Кровавая земля и дневник Евы Хейман, венгерской Анны Франк
Кровавый навет в Тисаэсларе (Тисаэсларское дело) — это кровавый навет на евреев и последовавший за ним судебный процесс, который положил начало развернувшейся в Венгрии антисемитской кампании в 1882-1883 годах. Еврейская община в венгерской деревне Тисаэслар (Tiszaeszlár), расположенной на реке Тиса (см. карту), составляла 25 семей (5% общего населения Тисаэслара). 1 апреля 1882 года, перед праздником Песах, пропала 14-летняя христианская девочка Эстер Шоймоши, служившая в доме Андраша Хури. Она была послана с поручением и не вернулась назад. После безрезультатных поисков был пущен слух, что девочка стала жертвой религиозных еврейских фанатиков. Антисемиты под предводительством представителя Тисаэслара в венгерском парламенте Геза Оноди и члена парламента Дёзё Иштоци, основавшего позже антисемитскую партию, внесли предложение об изгнании евреев из Палаты Депутатов, настраивали население против местных евреев, что привело к серии насильственных акций и погромов. Они обвиняли евреев в убийстве девочки и использовании её крови в Песах, который проходил 4 апреля. 4 мая мать девочки обратилась к местному судье с требованием провести расследование исчезновения дочери, сделав акцент на виновности евреев в «ритуальном убийстве».
19 мая окружной суд в городе Ньиредьхаза (в 15 км от Тисаэслар) послал в Тисаэслар судебного исполнителя Йожефа Бари для расследования заведённого судьёй дела. После задержания подозреваемых евреев и помещения их под наблюдение полиции Бари приступил к расспросам. Некоторые женщины и девочки, прельщённые деньгами и сладостями, показали, что сторож синагоги Йожеф Шарф зазвал Эстер в свой дом и резник («шохет») обезглавил её. Пятилетний сын Шарфа показал, что в присутствии его отца, старшего брата, 14-летнего Морица, и нескольких других мужчин шохет сделал надрез на шее девочки и при помощи Морица собрал её кровь в посуду. Все подозреваемые, включая Шарфа и Морица, отрицали какую-либо причастность или осведомлённость об исчезновении девочки и её предполагаемом убийстве. 19 мая Шарф и его жена были арестованы. Вечером того же дня Мориц был передан комиссару безопасности Речки. Он поместил его в своё отделение в Тисанадьфалу, где судебный клерк Пецей должен был проследить за безопасностью мальчика. Пецей, отсидевший в тюрьме 12 лет за убийство, очевидно помогал Речки сделать из Морица инструмент для классического обвинения в кровавом навете.
29 июля 15 человекам были предъявлены формальные обвинения. Саламон Шварц, Абрахам Буксбаум, Леопольд Браун и Германн Волльнер были обвинены в убийстве, Йожеф Шарф, Адольф Юнгер, Абрахам Браун, Самуэль Люстиг, Лазарь Вайштейн и Эмануэль Тауб — в добровольном содействии преступлению, Ансельм Фогель, Янкель Шмилович, Давид Гершко, Мартин Гросс и Игнац Клейн — в подстрекательстве к убийству и краже тела. Задержка в производстве дела была вызвана преимущественно тем, что ряд составленных Бари актов были признаны неправильными, тем, что он проводил расследования без государственного юридического лица, записывал показания без свидетелей, истязал обвиняемых и подозреваемых. По правительственному указанию Мориц Шарф был отдан под наблюдение районного судебного пристава, который поместил его под попечительство надзирателя Хентера и таким образом изолировал от контактов с защитниками и другими евреями. Мориц находился под абсолютным влиянием обвинителей, готовившим его к признаниям, которые ему следовало сделать на суде.
Затянувшийся процесс привлёк общее внимание. В стране проходила массовая агитационная кампания с памфлетами, пытавшаяся склонить общественное мнение в сторону виновности обвиняемых. Бывший президент Венгрии Лайош Кошут, находившийся в то время в изгнании в Турине (после поражения революции 1848 года), поднял свой голос за осуждение произвола властей и опротестовал раздуваемые предубеждения против евреев. Он говорил, что подозрения в ритуальных убийствах — это позор для Венгрии, что представлять убийство, которое в худшем случае мог сделать один человек, как расовое или ритуальное преступление — это недостойно современной цивилизации.
