РАССКАЗЫ МИХАИЛА ВЕЛЛЕРА

Все политика и политика. Здесь жизнь! И какая. А то мы уже 
забывать начинаем, что Веллер писатель отличный.

Михаил Веллер. Байки скорой помощи


ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ

О старый Ленинград, коммуналки  Лиговки  и  Марата!  Только  врачи  и
милиция знают изнанку большого  города.  Какие  беспощадные  войны,  какие
античные трагедии. Не было на них бытописателя, запрещена была статистика,
и тонут в паутине  отошедших  времен  потрясающие  душу  и  разум  сюжеты:
простые житейские истории.
     Не любил старичок шума. Тихонький и ветхий.  Раз  в  неделю  ходил  в
баньку, раз в месяц стоял очередь за пенсией. Смотрел телевизор "Рекорд" и
для подработки немножко чинил старую обувь.
     И жил в той же квартире, пропахшей стирками и кастрюлями,  фарцовщик.
Как полагается фарцовщику, молодой,  наглый  и  жизнерадостный.  Утром  он
спал, днем фарцевал,  а  после  закрытия  ресторанов  гулял  ночь  дома  с
друзьями и девочками. Они праздновали свое веселье и занимались сексом,  и
даже групповым.
     С этим развратом старичок, ветеран  всех  битв  за  светлое  будущее,
как-то мирился. Хотя чужое бесстыжее наслаждение способствует неврастении.
По морали он был против, но по жизни мирился. А  что  сделаешь.  Фарцовщик
здоровый и нахальный.
     А вот что музыка до утра ревела и танцы топотали, это старичка сильно
доставало. Сон у него был некрепкий, старческий; да хоть бы и крепкий, рев
хорошей аппаратуры медведя из берлоги поднимет.
     Будь наш старичок медведь, он бы им,  конечно,  давно  скальпы  снял.
Покрошил ребрышки. Но сила была их, и поэтому он  только  вежливо  просил.
Мол, после двадцати трех часов по постановлению Горсовета прошу  соблюдать
тишину. Обязаны выполнять, люди спать должны.
     Сначала  он  активно  протестовал,  требовательно,  но  ему   щелкали
небрежно по шее, и он притих. Пробовал и милицию вызывать, но  с  милицией
они договаривались дружески, совали в лапу,  подносили  стакан,  подвигали
обжимать девок, и та миролюбиво отбывала. По отбытии старичка слегка били.
Не били, конечно, а так, трепали.  Для  назидательности.  Чтоб  больше  не
выступал.
     Прочие соседи вмешиваться боялись. Порежут еще  эти  бандюги.  А  так
выпить  угостят.  Старичок  же  не  пил.  Он  был  старого  закала,  очень
порядочный. И несгибаемый. И жил, главное,  через  стенку,  весь  звуковой
удар на себя принимал: каблуки гремят, бляди визжат,  диваны  трещат  -  и
музыка орет. Спокойно ночи.
     Постучать в стенку тоже нельзя - в лоб получишь. Так он избрал  такой
способ сопротивления. Он садился в коридоре на  табуретку,  под  лампочку,
между кухней и туалетом. И  когда  кто-нибудь  туда  шел,  старичок  делал
замечание:
     - Прошу вас перестать  шуметь,  пожалуйста.  Иначе  я  буду  вынужден
принять меры. Я вас предупреждаю.
     Он с изумительной настойчивостью это повторял, и  к  нему  постепенно
привыкли, как  к  говорящему  попугаю.  Пьяные  не  обращали  внимания,  а
потрезвей иногда откликались: "Добрый вечер, дедуля; конечно".
     Уснуть это старичку, разумеется, не  помогало,  но  помогало  уважать
себя. Потому что не смирился, не дал себя  запугать,  но  в  культурной  и
безопасной форме продолжал противостоять безобразию  и  бороться  за  свои
права. Мирный Китай делал  агрессивной  Америке  четыреста  сорок  седьмое
серьезное предупреждение, и сосуществование различных систем  продолжалось
своим чередом.
     Вот он дежурит на своем тычке, а один гость в ответ:
     - Да пошел ты на ..., старый хрен. Не свисти тут.
     Старичок побелел и повторяет:
     - А я вам говорю - чтоб прекратили шум!
     А гость пьяной губой шлепает:
     - Ссал я на тебя. - И, глумливо не  закрывая  дверь,  журчит  мерзкой
струей в унитаз.
     Старичок прямо затрясся, зазаикался:
     - Хам. Подонок. Мерзавец. Стрелять таких.
     - Чего-чего-о? - И пьяный его пятерней в лицо, пристукнул  головой  о
стенку.
     Старичок заплакал от бессильного унижения.
     - Последний раз, - плачет, - предупреждаю! - И кулачок сжал.
     "Он глист  плешивый",  -  слюнявит  гость  и,  скрывшись  в  комнате,
прибавляет музыку. И хохот оттуда: "Наш герой на посту!.."
     Ружье  отнюдь  не  висело  в  первом  акте  на  стене.  Оно  валялось
разобранное на  антресолях  лет  тридцать.  Старичок  долго  извлекал  меж
пыльного барахла чехол,  балансируя  на  стремянке.  На  кухне  из  одного
соседского столика вытащил наждачную шкурку, из другого - масло для смазки
швейной машинки. И стал чистить ружье, не торопясь. Может, у них пока  все
и стихнет... Но там не стихало. Так что  он  смазывал  ружье  и  заводился
пуще, сатанел сверх предела.
     Собрал, пощелкал. Вложил два патрона. Долго  хранились,  но  в  сухом
месте. А может, и не сработает... И отправился на свою табуреточку.  Ружье
к стенке поставил, заслонил створкой кухонной двери.
     И когда эта падла снова поволоклась  в  туалет,  старичок  одеревенел
весь, напрягся и фальцетом пискнул:
     - Я вас в последний раз предупреждаю!
     Да вали ты во все места, рыгнул гость.
     Старичок драматически наставляет свою двустволку:
     - Не смейте меня оскорблять! В самый последний раз!! Предупреждаю:  я
буду стрелять!!
     "Да я т-тебя, старый козел вонючий..."
     - Я тебя предупреждал! Я тебя предупреждал!
     Ну, и нажал. Грохот, дым! Я тебя предупреждал!
     Ну, и нажал. Грохот, дым! Того через весь коридор отшвырнуло - в упор
ему засадил два заряда в брюхо. Вполне годные патроны оказались.
     Когда приехали, он уже, конечно, остывать начал. Какая скорая  помощь
- все уже сделано: вместо живота дыра. Кругом  толпа  охренелая,  старичок
сжался на табуретке, вцепившись в ружье. И на вопрос:
     - За что ты его макнул-то, папаша? - раскачивается и повторяет:
     - Я его предупреждал; я его предупреждал; я его предупреждал.




