КАДИШ ПО АНТОНУ НОСИКУ

Кадиш

Рожденный 4 июля 1966 года

Записала Виктория Мочалова 8 августа 2017

Этот текст — домашний, семейный, изначально предназначавшийся для считанного количества читателей. Это детские высказывания Антона Носика, записанные его матерью, Викторией Мочаловой, на протяжении шести лет, от 6‑летнего возраста сына до 12‑летнего. Записанные либо как диалоги, либо как монологическая речь сына. Это записывают многие мамы — для памяти, чтобы остановить время и мифологически продлить детство своего ребенка навсегда.

Сегодня мы, редакция «Лехаима», убедили Вику сделать эту небесспорную публикацию. Да, для нас они Антон и Вика, не только наши авторы, но и близкие нам люди. Мы скорбим вместе с Викой и — на свой лад — повторяем ее попытку продлить детство Антона — навсегда.

Происхождение

— Чем занимается твой папа?

— Папа дарит маме подарки.

— А чем занимается твоя мама?

— Моя мама никогда не бреется.

(Диалог не датирован)

Стихотворения

Священные все кошечки,
Коровочки тоже,
Похороны, как у людей…
(После посещения Египетского зала в Пушкинском — мелодекламация)

Па‑а‑аследний мастер по езде
Сидит на ржавой сква‑а‑ра‑де,
И это не‑е‑е беда‑а‑а‑а.
Это — скварада.
(Обстоятельства и точное время создания текста не установлены)

1972

12.10 (вечером в постели)

— Я заболел, мам. У меня такая болезнь — раздражение. Я лежу с открытыми глазами, и как будто на меня несется бык. А если закрываю глаза, то как будто я в черном лабиринте и на меня изо всех углов бросаются собаки.

В.: Может, это конфетой полечить?

— Нет, это ничем не лечится.

— Я буду художником.

В.: Тебе доставляет удовольствие рисовать?

— Огромное удовольствие. И дико приятно, когда хвалят твои рисунки. Можно такого добиться, что час будут хвалить один рисунок.

(Намылил густо руки)

— Погляди, как красиво! Как город ночью на открытках.

— Пойдем на выставку английской помойки! Уж она‑то нас не обманет.

— Когда я ложусь спать, я тысячу раз повторяю: ночь, ночь, ночь, пока не забуду, что это значит. Перестаю уже понимать, что это такое — ночь.

В.: Тебе пора спать.

— Не так пора, как не пора.

— Ты говоришь, что меня любишь больше всего, а выходит, что книжки ты любишь больше.

(Говорю, что Таня должна родить к Новому году)

— Таня добрая, вот ей Б‑г и послал ребеночка к празднику.

(Стоит у магазина, ждет меня и ест булку)

— Я с мальчиком тут пока познакомился. Его зовут Рома. И мы друг перед другом хвалились. Он хвалился, что ему мамка леденцы купила и что она уже работает. А я хвалился, во‑первых, что хлеб ем, во‑вторых, что ты свободна и мы часто ходим в Пушкинский музей.

— Так цари обращаются с рабами, как ты со мной! Я что ли раб тебе? За одну секунду умыться, за одну секунду вытереться, мало‑помалу множество накапливается.

(Прошу придумать задачку)

— Растет яблоня и бежит еж. А мальчик с яблони собирает яблоки. Всего на ней 10 яблок. Четыре мальчик сорвал. Вот. Такая трудная, что сам не знаю, сколько ежу достанется, когда мальчик стряхнет.

— Если бы разрешал закон и правила, я б в магазине скандал устроил из‑за этой жары.

— У нас дома сплошной боризм и антошизм.

(О деньгах — Боре, отцу)

— Сам заработал или у кассирши отнял?

(Рассказывает Паше Пивоварову свой сценарий фильма)

— Они убили своего учителя. Он умер от смеха. Они сказали: «Можно ли есть собаку?» Убили ее, сварили, накололи на вилку и стали есть. Учитель стал так смеяться, что его затошнило, вызвали скорую помощь, его еще затошнило, и он умер от смеха.