17 июня 1883 года в Ньиредьхазе началась последняя часть слушания дела. Хотя единственной основой обвинения были свидетельские показания Морица Шарфа, суд провёл 30 заседаний для расследования дела во всех деталях и заслушал много свидетельских показаний. Отзыв о судебно-медицинских экспертизах для процесса выдал венский профессор судебной медицины, один из основателей её как научного направления Эдуард фон Гофман, подтвердив результаты второй экспертизы и указав на вопиющее отсутствие специальных судебно-медицинских знаний у авторов первой. Явные противоречия в показаниях мальчика, несмотря на его тщательный инструктаж, и ложность его обвинений, выявленные при проведении следственного эксперимента в Тисаэсларе 16 июля, привели к единогласному оправданию обвиняемых 3 августа адвокат вдовы Шоймоши, в своей речи, полной горечи и брани, выступил против решения, но верховный суд отверг его апелляцию и подтвердил решение окружного суда. Невольный молодой обвинитель Мориц, свидетельскими показаниями которого манипулировали антисемиты, вернулся к своим родителям, которые его радостно приняли и полностью простили. Он помогал своему отцу до самой его смерти в 1905 году.
Оправдательный вердикт и освобождение заключённых, большинство из которых находились в тюрьме 15 месяцев, послужило сигналом к беспорядкам в Пресбурге (Братиславе), Будапеште и других городах Венгрии. Антисемиты, толпившиеся и скандалившие около здания суда во время заседаний, среди которых наиболее заметным был Оноди, оскорбляли заключённых и угрожали свидетелям и адвокатам. Кровавый навет в Тисаэсларе был одним из наиболее заметных в Европе в конце XIX века. Он послужил оправданием кровавых погромов в Венгрии в 1919-1921 годах. В 1930-х годах его использовали венгерские антисемиты для введения антиеврейских законов [1].
Все это были лишь «цветочки» для этой кровавой земли. В августе 1940 года, согласно решению Венского арбитража, продиктованного Гитлером, Венгрия получила северную часть Трансильвании, до этого входившую в состав Румынии (см. карту). В северной Трансильвании находился город Надь Варад (бывший румынский Орадя, на расстоянии около 50 км на север от Ньиредьхаза — см. карту). В этом городе жила еврейская девочка Ева Хейман, которой было тогда 9 лет. В благодарность за территориальные подарки Гитлера (не только за счет Румынии, но и за счет Чехословакии в 1938 году и за счет Югославии в 1941 году) венгерский регент Хорти стал союзником Гитлера в войне против СССР. А 19 марта 1944 года Гитлер, видя колебания Хорти, вызванные разгромом венгерских войск на территории СССР и быстрым продвижением Красной Армии к границам Венгрии, решил оккупировать Венгрию. Вслед за немецкими войсками в Венгрию прибыла команда Адольфа Эйхмана, которая, с решающей помощью венгерских жандармов, принялась депортировать евреев венгерской провинции в лагеря смерти на территории Польши. Девочке Еве Хейман исполнилось в это время 13 лет, и она вела дневник. Этот дневник стал потрясающим душу нормального человека свидетельством еще одной трагедии Холокоста, а Ева Хейман стала венгерской Анной Франк.
Ева Хейман родилась в еврейской светской семье. Она жила с бабушкой и дедушкой (супруги Рац), которые были владельцами аптеки. Её родители развелись, когда Ева была совсем маленькой, и мать (Агнес, Ева звала ее Аги) вышла замуж за известного писателя и публициста, венгерского еврея Бела Золта, жившего в Будапеште. Отец Евы, архитектор Бела Хейман, со своей матерью (бабушка Луиза (Вайслович) в дневнике Евы) также жили в Надь Варад. 17 октября 1944 года Ева погибла в газовой камере Освенцима. Ей было 13 лет. Еве так и не удалось спастись, но она спасла свой дневник с помощью Маришки Сабо, венгерки, раньше помогавшей бабушке Евы по хозяйству.