ГОЛОВА

Если медик циничен в силу профессии, то первокурсник - еще и  в  силу
возраста. Шик  первокурсника  не  просто  позавтракать  в  анатомичке,  но
желательно  облокотившись  на  выпотрошенный  труп.  Так   устанавливаются
нормальные рабочие отношения с бренной людской плотью. А уж  санитарить  в
морге - законная студенческая халтура. Своя бравада в каждом деле.
     Правила высшего уже тона,  аристократического,  рекомендуют  студенту
иметь дома череп. Не муляж, а настоящий;  атрибут  священного  и  древнего
ремесла медицины. Как наглядное пособие  он  полезен,  чтобы  учить  кости
черепа, коих числом - непосвященные и не подозревают - сто двадцать  семь.
Одновременно он является  изысканным  украшением  интерьера  и  хорош  как
подсвечник,  пепельница,  пресс-папье  и  чаша  для  вина  на  пьянках   с
обольщением девочек. Вещь в хозяйстве ценная.
     Он и денег стоит ощутимых. Студент и деньги - вещи совместимые  редко
и ненадолго. И наш студент решил  обзавестись  сим  необходимым  предметом
просто и бесплатно.
     Наш студент подрабатывал в анатомическом театре. Анатомический  театр
отличается от просто театра тем, что умершие от скуки во втором развлекают
посетителей в первом. В чане с формалином, где плавали  годами  препараты,
наш студент облюбовал подходящую бесхозную голову и в  удобный  момент  ее
выудил.
     Он аккуратно упаковал голову в полиэтиленовый пакет, обернул газетами
и уложил в мешочек. И втихаря вынес.
     Через город в час пик путешествие с  головой  доставило  своеобразные
ощущения. В  трамвае  просили:  да  поднимите  вы  свою  сетку,  на  улице
интересовались: молодой человек, не скажете, где вы купили капусту; и тому
подобное.
     Он снимал комнату в  коммуналке,  в  общаге  места  не  досталось.  И
дождавшись вечером попозже, когда соседи перестали  в  кухне  шастать,  он
приступил к процессу. Налил в кастрюлю  воды,  сыпанул  щедро  соли,  чтоб
ткани лучше отслаивались, погрузил полуфабрикат и поставил  на  плиту,  на
свою горелку. Довел до кипения, сдвинул крышку (можно списывать  рецепт  в
книгу о вкусной и здоровой пище), полюбовался, и удалился к себе.
     Лег на диван и стал читать анатомию, готовиться к зачету.  С  большим
удовольствием повторяет по атласу кости черепа.
     Тем временем выползает по ночным  делам  соседка  со  слабым  мочевым
пузырем. Соседка - она любопытна по своей коммунальной сущности.  Особенно
неугомонна она до студента. А кого он к себе водит? А с  кем  он  спит?  А
сколько у него денег? А что он покупает? А чего это  он  вдруг  варит,  на
ночь глядя, да в такой большой кастрюле? он  отродясь,  голодранец,  кроме
чайника ничего не кипятил, по столовкам шамает.
     Оглядывается она, приподнимает крышку и сует нос в кастрюлю.  И  тихо
валится меж плитой и столом. Обморок. Нюхнула супчику. Неожиданное меню.
     Там и сосед вылезает, попить хочет, перебрал днем. Видит  он  лежащую
соседку, видит кипящую кастрюлю, парок странноватый разносится. Что такое?
Окликает соседку, смотрит в кастрюлю... А на него оттуда смотрит человечья
голова.
     Дергается он с диким воплем, смахивает кастрюлю, шпарится кипятком да
по ленинским местам, орет непереносимо,  а  кастрюля  гремит  по  полу,  и
голова недоваренная катится.
     На этот истошный крик хлопают все двери - выскакивают соседи.  И  что
они видят:
     Сосед  выпученный  скачет,  как  недорезанный  петух,  и  вопит,  как
Страшный Суд. Соседка лежит промеж плитой и столом кверху задом, так,  что
на обозрении только ноги и немалый зад, а верха  тела  за  ним  не  видно,
заслонено. А на полу в луже валяется обезображенная, страшная голова.
     И все в ужасе понимают так, что это соседкина голова.
     И  тут  в  пространстве  гудит   удар   погребального   колокола,   и
потусторонний голос возвещает:
     - Это моя голова!..
     Тут уже у другой  соседки  случилось  непроизвольное  мочеиспускание.
Прочие посинели и воздух хватают.
     А это студент, сладко усыпленный анатомией, вздрыгнулся от  кухонного
шума, в панике чуя сердцем  неладное  тоже  вылетел,  в  темноте  коридора
тяпнулся впопыхах башкой с маху об медный таз для варки  варенья,  который
висел на стене до будущего лета, и в резонанс проорал упомянутую фразу  не
своим от боли голосом, искры гасил, которые из глаз посыпались.
     Хватает  студент  голову,  дуя  на  пальцы  кидает  ее  в   кастрюлю,
возвращает на плиту, материт  всердцах  честную  глупую  компанию.  Соседу
спускает  штаны  и  заливает  ожоги  растительным  маслом  и   одеколоном,
остатками одеколона соседке трет виски и шлепает по щекам,  она  открывает
глаза и отпрыгивает от него, людоеда, в страхе за людей прячется.
     Студент молит и объясняет. Соседи жаждут  кары.  Звонят  в  скорую  -
через одного плохо с сердцем. Ошпаренному особенно плохо на полметра  ниже
сердца. Обморочная заикается. Заикается, но в милицию звонит: а  ну  пусть
разберутся, чья головушка-то!
     ...Обычно реакции медицины и милиции совпадают,  но  здесь  разошлись
решительно.  Эскулапы  валялись   от   восторга   и   взахлеб   вспоминали
студенческие развлечения; милиция же рассвирепела и приступила к допросу с
пристрастием и даже  применением  физического  воздействия:  дал  старшина
анатому в ухо, чтоб вел себя потише и выглядел повиноватее.
     С гигантским трудом удержался он в институте, оправдываясь  безмерной
любовью к медицине и  почтением  ко  всем  ее  древним  традициям.  Голова
вернулась в  анатомичку,  студента  же  с  работы  в  анатомичке  выгнали,
разумеется, с треском; и со стипендии сняли на весь следующий семестр.
     К слову уж сказать, зачет по анатомии он с  первого  захода  завалил.
Балда.




АРТИСТ

Был в Ленинграде вполне известный  актер  Зиновий  Каморный;  как  бы
почти звезда полупервого ряда на вторых ролях. Такой  стройный,  красивый,
дерзко-обаятельный  -  часто  снимался  в  ролях  всяких   белогвардейских
поручиков или преступников с привлекательной порочностью.
     Девицы там висели гроздьями и дрыгали ногами. Это  дело  он  понимал.
Такой советский плэйбой, душка-киноартист.
     И хороший, кстати, актер!  Мог  бы  карьеру  возвести.  Но  керосинил
по-черному, штопором в брызги: от запоев лечился.
     Жена с ним не выдержала, ушла. Он ее метелил дико. Как нажрется,  так
и коммуниздит. Или по знакомым скрывалась, или  в  травме  лечилась;  куда
же... Его адресок на скорой и в милиции уже знали.
     И вот он набанкетился в угар и дым с  ошалелой  поклонницей,  с  утра
сгонял ее за литром на опохмел и стал метелить. Но она сопротивлялась, так
он решил ее резать.
     Соседи на  дикие  вопли  застучали  в  дверь,  задергали,  загрозили:
привычный случай;  опять...  А  девица  вьет  адские  рулады  -  спасайте!
насмерть убивают!
     Пока прождешь вызванной милиции, э. А внизу шлепал себе  с  дежурства
милиционерик. Ему замахали, призвали. Прибегает наверх.
     Из-за двери - радиопьеса ужасов  на  полную  громкость!  Он  грохочет
кулаком, сапогом: милиция! А ни фига. Помогите!!!
     Вышибли с соседям  дверь.  Дух  ханыжный,  в  пустых  стенах  бутылки
катаются.  И  посреди  композиции  артист  Каморный,  опухший   вампир   с
парикмахерской  бритвой:  Иван  Грозный  убивает  свою  дочь.  А-а.  Рычит
безумно, бабу в обхват - и лезвие к горлу!  Еще  шаг!  и  катайте  голову.
Кровь показывается на шее.
     Ай, ой. Ситуация требует мгновенных действий. И милиционер действует:
дергает пистолет и первым же выстрелом в упор очень удачно засаживает бабе
в  бедро.  Их  на  службе  мало  тренируют  на  снайперскую  стрельбу  при
скоротечных контактах. Опыта нет: у него все трясется от зубов до колен.
     Девица оседает, милиционер укрепляет шпалер двумя  руками  -  шар-рах
артисту Каморному да посередь лба. Тот, естественно, бритву выпустил и сам
лег. Порядок восстановлен.
     Соседи протолкнули воздух, ахнули, охнули. Все тихо.
     Блюститель порядка осознал остекленело, соотнес картину с инструкцией
и выпалил третий в потолок. В качестве предшествующего  предупредительного
выстрела.
     Едет милиция, едет скорая:  Бородино!  Девица  лежит  на  стеклотаре,
стоны испускает. В бедре у нее дыра,  на  шее  порез,  под  глазом  синяк.
Артист Каморный лежит смирно. Бритва в крови, из пистолета дымок, у народа
глаза по чайнику.
     Девице - повязка и шина, перебита бедренная кость, артисту  Каморному
- вызывается транспорт везти в морг, участники и свидетели - -  приступаем
к даче показаний. Фельдшер милиционеру: благодарим за  отличную  стрельбу.
Профессиональный юмор.
     Соседи за милиционера горой. Радуются, что отмучились; задоставал  их
Каморный своим талантом.
     На похоронах народу была куча.  От  театра,  от  кино,  венки,  речи:
скорбь. Девки милицию проклинали.
     Того  парня  еле  потом  оправдали.  Упорно  дознавались  о   порядке
выстрелов и меткости попаданий. Еле соседи отовраться помогли.




