Мирон Я. Амусья,
В. Маяковский
Так уже случилось, что я знаком и мне
довелось быть знакомым в прошлом с целым рядом ярких, выдающихся людей. В
основном это были советские и иностранные научные работники, а также писатели,
поэты, актёры, художники. К сожалению, когда был молод, ничего не записывал, уверенный
в своей памяти. Сейчас прошедшее просто стремительно уходит из памяти. А ведь
воспоминания об этих людях дополняли бы какими-то новыми чертами их образы,
ставшие подчас уже, с помощью официальных биографий и Википедии, каноническими.
Привычка откликаться на уход из жизни
тех своих знакомых и друзей, кто были хорошо известны в СССР или России, да и
других странах возникла у меня сравнительно недавно. Так появились заметки о В.
Л. Гинзбурге, А. Б. Мигдале, Ю. Неэмане. А ведь было что написать и об О. Боре,
и о В. Н. Грибове, да и о других известных людях, с которыми судьба свела
случайно или полу-случайно. Но спохватился поздновато. Однако лучше поздно, чем
никогда.
Можно спросить, а кому, собственно,
нужны воспоминания о весьма известных людях, о которых и так писано –
переписано. Отвечаю прямо – в первую очередь - мне самому. Систематизация своих
воспоминаний – отличный способ вернуться в то прошлое, которое в целом было не
таким уже плохим, в том числе, и потому, что содержало пересечения с яркими
людьми. Мне доводилось уже писать о ежегодных Зимних школах по ядерной физике,
которые, начиная с 1966, проводил сначала ФТИ им. Иоффе, а теперь ЛИЯФ. Я был
одним из организаторов этих школ, ездил на них ежегодно почти четверть века.
Уверенно могу сказать, что интереснейшей
частью Зимних школ были их культурные программы, в которых принимали участие
виднейшие актёры, писатели, поэты, режиссёры, музыканты, художники. Общение с
членами «другого профсоюза» обогащало несказанно, и осталось в памяти навсегда.
Рискую предположить, что приезжали к нам режиссёр Г. Товстоногов, актёр Н.
Симонов, драматург А. Володин, поэт Б. Окуджава и ряд других знаменитостей
потому, что и их интересовало общение с нашим «профсоюзом». Хорошо помню, как
почти никому не известный А. Сокуров показывал нам в эдак в 1985-86 гг. (точнее
не скажу) свои фильмы «Одинокий голос человека», «Соната для Гитлера» и
несколько других документальных работ – всё с «полки для хранения».
В наши дни даже трудно вообразить, чтобы
я мог беседовать запанибрата с Товстоноговым, да ещё указывать ему, что следует
в БДТ поставить пьесу «Вечер поздней осенью» Дюрренматта с Е. Лебедевым в главной
роли. И знаменитый режиссёр будет спокойно отвечать, и объяснять, а не просто пошлёт
куда подальше! Пути «лириков» и «физиков» разошлись, притом, наверное, надолго.
Теперь справедлив перевёртыш: «Что-то “лирики” в почёте, что-то “физики” в
загоне». Их, «физиков», столкнула с дороги главным образом власть, и сегодня
лишь там они могут, если хотят и если есть на что, организовывать свой «пикник
на обочине».
Воспоминания о подобных встречах нужны,
однако, не только мне самому. Даже краткое пересечение позволяет подметить в
человеке те черты, которые вполне могут ускользнуть от внимания официальных
составителей биографий, представляя, тем не менее, интерес для других людей. Многим
из тех, кому я рассказывал то, что собираюсь теперь предложить вниманию
читателей, материал представлялся интересным. Они, собственно, и убедили меня
написать эти заметки, справедливо отмечая, что не выложенное в сети или не
зафиксированное на бумаге попросту не существует. И я решил – написать о тех,
кого видел, с кем был знаком, пока ещё что-то помню.
Я начну с недавнего печального события –
смерти 29.03.17, на 88 году жизни, лауреата Нобелевской премии по физике
Алексея Алексеевича Абрикосова.