Однажды один, как о нём пишет в дневнике Ева «добрый жандарм», позволил Маришке зайти на несколько минут к семье Рац в гетто, где Ева передала ей дневник и попросила его спрятать. Вместе с Евой в Освенциме погибли ее бабушка и дедушка, но спаслись её мать Ева и отчим Бела Золт. Их спасение из гетто города Надь Варад описано в книге Золта «9 чемоданов», опубликованной в журнальной версии в 1946-1947 годах и ставшей одной из первых книг о Холокосте. Золт и Агнес, которая выздоравливала после перенесённой операции, находились в больнице, расположенной в гетто, когда началась депортация евреев в Освенцим, куда каждую неделю отправлялся очередной эшелон. Туда же должны были отправить и пациентов больницы. Один из врачей, знавший книги Золта, предложил план спасения его, Агнес и ещё нескольких евреев путём создания в больнице якобы тифозного барака, куда немцы боялись бы заходить. Об этом знала, судя по дневнику, и Ева, которая также должна была спастись.
Однако сделать это не удалось, и в очередном эшелоне Ева с бабушкой и дедушкой отправились в Освенцим. Спасла Золта и Агнес из гетто одна из их близких будапештских подруг, которая, приехав в Надь Варад, подкупила венгерских жандармов, охранников “тифозного” барака больницы, и с поддельными паспортами поездом доставила их в Будапешт, где их одиссея спасения продолжилась благодаря деятельности Рудольфа Кастнера, одного из руководителей ВААДА, венгерского комитета помощи и спасения. Кастнер вёл переговоры с нацистами о выкупе евреев, сначала с Эйхманом, а затем с доверенным лицом Гиммлера Куртом Бехером. Нацисты согласились дать разрешение на выезд в Швейцарию 1686 венгерским евреям за 8,6 млн швейцарских франков. Первая группа поездом достигла Швейцарии в июне 1944 года. Вторая группа евреев, в которой находились Золт и Агнес, была доставлена в лагерь Берген-Бельзен, откуда через несколько месяцев была отправлена в Швейцарию.
После войны Маришка Сабо передала дневник Евы Агнес, которая два года думала публиковать его или нет и наконец напечатала в своей редакции. Было ли что-то в дневнике, что могло не понравиться ей? И написала ли Ева, что мать обещала её спасти, но ничего не сделала для этого? Она же говорила Еве, что если придётся, она будет с ней в одном вагоне эшелона, уходящего в Освенцим. Едва только дневник (возможно, как многие считают, с купюрами, сделанными Агнес при редактировании) был опубликован в 1948 году, как мучительно переживавшая страшную нравственную пытку Агнес покончила с собой, приняв яд. Бела Золт в 1945 году основал в Венгрии радикальную буржуазную партию, был избран в парламент и умер в 1949 году, ещё до захвата власти коммунистами. Дневник Евы Хейман, как и дневник Анны Франк, стал бесценным документом Холокоста, потрясающим свидетельством беспримерной трагедии миллионов европейских евреев.
Вот отрывок из дневника Евы в переводе автора американского издания [2].
«13 февраля 1944 года
Мне исполнилось тринадцать лет. Я родилась в пятницу тринадцатого числа. Аги ужасно суеверна, хотя ей стыдно признаться в этом. Это первый раз, когда Аги не пришла на мой день рождения. Я знаю, что она собиралась на операцию, но думала, что ей все же удастся приехать. В Вараде есть хорошие врачи. Аги сейчас счастлива, дядя Бела уже вышел из тюрьмы. Аги очень любит дядю Бела, Я тоже его люблю. Бабушка говорит, что нет другой души, которую любит Аги кроме дяди Бела, включая меня. Но я не верю в это. Может быть, когда я был маленькой, она не любила меня, но теперь она меня любит. Тем более что я обещала стать фотожурналистом и выйти замуж за арийца-англичанина. Бабушка говорит, что к тому времени, когда я выйду замуж, будет уже неважно, мой муж еврей или нет …
Для меня всегда устраивали праздник в день рождения. Но уже в прошлом году были только два мои лучших друга: Марика Кечкемети, моя двоюродная сестра, и Анико Пайор, Аги тоже была. Моя бабушка сказала, что не разрешит праздновать день рождения, так как арийцы не должны говорить, что еврейские дети хвастаются…
Бабушка говорит, что я буду красивее, чем Аги, что она очаровательна, но я буду иметь современную фигуру. Это потому, что я много занимаюсь спортом, плаванием, катанием на коньках, велосипедом, верховой ездой и упражнениями…
14 февраля 1944 года
Сегодня я сняла свой велосипед с чердака. Через две недели я смогу начать кататься. Мне нравится кататься на велосипеде, а мой велосипед — настоящий, а не детский велосипед. Но я не хочу, чтобы велосипед напоминал мне о Марте.