БЫТОВАЯ ТРАВМА

Вот лето, воскресенье, позднее утро. Мама с папой  сына  отправили  в
пионерский лагерь - расслабляются вдвоем  душой  и  телом.  Она  на  кухне
завтрак готовит, огурчики режет, он  в  комнате  пол  натирает  -  обычная
однокомнатная квартира. Одинцовский проспект, верхний этаж,  окна  настежь
распахнуты. Внизу озеро блестит, народ загорает. А жара стра-ашная стояла.
И они как встали, так голые и ходят.  Еще  вполне  нестарые,  наслаждаются
свободой.
     Трет он паркет, потеет, мышцами поигрывает, а пиво  в  холодильничке,
вода в ванной, жена голая на кухне, - музыка играет.
     А под окном тихо сидел их сиамский кот. Балдел от духоты,  сквознячок
ловил.
     Ну, а  поскольку  муж  голый,  все  его  хозяйство  в  такт  движению
соответственно раскачивается. И кот сонным прищуром  это  движение  лениво
следит...
     Сиамские кошки вообще игривые.  У  них  повышенно  выражен  охотничий
инстинкт.
     Муж, маша щеткой по ноге и своим прочим, придвигается  ближе,  ближе,
кот посмотрел, посмотрел, неприметно собрался - и прыг на игрушку!  Когтем
цоп! - поймал.
     Муж от неожиданности и боли дернулся, поскользнулся голой  пяткой  на
натертом паркете, на каплях пота, щетка с другой ногой вперед вылетела - -
и он с маху затылком да об пол: бу-бух!
     Жена слышит из кухни - стук.
     - Саша, что там у тебя?
     Никакого ответа.
     - Сашенька, - зовет, - что там у тебя упало?
     Что упало. Ага; Железный Феликс споткнулся. Полная тишина.  А  когда,
надо заметить, человек так  навзничь  башкой  падает  -  звук  деревянный,
глухой, как чурка.
     Пошла она посмотреть. Лежит он, в лице  ни  кровинки,  глаза  на  лоб
закатились. "Господи! что случилось!.."
     Кратковременный рауш. Вырубился. Затылком-то тяпнуться.
     Кот  на  шкаф  взлетел,  смотрит  сверху  круглыми  глазами  -   тоже
испугался.
     Ах, ох, да что делать; вызывает скорую, брызжет водой, сует нашатырь.
А кот следит, как у нее груди болтаются...
     К приезду он кое-как оклемался: зеленый, в холодном поту,  тошнота  и
головокружение; классическая картина  сотрясения  мозга.  Ну  что  -  надо
госпитализировать.
     Заполняет врач карточку,  как  да  что,  а  жена  излагает  детали  в
трагической тональности: ведь не чужой предмет пострадал.
     В новые лифты носилки, известно, не лезут, и  тащат  они  его  сверху
вручную. И как глянут они на страдальческую рожу пострадавшего, представят
ситуацию, вообразят себе в лицах эту  паркетную  корриду  с  размахиванием
гениталиями и охотником-котом, так их хохот и  разбирает.  Медбрат  икает.
Врач вздрагивает. И нападает на них дикий гогот, истеричное грохотанье,  и
отступается врач мимо ступеньки, и они  вываливают  к  черту  больного  на
лестницу. И он ломает руку.
     Тут медики просто  подыхают  от  хохота.  Они  хватаются  за  перила,
перегибаются пополам, прижимают животы и стонут без сил. Потом,  взрываясь
приступами идиотского непроизвольного смеха, накладывают ему шину и  тащат
лечить дальше.
     По дороге рассказали шоферу и  чуть  не  въехали  в  столб.  А  уж  в
приемном был просто праздник души, просили повторить на бис.
     Сотрясение небольшое оказалось, но уж в гипсе он походил.




ПАДЕНИЕ С ВЫСОТЫ

Девочке было семнадцать лет, и у нее первая любовь. А  кругом  весна,
все  трепещет,  цветет  и  распускается.  Белые  ночи:  крылья  мостов   и
романтические мечты и клятвы.
     А он, как водится, подлец. Он ее обманывает, он ее бросает.
     Столкновение  неземного  чувства  с  низменной   реальностью   вообще
болезненно.  Цветок  сорван,  крылья  поломаны,  идеал  поруган.  Где   же
обещанное счастье: жить незачем.
     И следуя стезей своей великой  трагической  любви,  это  бедное  юное
создание решает покончить счеты с проклятой жизнью. Обычная, к прискорбию,
история.
     Но технические детали всегда связаны  с  неудобствами  в  проработке.
Стреляться нечем, ядов нет, резать вены неприятно и спасти могут, вешаться
неэстетично - мерзкое это зрелище.
     И вот, когда дома никого нет, она одевается как при первом  свидании,
выпивает бокал вина,  оставляет  предсмертную  записку,  и  -  распахивает
окно...
     И, прижимая к груди его фотографию, бросается вниз.
     Шестой этаж!
     Там внизу бабушка в булочную за хлебцем шла. Так она даже  охнуть  не
успела. Перелом шейных позвонков. Голова буквально  меж  ребер  всунулась,
как у черепахи. Сходила за хлебцем.
     Под ноги смотрела, вот и дошаркалась. Как эта сторона улицы  перестал
быть наиболее опасна при артобстреле, так она сверху напасти и  не  ждала.
Ветеран блокады.
     А девица с бабушки свалилась на  газон.  Все  повреждений  -  перелом
ключицы. Даже сотрясения не получила - организм молодой,  упругий.  Своими
ногами в скорую села.
     Вот такой закон природы: влюбляются одни,  а  отдуваются  другие.  Но
надо ж смотреть, куда ты падаешь! Тут бутылку в  форточку  выкинут,  и  то
вечно кому-нибудь по кумполу угодят, а то - шестьдесят  кило  в  свободном
полете; оружие возмездия. Романтики...