В.: Антоша, Алена родила!

— Так быстро? Значит, она теперь будет ходить на четвереньках, как Мотя [кошка]!

— Почему?

— Ну как же? Ведь эта девчонка будет ее сосать, как Мотин котенок.

(Об имени новорожденной)

— Пусть ее зовут Землетряс. Чтоб земля тряслась, когда она будет идти, чтоб она была повелителем всех девчонок.

— Бабушка любит толстых детей и стриженых.

— Мордочка у тебя небольшая, приятненькая такая. Дурак и негодяй тот, кто тебя не любит. Дураки все те, кто не обожает тебя.

— Ну представь себе, если три недели каждый вечер будут интересные концерты, а ты не сможешь на них ходить, как ты тогда будешь на это реагировать?

— Объясни мне повод, по которому ты ее  любишь?

— Женщины отличаются от мужчин тем, что они слабее. И они худеют, как ты. Им еда по заказу.

— Вик, ты на писателя учишься?

(О сотруднике, задержавшем мою рукопись)

— Ты все‑таки ему отомстишь.

— Я против мести.

— А думаешь, Эдип, когда убивал своего отца, знал, что это его отец? Вот так и ты — отомстишь и не будешь об этом знать.

— Вика, в польском языке все наполовину по‑русски! Как это произошло и кто от кого научился?

— С сегодняшнего дня будем копить польские пластинки. Я решил выучить польский язык.

— Я тоже написал диссертацию. О дьяволах. И когда ее поставили на сцене, публика вызывала 60 раз .

— Философ был такой — Вадим Кунцевский, основатель Кунцева. Он жил в прошлом веке, презирал Маркса.

— Королеве Лорелей не хватило королей!

— Я уже их различаю: у Наташи голос мышиный, а у Оли грустный .

— Вика, прости, что я вышел из‑за стола, но я выхожу по весьма важному делишку — попи́сать.

— Задали: «Ходит Ваня по дивану, ходит Ваня весь в соплях».

(В Голицыно)

— Здесь вода ржавая, она пахнет, как кровь и как 5 копеек.

— Эта шашка уже хожо́ная!

— Пока здесь был Алешковский, я успел заметить, что у него кривой нос.

(Об А. Цветаевой и Хомской)

— Вик, какая из этих старух старше? Я думаю, вон та, ведь она уже меньше.

(Об Илье Файбисовиче)

— Его картины по сравнению с моими — как картины профессионального художника против картин балды. Я против него — балда.

(Футбол Испания — СССР):

— Хочу посмотреть, как эти негодяи, гады и сволочи уйдут с поля побежденными. Я их ненавижу за то, что они убивают на корриде быков.

— Как ты считаешь, какой язык лучше — русский или английский?

— Я хочу, чтобы эта кошка была приючена, чтоб мы ее приютили. Можно, я ей сыграю на пианино?

— Я знаю, почему гигиена. Ги — на фераррском языке значит «не» — не гиена, ведь гиена — грязная.

(Играет «Елочку»)

— Ну вот, послушай, сверх того у меня не требуй. Я напрягаю на это все силы.

(Надевает мою шапку)

— Я сам своя мама!

В.: Эх ты, Василий!

— Блаженный.

1973, январь

— Ах ты, моя психоневролог!

— Ах ты, моя социальная психология!

— Приди ко мне на 11 секунд поговорить!

— Где мы учимся: 1‑е — в детском саду, 2‑е — в школе, 3‑е — в университете, 4‑е — в институте, 5‑е — мы работаем. Потом можно хоть из всех партий уйти.

— Стать философом очень просто. Надо поставить один вопрос и дать на него все ответы. Например, зачем человек учится в школе? Он там учит все непозволенное, чтобы, когда, например, попадет в плен, сделать это непозволенное — они же не ожидают, что он так сделает, — и убежать. Зачем бежать из плена? Чтобы не быть на смерти. А зачем не быть на смерти? Чтобы жить. Зачем жить? Чтобы было много удовольствий. Если ты умрешь, то не увидишь травы, не услышишь шорох листьев, не пошевелишь рукой. От плена можно так еще избавиться — предать своих. Но и тогда убьют, и те убьют, и эти. Или простыдишься на всю страну, все же будут рассказывать — и простыдишься. Лучше бежать. Вот зачем человек учится в школе. Ты сама могла бы догадаться об этом?