17 февраля 1944 года
Аги сказала бабушке Рац, что лучше не обращать внимания на то, что я ревнива. У каждого ребенка есть свои недостатки. Аги знает детей, которые постоянно лгали, и даже крали. А я действительно почти не лгу — в основном в школе, или моему французскому учителю, когда не сделала домашнее задание, Тогда я говорю, что у меня была головная боль или зубная боль.
21 февраля 1944 года
Я забыла о тебе в эти последние несколько дней, дорогой дневник, потому что у меня не было времени писать. Мы получили наши табели за первую половину года. Анни Пайор и я — лучшие из класса. Юсти (гувернантка Евы, была гувернанткой и ее матери, Агнес. — прим. авт.) была здесь сегодня, она очень обрадовалась табелю, и подарила мне четвертый и пятый тома «Маленького повстанца». Я люблю Юсти больше, чем кого-либо еще на свете, немного больше, чем Аги, но сразу после нее — Аги, затем папа и сразу после него — дядя Бела и дедушка с бабушкой Рац, затем бабушка Луиза. Бабушке Рац не следует рассказывать об этом, потому что она сразу упадет в обморок.
14 марта 1944 года
Аги здесь. Я долго не писала в тебе, дорогой дневник. Но я была очень занята. Я много занималась, потому что Анни вышла вперед, и хотя она моя лучшая подруга, я не могу этого допустить. Я очень люблю Анни, и Аги считает, что у нее хорошее влияние на меня, но все же я немного завидую ей… Дорогой дневник, ты хочешь узнать что-то интересное? Когда мы были вдвоем, двух минут не прошло как Аги, будто увидела прямо на дне моей души, спросила меня: «Итак, Ева-кукла (она всегда называет меня так), у тебя есть какой-то секрет, который ты хочешь мне рассказать, не так ли? Я просто не понимаю, как Аги догадалась, что я влюблена в Пишту Вадаш. Знаешь, дорогой дневник, я сразу рассказала ей все! Иногда я даже иду в сторону магазина Вадаш, когда мне действительно нужно пойти в другую сторону… И иногда я вишу на окне в течение десяти минут, глядя на магазин Вадаш… Дорогой дневник, Агис дома, и мне все равно, идет ли война! Конечно, это отвратительно для меня, потому что так много людей страдают. Я имею в виду, что самое замечательное в мире, когда вся семья всегда вместе. У нас это очень редко!
16 марта 1944 года
Во второй половине дня папа тоже был здесь. Он посетил Аги и дядю Белу. Они разговаривали как друзья. Аги всегда говорит мне, что она никогда не сердилась на папу, и объясняет, что я должна любить своего папу так, как я ее люблю. Даже если они развелись, я — ребенок их обоих. Дорогой дневник, у меня много домашних заданий. С тех пор, как Агис здесь, я почти перестала учиться, и что-то неприятное может случиться со мной в школе.
18 марта 1944 года
В Пеште постоянные воздушные тревоги. Дорогой дневник, я так боюсь, что и здесь будут воздушные налеты. Я не могу писать, потому что я все думала о том, что произойдет, если в конце концов, они станут бомбить Варад. Я хочу жить любой ценой.
19 марта 1944 года
Мой маленький дневник ты самый счастливый, потому что ты не можешь почувствовать то огромное несчастье, которое случилось с нами. Немцы пришли к власти! То, чего боялся только дядя Бела, действительно случилось… Это первый день, когда Аги встала с постели на обед, дедушка даже заметил, что она так слаба, как осенняя муха, но она сидела и ела вместе с нами. Был отличный пуншевый торт, вино и кофе эспрессо. Никто не включал радио весь день. В полдень дядя Бела хотел послушать новости, но Аги умоляла его не делать этого: «Сегодня не будем беспокоиться о политике, давайте жить нашей обычной жизнью…» Каким-то образом стало известно, что дядя Бела и Аги были здесь и днем. Приехали подруги Аги. Дядю Бела посетил его лучший друг в Орадя, дядя Шандор Фридландер. Большая толпа собралась, когда дядя Бела и дядя Шандор Фридландер вышли в кафе. Менее чем через десять минут дядя Бела и дядя Шандор Фридландер вернулись, оба белые, как стена. Я все еще слышу голос дяди Шандора: «Нам всем конец… немцы находятся в Будапеште с утра».