Наше личное знакомство произошло
случайно – мы стали нередкими гостями одного гостеприимного дома, хозяин
которого был директор отделения Аргоновской Национальной лаборатории в США
профессор Эли Губерман. Кстати, он с женой Лилей долгое время жили в Израиле,
где осталась, по сути, вся их семья. Замечу, что приметным членом семьи был
родной брат Эли, тогдашний отставной генерал-майор, а позднее – директор службы
внешней разведки Израиля «Мосад» М. Даган. Лиля говорила по-русски, Эли понимал
этот язык. Они гостеприимно открыли двери своего обширного дома с отличной
художественной коллекцией, в том числе для четы Абрикосовых, и для нас с женой.
Мы приехали в Аргоновскую Национальную
лабораторию в мае 1993, когда меня избрали её иностранным действительным
членом. Вскоре я узнал, что уже два года, как Почётным учёным этой лаборатории
является Абрикосов. Конечно, я знал его как очень крупного научного работника,
одного из учеников Л. Ландау. Я занимался и занимаюсь, по сей день, теорией
многих тел и для меня весьма полезной была книга Абрикосова, Л. Горькова и И.
Дзялошинского «Методы квантовой теории поля в статистической физике»,
выпущенная в Москве издательством «Наука» в 1962. В этой книге успешно
развивалась теория Ферми-жидкости Ландау, изложенная в нескольких журнальных
статьях в 1956-58 гг., а также обобщался подход Ландау на ненулевые
температуры.
Замечу, что это было время выхода
нескольких книг по приложению методов квантовой теории поля к проблеме многих
тел. Развитые методы широко применяются до сих пор ко всё новым и новым природным
объектам. Не случайно Абрикосов с соавторами недавно выпустили новое,
существенно дополненное и, увы, последнее, поскольку в декабре 2016 умер Горьков,
издание данной книги.
Примечательно,
однако, что в конце пятидесятых годов, как и в шестидесятые, да и позднее, в
ФТИ, как, думаю, и в других научных центрах, имя Абрикосова в первую очередь связывалось
с основополагающими работами по квантовой электродинамике. Здесь главными были
работы 1954 г. Ландау, Абрикосова и И. Халатникова, в которых предлагалась и
развивалась концепция, получившая название «Московского нуля». В них, пожалуй,
впервые, было проведено суммирование бесконечных рядов в электродинамической
теории возмущений. Само строение этих рядов оказалось весьма сложным, и наряду
с общеизвестным тогда «параметром малости» в квантовой электродинамики, равным
примерно 1/137, были обнаружены и «параметры великости», в принципе способные
эту малость компенсировать. Теперь же, спустя многие годы, даже сам Абрикосов даже
не привёл в Нобелевской автобиографии. Основными признаются достижения, за
которые он стал Нобелевским лауреатом. Я имею в виду то, что называется в
литературе «вихрями Абрикосова».
Но
одно дело знакомство с человеком по книге и статьям, а другое совместное проведение
вечеров. Нашей личной встрече предшествовала докатившаяся до меня волна слухов.
В основном они оказались сильно преувеличивающими недостатки героя. Меня
предупредили, что Абрикосов тяжёл в общении, любит говорить и никого не хочет
слушать, к месту и не к месту поминает Ландау, о многих, если не о всех, кого
упоминает, говорит неприятные вещи. Словом, как мне казалось, да и люди
рекомендовали, с ним надо быть начеку.
К тому времени я прочитал в Нью-Йорк
Таймс от 21.07.1993 интервью
Абрикосова и ответ
ему Саши Мигдала, появившийся уже 25.07. Кстати, на сайте у Саши любители
острых, пусть и запоздалых, ощущений могут найти также его поэтический ответ.
Интервью Абрикосова обсуждало проблему «утечку
мозгов» из России. Эта утечка, замечу, с годами лишь усилилась. Абрикосов говорил о том, что чувствует себя в Аргоне,
как дома, а в России уже не осталось талантливых ученых, тех, с кем он бы мог и
хотел бы поговорить. Он утверждал, и это противоречило моей точке зрения, что
помогать выжить научным работникам, оставшимся в России, вредно, поскольку
наука этой страны просто обречена её руководством на ненужность и, тем самым,
на гибель. Он полностью абстрагировался от того, что станет с обществом без
мозгов, справедливо предрекая, что отъезд старшего поколения лишит следующие поколения
потенциальных учителей.