Второе. Если меня бросают, как гладиатора, ко льву, что я делаю? В школе учат всяким хитростям: я притворяюсь мертвым, протягиваю руку, лев наклоняется над рукой, а я винтовкой — раз! И в живот! Это, конечно, жестокость — убивать льва, но что ж мне — самому никакой радости не иметь и не видеть?! И люди — кто его будет жалеть? Никто. А у меня — мама, братья, сестры, дяди…

(О значении неизвестных слов)

— Я своим носом чувствую, что диктатура — это какая‑то подлость, как провокация. Значит, это фашизм.

— Я хочу только одного: чтобы ты жила и была бессмертной.

— В саду все время взрослые шныряют: то няньки, то заведующая проверяет порядок в группе.

В.: А что она за человек — добрая, злая?

— Толстые не бывают злые. Я это еще по Карлсону заметил.

(На дне рождения Гали Фрид)

— Сейчас я вам прочту стихотворение, которое называется «Противоречия». Слушайте!

Жив‑здоров — лежу в больнице.
Сыт по горло — есть хочу.
Приезжайте, дорогие,
Я вас видеть не хочу!

(После получения приза)

— У дяди Лени  совсем другой вкус, чем у папы. Папа считает этот стих дурацким и мерзким, а дядя Леня присудил мне за него приз.

(После дня рождения)

В.: А что ты там ел?

— Колбасу — раз, колбасу другую — два, хлеб — три, картошку — четыре, торт — пять, конфету мне дали — шесть, огурец — семь, котлету — восемь. Некоторые дети еще ели салат — девять, но я такой не люблю. Ты знаешь, какой я имею в виду: там и мясо, и желток, ну как еда, которую Ленивица приготовила Морозу Иванычу: слила все в кучу — мясо, квас.

В.: Саша говорит, что Леня — хороший математик.

— Манная каша сама себя хвалила!

В.: Он же не о себе говорит.

— А о брате — это все равно, что о себе .

(О мальчике из сада)

— И он, вместо благодарности, ткнул меня неоточенной стороной карандаша в грудную клетку.

(Папе)

— Какой ты занятый человек! Сколько у тебя дел! Во‑первых, член проф‑союза, во‑вторых, улетайник в Германию!

(Маме)

— Ты что, эту кашу из волос варила, что ли?

— Кто путешествует по морям бесплатно? Я думаю, моряки, кошки и собаки. Кошки и собаки потому, во‑первых, что они не понимают, когда у них спрашивают деньги, а во‑вторых, у них и денег нет.

— Папа по отношению ко мне — как фашистское государство. Я хочу жить по своей воле, а он все мне запрещает.

— Мам, что мадам Катрин  имела в виду, когда сказала «не искушай меня»?

— Она настолько хороший человек, что никогда так не скажет. Ни за что не откажется от Юника, не забастует .

— Я возьму Юльке деньги иностранные показать. Девчонка никогда в жизни денег таких не видела. 10 форинтов на нее такое впечатление произвели! И советские ей покажу — ведь она еще не на деньгах живет.

— Вика, у меня к тебе крюк капитана Джеза Крюка с точкой (это — вопрос). Как же наши предки рожали, ведь они были в дикости? Ведь это хлопоты нужны, а они не умели.

В.: Для этого не надо культуры. Дикие звери же рожают.

— Ну, у зверей просто. Они едят, едят, там у них все накапливается — и как‑нибудь выходит. И теперь люди тоже — набирают еды, внутри у них и получается новая личность. Но те‑то, предки, не знали этого. А откуда сейчас дети?

В.: Из живота.

— Да, а как они оттуда выходят? Разрезают живот?

В.: Иногда разрезают.

— Но ведь больно!

В.: Ну что ж, хочешь иметь детей и т. д.