ШОК

Пятый  дивизион  Ленинградской  милиции  был  не  самый  боевой.   Он
специализировался по охране кладбищ и памятников. Покойники же, равно  как
и памятники им, народ в принципе спокойный и к бесчинствам не склонный. По
пустякам не беспокоят, и взяток не дают. Поэтому милиционеры скучали.
     Подхалтуривали слегка, конечно.  Цветы  с  могил  продавали,  реже  -
могильные плиты в новое владение. И тихой их  службе  коллеги  завидовали:
вечная тишина, свежий воздух, от выпивки никто не отвлекает.
     Особенно завидовали дежурящим  на  Пискаревском  кладбище.  Там  один
сержант  очень  хороший  промысел  сообразил.  Вечером,   после   закрытия
мемориала, идет он к  скорбящей  Матери-Родине,  снимает  сапоги,  снимает
штаны, берет сачок и лезет в фонтан перед ней. И тщательно тралит. А в тот
фонтан интуристы весь день кидают на прощание монеты.  Глупый  обычай,  но
прибыльный. Ефрейтор на атасе  стоит,  рядовой  горсти  мелочи  в  мешочки
пересыпает. Потом брат рядового, летчик на линии  Ленинград  -  Хельсинки,
летит с портфелем рассортированной валюты (экипажи-то не  досматривают)  и
закупает на все колготки. Жена  ефрейтора,  продавщица,  продает  их  мимо
кассы. Прибыль поровну. Такой сквозной  бригадный  подряд.  Быть  сержанту
генералом!
     Процедура отработана. После ловли рядовой  бежит  за  водкой,  они  в
дежурке принимают, согреваются и скрупулезно считают  в  кучки:  финмарки,
бундесмарки, пятисотлировики и полудоллары. Выпьют,  закурят,  и  считают.
Очень были службой довольны.
     Только сортира в дежурке не предусмотрено. А в общественный  -  ночью
под дождиком - далеко и неохота.  А  тут  сержанту  в  полночь  приспичило
по-большому.
     Вышел он: темь глухая, дождь шуршит; зашагнул  в  какую-то  могильную
чащу,  присел,  полы  шинели  на  голову  -  Господи,  помоги  мне  удачно
отбомбиться. Употребил по назначению газетку "На страже Родины" - а встать
не может.
     Он дергается, а его сзади с нечеловеческой силой тянут  вниз.  И  тут
где-то далеко за кладбищем часы бьют двенадцать ударов...
     Заверещал несчастный от ужаса, заупирался - но нет ему  ходу.  Гнетет
его к сырой земле потусторонняя воля.  Осквернил  святое  место,  оскорбил
прах - и костлявой рукой влечет его к  себе  покойник.  Ни  вырваться,  ни
вздохнуть, и оглянуться нельзя - жутче смерти.
     Через полчаса вылезли подчиненные:  куда  запропастился?  Ни  зги  во
мраке, и только собака скулит в кустах гибельным воем. Цыц ты! Скулит.
     Подходят: это сержант сидит и скулит,  глаза  зажмурены,  уши  руками
зажал - а полой  шинели  прочно  наделся  на  сломанное  острие  могильной
оградки за спиной.
     Окликнули - скулит. Отцепили, подняли - скулит.
     Привели в тепло, застегнули штаны - скулит.  Влили  в  него  водки  -
крякнул, и дальше скулит!
     Сначала они, сообразив, что к чему, ржали до колик, потом испугались,
потом надоело: хорош, мать твою, все! А он скулит.
     Утром на смене доложили и вызвали  скорую:  сдали  его  психушниками.
Пусть теперь им поскулит, полечится.
     Как пелось тогда - "Наша служба и  опасна,  и  трудна,  и  на  первый
взгляд как будто не видна".
     А не фарцуй на милостыню с  кладбища,  не  гадь  на  могилы.  Или  по
крайней мере не пей на службе. Пей, но в меру.
     Все-таки у него, видно, совесть нечиста была.




ОТРАВЛЕНИЕ

День выдался на редкость: то сосулька с крыши, то рука в  станке,  то
подснежник, то ножевое, - у эвакуатора  на  Центре  халат  мокрый.  И  тут
диспетчерша над карточкой затрудняется: звонят из  Мельничных  Ручьев,  из
яслей - что-то детям плохо...
     Что плохо?
     Похоже на отравление...
     Что похоже?
     Тошнота, бледность, боли в животе. И вообще плохо. Скорей.
     Едем, едем! А что - вообще?
     Да дышат плохо. Синеют...
     И у скольки это?
     Да почти все...
     Сколько!!!
     Всего - тридцать семь...
     Массовое тяжелое отравление в яслях! Гоним все  свободные  машины.  И
штурмовиков, и педиатрию, и  реанимацию  -  всем,  похоже,  хватит.  А  на
тяжелые случаи у детей мы едем быстро,  чай  не  допиваем  и  в  карты  не
доигрываем  -  рысью  и  под  сиреной:   это   тебе   не   старушка-хроник
представляется и не алкаш в дорожное вмазался.
     Там все признаки интоксикация. Одни кричат,  другие  хрипят,  рези  в
животе, цианоз.  Тихий  ужас!  ясельники...  Рвотное,  промывание,  сердце
поддерживать, кислород искусственно. Трясем  воспитательниц:  как,  когда,
что пили? -  Накормили  манной  кашей,  уложили  спать,  тут  и  началось.
Санэпидстанцию сюда! - воду на анализ, молоко на анализ: что  за  эпидемия
кошмарная, что за бацилла, что за яд такой?
     Детей пачками везем в больницы, кто-то уже помер, лаборатория  корпит
в поту: в рвоте и поносе - ДДТ и мышьяк!
     Милиция подваливает, роется и гремит: шуточки делов, террористический
акт, диверсия, убийство детей!
     А каши  той  самой,  заметьте:  нет:  котел  вымыт,  тарелки  вымыты,
помойные ведра тоже вымыты: ну просто образцовый пищеблок. Милиция  роется
в помойке, откапывает остатки каши, везет на экспертизу: есть мышьяк и ДДТ
в каше!
     Родители  уже  рыдают  по  больницам,  местное  население   гудит   и
собирается сжечь эти ясли, заперев предварительно персонал.
     Звонок  на  скорую:  повешение.  Жив?  Какое  там,  остыла.  Кто?   А
заведующая этими яслями повесилась.
     Следственная  бригада  давит  их  всех  так,  что  серьги   из   ушей
выскакивают: давай все подробности! все мелочи! под какую статью идете - -
знаете?!
     И находится деталь... Выяснилось, что  они  сварили  крысу.  Как  эта
крыса свалилась в бак, а может, сдохла там незаметно, что никто не увидел,
- черт ее знает. Дом деревянный, одноэтажный, не упастись.
     На раздаче повариха зачерпывает со дна - батюшки!  из  черпака  хвост
висит. Кричит заведующую. А младшая группа уже кушает...
     Пришла  заведующая.  Обматерила  повариху.  Подержалась   за   виски.
Подумала. Велела выкинуть крысу  в  помойное  ведро  и  быстро  убрать  на
помойку...
     Что делать? Снова варить кашу уже некогда, и молока не  осталось;  да
половина уже и поела... А!.. при кипячении  микробы  погибают,  в  блокаду
вообще всех крыс поели, и не  болели...  "Если  не  хочешь  увольнения  по
статье, - говорит поварихе, - то чтоб ни звука! смотри у меня!" А поварихе
зачем скандал? заведующей виднее, она и отвечает.
     И покормили кашкой.
     А крыса-то - она ведь гений приспособляемости. Она  жрет  все,  и  за
долгую свою крысиную жизнь в городе столько ДДТ  и  прочей  дряни  в  себе
нааккумулировала, не то что дети - тут бы и кошки подохли. Кошки,  кстати,
и дохнут иногда сдуру, отведав городских крыс либо голубей.  Потому  умная
кошка крысу задавит, а есть не станет. Да. А эти отравы в кашке отнюдь  не
разлагаются. Напротив, выварилась химия из крысиного организма и  напитала
всю кастрюлю до той самой концентрации...
     Ну что. Заведующую на кладбище,  поварихе  восемь  лет.  А  из  детей
шестерых так и не откачали.