21 марта 1944 года
Друзья Аги и знакомые дяди Белы провели весь день в нашем доме. Теперь все в городе знают, что они здесь, и каждый ищет их советов. Дядя Бела говорит всем, что надо достать фальшивые документы и перебраться в Румынию. Но у бабушки странно бегают глаза, когда она слышит о побеге, да и с Аги невозможно бежать, так как ее шрам все еще болит…
26 марта 1944 года
С тех пор, как немцы здесь, я могу думать только о Марте. Она также была ребенком, но немцы убили ее. Но я не хочу, чтобы они убивали меня. Я хочу стать фотожурналистом и в возрасте 24 лет выйти замуж за англичанина-арийца…
27 марта 1944 года
Юсти пришла сегодня. Она ужасно заплакала и сказала, что г-жа Порослай хотела позволить мне спрятаться в своей усадьбе, но г-н Порослай даже не хотел слышать об этом. Тем не менее, я могла бы жить в свинарник, или в конюшне, я бы работала везде, пасла бы овец, только чтобы меня не застрелили немцы, как Марту.
29 марта 1944 года
Сегодня пришли из еврейской общины, и забрали почти все белье. Немцы требуют почти каждый день что-то от евреев, то пишущую машинку, в другой день — ковры, сегодня — постельное белье. Сначала бабушка попыталась договориться, затем она сказала, что это бесполезно, и пусть они все это возьмут. Она даже не хотела что-то выбирать — просто передала ключи от постельного белья этим совершенно незнакомым людям, те самые ключи, которые в прежние времена ей нелегко было дать даже Юсти или Аги. Сегодня снова пришла Юсти. Ее глаза были красными от плача, как будто она была еврейкой сама. Она говорит, что умрет, потому что она не может спасти меня — кого она больше всего любит в этом мире — от того, что меня ждет.
5 апреля 1944 года
Бабушка Луиза была очень счастлива видеть меня, она очень спокойна. Говорит, что не боится смерти. Да, но ей 72 года, а мне всего 13 лет. Бабушка Луиза беспокоится только о моем отце, моей тете, тете Лили и мне. Она говорит, что сейчас крайне важно оставаться здоровым, потому что тогда все можно вытерпеть. Между тем, женщина прибежала с новостью о том, что Эмиль Вайслович был арестован и доставлен в начальную школу на улице Корош. Немцы и венгры ворвались в его гостиницу и лишили его всего, что могли. Хотя бабушка не разговаривает с Эмилем Вайсловичем, она была в ужасе. Она считала, что венгры не посмеют так обращаться с ним после того, как в прошлом он был избит румынами из-за своей про-венгерской ориентации. Теперь они даже помогли немцам ограбить отель вместо того, чтобы его защищать.
7 апреля 1944 года
Сегодня они пришли за моим велосипедом. Я почти устроила из этого большую трагедию. Знаешь, дорогой дневник, я была ужасно напугана уже только тем, что полицейские вошли в дом. Я знаю, что полицейские приносят с собой только неприятности, куда бы они ни пришли. У моего велосипеда был правильный номерной знак, и дедушка заплатил за это налог. Жандармы пришли, потому что в мэрии было зарегистрировано, что у меня есть велосипед. Теперь, когда все кончено, мне так стыдно, как я вела себя перед полицейскими. Дорогой дневник, я бросилась на землю и, держась за заднее колесо моего велосипеда, кричала им: «Позор вам за то, что отняли у девушки велосипед! Это грабеж!» Мы продали тогда мой старый велосипед, мою жилетку и старое зимнее пальто дедушки, добавили деньги, которые у нас были. Мои бабушка и дедушка, Юсти, Аги, бабушка Луиза и папа, все вместе, купили мне этот велосипед. У нас еще не было всей суммы, но Гофман не продавал велосипед кому-либо еще, и он даже сказал, что я могу взять велосипед сразу. Но я не хотела брать велосипед домой, пока у нас не было всех денег. Однако я спешила к магазину всякий раз, когда могла проверить, там ли еще красный велосипед. Когда вся сумма была наконец собрана, я пошла в магазин и взяла велосипед домой, только я не ехала на нем, а вела его обеими руками, как большую, красивую собаку. Я восхищалась велосипедом и даже дала ему имя Пятница. Это имя от Робинзона Крузо, но оно подходит для велосипеда. Прежде всего, потому что я привела его домой в пятницу, а также потому, что Пятница является символом преданности, он так был предан Робинзону. «Велосипедная Пятница» будет предана и «Еве Робинзон», и я оказалась права, потому что в течение трех лет этот велосипед никогда не вызывал у меня никаких проблем, то есть никогда не ломался, никаких расходов на ремонт не было. Марика и Анни также дали названия своим велосипедам. Велосипед Марики назвали Хорси, а велосипед Анни назвали Берки только потому, что это такое смешное имя.