Он говорил: «Я убежден, что
бесполезно помогать науке в России. Вы можете повысить заработную плату ученым,
но не можете обеспечить их инструментами и оборудованием. Сегодня есть только
один способ сохранить российскую науку: помочь всем талантливым ученым покинуть
Россию и игнорировать остальных». Такой подход противоречил моим взглядам. Однако
позднее Абрикосов пусть в небольшой мере, но реализовывал свою программу,
помогая нескольким весьма известным физикам покинуть Россию.
Точка зрения Абрикосова вызвала бурю
возмущения среди коллег, как уехавших, так и оставшихся в России. Наиболее
широко известным стал ответ Саши Мигдала, который я был бы готов воспринять
совсем серьёзно, если бы не некоторые его явные преувеличения. Именно, он
писал, что покинул СССР в 1989 не ради хорошей еды, а лишь из стремления к
свободе и независимости. Но ведь как раз со свободой, в отличие от еды, дела в
1989 обстояли совсем неплохо, особенно в сравнении, к примеру, с 1985 или ещё более
ранними годами. Мигдал также утверждал, что Абрикосов в научном отношении весь
в пятидесятых, а занял резкую позицию потому, что выдохся. Он не выдохся, хотя,
как и большинство знаменитых учёных, не мог непрерывно всё время подниматься
вверх.
К преувеличениям отношу и
утверждение Саши о живительной для науки роли длинных очередей в столовых. Он
пишет: «Все эти «элитные учёные», о которых говорит Др. Абрикосов, включая
его самого, есть продукт русской культуры». Я, однако, уверен, что,
например его отец, А. Б. Мигдал, окажись он с раннего детства в США, не стал бы
бездомным нищим, не выбрал бы себе иной, нежели научный, путь, да и признание
его заслуг уж точно было бы не меньшим. История поставила несколько таких
опытов, и ответ был однозначен – не абстрактная культура, а свобода, отсутствие
страха есть едва ли не решающий фактор, обеспечивающий успех таланта. В целом,
читатель сам может решить, кто из спорящих был ближе к истине 23 года сему
назад.
Прочтение дискуссии, тем не
менее, насторожило меня ещё больше. Поэтому, отправляясь в гости, где будут и
Абрикосовы, я просил свою жену в полемику не вступать. Сначала всё шло по
накатанному – упоминался ряд мне знакомых имён, коллег Абрикосова по «школе
Ландау», и все сопровождались нелестными характеристиками. Моя Анэта в
разговор, точнее – монолог, не вступала. Но вот когда затронута была честь
русского народа, она не сдержалась. Академик Г. Заварзин, согласно Википедии,
утверждает, что Абрикосов на прощание выразил на Общем собрании АН СССР своё
неприязненное отношение к русскому народу. Я там не был, но на нашей встрече помню,
что он сказал «Русский народ - г-но!». Этого моя Анэта не могла стерпеть и
заявила, что он не смеет так говорить про целый народ. Мне пришлось поддержать
жену. Обосновывая свою точку зрения, она упомянула, что сама еврейка. «Я не
меньше вашего еврей!», - прокричал Абрикосов, и упомянул о своей маме, тоже
еврейке, о чём, кстати, я не знал. Он сообщил также о дедушке, владевшем
заводом в Екатеринбурге размером эдак в четверть квадратного километра.
Однако в результате перепалки мы вовсе
не поссорились, а даже начали обращаться друг к другу по имени. Потом вместе
ходили в гости, ланчевались в кафетерии Аргона. Хорошие отношения были и у жён.
Кстати, его третья жена, врач, была вовсе не 1977 г. рождения (сам он 1928), а
гораздо старше. Здесь в Википедии что-то напутано. Их дочери тогда уже было под
двадцать. Оказывались мы и в весьма экзотических домах, например в одном кухня
была оформлена под капитанский мостик, а в туалете стены, пол и потолок были сплошь
покрыты зеркалами. Занятнейшие картины там возникали, однако!
Что касается всех «чернящих» рассказов и
слухов, то я их проверял и вскоре убедился, что Алёша, увы, ни в чём не соврал.