— А дети одетыми рождаются или голыми?

— Слушай, я стих сочинил! В. Даль глядит вдаль!

— Почему серия «Жизнь замечательных людей»? Ведь, например, Мопассан — один человек.

(Разговор с врачом в поликлинике)

— У нас пароль «Золотая корона — красная звезда».

Врач: Но ведь это противоречит одно другому.

— Так мы и хотим сказать, что нам — все враги, как корона — звезде.

Врач: Тебе нужно на философский факультет.

— Когда мадам Катрин меня спросила, что значит comme, я сказал — сигареты («КОМ»).

(Математические проблески)

— Я знаю, как верну тебе 30 копеек за эти конфеты. Ты мне можешь не отдавать мои 20, а я тебе еще дам 10 — вот и будет 30.

— Сколько ты настройщикам заплатишь? 1000 рублей?

В.: Сколько попросят.

— Может быть, 1000?

— Но у меня нет столько.

— А если бы мы выиграли по лотерее 5000, то как бы мы тогда им платили? Нет, у них сдачи не будет такой.

— Когда у меня текла из носа кровь и я сказал, что это коррида, то я имел в виду, что я бык, а из носа — как из его спины на ту красную открытку с Дедом Морозом.

(Дата не отмечена)

— Что это в Библии Б‑г сказал Аврааму отрезать?

В.: (некое объяснение)

— Какой ужас! Ты разве обрезана? Бабушка тоже обрезана?

В.: Ну, у женщин это несколько по‑другому…

— Разве дядя Илья обрезан?

В.: Дядя Илья обрезан.

— Ну, не знаю, я с ним был в туалете и никаких обрезков я не видел.

1974

Январь

— Искандер средне пишет, не гениально.

В.: А кто, по‑твоему, пишет гениально?

— (подумав) Знаешь, мне не приходилось за мою жизнь читать ничего гениального. Гениально напишу я, это еще только будет.

В.: Хочешь, я отдам тебя в художественную школу?

— Зачем? Чтобы меня там учили подражать? Нет уж, сначала я построю свой дом, а потом посмотрю, как другие строят.

1 февраля

В.: Жаль, что я не могла тебя взять с собой на балет.

— Ничего, я ведь не поклонник балетного искусства. Я бы посмотрел и сказал: «Балет как балет. Прыгают — ну и что?»

В.: Ведь есть у вас в классе дети, которые катаются на лыжах в шубе?

— Есть, но только я не из их числа.

3 февраля

— Я буду как Волошин — не только художником. Я хочу, когда вырасту, написать роман. Это будет роман про Аркашу Курина и других. Название я уже придумал — «Искатели золотой жвачки». И я не буду писать: «Это было очень смешно». Пусть читатель сам рассудит. Один прочтет без интереса, другой сам увидит, что смешно, третий прочтет с большим интересом. Своего же мнения, своей оценки я не напишу.

12 февраля

— Твоя мама как начнет говорить — ее не остановишь. Я от нее просто с ума схожу. Какая ты счастливая, что редко ее видишь.

— Я придумал каламбур: вместо боа‑констриктор — боа‑конструктор.

7 марта

В.: Тебе нравится Добужинский?

— У него ничего своего нет, он все срисовывает! Знаешь, кто по‑настоящему свободный художник? Примитивист. Он свободен от всех правил, законов, у него все свое. Поэтому‑то я и не хочу в художественную школу, что там все рисуют, как учитель скажет. Потом сколько времени уйдет, чтобы это забыть.

В.: Откуда ты знаешь выражение «враг народа»?

— От папы. Он сказал: Уничтожай эту котлету, как врага народа.

— Все художники очень темные, необразованные люди. Ведь быть художником — это такая нагрузка, все время рисовать, рисовать. Поэтому им и думать некогда, и книжки читать. Мой папа так считает.

— Я не встречал женщины красивее, чем мой папа.

9 марта

— Папа не хочет, чтобы я был маэстрой и все время, не отрываясь, рисовал.

В.: А ты хочешь?

— Да. Инфантэ, например, все время рисует, да?

