НА СМЕРТЬ ГШ

Aleks Tarn

2 ч · 

Хотел написать что-то на смерть Евтушенко, а потом перечитал свою заметку семилетней давности и понял, что уже сделал это тогда.

На смерть ГШ

Умерла Белла Ахмадулина. Полугодом раньше ушел Андрей Вознесенский. Давно уже – с 94-го - нет Роберта Рождественского. Лишь непотопляемый Е.А.Евтушенко (дай ему Б-г здоровья) продолжает в свойственном ему стиле демонстрировать чудеса выживаемости. Вот вам и вся Большая Четверка - как они сами себя видели в середине 60-х.

Нас много. Нас может быть четверо.
Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть - для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит!

...

Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся -
а ты божество!
И все-таки нас большинство.

(1964, А.Вознесенский)

Конечно, на деле компания была куда шире. За ресторанными московскими столами, на пляжах Коктебеля и в аллеях роскошных по тем скромным временам Домов творчества рядом с вышеозначенной четверкой «жали на газ» и другие шестидесятники: Василий Аксенов, Григорий Поженян, Булат Окуджава и многие/немногие (см. выше «нас много»/«нас мало») другие…

«Что нам впереди предначертано?»

А и в самом деле, не подвести ли итоги? Вкратце, тезисно, не отвлекаясь на частности и исключения из правил. Ведь было оно, это явление, правда? Было чем-то отдельным, обладающим явными характеристическими особенностями, отличавшими группу «шестидесятников» (назовем ее ГШ) от, скажем, «деревенщиков». Или от «ленинградцев» (ну никак для меня не вяжутся с ГШ такие их современники, как Кушнер, Рейн, Шефнер, Найман, Бродский, Довлатов… плюс, того пуще, до 66-го года дожившая Ахматова). Или от превосходной прозы двух замечательных московских Юриев - Трифонова и Казакова. Или от писателей-диссидентов Галича, Синявского, Даниэля, Шаламова, Солженицына... Не говоря уже о современном ГШ советском литературном мейнстриме.

Нет-нет, ГШ – ни то, ни другое, ни третье - это нечто иное, особенное. Но как же их тогда определить, как выделить, если ни по времени не выходит, ни по месту жительства? Пожалуй, по интонации. Интонация у них единая, общая – в точности такая, как в вышеприведенном стишке А.Вознесенского: немного разгуляйская, немного отчаянная, будь-что-будетная, но при этом отмеченная ясным сознанием индивидуальной избранности, личной особости, проникнутая звонкой уверенностью в собственном таланте и способности горы свернуть. И, главное, - оптимистическая. Интонация ГШ, в общем и целом, чрезвычайно оптимистична.

В ней не найти тяжких трифоновских размышлений, она балансирует на грани бездумности, зачастую в нее срываясь. Она почти всегда поверхностна, ее смысловой месседж более чем банален. ГШ в принципе аполитичны – насколько можно быть аполитичным в дряхлеющем полуразмякшем тоталитарном обществе. Это не значит, что они откажутся писать о Ленине, о Братской ГЭС или о покорителях космоса – это значит, что даже в таких заказных темах они постараются отыскать «человеческое», (а таковым, с их точки зрения, является «личное» - эдакое данковское, павко-корчагинское, а по сути – ницшеанское начало). Но и ницшеанцы из ГШ – никудышные, понарошечные. Они никогда не углубляются и стараются избегать горечи - ведь углубление и горечь неизбежно отправили бы их в компанию к Трифонову, Галичу, Синявскому, Астафьеву, Шаламову... - и тогда ГШ просто перестали бы именоваться ГШ. Поверхностность во всем – вот, пожалуй, их главная характеристическая особенность.

И еще, конечно, гламур. ГШ – первые советские гламуристы, гордые этим званием. В 60-ые гламур означал кавказский альплагерь, крымский пляж, смычку физиков с лириками, истовые песни под гитару («возьмемся за руки, друзья», «и не друг, и не враг, а так»), пьянку в ЦДЛ, пьянку в «Метрополе», пьянку на писательской даче, пьянку в Доме творчества, пьянку в мастерской художника... Почитайте «Таинственную страсть» - аксеновскую апологию шестидесятникам, которую он не слишком осмотрительно набросал под занавес жизни, – там все замечательно описано. Эдакая непростая жизнь, проблематика которой заключается в алкоголизме, желании сменить машину, жену... и еще, пожалуй, в том, что за границу пускают не так часто, как хотелось бы (особенно в этом плане поражают дневники Ю.Нагибина, которые насквозь пропитаны неподдельной горечью от выезда в ГДР - вместо Италии, и в Польшу - вместо мексиканской олимпиады).

