Тенишевское училище. Летние месяцы Набоковы проводили в загородном имении Рождествено, где в обиходе были распоряжения «старшим и младшим садовникам».

Через пятьдесят лет советские литературоведы объяснят ненависть Набокова к СССР обидой за потерянные миллионы. Ненависти не было, его нелюбовь имела другой цвет и вкус: 

«Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству».

Эмиграция из советской России затянулась на полтора года. Наконец семья Набоковых осела в русском Берлине. В начале 20-х гг. именно здесь находился центр русской эмиграции — община насчитывала более полумиллиона человек и вела «не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге». За пятнадцать лет, прожитых в Германии, Владимир Набоков не прочел ни одной немецкой газеты и не слишком тяготился незнанием немецкого языка. Его жизнь состояла из эпизодических публикаций, литературных вечеров, подработки статистом на съемочных площадках или учителем тенниса.

Известный в узких кругах поэт и ловелас, гуляя по улице, отгонял поклонниц тростью. Весной 1923 года на благотворительном маскараде Владимиру передали записку: незнакомка назначила ему тайное свидание — поздним вечером на мосту. Он ждал ночную бабочку, а пришел серый волк. Стройный девичий силуэт едва угадывался под темными одеждами, лицо скрывала шелковая волчья маска.

Девушка знала наизусть все стихи Набокова и безупречно выдержала интригу: она так и не сняла маску на первом свидании. Трудно представить более точное попадание в сердце нарцисса и мастера шахматных задач. Владимир «воспользовался совершенной свободой в этом мире теней, чтобы взять ее за призрачные локти; но она выскользнула из узора».

Позднее он узнал ее имя — Вера Слоним. Она мечтала стать летчицей, стреляла из автоматического ружья в тире, ходила на боксерские матчи и автогонки, яростно спорила о политике и — представься случай — застрелила бы Троцкого. О ней говорили: «Каждый в русской среде понимал, кто и что имеется в виду, когда произносится „Верочка“. За этим именем скрывался боксер, вступивший в схватку и четко бьющий в цель».

Вера в середине 1920-х
В 1919 году женская половина семейства Слоним с сорока тремя чемоданами бежала из революционного Петрограда. Отец Евсей Слоним, потомственный купец из Могилева, торговец, лесопромышленник, юрист и издатель, был приговорен большевиками к смертной казни и бежал раньше. Семья должна была воссоединиться в Одессе, чтобы потом эмигрировать в Германию. Три сестры Слоним с прислугой успели вскочить в последний товарный вагон состава, идущего на юг — обратной дороги не было, за поездом уже разбирали шпалы.
На одной из станций в вагон ввалились петлюровцы (дело их рук — волна еврейских погромов на юге России). Молодчики прицепились к еврейскому пареньку. Семейство Слоним с ужасом ждало жестокой развязки. Не смолчала только восемнадцатилетняя Вера. Замечание субтильной еврейской барышни потрясло петлюровцев настолько, что они вызвались проводить семью Слоним до места встречи с отцом, обеспечивая им охрану. Вера любила вспоминать эту историю. 

Немногочисленные друзья, напротив, благоразумно обходили еврейскую тему стороной, боясь непредсказуемой реакции Верочки. Она могла начать знакомство с вызывающей фразы: «А вы знаете, что я еврейка?» — или наговорить дерзостей, лишь заподозрив в собеседнике юдофоба. Ее болезненное восприятие национального вопроса граничило с паранойей. Кто-то даже дерзнул сказать Вере: «Если бы ты не была еврейкой, то из тебя получилась бы отличная фашистка».

Веру не боялся только Владимир. Их взгляды совпадали. Отец Набокова погиб от руки черносотенца-антисемита, защищая от пули соратника П. Н. Милюкова. Через восемь месяцев после знакомства Владимир писал Вере: «Зачем тебе маска? Ты — моя маска!» Через два года они поженились. Таинство брака напоминало секретную операцию. Свидетелями пригласили дальних родственников, чтобы не разболтали. Никаких фотографий и торжеств. 15 апреля 1925 года молодые заскочили на ужин в дом Веры и между первым и вторым блюдом сообщили: «Да, кстати, сегодня утром мы поженились».