— Когда я просто с тобой светски разговариваю, у меня легко получаются шутки, а когда я специально хочу пошутить — то нет.

— Папа, ты не имеешь никакого права называть меня настоящим человеком за то, что я быстро поел. Настоящий человек — это очень серьезная вещь, и говорить это по пустякам нельзя.

Папа: Серьезностью часто прикрывается пустота.

— Все философы — серьезные люди!

Папа: Три четверти из них — дураки.

— Значит, ты сам такой дурак, раз их так называешь!

— Папа: Вот это прекрасный рисунок! (корабли в море)

— А что здесь за мысли — сам не знаю.

12 марта

(Выпихиваю на улицу гулять)

— Ни за что не буду заставлять своего ребенка гулять! Если он не захочет — не буду! Заведу себе японскую жену, вернее жену в японском духе, которая считает, что ребенок — это бог, и он будет делать, что хочет.

В.: Тогда ты будешь его рабом, это очень трудно.

— Ничего, как‑нибудь переживем.

(Расссматриваем картинки в книжке)

В.: А ты бы хотел иллюстрировать книжки?

— Нет. Ведь книжные картинки делаются на радость людям, чтобы люди читали, смотрели и радовались. А я не хочу на радость людям рисовать. Я ведь не «полковник наш рожден был хватом, слуга царю…» Меня не интересует, что люди будут рассматривать книги и восхищаться: как Носик прекрасно рисует! Кто захочет — придет и посмотрит мои картины, я ведь художнические картины буду делать. Нет, в книжках не хочу.

В.: Пожалуй. И несвобода…

— Да, вот автор пишет: «В пещере было страшно» — он и рисует страшно. «Под потолком висел крокодил» — вот он. А я хочу свои рисовать.

— Ты сначала делаешь, а потом за это требуешь! Если бы ты делала, а потом бы ничего не требовала, было бы гораздо лучше! К тебе относятся слова отца Зощенко из «Бабушкиного подарка»! Ты как Арканов: «Я бы не против, но туфли жалко!»

В.: Не вижу никакой связи с Аркановым.

— Не видишь связи?! «Туфли, туфли, туфли» — он только об этом и говорит, так и ты: с тех пор, как ты мне разрешила подольше почитать, только и разговору об этом!

(Нарисовал мой портрет)

В.: Чудесный, и что‑то действительно есть моего.

— Конечно, есть твоего, я же с тебя срисовывал, обязательно должно быть что‑то от тебя!

(В больнице 28.07 )

В.: Ты мог бы стать врачом?

— Нет, у меня для этого недостаточно холодности и жестокости. Им ведь совершенно все равно — больно тебе или нет. Я никогда бы не смог.

30.08

— Я мыл руки такой горячей водой, что если бы на моем месте был Курин, он бы завопил. Но я очень терпкий. Хотя я знаю, что терпкий — это не тот, кто терпит, а тот, кого терпят.

(Красим дверь в мастерскую в отсутствие ее хозяина, Ильи Кабакова)

В.: Боюсь, что он рассердится, что мы без спросу раскрашиваем дверь его мастерской.

— Это исключено.

В.: Почему же?

— Совершенно исключено. Насколько я знаю его характер, даже если ему очень это не понравится, он никогда этого не покажет. Он такой добрый человек, таким я его знаю. Тебе он тоже известен. Даже если будет такое исключение одно‑единственное — он все равно ни за что не рассердится.

В.: Какая трудолюбивая Лиля Лунгина! Столько книг перевела!

— А дядя Илья? Сколько он иллюстрировал? Она просто переводит чужое, а у него — творческое воображение.

(В постели)

— Вика, полежи со мной, я чувствую такое одиночество. Полежи, пока я не задрыхну.

— Я ведь не уймусь, не уймусь. Терпения твоего не хватит.

(У ветврача с котенком)

— Вик, я сумку тут положу, а сам выйду. На это я смотреть не могу. Я знаю, что ему будут делать укол. Ты за него волнуешься? Я страшно волнуюсь.

