Гимн слабеющей памяти

Записки начинающего склеротика Александр МАТЛИН, Вестфилд, Нью-Джерси, США Рисунки Михаила Беломлинского Неумолимый факт: к старости память слабеет. Пока это вас не касается, это звучит обыкновенной банальностью. Когда это начинает вас касаться, это звучит, как открытие. Просто чёрт знает, что делается с памятью. Иногда я вдруг забываю имя знаменитого актёра, которое знал всю жизнь. Или название острова, на котором отдыхал в прошлом году. Я с ужасом жду того дня, когда забуду имя своей жены. Единственная надежда, что она к этому дню забудет моё. По утрам я принимаю две таблетки, два разных витамина, которые должны укреплять мою слабеющую память. Таблетки большие, и их надо принимать по очереди. Сначала я принимаю одну таблетку, запиваю апельсиновым соком. Потом принимаю вторую и тоже запиваю. Потом я пытаюсь вспомнить, принял ли я уже первую таблетку или нет. Пока я терзаюсь этим вопросом, я забываю, принял ли я вторую. По прошествии некоторого времени я нахожу решение. Я делаю так: прежде чем принять таблетки, я их обе выкладываю на стол. А уж потом принимаю. Теперь всё ясно: если на столе две таблетки, значит, я их ещё не принимал. Если одна, значит, другую я уже принял. Если ни одной, значит, я принял обе. Я торжествую свою победу над слабеющей памятью. Но недолго. Потом я начинаю мучительно соображать: если на столе нет ни одной таблетки, значит ли это, что я их принял или ещё не выкладывал? По-настоящему радикальное решение проблемы приходит позже и стоит мне 99 центов. Это — пластмассовая коробочка, изобретённая каким-то безвестным гением частного предпринимательства. В коробочке семь отделений, по количеству дней в неделе, и каждое отделение обозначено S, M, T и так далее. Как всё гениальное, идея унизительно проста. Теперь можно ничего не запоминать. В начале недели я заполняю коробочку своими лекарствами, и далее каждый день опустошаю одно отделение, соответствующее дню недели. Какой сегодня день недели — тоже помнить не обязательно. Всегда можно посмотреть на календарь или включить телевизор. Тут я вижу ваши иронические улыбки и слышу саркастические замечания: а помнишь ли ты, где висит календарь или как включается телевизор? Ах, бросьте вашу неуместную иронию, дамы и господа! Конечно, я помню! А если и нет, то всегда можно спросить у жены. Кстати, о жене. Она кричит мне из спальни: — Милый, сходи, пожалуйста, на кухню, принеси мне яблоко! — Окей! — с готовностью отвечаю я и иду на кухню. Там я сначала принимаю свои витамины (теперь я уже не путаю, принял я их или нет, спасибо безвестному гению пластмассовой коробочки). Потом открываю холодильник и долго вглядываюсь в его коварное нутро, соображая, что бы такое съесть. И, наконец, решив, что есть ещё рано, закрываю холодильник и возвращаюсь к жене. — Принёс? — говорит она, не отрываясь от книги. — Принёс что? — То, что я тебя просила. — Ах, это… Извини, дорогая, забыл. — Так сходи, принеси. — Что принести? — Ну, то самое. Что я тебя просила. — А что ты просила? — Какой кошмар! — кричит жена, вскипая справедливым гневом. — Простую вещь не можешь запомнить! Ладно, можешь ничего не приносить! По её искреннему негодованию я понимаю, что она тоже забыла, что именно просила меня принести, но не хочет в этом признаться. Впрочем, она не всё забывает. Например, она не забывает съездить на неделю в Калифорнию проведать дочку. И тогда я остаюсь дома один, в упоительном одиночестве. На третий день своего одиночества я замечаю, что перед моим домом стоит белая машина. Я пытаюсь вспомнить, стояла ли она здесь вчера. Кажется да, стояла. Вообще, на нашей тихой улице не стоят машины. У всех есть гаражи, а если приезжают гости, то они ставят машину перед тем домом, куда приехали. И в тот же день уезжают. Зачем владельцу этой белой машины понадобилось поставить её перед моим домом? К кому он приехал и почему не уезжает восвояси? Меня начинает это тревожить. В течение всего дня я, помимо своей воли, каждую минуту подхожу к окну. Машина не уезжает. Так проходит день, и наутро я забываю про белую машину. Я просыпаюсь в хорошем настроении. Оказывается, иногда