СНАЙПЕР

Это  неправда,  если  говорят,  что  у   вахтеров-охранников   оружие
допотопное и стрелять они из него не умеют и боятся.  Вот  у  Ворот  порта
работал себе всю жизнь один охранник, по хворости  здоровья  приспособился
сутки через трое греться у  батареи,  проверял  пропуска  и  пил  чай  под
репродуктором. Безвредное, в сущности, создание, хотя и склочное.
     И  вот  проходит  днем  один  из  начальства.  Охранник  его   что-то
спрашивает. Тот идет молча. Охранник его хватает за рукав. Тот  вырывается
и посылает его. Охранник цепляется и орет. Начальник рявкает и сулит кары,
уходя. Охранник гонится, но он хроменький, и тот удаляется.
     Охранник вопит:
     -  Стой!!!  -  Хватается  за  старинную  потертую  кобуру  на  ремне,
вытягивает облезлый военной эпохи ТТ (прекрасная,  кстати,  была  машина),
дергает затвор: - Стой!!!
     Начальник оглядывается, резко ускоряет шаг - и  получает  пулю  точно
промеж лопаток.
     Время обеденное, народ по территории туда-сюда ходит. То есть уже  не
ходит, а остановился на выстрел и смотрит. И ближайший мореман охраннику:
     - Ты чего?..
     Баба заполошная:
     - Уби-или!
     Мореман - на охранника. У охранника глаза белые, слюна кипит -  шарах
мореману под узел галстука!
     - А-а!! Суки, гады, падлы! Все сволочи!!
     Народ врассыпную за углы и в подъезды.  Охранник  садит  навскидку  -
гильзы отщелкивают: один споткнулся, второй сковырнулся  -  и  все  чисто.
Вымерло поле боя.
     На выстрелы бежит милиционер из здания:
     - Стой! Бросай оружие! - А тот хрипит: "Всех перестреляю!"
     Шарах милиционер над пряжкой ремня! - лежит милиционер.
     Народ в окна глазеет - шарах через стекло!  присели  у  подоконников.
Телефоны накручивают: стрельба, налет, диверсанты, трупы! Мчатся газики  с
милицией, гремят в мегафоны - охранник  озирается,  выбегает  на  тротуар,
хватает какую-то проходившую девку и, прикрываясь ею, как  в  гангстерском
кино, начинает отстреливаться. Выглядит все как чистый Голливуд!  Милиция,
укрываясь за машинами, внушает: "Вы  окружены!  Сопротивление  бесполезно!
Сдавайтесь!" А он палит по  всем  силуэтам  в  пределах  видимости.  У  ТТ
прицельная дальность сравнительно неплохая.
     Вот  вам  простой  советский  охранник.  У  него  было   четырнадцать
патронов. Две обоймы. Он тринадцать раз выстрелил и тринадцать раз  попал.
Трое убитых на месте и десять раненых, из них еще двое умерли в  больнице.
И последнюю пулю пустил себе в висок.
     По скорой семь машин кинули, летели потом под сиреной, как санитарная
автоколонна, население балдело: не то учения, не то стихийное бедствие.
     Так  что  потом  оказалось.  Ему  квартиру  должны  были  дать.   Лет
пятнадцать ждал, как водится. Очередь подошла  -  и  опять  дали  другому.
Потом - еще одному блатному. Квартирный вопрос вообще сильно нервирует, он
озверел. Дома пилят, жена больная, дети взрослые, строят планы и мечтают о
новой просторной жизни. Он закатил на месткоме скандал, ему пригрозили  за
давнюю попойку вообще снять с очереди, может увольняться и жаловаться -  а
тот из начальства как раз был председателем жилкомиссии. Они  в  проходной
слово за слово и схлестнулись: "Не дашь квартиру? - Да пошел ты!.. - Ну  я
тебе покажу!" И показал.
     А ту девицу, его заложницу, привезли в милицию  и  два  часа  снимали
показания: где шла, что видела, что слышала,  как  была  схвачена,  да  не
знала ли его раньше, и прочее. Дали подписать и отпустили с Богом.
     Отошла она сто метров и села на асфальт, потеряла сознание.  Приехали
- все по нулям, поздно. Заинтубировали, стукнули, качали - какое  там,  не
откачали. Инфаркт,  умерла  на  месте.  Двадцать  два  года.  Не  потянула
сердечно-сосудистая система такого стресса.




СУИЦИД

У влюбленных условия всегда были трудные -  не  было  жилплощади,  не
было  денег,  не  было  красивых  вещей   и   романтических   путешествий;
презервативы,  правда,  были,  но  не  было  книг   по   культуре   секса,
разъясняющих, как их правильно использовать. Но все как-то устраивалось.
     Некоторые однако всех трудностей и препятствий вынести  не  могли,  и
иногда кончали с собой. У самоубийц условия тоже были трудные  -  не  было
револьверов и патронов, не было ядов, часто веревок не было, не  говоря  о
спокойной обстановке. Но тоже все как-то устраивались.
     И вот двое несчастных влюбленных никак  не  могли  устроиться.  Такие
невзрачненькие, славные, с большой возвышенной  любовью.  С  ней  родители
воспитательную работу проводили: что  сопляк,  голодранец,  неумеха,  сиди
дома под замком, чтоб в подол не нагуляла.  Его  норовили  просто  пороть:
нашел хворую замарашку, жизнь  себе  калечить,  пусть  дурь-то  повылетит.
Деться некуда, не на  что,  никаких  просветов  и  перспектив:  нормальный
трагизм юных душ. Ленинград, как известно, не Таити, бананом  под  пальмой
не проживешь.
     Целуются они в подъездах, читают  книги  о  любви  и  ходят  в  кино,
держась за руки. И тут им в эти неокрепшие руки попадает  биография,  чтоб
ей сгореть, дочери Маркса Женни, как они с мужем-марксистом Полем Лафаргом
вместе покончили с собой.
     Вот упав на взрыхленную ниву марксистского воспитания,  это  зерно  и
дало, видимо, свой зловредный росток. Ничего  себе  перышко  свалилось  на
хилую спинку верблюда. Они ведь с детского сада усвоили, что марксизм есть
не догма, а руководство к действию. Это тебе не Ромео и Джульетта. Монахов
советская власть повывела, аптекарей тоже крепко прижала, и ждать милостей
от природы им не приходится: куда за сочувствием обратишься?..
     А у нее была знакомая санитарка. И она обратилась к ней, но тайну  не
раскрыла. Просто  попросила  достать  сильных  снотворных  таблеток  -  от
бессонницы... И подробно выспросила: а сколько надо, чтоб покрепче  спать?
а сколько предельно можно? а если больше? а сколько уже ни в  коем  случае
нельзя, что, и вообще не проснуться можно, умереть?
     Санитарка отнекивается, берет с нее страшное обещание, что не выдаст,
и приносит в конце концов таблетки. Пакетик запечатан  розовой  бандеролью
со  штампом,  и  над  латинской  прописью  черная  этикетка   с   черепом:
"Осторожно! Яд!".  Сильнодействующее  средство,  значит:  нормальная  доза
полтаблетки, от двух даже буйный шизофреник заснет, а больше  четырех  уже
очень опасно.
     И тогда он договорился со знакомым из общаги, чтоб побыть день в  его
комнате, когда все на работу уйдут. Утром уломали  вахтершу,  подарили  ей
коробку конфет, и когда еще трое  из  комнаты  ушли  на  работу,  знакомый
оставил их с ключом, велев удалиться до четырех.
     Остались они вдвоем. Зажгли свечу, выпили бутылку шампанского,  съели
торт и килограмм апельсинов: венчальная трапеза. Долго писали предсмертное
письмо, где всем прощали. И легли в постель.
     А потом  вскрыли  пакетик,  разделили  таблетки  по  десять  каждому,
приняли и легли обратно. Обнялись и закрыли глаза. И стали  ждать  вечного
забвения.
     Снотворное действовало медленно. Перевозбудились. Но постепенно стали
тихо и сладко засыпать.
     От сна отвлекало только  металлическое  ощущение  в  желудке.  Возник
холодок по телу, выступил пот. Кольнуло в животе,  там  появились  спазмы;
забурчало. Крутить стало в животе, нет уже мочи терпеть.
     Он, стиснув зубы, признается: "Мне выйти надо на минуту".  Она:  "Мне
тоже". Они одеваются, сдерживая поспешность,  и  шагают  к  двери.  И  тут
выясняется кошмарная вещь. Потому что дверь они,  разумеется,  закрыли.  А
ключ, приняв яд, выкинули  в  форточку.  Чтобы  уже  в  последний  миг  не
передумать, не выйти за помощью малодушно. А этаж - четвертый.
     Они шепотом кряхтят, не глядя друг на друга. Сна ни  в  одном  глазу.
Кишки поют, скрипят и рычат на последнем пределе. Он пытается  дубасить  в
дверь, но везде тихо и пусто: обезопасились от помощи и помех!
     Если им и раньше жизнь была не мила, то сейчас  они  и  умирать  тоже
больше не хотели, потому что хотели  они  только  одного  -  в  сортир.  И
любовь, и смерть, конечно, прекрасны, но все это  ерунда  по  сравнению  с
туалетом в необходимый момент.
     Шипя и поухивая  пытается  он  подковырнуть  как-то  замок,  выломать
дверь, но силенок  уже  нет,  а  в  брюхе  наяривает  адский  оркестр  под
давлением десять атмосфер.  Убийца-санитарка  проявила  предусмотрительную
гуманность - снабдила их хорошим слабительным.
     Глупости это, что смерть страшна. Фармацевтика  в  союзе  с  природой
способны устроить такое, перед чем смерть покажется пикником на взморье.
     Придя с работы и не достучавшись,  хозяева  открыли  запасным  ключом
комендантши. И выпали обратно в коридор. Вы не  пытались  войти  в  туалет
колхозного автовокзала после ярмарки?
     Две голубые тени беззвучно лепетали об отравлении. Скорая  с  разгону
закатила им промывание и увезла вместе с пакетиком из-под яда, взятым  для
анализа оставшихся крупинок. По результатам анализа врачи, с характерным и
неизменным цинизмом, разумеется, бессердечно гоготали;  чего  нельзя  было
сказать о гостеприимных хозяевах комнаты.
     Так высокая кульминация  и  низменная  развязка  завершили  отношения
злосчастной пары: разбежались. Его  потом  дважды  ловил  знакомец  и  бил
морду; а она, напротив, подружилась с санитаркой.