Например, он рассказал о том, что один именитый физик уехал в Израиль, там
работает, но в России факт связи с Израилем скрывает. Потом мы с этим физиком
как-то встретились в лифте Тель-авивского университета, когда он уходил от
Неемана, а я шёл к нему. Этот физик действительно работал в Израиле, но данный
факт скрывал. Сказанное Алёшей всегда было правдой, возможно и не каждый раз
подходящей для публичного произнесения. Его оценки людей всегда были жёстки, но
правдивы. И резкость его в оценках становилась более понятной, когда я
убедился, что он просто сравнивает других с собой и почти никогда не находит
ровни. Из-за этого мне очень хотелось узнать, говорит ли он про меня, и если
говорит, то что именно. Но не удалось.
Примечательно, что открытое изложение
Абрикосовым своего отношения к России не помешало Посольству РФ предложить ему
должность нештатного советника по вопросам науки, которую он принял. Однако все
попытки некоего В. Квинта, тогда пытавшегося затащить Абрикосова в «Конгресс
соотечественников», не удались. Р. З. Сагдеев затащился, а он – нет. На мой
вопрос, уже из Израиля, по поводу утверждения Квинта в интервью Топаллеру,
будто «в наш Конгресс входят выдающиеся учёные, работающие в США – Абрикосов
и Сагдеев», пришёл чёткий ответ: «Не знаю никакого Квинта, никаких его
«соотечественников».
У него было исключительно развито
чувство собственного достоинства. Помню, как мы с ним разговариваем около
здания, где у Алёши был кабинет, совсем небольшой, как у всех научных
работников Аргоновской лаборатории. Проходит директор лаборатории и здоровается
только с ним – я не был ему ещё представлен. Алёша отвечает на приветствие, притом
не прерывает наш разговор, не бежит за уходящим директором, что я наблюдал
практически у всех эмигрантов.
Помню, как он как-то рассказывал, эдак
за полгода до нашего отъезда из США в конце 1994, про получение Грин кард сыном
Хрущёва Сергеем. Мы сидели напротив друг друга. И вдруг он сказал мне: «А вам,
Мирон, Грин кард не получить». Я очень обиделся и на следующий же день зашёл в
отдел кадров Аргоновской лаборатории. Оказалось, однако, что канал быстрого
получения есть, но для этого надо, чтобы человека признали обладающим
«выдающимися способностями». Это должны были письменно подтвердить примерно два
десятка известных людей, известность которых предлагалось также удостоверить
каким-то способом, приемлемым и понятным бюрократу из службы эмиграции и
натурализации США. Мне не ясно было, нуждаюсь ли я в этой Грин карте. Но я
хотел как можно быстрее иметь возможность в той же компании, где мне сказали
«ни в жизнь!» небрежно бросить: «Да, кстати, Алёша, я уже имею разрешение на
получение Грин кард». Вскоре оно было получено, но разговор не состоялся: когда
в 1996 я вновь приехал в Аргон на короткое время, отношение к Абрикосову
изменилось – его из-за манер ведения застольных бесед перестали приглашать на
вечеринки. Подозреваю, что оно изменилось опять, когда он стал Нобелевским
лауреатом..
Помню хорошо нашу встречу на
сравнительно небольшой конференции по физике двумерного электронного газа в Институте
Н. Бора в Копенгагене в 1995. Там бросались в глаза странные отношения
Абрикосова и Горькова – двух виднейших представителей школы Ландау. Они буквально
играли друг с другом в принцип Паули, никогда не садясь рядом, не участвуя
совместно ни в одной кулуарной беседе. Из-за близорукости, Алёша и я всегда
сидели на первом ряду, и часто оказывались рядом. На конференции доминировал
Нобелевский лауреат Дж. Шриффер, один из авторов теории сверхпроводимости.
Особенно врезалось в память заседание, на котором каждый доклад сопровождался
острыми вопросами и комментариями Шриффера. Эти вопросы, да и комментарии,
приходили в голову и мне, но я не успевал их сформулировать, как дорогу уже
перекрывал Шриффер. И я сказал: «Вот, Алёша, видна разница между Нобелевским
лауреатом и простым смертным – у тебя только зарождается мысль, а он её уже
чётко сформулировал». Абрикосов мне ответил: «Не в этом дело, Мирон. Вы
ведь эти работы слышите впервые, а Шриффер при разных оказиях уже раз по десять».
На конференционном банкете в саду Тюильри он подсел к нам с женой, и мы
замечательно провели время.