полезно иметь плохую память. Но после завтрака я нечаянно бросаю взгляд в окно, и меня прошибает холодный пот. Машина стоит на прежнем месте. Тут мне в душу закрадывается паранойя, и мозг начинают сверлить гнусные мысли про терроризм, тайную слежку, КГБ (или как уж оно теперь там называется). Я решаю позвонить в полицию. В нашем тихом городке замечательная полиция. Делать им нечего, и они с готовностью отзываются на любой звонок. Я делюсь с ними своими опасениями по поводу подозрительной машины. Полиция встречает моё сообщение с участием, переходящим в энтузиазм. — Оставайтесь на месте, сэр, — говорит мне радостный баритон. — Заприте все двери и на всякий случай не подходите к окну. Мы немедленно высылаем полицейский наряд. И действительно, не проходит пяти минут, как к моему дому подкатывает полицейская машина, и из неё выходят два рослых красавца в форме. Они не спеша обходят загадочную белую машину, светят на неё фонарём, хотя на улице яркий солнечный день, и что-то записывают. Потом отпирают её с помощью длинной стальной линейки, садятся внутрь, звонят по телефону и опять что-то записывают. Проходит полчаса, и, наконец, они вылезают из машины и стучат в дверь моего дома. Я приглашаю их в гостиную, прошу сесть. Они вежливо представляются: сержант Джэксон, очень приятно, сержант Рутковски, очень приятно. Они жалуются на жаркую погоду, спрашивают меня о здоровье и о моей семье. Они явно не спешат перейти к делу, по которому приехали. Они ведут себя так, как будто пришли сообщить мне о смерти близкого родственника. Наконец, сержант Джэксон говорит: — Сэр, мы установили личность и адрес владельца этой машины. — Чудесно! — кричу я и трясу их натруженные сержантские руки. — Прошу немедленно арестовать негодяя! Пусть изволит объяснить, зачем он держит свою поганую машину у моего дома! Но сержант Джэксон не разделяет моего порыва. — Сэр, — говорит он тоскливо, — это ваша машина. — Пардон? — Ваша машина, — повторяет сержант Рутковски, не проявляя эмоций. — Хонда Аккорд, зарегистрирована на ваше имя, на ваш адрес. — Сержант, — говорю я. — Вы умный человек, но мне просто противно ваш слушать. Я всё-таки немного старше вас. У меня двое взрослых детей и несколько внуков, не считая внучек. И с вашей стороны очень некрасиво принимать меня за идиота. Моя машина стоит в гараже. — Ага, — понятливо говорят сержанты. — Можно на неё посмотреть? — Если вы никогда не видели Тойоты, то, пожалуйста, прошу пройти за мной, — говорю я, источая сарказм. Я открываю дверь в гараж, включаю свет, и меня опять прошибает холодный пот. Гараж пуст. Я бледнею и хватаюсь за сердце. — Сэр! — кричат сержанты, подхватывая меня под руки. — Вы в порядке, сэр? Принести холодной воды? — Украли! — шепчу я. — Похитили! Звоните в полицию! — Не надо звонить, сэр! Мы уже здесь. — Да, да, конечно, — говорю я, приходя в себя. Я немного забыл про вас. Прошу немедленно составить надлежащий акт и приступить к розыску моей украденной машины. — Сэр, — говорит сержант Джэксон, — ваша машина уже нашлась. Она стоит перед домом. Я говорю: — Чтоб ваша машина так у вас стояла перед домом, сержант! Моя машина — синяя Тойота, а вы мне подсовываете какую-то белую Хонду. — Знаете что… — пытается сказать сержант Рутковски, но сержант Джэксон вовремя закрывает ему рот. — Да, конечно, — говорит он. — Мы сейчас же приступим к розыску вашей машины. Мы будем держать вас в курсе дела. Всего хорошего. Полицейские уезжают, а я начинаю искать ключи от своей синей Тойоты. Ключей нигде нет. Мне становится ясно, что похитители пробрались в дом, украли ключи и с их помощью угнали мою машину. Я начинаю думать, стоит ли позвонить жене и рассказать ей о том, что произошло. После недолгого раздумья я прихожу к компромиссному решению: позвонить, но ничего не рассказывать. Сначала мы обсуждаем школьные успехи наших внуков, потом погоду в Калифорнии, и, наконец, я говорю, как бы мимоходом: — Дорогая, ты случайно не помнишь, где лежат ключи от Тойоты? — От какой Тойоты? — спрашивает жена, и в её голосе звучат нотки подозрительности. — От нашей синей Тойоты. Жена некоторое время