ПЬЯНАЯ ТРАВМА

Одним из халатных упущений Интуриста было  то,  что  иностранцам  при
въезде в Ленинград не читали технику  безопасности.  Один  лектор  мог  бы
сэкономить труд нескольких бригад скорой. А ведь могли бы  организовать  с
того конца адаптационные курсы и качать дополнительную валюту.
     А это был вообще невезучий америкашка. Его бы сразу выбраковать -  не
готов морально и физически, сиди уж дома;  нет,  тоже  поперся.  Показать,
значит, жене и дочери загадочную страну белых медведей. Какой он храбрый и
богатый.
     Первый раз скорую вызвали с утра. Колитик у него легкий  образовался.
Приступ геморроя с мелким кровотечением. Ну  что:  хватил  вечером  водяры
нашу дозу, закусил непривычным, переварить без  тренировки  не  смог.  Так
отдыхай в номере, лелей свечку в анусе!
     Нет - потащился с  группой  по  городу;  рейнджер.  Ах,  дворцы,  ах,
Невский! - как же, деньги уплачены, надо получить все сполна. На Невском у
него брюхо и схватило.
     Переводчик эвакуировал его  в  ближайший  туалет  -  под  телеателье,
напротив Строгановского дворца. Ждут десять минут, двадцать,  беспокоятся.
Выползает  америкашка  наверх  сильно  хромая,   разъяренный   и   мокрый.
Порывается переводчику въехать по морде.
     Выяснилось, что когда он влетел в освободившуюся кабинку, его  унитаз
смутил. Загажен до непривычности. Он лихорадочно вспомнил армейскую службу
и туристские рассказы и проявил смекалку - взобрался на стульчик ногами  и
сел орлом, подобно русскому рядом. Но он был не орел, и не  русский,  и  в
кульминационный момент скользнул. Он натужился, ножки старческие дрогнули,
и он со скользкого мокрого фаянса слетел. Одна нога,  значит,  сдрыгнулась
на пол, а вторая в унитаз. И он загремел набок.
     Он чуть не вывихнул колено и  соответственно  изгваздался.  Туалетной
бумаги вокруг не оказалось и мыла тоже. Благоухая и  кряхтя,  пострадавший
путешественник обтерся платочком, обмылся ледяной водой, харкнул в зеркало
и клокоча похромал наверх воевать  за  правду.  Он  припылил  на  тачке  в
гостиницу  и  устроил  такой  бенц,   что   группе   молниеносно   сменили
переводчика.
     Новой переводчице внушили задобрить и сгладить.  И  девочка  объявила
группе маленький сюрприз: в Ленинграде открылась первая  пиццерия,  и  вот
они за очень дешево пообедают  настоящей  горячей  пиццей  и  оценят  наше
качество привычной в Америке еды.
     Тут она немного промахнулась.  В  Америке  такое  качество  оценивает
уголовный суд. Пицца, унаследовав итальянское имя, была ублюдком от  брака
русского блина с еврейской мацой: полупрозрачная сухая лепешка, посыпанная
крошкой, измельченной до такой  степени,  чтобы  нельзя  было  определить,
колбаса это или иной какой деликатес. И сверху украшена  кляксой  томатной
пасты.
     Америкашка,  в  довершение  несчастий,  оказался  по   национальности
итальянцем. Такое сочетание кого хочешь подкосит: штатник  и  итальяшка  в
одном лице, с приступом геморроя и свалившийся с горшка.
     Американец не согласился, что это пицца. Официантка заменила черствую
на горячую. От этих  издевательств  американец  завопил  по-итальянски  и,
кавалерийски потрясая пиццей, заскакал  забинтованным  коленом  вперед  на
кухню. Бороться, значит, за качество питания.
     Что за бескультурье, удивляется пекарь, а еще иностранец! Тут вам  не
там! Живо сдерет милиция валютный штраф и - коленом под зад обратно:  дома
в Америке гангстера изображай! не такие едали! Наглый халдей,  все  кругом
прикормлены.
     Американец  взрывается  английским  матом,  доступным  пекарю  и   по
видеопорникам. Пекарь парирует, что он его фак и клиент может кисс  его  в
эсс.  Американец  надевает  ему  пиццу  на  рыло,  бьет  посуду,  получает
слева-справа по уху, к  обеим  сторонам  набегает  подмога  -  итальянский
темперамент плюс  американская  раскованность  внакладку  на  национальную
гордость великороссов дают потрясающие результаты! Любо-дорого  поглядеть,
какой погром! Еле всех растащили.
     Американец баюкает руку, обожженную кипящим  маслом.  Янки  дудль.  В
гостиницу приезжает та же скорая, что три часа назад ему  ногу  вправляла.
Подмигивают старому другу и врачуют ожог.
     Цезарь  после  такой  кампании  отступил  бы.  Но   Цезарь   не   был
американцем.
     Бригада  по  возвращении  на  станцию  устраивает  пресс-конференцию.
Третий вызов! ну не климат ему здесь.
     Так вечером попозже он решил пропустить рюмочку, успокоить нервы.  Он
пропустил рюмочку, и две рюмочки, и  четыре  рюмочки,  и  вышел  чуть-чуть
прогуляться перед сном, вдохнуть прохлады и полюбоваться зрелищем  ночного
Ленинграда.
     Зрелище  было  хоть  куда.  У  него  поинтересовались,  который  час,
попросили закурить, вслед за чем на сносном английском предложили  выгодно
продать доллары. Вместо шестидесяти официальных копеек - по четыре  рубля.
Такая подвалила финансовая удача, и он продал стольник.
     Это компенсировало несчастья прошедшего дня. Микрокалькулятор показал
прибыл от операции в шестьсот шестьдесят шесть  долларов  шестьдесят  семь
центов, а это даже для небедного  американца  славный  заработок  за  день
отдыха. И  он  придумал  отпраздновать  находку  покупкой  самого  лучшего
коньяка в ближайшем открытом гастрономе. И у кассы обнаружил, что с  верху
пачки десятка, и с низу - десятка, а между ними -  аккуратно  настриженная
бумага. Куклу ему задвинули. Один, в темноте, выпивший: лох.
     Это на него произвело  такое  сильное  впечатление,  что  по  пути  в
гостиницу его хватил инсульт. Лег он на тротуар и стал тихо помыкивать.
     Лежит? Мычит? Пахнет? Пьяный! Мало у нас близ винных  вечером  народу
лежит: кто мычит, кто нет. Переступали. Потом луноход приехал.
     Подняли его загружать, а там лоб разбит и рука  забинтована.  Милиция
вызывает скорую - не  хочет  ответственности:  обвинят  в  избиении,  были
прецеденты.
     Прикатывает скорая: битый алкаш. Кидают на носилки, пихают в  машину,
и - в 25-е Октября. Эта больница вечно по пьяной травме дежурит.
     В приемной скатили его на кафельный пол и отбыли.
     Поскучал он  полночи  на  полу  среди  алкашей,  в  порядке  очереди.
Хлопнули на топчан, стали раздевать - и обнаружили паспорт. Он лежал не  в
нагрудном внутреннем кармане, как у людей  принято,  а  как  бы  потайном,
изнутри полы. От воров прятал. Скорая и не нашла.
     Больница имени 25-го Октября для иностранцев не предназначена. Туда и
своим лучше не попадать. Дежурный  врач  звонит  в  диспетчерскую  скорой.
Оттуда - в интуру, оттуда - в гостиницу.  А  там  уже  группа  колготится,
экспедицию на поиски организует и чуть ли не в ООН обращаться собирается.
     И  толпа  интуристов  вламывается  в  приемное.  Ознакомились  они  с
контингентом, глянули на перегоревшие лампочки меж облезлых стен,  нюхнули
запашку и пришли в тихий ужас. Застонали, завопили, одни камерами щелкают,
другие консулу звонят: такие условия!.. Дежурный врач хватается за сердце:
нельзя  иностранцев,  нельзя  снимать,  провокация  западной   пропаганды!
Узнают, затаскают,  выгонят!  И  узнали,  и  выгнали,  поскольку  телефоны
посольства на  прослушке,  стукач  при  группе:  прибыло  ГБ  в  штатском,
оттеснило иностранцев, засветили им  пленки;  одновременно  прибыл  третий
секретарь    американского    посольства,    готовый    защищать     жизнь
соотечественника всей мощью державы; просочилось все на "Голос Америки", и
слава больницы 25-го Октября достигла всемирных масштабов.
     Уволили за недосмотр и переводчика (третьего, последнего). И  стукача
уволили. Скорая, к счастью, отделалась выговорами. А америкашку  перевезли
в больницу Куйбышева и положили в отдельную палату, где он через  два  дня
благополучно и помер.
     Так сообщать приятную новость жене с дочерью врачи выпихнули опять же
переводчика, уже четвертого по счету,  приставленного  лично  к  больному.
Однако когда переводчик утешил, что все хлопоты и расходы по доставке тела
на родину советская сторона, верная законам гостеприимства, берет на себя,
убитая горем семья обнялась и просияла. Таковы их нравы.
     Вот  после  этой  самой  истории  КГБ  и  потрясло  Интурист,  что  в
результате кончилось снятием и посадкой за миллионные хищения  бессменного
директора  Ленинтуры  Ванюшина  и  воцарением   в   его   кресле   верного
номенклатурщика Сорокина. И Интурист в Питере  стал  называться  не  "Дети
Ванюшина", а "Сорочинская ярмарка".