Причин для скрытности было две. Набоков опасался «травли» знакомых, которые наверняка осудили бы брак русского и еврейки. Действительно, поползли слухи, что Верочка принудила Владимира идти в загс под пистолетом. Веру терзал другой демон. В пору ухаживания Набоков вручил ей донжуанский список своих возлюбленных, аккуратно напечатанный на бланке издательства Евсея Слонима.

Традиция составлять подобные списки пошла от А. С. Пушкина — они насчитывали шестнадцать серьезных романов и восемнадцать мимолетных. В неполном списке двадцатипятилетнего Набокова значилось двадцать восемь имен... Невозможно представить имя Веры рядом с порядковым номером — это удар наотмашь по ее самолюбию. Она была согласна стать тенью мужа, но абсолютной, единственной и всепоглощающей — остальных не существовало в природе.

Набоков называл союз с Верой «божественным пасьянсом» Ему досталась жена, каких не бывает. Bepа трудилась за двоих, обеспечивая Владимиру возможность писать. Не имея образования, но со знанием четырех языков, она работала секретарем, переводчиком, стенографисткой, а по ночам набирала на машинке рукописные тексты мужа.
Утро Набокова начиналось с фирменного коктейля жены: яйцо, какао, апельсиновый сок, красное вино. Он сидел дома и творил: в часы вдохновения — по 15-20 страниц в день, в иные — вымучивал тринадцать строчек за 17 часов. Ни слова упрека — гений вне критики (в гениальности мужа Вера не сомневалась никогда). Более того, позже она будет отрицать, что долгие годы содержала семью, — чтобы не навредить репутации Набокова.

За пятнадцать лет брака Набоков создал девять романов, не считая сборников стихов и рассказов. 9 мая 1934 года Вера родила сына . Владимир не замечал беременности жены пять месяцев — он творил! Знакомые удивлялись, что в семье Набоковых вообще могли родиться дети — настолько супруги были замкнуты друг на друге и самодостаточны. Впечатление было верным лишь отчасти.

В разгар мирового экономического кризиса 30-х гг. в Германии к власти пришли нацисты. На дверях офисов появились таблички «Евреям вход запрещен!» — Вера уже не могла прокормить семью из трех человек. Центр русской эмиграции переместился из Берлина в Париж — у Набокова не осталось читателей.

Когда гений донашивал последние брюки, друзья организовали для него литературный тур по европейским странам, чтобы он мог хоть что-то заработать и вывезти семью. В январе 1937 года Вера проводила Владимира на поезд. Они не привыкли разлучаться — Набоков писал домой иногда по два письма в день. Через месяц почта принесла анонимный конверт: в письме на четырех страницах «доброжелатель» расписывал роман Владимира с некоей Ириной Гуаданини, русской эмигранткой 32 лет, разведенной дрессировщицей пуделей.

Набоков писал жене: «Я и не сомневался, что „слухи“ доползут до Берлина. Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов, наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю, тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои милые губы, твой голубой височек».

Вера не поверила мужу. Он действительно в ней нуждался («.. без того воздуха, что исходит от тебя, я не могу ни думать, ни писать — ничего не могу !»), но почему-то звал ее с сыном не в Париж, где жила Гуаданини, а на Ривьеру. Четыре месяца Вера переносила встречу и вдруг решительно заявила, что она с сыном едет в Чехословакию, к матери Владимира: надо показать бабушке внука — там и встретимся!

Безумная идея для нищих эмигрантов. Но, может быть, вдали от разлучницы и в присутствии матери муж скорее вспомнит о семейных ценностях? 

Казалось, план по возвращению блудного мужа в лоно семьи удался — встреча состоялась, Владимир клялся в любви жене и сыну. В июле 1937 года Набоковы вернулись во Францию и поселились в Каннах. Тут-то Вера и нашла письма мужа к Ирине, датированные чешским периодом. Между супругами состоялся решительный разговор — Вера поставила Владимира перед выбором: или семья, или любовница.