В последний раз мы встретились уже как старые
знакомые и близкие друзья в 1999 в Атланте, на гигантской, с 14 тысячами гостей,
конференции Американского физического общества, посвящённой его столетию.
После ареста Ходорковского в 2003
Абрикосов прислал мне электронное письмо с фотографией «парного портрета» Ж. И.
Алфёрова и М. Б. Ходорковского и краткой припиской «Не обязательно там
хорошо, где нас нет». Оказалось, что Жорес приглашал Алёшу войти в комитет
по присуждению учреждаемой с помощью, в том числе и Ходорковского, новой
российской премии «Глобальная энергия». Алёша это предложение отклонил, как
будто предвидя предсказуемые ухабы в будущих присуждениях этой премии.
В
2003 Абрикосов вместе с В. Гинзбургом и Э. Леггеттом получил Нобелевскую премию
по физике. Недавно случайно наткнулся в сети на интервью
Академика НАН Украины В. Локтева об Абрикосове: «У меня сложилось
впечатление, что он был в состоянии легкой прострации от этой грандиозной
награды». Я тоже его, естественно, поздравлял, но почувствовал совсем
другое настроение, которое можно охарактеризовать словами «давно пора», и «кто, если не я?». Вспоминаю статью
за приличное время до присуждения премии, где Абрикосов буквально ставил
условие Нобелевскому комитету, написав, с кем имярек он делить премию не готов.
А ведь тогда ещё ему и не давали – он просто предостерегал от помещения его в
неугодную компанию. Уверен – Алёша отказался бы брать премию, если считал бы
тех, с кем его объединил комитет, неподходящей для себя компанией.
В том же интервью есть и такое
утверждение: «Алексей Абрикосов сказал, что прежде боялся отойти от дел,
поскольку пенсия ему в США не полагается, а теперь он богат». Доля
Абрикосова до вычета налогов была примерно 400000 долларов. Эта сумма не
обеспечивает независимости, да и не может служить признаком богатства в США. К
слову сказать, мы с Алёшей рассчитывали минимальную сумму накопления,
необходимого для поддержания жизни без пенсии, но при медицинской страховке,
получаемой от Лаборатории. Я оценил сумму в 1 млн., а Алёша – в 3 млн., указав
мне, что банковский процент 1993-94 года не следует рассматривать как данность
– он может упасть. Коэффициент падения он оценил в 3, и оказался куда более
прав, чем я. В реальности же, банковский процент все эти годы продолжал падать
и составляет сейчас, наверное, сотую от его величины в 1993-94.
Много и подробно Алёша говорил
о причинах, понудивших его покинуть СССР. Он их привёл в интервью «Российской газете» в 2003 году: «Во-первых,
я видел, что экономика России явно катится вниз. У меня не было сомнений, что
первой жертвой этого станет фундаментальная наука, которая никакого дохода не
приносит. К тому времени некоторые мои коллеги уже уехали за границу и успешно
работали, в том числе в Штатах. Так что я был далеко не первым. Во-вторых,
политическая обстановка была неустойчива. Явно назревал какой-то заговор, это я
отчетливо чувствовал. И понимал: если он будет успешным, то границы опять
закроют, и тогда уже поздно будет».
В
интервью «Радио Свобода» в 2004 Абрикосов сказал примерно то же, что и в личных
беседах: «Я уехал из России в 1991 году. С тех пор я ни разу в России не
был, потому что, честно говоря, мне не очень нравится то, что там происходит.
Говорят о демократии, говорят о рыночной экономике, на самом деле все идет прямо
в обратную сторону. В России в свое время, когда я там был, я натерпелся
достаточно. И по этому случаю я горжусь тем, что эта премия считается за
Америкой. Я этим горжусь».
Где-то
году в 2004 я попросил Абрикосова подписать, вместе с другими Нобелевскими
лауреатами письмо-протест против научного бойкота Израиля. Здесь достичь
взаимопонимания, к моему удивлению, не удалось. Его ответ был сух и жёсток: «Я
не для того уехал из России, чтобы подписывать какие-либо политические петиции».
Ответ меня крайне задел как по содержанию, так и по форме. Так получилось, что
мы больше не встречались и не переписывались.
Иерусалим
Комментариев нет:
Отправить комментарий