тяжело дышит в трубку. — Милый, — говорит она с остервенением, — мы продали синюю Тойоту три года назад и купили белую Хонду. Хорошо, что в этот момент она не видит моего лица. А голос можно подделать. Я говорю, изображая незначительность и безразличие: — Ну да, — говорю. — Я как раз имел в виду белую Хонду. Это я так, по привычке называю её Тойотой. Кажется, мне удаётся её обмануть. — Как бы ты её не называл, ключи лежат в спальне на тумбочке, — говорит жена. — А машину ты хотел поставить перед домом, чтобы не забыть меня встретить, когда я прилечу домой. Ты помнишь об этом? — А как же! Ты же знаешь, что я ничего не забываю. Проходит ещё день, и я забываю про двух сержантов и про машину, которая, как выяснилось, принадлежит мне и стоит там, где должна стоять. Я снова просыпаюсь в хорошем настроении, спасибо моей негодной памяти. Но после завтрака я случайно бросаю взгляд в окно и меня опять бросает в холодный пот. Машины перед домом нет. "Ага, — соображаю я. — Наверно, я перегнал её в гараж и забыл об этом". Я захожу в гараж, и меня бросает из холода в жар. Гараж пуст. Следующие два часа я лежу на диване, отупело гляжу в потолок и пытаюсь осмыслить происходящее. Мои бесплодные размышления прерывает телефонный звонок. — Говорят из отделения полиции, — объявляет знакомый радостный баритон. — У меня для вас хорошая новость: ваша машина нашлась. Она доставлена к нам в отделение. Приметы, правда, не совпадают. Она не синяя, а белая, и не Тойота, а Хонда. Но по документам это ваша машина. Поздравляю. — Спасибо, — говорю я уныло. — Вообще-то, она не терялась… — Как это не терялась? — обижено перебивает радостный баритон. — Разве вы не заявляли о её краже? Я говорю: — То есть да, конечно, терялась. Но не сразу. Она, вообще-то, как бы сначала нашлась, а уже потом потерялась, понимаете? Не понимаете? Это у меня такой английский язык. Как бы это вам объяснить… Когда я заявлял о краже, я имел в виду синюю Тойоту, которой у меня на самом деле нет. — Я вас понимаю, — соглашается баритон. — Ваш английский просто великолепен. Гораздо лучше, чем мой польский. Мы немедленно продолжим розыск синей Тойоты. — Не надо, не надо! — кричу я. — Меня вполне устраивает белая Хонда! И я не поляк. Когда вы привезёте мою машину? — Боюсь, что сегодня не сможем, — огорчается баритон. — Все в разъезде. Я думаю, что завтра, во второй половине дня. Это ничего? Я великодушно соглашаюсь: — Ничего. Я никуда не спешу. Будьте здоровы. Привет сержантам Джонсону и Берковскому. — Спасибо. У нас, правда, таких нет, но я непременно передам привет всем сержантам. Я окончательно успокаиваюсь, принимаю свои витамины и ложусь спать с чувством удовлетворения. Все проблемы решены. Утром меня будит телефонный звонок. Звонит жена. — Доброе утро, дорогая, — ласково говорю я. — Как там погода в Калифорнии? — Чтоб ты засох от своей погоды в Калифорнии! — говорит жена, явно сдерживаясь от более выразительного лексикона. — Я уже час сижу в аэропорту и жду, когда ты за мной приедешь! — Конечно, дорогая! — кричу я в испуге. — Сейчас же одеваюсь и еду! Тут я бросаю взгляд в окно, и события вчерашнего дня всплывают в моей слабеющей памяти. Я говорю с облегчением: — То есть я, конечно, одеваюсь, дорогая, но никуда не еду. Нашу машину украли. — Как украли? — кричит жена. — Раззява несчастный! Шлимазл! Тебя на один день нельзя оставить! Кажется, она подала мне идею. — Да? — говорю я язвительно-спокойным голосом. — А кто велел мне поставить машину на улице? А? То-то же. Бери такси и приезжай домой. К вечеру нормальная жизнь возвращается в наш мирный дом. Я смотрю новости по телевизору, а жена, уставши с дороги, читает в спальне Агату Кристи. В перерыве на рекламу я захожу её проведать. — Милый, — говорит она, — вот я лежу и думаю: как это полиция смогла так быстро найти нашу машину? — Очень просто, — говорю я. — Потому что я подсказал им, где надо искать. Без меня бы они ничего не сделали. — Какой ты у меня умный! — говорит жена, глядя на меня с любовью. — Сходи на кухню, принеси мне яблоко. — Конечно, дорогая. Я отрываю листок бумаги, пишу на нём "яблоко" и иду на кухню.