Неизвестно, что выбрал бы Набоков (ультиматумы убивают чувства), но неожиданно в Канны примчалась Ирина Гуаданини . Без предупреждения, тайком, она выследила Владимира с сыном, когда они нежились на пляже. Назначила ему встречу. И Набоков испугался, увидев любовницу в преступной близости от семьи. Эта встреча с Гуаданини была последней — по требованию Веры он попросил Ирину вернуть его письма . Испытание чувств длилось восемь месяцев. Через три года семья Набоковых эмигрировала в США с сотней долларов в кармане.
В Америке их никто не ждал — кроме девочки-литагента, подарившей им пишущую машинку, и нескольких знакомых, поделившихся обносками и временной крышей над головой. Они приехали из нищеты в нищету. Но отныне Набоков будет именовать себя «американским писателем».

Путь к мировой славе займет долгие пятнадцать лет. В Америке Вера поседеет, а Набоков прибавит в весе 35 килограммов (когда бросит курить). Вере тяжело давалась роль профессорской жены, требовавшая публичных реверансов, Владимир чувствовал себя на публике как рыба в воде, и его счастье искупало любые трудности.
Со стороны могло показаться, что теперь семью содержал Набоков. Его хлеб — преподавательская деятельность сначала в колледжах, потом в Стэнфордском университете, Корнельском и, наконец, в Гарварде. Но лекции для Набокова писала Вера. Она присутствовала на всех его занятиях, иногда читала за него курс, если муж болел или капризничал.

Студенты побаивались сфинксообразной особы в черном платье и за глаза называли Веру «седой орлицей» или «злющей западной ведьмой». Соседи наблюдали другую картину. Например, как во время переезда Вера тащила тяжелые чемоданы, а муж нес маленькую настольную лампу и шахматы, как зимой «миссис Набоков» чистит машину от снега, как в непогоду она несет мужу на работу зонтик и галоши.

Осмелься кто-нибудь сказать, что Вера стала для Набокова мамкой и нянькой, она бы пристрелила наглеца. В 1955 году она стала единственной в Итаке 53-летней домохозяйкой, получившей разрешение на ношение огнестрельного оружия. Через девять лет, на презентации набоковского перевода «Евгения Онегина», в бисерной сумочке Веры будет лежать браунинг 38-го калибра — из любви к оружию.

Однажды осенью 1948 года внимание соседей привлекло необычное зрелище: на заднем дворе дома Набоковых по Сенека-стрит в Итаке разгорелся огромный костер. Мужчина средних лет бросал в оцинкованную бочку для сжигания мусора исписанные листы бумаги. Бледное пламя давилось «маркими фиолетовыми чернилами». Из дома вылетела Вера и, как бабочка на огонь, кинулась спасать рукопись. Мужчина в гневе заорал на нее. Соседи расслышали только грозный рык женщины: «Пошел вон отсюда!»

Вера спасала черновик «Лолиты». Еще дважды Набоков попытается привести приговор в исполнение, но каждый раз жена будет доказывать: пока она рядом, рукописи не горят. Кто кому командовал «рядом!» — большой вопрос.
Во всяком случае, Набоков не возражал, а иногда настаивал , чтобы Вера всегда была рядом с ним даже на лекциях. От греха подальше. 

Грех случился в женском колледже Уэллсли. «Он любил не маленьких, а именно молоденьких девочек», — вспоминала выпускница колледжа Кэтрин Риз Пиблз. Если у Лолиты и был реальный прототип, то это, скорее всего, Кэтрин. Девушке нравился русский профессор. И она с удовольствием стала его изучать, забираясь под длинное профессорское пальто на ватине.

А после того, как Набоков однажды написал на школьной доске «Я тебя люблю» и быстро стер, Кэтрин заинтересовалась русским языком. Сколько таких лолиток было у Набокова, можно только догадываться: коллеги вспоминали, как Владимир «шнырял по кампусу с жадным ищущим взором антрополога».

В одном из номеров журнала «Мадемуазель» за 1947 год Набокова отметили как «преподавателя, снискавшего небывалое обожание студенток ». Еще бы! Он был последним мужчиной в Америке, который целовал женщинам руки. Надо ли говорить, что Вера ушла в глухую оборону и категорически отрицала любые романы мужа, бросавшие тень на его репутацию. У него была только одна тень — жены.