Как вспомнишь, что действие аксеновской книги и нагибинских дневников разворачивается в стране нищих инженеров, вымирающих деревень и абсолютного бесправия, в стране-зоне, стране-тюрьме, стране-жандарме… Нет, персональное коктебельское благополучие и сопутствующий ему исторический оптимизм ГШ проистекали явно из других источников.

Из каких же? Да вот – государственное финансирование. Советские ведь писатели. Софья Власьевна, как известно, своих мастеров пера покупала оптом: членство в творческом союзе автоматически означало допуск к кормушке и, в общем, безбедное бытие. Покупала временами и в розницу - дополнительными, чрезмерными по советским меркам благами. Но вот ведь какая странность: продаваться в розницу многими считалось позорным, зато оптом – вполне приемлемым. Презирали Маркова, но не Аксенова. А, собственно, почему? Чем роскошная частная квартира девушки по вызову позорнее потного матраса в доме терпимости промышленного масштаба?

ГШ продавались и так, и эдак, но дело даже не в этом. Дело в том, что они лгали - и не просто лгали. «Особая интонация» ГШ – и это очень хорошо видно сейчас, по прошествии полувека, – была ложью, подделанной под правду.

Марков, Кожевников, Чаковский и прочая советская крупнокалиберная сволочь врали откровенно и неподдельно – от них разило ложью на километры, а потому они, в общем, не представляли опасности. Но подделка… – подделка-таки опасность представляла, ибо отвлекала от правды, подсовывая вместо нее бесплодный суррогат-пустышку. Отвлекала от тех же Трифонова, Астафьева, Галича и Шаламова.

Интересно, понимал ли покойный Василий Аксенов, как будет прочитана его «Таинственная страсть»? Может быть – не зря ведь он дал книге именно такое название, заимствованное из ахмадулинских же строк: «К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи…». А может, и нет – часто самые откровенные признания получаются случайно, исподволь. Вот и Белла как-то написала:

Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.

И, озирая мир кромешный,
используй, боже, власть твою,
чтоб нас простил их прах безгрешный
за то, что нам не быть в раю.

Что ж, весьма саморазоблачительно. Придвинув спины к огню советского камина, ГШ и грелись, и ели, и грешили – причем, не просто так, "за себя", а именно что за Марину и Мандельштама. Прикидываясь, представляясь Мариной и Мандельштамом, кляняясь их именами, они лгали не только своими текстами, но и самой своей жизнью - гламурным бытием советских пишущих проституток. Возможно, лгали неосознанно, но, скорее всего, нет. Скорее всего, понимали - оттого и пили по-черному. Простит ли им теперь безгрешный прах преданных?

А.К. Тарн, как обычно, беспощаден во всём и ко всем. В его публицистике мне это нравится. Здесь вопрос жизни и смерти. Надо ли быть беспощадным к людям, сумевшим много доброго, разумного и талантливо сделать? Не уверен. А Тарн беспощаден. Кстати, и ко мне тоже, к моим друзьям, к моему поколению. Мы выживали, как могли. Ну, не хотел я сидеть в лагере, не хотел заниматься не своим  делом. Ну, все понимая, старался сохранить приличие в своих фильмах. Грешен и не раз каялся. Тарн прав, но он СУДИТ, судит с позиций своей, сравнительной, молодости и свободы в другом мире. В мире рабства он и жил мало и не работал писателем. Героизм - явление в жизни нашей редчайшее, а СУДИТЬ за не героизм, как-то по-детски наивно. А потому в оценках своих коллег по перу я бы был осторожней, так как, иной раз, даже абсолютная правда опасней обычной лжи... Попробую упростить все до наглядности: ну, пел Окуджава о комиссарах в пыльных шлемах, а не было бы таких, как Булат, в СССР и дышать бы было нечем.