— У той овчарки в ветлечебнице — знаешь что? Грыжа. Внизу на животе торчит.

— Однажды я видел мертвую кошку на дороге. Но я тут же про это забыл. А этого черного кота, который умер сегодня при нас в больнице, я помню весь день. Это на меня произвело огромное впечатление. Это первый раз в моей жизни было. Я считаю, что тетка виновата в его смерти. У него был нарыв на горле, а она не приняла превентивных мер. Вот мы же сразу поехали с Арно , в первый день. Теперь он, конечно, поправится.

1975

Сентябрь

(Ночью А. перенесен в мою постель, чтобы уложить приехавшего родственника в его комнате; утром обнаруживает себя в моей постели)

— Вика, зачем тебе надо было меня перетаскивать? Положила бы с собой дядю Валеру, это же проще.

В.: Ну что ты говоришь, как это — спать с чужим человеком в одной постели?!

— Стесняешься, да?

В.: Это все равно, что есть из одной тарелки, ходить в одном пальто..

— А‑а‑а, со своим сыночком все‑таки приятнее, чем с чужим дядей?

— У нас у всех общее мнение о новом директоре. Оно теперь записано в мужской уборной на окне: «Долой нового директора! Вернуть нашего Николаева!»

— Когда же дядя Илья приедет?

В.: Ты что, жить без него не можешь?

— Долго — не могу. Хочется, чтобы он был.

5 декабря

(Игра в телефон с Сабиной Перкель)

— Слушьте, Фира Собаковна, пришлите мне 3 килограмма.

— Чего?

— 3 килограмма!

— Чего?

— Да творогу. Тут у меня жена больна.

— Ага, сейчас.

— Э‑э‑э, я звоню вас поблагодарить, моя жена поправилась. Тут еще полкилограмма осталось, и я вам их сейчас принесу.

— Ой, не надо, что вы! Вдруг она опять у вас заболеет! Оставьте у себя. И не звоните так часто, а то у меня от вас голова разболелась!

*  *  *

— Але! Давайте попробуем телефоны поменять. Я хочу проверить, будут ли они работать.

— Давайте.

*  *  *

С.: Але! Вы в темноте?

— Ага.

— Это просто прекрасно. Пахнет человечьим духом. Поди сюда, давай в лошадки поиграем.

— Зажгите мне, пожалуйста, свет.

— Ладно. Тогда будешь? Будь моей собачкой на поводке!

— Только чур, чтоб это не был телефонный провод!

*  *  *

С.: Але!

— Я на толчке сижу!

— Ты что — в туалете????

— Да нет, я на закрытом толчке просто сижу. Туалет — средство сообщения.

*  *  *

С.: У Машки восемь пап было, а теперь ни одного нет.

— Умер?

— Один под машину попал, другой был пьяница, третий — сумасшедший…

— Вот это да…

— Ей вообще везет — у нее белый попугай, настоящий тигренок — она тебе может фотографию показать, две собаки, кошка. Вороны к ней по ночам стучат в окно, она их кормит.

1976

10 марта

— Я замечаю, как Б‑г читает все мои мысли. Если Минина (я же ее ненавижу) получает двойку, а я подумаю: «Так ей и надо!», то сразу тоже получаю двойку или неприятность. А если пожалею, то ничего плохого не случается. И я поэтому делаю так: я все равно говорю : «Так ей и надо», но это я говорю внизу, а официально, как бы вслух, но не вслух, я говорю: «Бедная девочка, как ее жалко!»

В.: Рихард завтра к нам в гости приползет.

— Я так и знал, что ты скажешь как‑нибудь нестандартно.

В.: Почему ты знал?

— Ну, из твоего характера.

Апрель

— У нас выдвигали в пионеры, а я одного задвинул обратно. Я сказал, что в нем горят садистические побуждения.

— Все наши приё́мники в пионеры…

Ноябрь–декабрь

— Эти писатели — простые описёры действительности.

— Кастрировать — это сжигать на костре?

— Котироваться — считаться котом?

— Я все время страдаю от проблем доброго человека. А остановиться, перестать быть добрым не могу — ведь это так приятно.