«Лолита» родилась в сентябре 1955 года. Пять американских издательств отказались публиковать эту «омерзительную вещь», англичане решали судьбу книги и автора на уровне парламента. На публикацию согласились только французы. Вера отвезла рукопись лично, не доверяя почте. Та самая Вера, которая десять лет назад запрещала своему 12-летнему сыну читать «Тома Сойера»: «Эта книга внушает ранний интерес к девочкам и учит дурному!». После выхода в свет романа «о порядочном джентльмене, который испытывает безнравственные чувства к падчерице», доселе малоизвестному писателю Набокову грозило изгнание из Америки, тюрьма в Англии и обвинения в педофилии во Франции.

Автор отчета для американского издательства «Даблдэй» писал: «То, что страсть может стать такой отвратительной, свидетельствует об испорченности автора — и он действительно крайне испорченный человек, — что вовсе не лишает роман определенных достоинств». Через несколько месяцев «Санди Таймс» опубликовала рейтинг лучших книг года — и «Лолита» вошла в первую тройку.

Через год «непристойный роман» возглавил список мировых бестселлеров. Издательства боролись за авторские права и «перспективу угодить в тюрьму из-за двенадцатилетней девочки».

Скандалы и успех подогревали друг друга. Стали вдруг востребованы произведения, написанные Набоковым ранее. Посыпались новые заказы. Стэнли Кубрик купил права на экранизацию романа. Картина была номинирована на семь наград. Кажется, супруги открыли золотую жилу. Вера наконец купила себе веселенькое платье. А Набоков завел в дневнике страницу «Ураган Лолита», где описывал перипетии, связанные с романом.

Ураган «Лолита» перенес Веру и Владимира в Европу Последним пристанищем для «эмигрантов, трижды гонимых историей», стала Швейцария. Вера и Владимир поселились на последнем этаже отеля «Монтрё-Палас» в номере с видом на Женевское озеро. Изолированность, возведенная в степень недосягаемости, определила их образ жизни. Подруга семьи, княжна Зинаида Шаховская, организовавшая литературное турне писателя по Европе в 30-х гг., на одном из приемов была поражена: супруги Набоковы сделали вид, что ее не знают!

Однажды в лифте постоялица отеля поздоровалась с Верой и пожелала ей доброй ночи. «Миссис Набоков» вернулась в свой номер возмущенная до крайности: «Что она о себе возомнила! Люди должны знать свое место!» Тяжелее всех приходилось издателям, юристам, журналистам, переводчикам, налоговикам. Вера точно знала их место.

Десять лет она судилась с французским издательством «Олд Пресс», которое первым опубликовало «Лолиту». Добилась сожжения тиража в Швеции : ее не устроило качество перевода.

Австралийский профессор Эндрю Филд взялся писать биографию Набокова. Супруги пригласили его к себе в Монтрё. Вскоре Филд прислал им первую рукопись. Набоков назвал ее «кретинской ». Текст на 670 страницах был возвращен профессору с правками и комментариями Веры на 181 страницу.

В последний год жизни Набоков постоянно болел — сдавали сердце и легкие. Его тело умирало, а душа цеплялась за Веру. Ворчал: «Я бы не возражал полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный карман и держал при себе».

2 июля 1976 года сердце Набокова остановилось. Вера и Дмитрий были рядом. На траурной церемонии Вера не проронила ни слезинки. Но сын запомнил, как мать вдруг сказала: «Давай наймем самолет и разобьемся!» Вера пережила мужа на 13 лет.

Сидя в инвалидном кресле после перелома шейки бедра, она продолжала заниматься переводами романов Набокова, пока руки держали книгу. Незадолго до смерти попросила друзей: «Молитесь, чтобы я умерла мгновенно».

Она тихо умерла в 10 часов вечера 7 апреля 1991 года на руках у сына. В некрологе «Нью-Йорк Таймс» написала: «Вера Набокова , 89 лет, жена, муза, агент». Прах Веры смешали с прахом мужа. Они не верили, что со смертью все заканчивается...

Из: Softmixer