Один из полицейских был очень раздражен и сказал: «Очень нам нужно видеть, как еврейка ломает такую комедию, когда у нее отбирают велосипед. Никто из евреев не имеет больше права на велосипед. Евреи также не имеют права на хлеб. Они не должны жрать, а оставить пищу для солдат». Ты можешь себе представить, дорогой дневник, как я себя чувствовала, когда они говорили мне все это. Я слышала об этом только по радио или читала в немецкой газете. Тем не менее, все иначе, когда вы читаете что-то и когда это швырнут вам в лицо. Особенно, во время, когда они отбирали мой велосипед. Собственно, что думает этот противный полицейский? Что мы украли велосипед? Мы купили его у Гофмана за наличные, а дедушка и все остальные заработали эти деньги. Но ты знаешь, дорогой дневник, я думаю, что другому полицейскому стало жалко меня. «Тебе должно быть стыдно за себя, коллега, — сказал он, — твое сердце из камня? Как ты можешь говорить это такой красивой девушке?». Затем он погладил мои волосы и пообещал хороший уход за моим велосипедом. Он дал мне квитанцию и сказал мне не плакать, потому что когда война закончится, я получу свой велосипед обратно. В худшем случае, потребуется ремонт у Гофмана.
Аги сказала, что на этот раз нам повезло, но в следующий раз мы должны позволить им делать все, что бы они ни захотели. В любом случае нельзя им помешать, и мы не должны дать этим вонючим мерзавцам видеть, как мы страдаем. Тем не менее, я не понимаю Аги. Меня не волнует, знают ли они или не знают, что мы страдаем. Нетрудно видеть, что если все, что у вас есть, отбирают, и скоро у вас даже не будет денег, чтобы купить еду, вы страдаете.
Но что это значит? Аги не нужно обнимать велосипедное колесо и рыдать, чтобы кто-нибудь глядя на нее, смог сказать, что она не только страдает, но днем и ночью дрожит от того, что ждет дядю Бела.
1 мая 1944 года
Мой маленький дневник, отныне я вижу все, как во сне … Мы начали упаковывать вещи, согласно тому, что Аги видела на плакате. Я знаю, что это не сон, но не могу в это поверить. Мы также можем взять постельное белье, но мы не знаем, когда они придут, чтобы забрать нас, поэтому пока не можем упаковать постельное белье. Аги варит кофе весь день для дяди Белы и бабушка пьет коньяк. Никто не говорит ни слова. Мой маленький дневник, я никогда так не боялась!
10 мая 1944 года
Мы здесь пять дней, но, честное слово, это похоже на пять лет. Я даже не знаю, как начать писать, так много ужасных вещей произошло с тех пор, как я в последний раз писала… Я понятия не имею, что будет дальше, я всегда думала, что это самое худшее, теперь я понимаю, что может стать еще хуже, намного хуже. До сих пор там была еда, а теперь у нас ее не будет. Внутри гетто мы могли посещать друг друга, а теперь нам не разрешают выйти из дома … Аги не возражает уже ни против чего, если они оставят нас в живых, вот о чем она постоянно говорит … Прошлой ночью я мечтала о Юсти, мой маленький дневник, а утром проснулась, плача.