— Ожесточила меня эта школа. Я уже стал не тот. И когда Солодовников рыдает: «Что мне за это будет дома!» — мне даже уже его не жалко.

Купил в автобусе сразу четыре билета (в наличии было 20 копеек), чтобы проехать потом четыре раза.

22.10. Запись в дневнике: «Крякает на уроке».

1977

Январь

В.: А Соня была на линейке?

— Нет, только старшие классы. А у них в классе была накачка. Всех качали.

Апрель

— Нам все время рассказывают, какой Ленин был скромный, прибеднялся, хотел быть, как все, таскал бревна. А сегодня показывали открытки «Дом‑музей Ленина», и я стал считать комнаты — насчитал 21. Это называется — «как все»! А мебели там и всего столько, что если отнести в ломбард, то получишь 300 000 долларов! Видите ли, «скромный кабинет» — а там 100 метров, восемь столов! Для зажима бумаг Ленин использовал платиновую скромную зажимку в форме головы собачки. Платиновую! Это когда все люди стояли вверх ногами в могилах и голодали — он был «как все» в роскошном доме!

В.: А ты один так думал?

— Да нет, я только стал комнаты считать, а так все говорили в классе: «Какой скромненький кабинетик!» и смеялись.

В.: Ну, бывало, он жил и в шалаше…

— Да, побыл два месяца в чудной избушке, которая еще сто лет простоит, и ему за это — тысячи. В шалаше! Это мы живем в шалаше — ткни пальцем, и у нас уже разводы по всему потолку, все течет и трескается, и ни хера нам за это не платят.

В.: А что тебе было за то, что ты не принес 22 апреля горшок с цветком?

— Ничего. Ой, а Ануфриев здорово мне ответил! Я ему говорю: «Что же ты, Толечка, без горшка?» — А он: «Я этому Ленину уже шесть кактусов сбагрил!»

В.: А куда они эти горшки потом девают?

— Цветы выбрасывают, а горшки продают.

В.: Не может быть!

— Да‑да. Продают. А вот с ДОСААФом я один только не сдал взносы — 30 копеек.

В.: Один?

— Ну, 32 человека из 36 сдали. А они ни книжек, ни марок не выдают, только показывают, а потом возвращают в ДОСААФ, а на эти деньги директору французские духи покупают. А я не хочу давать свои деньги на французские духи для директора. Лучше я на эти 30 копеек куплю мел и напишу в уборной: «Рогачева — дура и пум‑пум». Ох, как бы я хотел всем этим учителям плюнуть в рожу, кроме Любови Прохоровны.

В.: Она тебе все‑таки нравится?

— За ней стоит какой‑то парадокс. Иногда мне кажется, что она не говорит: «Этот цирк мы уже поняли» только из осторожности. А иногда — из убеждения. Вот она ласково так поет: «КГБ, КГБ, чекисты, Дзержинский…», как будто гипнотизирует. Ну, я‑то гипнозу не поддаюсь.

23.10.

— У бабушки много антисемитских настроений: «еврейская расхлябанность», «еврейское сюсюканье», «еврейская несобранность». Если бы она могла выбирать, то стала бы Пёнкиной Василисой Ивановной, а национальность бы написала — «русская до мозга костей».

В.: Ну вот, а у тебя есть выбор…

— Ну уж нет! Потом паспорт — это простая бумажка, а вот уж если сделать обрезание — то потом не нарастишь. Это не дерево, новое не вырастет. А зачем, кстати, это делать?

В.: Из религиозных соображений.

— Ну уж, обойдемся без иудаизма, хватит с нас христианства.

(Дата не записана)

— Мария Магдалина сначала была грешницей, а потом демобилизовалась.

1978

4 мая

— Дядя Юра (Ю. Архипов) и дядя Вадик (В. Радецкий) очень похожи друг на друга — они идеологические братья‑близнецы. И манерами похожи. Но дядя Вадик, если даже на него спереди посмотреть, — жутко инициативный, неистощимый. А дядя Юра — основательный, грустный. И каждый является улучшенным вариантом другого.