ИСКУСАНА ЖИВОТНЫМ

С тех пор, как большевики разогнали Смольный институт,  в  Ленинграде
всегда наблюдался переизбыток старых дев. Старость  не  радость,  а  девам
вообще живется  трудно.  Интимный  же  аспект  ограничивался  общественным
осуждением внебрачных связей и жэковскими лекциями о разрушительном  вреде
онанизма в противоположность безусловной пользе воздержания. И старые девы
устраивались как могли. Заводили птичек и кошечек. Причем  кошечек,  суки,
норовили заботливо кастрировать у ветеринара, - для порядка  и  чистоты  в
доме и, есть подозрение, из завистливого ханжества.
     Раз приезжаем на вызов к одной такой  старой  деве,  еще  не  дряхлой
старушечке. Кровотечение из половых  органов.  Встречает  нас,  ковыляя  с
прижатым полотенцем.
     В комнатке чистота,  кружевные  салфеточки,  пушистая  кошка  с  алым
бантиком.  Ввели  коагулянты,  наложили  повязку:  надо  везти   зашивать.
Изодрана у нее промежность, и как-то странно.
     Расспрашиваем: что и как случилось, каким образом? Бабушка, нам  надо
знать, мы врачи: вдруг инфекция, серьезное заболевание - мы  должны  иметь
полную  картину,  чтобы  правильно  лечить;  место,  знаете,   деликатное,
осложнения ни к чему.
     Она мнется, жмется, и полную картину рисовать  уклоняется.  Ну,  это,
короче... кошка вот исцарапала...
     Боже! как кошка туда попала?!  ничего  себе  исцарапала,  швы  теперь
накладывать... что за изыск кошачьего бешенства?! Смотрим опасливо на  эту
тварь с бантиком - сидит, вылизывается розовым язычком.
     Да нет, она не бешеная... просто рассердилась...
     Однако! и часто она сердится? вы за свою жизнь не боитесь?
     Нет, она хорошая киска, ласковая... но вот... недоразумение...
     То есть? Бабушка, мы врачи!
     Ну, она сначала-то не драла... ничего...
     А что?
     Ну просто... легонько...
     Что легонько? Бабушка, у нас нет времени!
     Ну... так... лизала...
     Что лизала.
     Ну... это... там...
     А? Зачем, почему?
     Да я как бы и дремала...
     Во сне, значит. А кошка это с чего?
     Ну... сметана, видно... немного попала...
     Куда попала сметана?! Бабушка, как вам в промежность попала  сметана?
Вы что, храните ее там? или сели случайно в миску со сметаной?
     Да в общем случайно... немного там... намазано было...
     Что там - трещины были, зуд, воспаление?
     Вспотели, покуда раскололи. Зуд... Она жила со своей кошечкой.  Кошка
в любви была сторона страдательная, потому что ей не давали жрать. И когда
голодная кошка уже была согласна на все, старушка мазалась сметаной. Таким
образом кошка, не имея иных средств к существованию, отдавалась за  стакан
сметаны. Таким образом старушка, не  имея  иных  возможностей  для  личной
жизни, отдавалась кошке, за тот же стакан сметаны. И даже, по  ее  словам,
познала легендарное явление, именуемое оргазм.
     У нее специально было знакомая продавщица, чтоб  сметану  кефиром  не
разводили.
     И вот в час утех получают они взаимное удовольствие - бабка от кошки,
кошка от кормежки, - и тут не ко времени зазвонил телефон. А  она  (бабка)
ждала важного звонка. Она отпихивает партнершу, чтобы  встать.  Но  кошка,
обуреваемая зверским вожделением, преодолеть страсть не в силах - -  жрать
хочет до дрожи и  полного  забвения  приличий.  Угрожающе  урчит  и  дыбит
шерсть! Та  ее  шлепает,  оттаскивает,  но  кошка  выказывает  решительное
отвращение к такому садизму и мазохизму  и  в  ярости  вцепляется  в  свою
законную пищу. Старушка вопит и ее отдирает.  Кошка  вопит  и  отвоевывает
хлеб свой насущный когтями и зубами. Ерунда этот Мцыри с барсом!
     Такое,  можно   сказать,   изнасилование   с   причинением   телесных
повреждений. Это называется дотрахались. Не ломайте мине кайф.
     Ну  что  -  привезли,  подштопали.  Поржали.   Каких   не   случается
оригинальных форм любви - Общество защиты животных должно бы рехнуться. От
античного осла и классической козы до свиней и  собак  -  можно  составить
список  зоопарка.  Но  кошечка,  пушистая,  с   бантиком...   Старушку   в
гинекологии прозвали "поручик Ржевский".