17 мая 1944 года
Ты видишь, мой маленький дневник, я сказала вам на днях, что все может быть хуже? Посмотри, как я была права? Они начали допросы на пивной фабрике Дрехера. Ты знаешь, мой маленький дневник, жандармы не верят евреям, что у них ничего не осталось… Теперь все в доме дрожат от страха, гадая, когда их заберут на избиения на фабрику Дрехера.
18 мая 1944 года
Вчера то же самое случилось со мной, мой маленький дневник, как и с Марикой. Я не могла уснуть и подслушала все, о чем говорили взрослые. Сначала я услышала только разговор Аги и дяди Банди Кечкемети, они знают все из больницы. Oни оба говорили, что в Дрехере не только избивают людей, но и используют электрический шокер. Аги говорила это таким кричащим голосом, что если бы не она сказала это, я думала бы, что все это выдуманная история ужасов. Аги сказала, что они привезли людей из Дрехера в больницу, у которых кровь текла из носа и рта, некоторые зубы были выбиты, а их подошвы настолько опухли, что они не могли стоять.
Мой маленький дневник, Аги также говорила о том, что жандармы делают там с женщинами. Я просто не хочу это записывать. Я просто не могу записать это, хотя ты знаешь, мой маленький дневник, у меня не было секретов от тебя. Я также слышала, дедушка сказал в темноте, что здесь, в гетто многие люди совершают самоубийство. В аптеке гетто достаточно яда и дед дает его некоторым пожилым людям, которые просят об этом. Дед добавил, что он был бы очень рад самому взять цианид и отдать часть бабушке. Услышав это, Аги начала плакать, и я услышал, как она подползла к дедушке и все еще плача сказала: «Терпение, папа, это не может продолжаться вечно».
29 мая 1944 года
Мой маленький дневник, теперь все это заканчивается! Гетто было разделено на зоны, и они уводят нас всех.
30 мая 1944 года
Мой маленький дневник, все говорят, что мы останемся в Венгрии, что они собрали евреев со всей страны где-то вокруг Балатона для работы. Но я не верю. Это должно быть ужасно очутиться в грузовом вагоне, и теперь никто не говорит больше, что они нас забирают, а говорят, что они «депортируют» нас. Я не слышала это слово до сих пор, а Аги говорит дяде Беле: «Бела, ты не понимаешь, они депортируют нас!» Жандарм ходит вверх и вниз перед домом. Вчера он был в парке Риди, именно оттуда евреи депортируются. Не от железнодорожного вокзала, так как здесь жители города не видят их, — говорит дедушка. Многое происходит благодаря поддержке горожан. Если бы арийцы этого не хотели, они могли бы остановить нашу геттоизацию. Но им это нравилось, и даже сейчас им все равно, что произойдет с нами.
Этот жандарм, которого дядя Бела называет добрым жандармом, потому что он никогда не кричит на нас и не фамильярничает с женщинами, приходил на задний двор и говорил нам, что покинет службу, поскольку так бесчеловечно то, что он видел в парке Риди.
Они втиснули по 80 человек в грузовые вагоны, и дали им всего лишь по одному ведру питьевой воды. Но еще страшнее то, что они запечатывают вагоны с помощью навесных замков. Люди обязательно задохнутся в этой страшной жаре! Жандарм сказал, что он действительно не может понять этих евреев. Даже дети не плакали. Они все были как лунатики. Они вошли в эти вагоны оцепеневшие, без слов.
Добрый жандарм не спал всю ночь, хотя раньше он говорил, что крепко засыпает, как только опустит голову. Это было такое ужасное зрелище, что даже он не мог спать. Хотя он жандарм!
Теперь Аги и дядя Бела шептались о чем-то про нас, оставшихся в тифозной больнице. Предположительно, мы скажем, что дядя Бела заболел брюшным тифом. Это возможно, потому что раньше он был в Украине. Я не верю уже ничему, я могу только думать о Марте, и я боюсь, что с нами случится то же самое, что было с ней, хотя все говорят, что мы не поедем в Польшу, а только к Балатону.
Тем не менее, мой маленький дневник, я не хочу умирать, я все еще хочу жить, даже если это означает, что только я останусь в живых во всей округе. Я бы дождалась окончания войны в подвале или на чердаке или в любой дыре, я бы, мой маленький дневник, даже позволила бы, косоглазому жандарму, который отобрал у нас муку, поцеловать меня, только чтобы не быть убитой, только чтобы меня оставили в живых!