РЕВИЗОР

Инспекция в сумасшедшем доме выглядит совсем  не  так  помпезно,  как
некоторые представляют. Просто звонят в занюханный районный  психдиспансер
где-то  в  глубине  области  и  сообщают:  у  вас  будет  инспекция,  всем
присутствовать на месте. А дурдому для полноты счастья  вечно  не  хватает
только инспекции.
     Ну  что  -  приезжает  инспектор.  Из  новых.   Представляется.   Его
сопровождают к главврачу и начинают развлекать разговорами и жаловаться на
трудности и нехватку всего. А он отчеты просматривает  мельком  и  норовит
поскорее  перейти  к  обходу.   Направляется   в   пищеблок,   интересуясь
стандартно: "Как у вас с питанием?"  С  питанием  так  себе.  Он  лезет  в
кастрюли, проверяет  котловую  закладку  и  дотошно  проводит  контрольное
взвешивание. И начинает припахивать скандалом, потому что везде,  конечно,
воруют. Инспектор слушает объяснения,  кивает,  соглашается,  но  бездушно
требует накладные на  получение  продуктов.  Дотошно  сравнивает  цифры  с
наличными запасами - ничего, конечно, не сходится: масло не сходится, мясо
не сходится и прочие яйца и ценные овощи-фрукты. Теперь составляем  акт  о
недостаче. Возникают слезы и просьбы.
     А инспектор, карающий меч закона о здравоохранении,  лезет  дальше  и
глубже, сестру-хозяйку трясет: где новое постельное белье? халаты  первого
срока?  полотенца?  Сестра-хозяйка  мелко  жмется,  мекает   и   бумажками
шелестит: нового не  хватает,  старое  списано,  но  наличествует,  рваные
пополам простыни по ведомостям фигурируют за целые две, стиральные порошок
сплыл неведомо куда - переживает сестра-хозяйка, песни о тяжкой доле поет.
А несгибаемый инспектор намерен рисовать акт второй.
     А за инспектором фельдшер ходит, старый змей, всему  облздраву  давно
известный. И что тот пропустит, этот  подсказывает,  подзуживает:  а  вот,
мол, еще на такой моментик мы должны внимание обратить!..
     Начальство клянет вороватых и прожорливых  психов.  Срочно  строит  с
въедливым инспектором личные отношения, прибегает к  обычному  испытанному
варианту: время, значит, уже обеденное, не угодно ли перекусить. Садятся с
ними в казенную машину и везут в  наиприличный  ресторан,  заказывают  все
лучшее. Причем старый змей фельдшер жрет за  двоих  и  пьет  за  четверых,
норовя исключительно самый дорогой коньяк. На халяву-то.
     Но после обеда зараза-инспектор со свежими силами продолжает лезть во
все дыры. А почему у хроников  плохо  пахнет?  А  чему  ж  там  пахнуть  -
розам?.. А почему вот этому делали сульфидин, а в истории не указано?  Как
- не делали, а желваки на заднице отчего, от усиленного жевания по системе
йогов? не надо, любезный, не надо мне врать! А теперь, командует,  выйдите
за дверь, я один с больным побеседую, жалобы  послушаю.  И  все,  сволочь,
записывает себе в журнал. А псих - он летопись бед надиктует!
     Видя такую  напасть,  начальство  отзывает  в  сторонку  потеплевшего
фельдшера. Слушай, говорят по-тихому,  ну  твой  -  зверь!  Он  что  -  не
понимает, или мир хочет  перевернуть?  Можно  как-то  решить  все  вопросы
по-человечески, нормально договориться? Облздраву, пойми, скандал тоже  ни
к чему. Естественно, мы останемся благодарны.
     Фельдшер держится спокойно, солидно. Да, говорит, человек тяжелый. Но
работать с ним можно. Я-то, как старый сотрудник, вас,  конечно,  понимаю.
Если настаиваете - готов попробовать  повлиять.  Авось  удастся...  но  не
знаю...
     Удаляется с инспектором в кабинет. Через полчаса выходит, утирая пот.
Только для вас, говорит, рискую работой и, можно сказать, всем.  В  общем,
между нами, четыре сотни, ну и, презентик там... и я это  дело  по  старой
дружбе улажу...
     Крякают, но какие разговоры. Тут  же  сбор  средств,  быстроногого  в
магазин, вручают конвертик и сверток с парой коньяка.
     И  это  действует.  Инспектор  ликвидирует  свои  записки,  и   после
рукопожатий и взаимных уверений и добрых напутствий садится с фельдшером в
свой москвич с красным крестиком на лобовом стекле, и отбывает восвояси.
     Неплохо отделались. Кому нужно это ЧП, эта  куча  актов  и  грязь  из
дому? Ведь псих - он что? он существо безответное. Легкие - они у  кого-то
огород копают, кому-то мебель таскают.  Тяжелые  -  их  кухня  обкрадывает
вообще беспредельно. Сестрички понемногу наркотики прут, шофер  втридорога
водочку возит.  Везде  при  желании  можно  откопать  недостатки,  и  даже
медицинские ошибки, и завалиться всем дружным коллективом под монастырь. И
тем ухудшить показатели по области.
     Этот инспектор свою службу понял туго, потому  что  в  короткий  срок
обзавелся дорогим костюмом и плащом,  купил  однокомнатный  кооператив  и,
повысив таксу  за  свою  сговорчивость,  сократил  одновременно  процедуру
досмотра. Хорошо жил.
     Только однажды при такой инспекции больной ему говорит:
     - А,  Витька,  здорово!  Отлично  выглядишь!  Что,  опять  залетел  -
обострение?
     Инспектор говорит: позвольте... Врачи, естественно, насторожились,  а
больной щебечет: "Так это ж Витька, мы с ним вместе на Пряжке лежали!"
     Все смотрят на инспектора, и, хотя  извиняются,  но  просят  показать
документы. Инспектор возмущается и  норовит  смыться.  Его  задерживают  и
вызывают милицию.
     Это    было    такое    позорище,    что    областная     конференция
психоневропатологов держалась за головы и лежала вповалку.
     Бывший псих, больной, придумал способ, как жить. У него  был  зуб  на
врачей, так он решил -  я  вам  устрою,  ну  держись!  И  стал  ездить  по
диспансерам как инспектор.  Машину  он  одалживал  у  знакомого,  налеплял
крестик и звонил по справочнику: к вам едет инспекция. Быт  диспансера  он
знал,  а  вдобавок  сошелся  через  приятелей-психов  с  этим  фельдшером,
которого недавно выгнали с работы за вечное пьянство. Но  мало  кому  было
известно, что его выгнали. Псих-инспектор сгоношил фельдшера, пообещав  за
сеанс  хороший  обед,  много  выпивки  и  еще  четвертной  денег,  и   тот
согласился.
     И никому в голову не пришло - звонок  из  Облздрава,  проверяющий,  и
главное  -  при  нем  этот  фельдшер,  который  всем  сто  лет  в  системе
примелькался - не то что позвонить в Облздрав  и  перепроверить,  но  даже
спросить какой-то документ кроме бланка командировки  с  печатью,  которых
фельдшер через кого-то из старых друзей спер пачку впрок!
     Дела заводить не стали,  потому  что  заикаться  о  факте  взяток  за
сокрытие недостатков было всем причастным сторонам не  интересно.  Кстати,
вполне толковые у этого психа  были  замечания.  Обед  и  коньяк  -  вы  ж
понимаете; как же вы даже не посмотрели, кого вы принимаете?!
     Так что фельдшер отделался легким испугом, а  психа  законопатили  на
пару месяцев полечиться, чтобы он не воображал себя инспектором.
     Но купленная за это время квартира осталась ему.