Теперь я вижу, что добрый жандарм впустил Маришку, я не могу писать дальше, мой маленький дневник, я плачу, и я спешу увидеть Маришку…»
Итак, в июне 1944 года Ева с бабушкой и дедушкой были депортированы в Освенцим, мать Евы и ее отчим, с помощью Кастнера, покинули Венгрию в том же месяце. 8 июля 1944 года все евреи венгерской провинции были уже депортированы в Освенцим командой Эйхмана с помощью венгерской жандармерии. Оставались в Венгрии лишь евреи Будапешта, которых Эйхман также планировал быстро депортировать. Однако, напуганный международными протестами и успешным наступлением Красной Армии, регент Хорти распорядился приостановить депортации и отозвал венгерских жандармов, без которых Эйхман был беспомощен.
А 9 июля 1944 года в Будапешт прибыл поездом молодой человек 32-х лет отроду с рюкзаком (в рюкзаке был даже пистолет, которым молодой человек надеялся никогда не воспользоваться), в плаще и шляпе «а-ля Энтони Иден». Это был только что назначенный секретарь шведской миссии в Венгрии, носивший имя Рауль и громкую фамилию Валленберг. Кроме фамилии, ничто не связывало его с «империей» Валленберг. Его отец, морской офицер, умер еще до его рождения, а его дяди-банкиры не сочли возможным трудоустроить его в своей финансово-промышленной империи. Рауль прибыл в Венгрию защищать интересы преследуемых венгерских евреев. Он и его сотрудники-евреи раздали тысячи самодельных шведских «паспортов» с неправильно нарисованным шведским гербом и арендовали десятки «шведских домов» — убежищ для евреев Будапешта. 17 октября 1944 года Ева погибла в газовой камере Освенцима, а 16 октября, на день раньше, к власти в Венгрии пришли венгерские нацисты, вернулся Эйхман и депортации евреев, уже из Будапешта, возобновились. И тогда Рауль Валленберг отбросил дипломатические методы и стал любыми средствами бороться за жизни своих подопечных. В итоге он спас десятки тысяч людей, очень много еврейских девочек и мальчиков. Среди них, например, был Томи Лапид, в будущем известный журналист, депутат кнессета, министр в израильском правительстве. Сын Томи — Яир Лапид — бывший министр финансов, сегодня — депутат кнессета, лидер партии «Еш Атид», третьей израильской партии по числу мандатов в кнессете…
Не следует забывать о кровавых землях, кровавых наветах и дневнике Евы Хейман. В октябре 2015 года в румынском городе Орадя открыли памятник Еве Хейман. А венгерские неонацисты устраивают свои шабаши у другого памятника — памятника той самой Эстер Шоймоши. Они верят в кровавый навет, а значит, хотят новой крови. Совсем недавно венгерский премьер Виктор Орбан вновь славил бывшего венгерского регента Миклоша Хорти. Надо бы не постесняться и напомнить Орбану о деяниях Хорти словами Ильи Эренбурга (статья «Остановить!» в «Красной звезде» от 29 июля 1942 года): «Немцы рвутся вперед. Они торопятся. За их спиной — призрак расплаты. Немцев нужно остановить. А немецкую дворню пора высечь. Довольно макаронщики с петушиными перьями топтали русскую землю. Все знают, что итальянцы — мастера бегать: пора им об этом напомнить. Пора добить вшивых румын: довольно они грабили нашу землю. Много румын уже лежит в нашей земле, пора отправить туда уцелевших. Пришли к нам пьяные венгры. Один венгерский журналист утверждает, что он произвел раскопки и убедился, будто вся Россия некогда принадлежала мадьярам. Этих пьяных нахалов необходимо убрать. Они раскапывают. А мы их закопаем. Но главное нельзя ни на минуту забывать о немцах. Нужно думать не о мертвых — о живых: о тех, что лезут дальше. Их необходимо остановить. Их необходимо перебить».
Евгений Перельройзен
ЛИТЕРАТУРА
- wikipedia.org/wiki/Кровавый_навет_в_Тисаэсларе
- Heyman E. The diary of Eva Heyman. — NY: Shapolsky Pub.; Jerusalem: Yad Vashem, 1988. — 124 p.
Комментариев нет:
Отправить комментарий