Тёмное дело царевича Алексея

27 июня 1718 года Санкт-Петербург торжественно праздновал очередную, девятую годовщину победы в Полтавской битве. По Неве перед Летним дворцом Петра I прошли украшенные флагами военные суда, жители города услышали традиционный пушечный салют, а затем насладились зрелищем фейерверка. Тем немногим наблюдателям и участникам торжества, которые знали, что накануне вечером оборвалась жизнь царевича Алексея Петровича, оставалось лишь удивляться невозмутимости его отца… В записной книге Санкт-Петербургской гарнизонной канцелярии имеется запись, относящаяся к 1718 году: «26 июня по полуночи в 8-м часу начали собираться в гварнизон его величество, светлейший князь А. Д. Меншиков, князь Яков Федорович Долгорукий, Гаврило Иванович Головкин, Федор Матвеевич Апраксин, Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, Тихон Никитич Стрешнев, Петр Андреевич Толстой, Петр Шафиров, генерал Бутурлин - и учинен был застенок, и потом, быв в гварнизоне до 11 часа, разъехались. Того же числа по полудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гварнизоне, царевич Алексей Петрович преставился»… В тот же день русским послам в европейских столицах были направлены инструкции о том, как описывать и объяснять смерть царевича. Ее причиной объявлялся апоплексический удар, якобы поразивший Алексея во время оглашения смертного приговора, но, впрочем, не помешавший ему в присутствии министров и сенаторов причаститься и перед кончиной примириться с отцом. И хотя эта идиллическая картина выглядела не слишком убедительно, ясно было, что развязка многомесячной и тягостной драмы наконец наступила. Царевич Алексей Петрович Общепринятое объяснение трагической судьбы царевича хорошо известно. Оно гласит, что Алексей, выросший во враждебной Петру и всем его начинаниям атмосфере, попал под пагубное влияние реакционного духовенства и отсталой московской знати. А когда отец хватился, было уже поздно, и все усилия перевоспитать сына привели лишь к тому, что тот убежал за границу. На следствии, начатом по его возвращении, выяснилось, что вместе с немногими приспешниками Алексей с нетерпением ожидал смерти царя и готов был уничтожить все сделанное им. Суд сенаторов и высших сановников вынес виновному в измене смертный приговор, ставший своеобразным памятником принципиальности Петра I. Нетрудно заметить, что изложенная версия слишком схематична, чтобы быть похожей на правду. Скорее, она напоминает те наспех сконструированные объяснения, что в пропагандистских целях создаются «по горячим следам событий» и оказываются порой удивительно живучими. Чем же в действительности был вызван конфликт царя-преобразователя с собственным сыном и наследником? Нелюбимое чадо Алексей родился в подмосковной царской резиденции — селе Преображенском 18 февраля 1690 года, через год с небольшим после свадьбы царя и его первой жены Евдокии Лопухиной. Ему было лишь два года, когда у Петра начался роман с дочерью торговца Анной Монс, с которой он познакомился в Немецкой слободе, и всего четыре — когда тот окончательно оставил Евдокию. Вот почему детские годы мальчика прошли в обстановке, далекой от тихого семейного счастья. А в 1698 году он фактически лишился матери: Петр, вынужденный прервать поездку по Европе из-за известия о стрелецком бунте, вернулся в Москву необычайно раздраженным и, помимо прочего, немедля отослал жену в Суздальский Покровский монастырь, приказав постричь ее в монахини. Воспитанием Алексея занялась тетка царевна Наталья Алексеевна, которую он не особенно любил. В качестве учителей к царевичу были приставлены Никифор Вяземский и немецкие воспитатели: сначала Мартин Нейгебауэр, а затем Генрих Гюйссен, общий же надзор за ними должен был осуществлять назначенный обер-гофмейстером любимец царя Александр Меншиков. Впрочем, светлейший князь не слишком обременял себя непривычными обязанностями. Царевна Наталья Алексеевна (22 августа 1673—18 июня 1716) — любимая сестра Петра I, дочь Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной. Известно, что наследник получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, очень любил читать. В 1704 году четырнадцатилетний юноша был вызван отцом в армию и наблюдал за осадой и штурмом Нарвы. «Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру… — заявил сыну Петр. — Если советы мои разнесет ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в этой и в будущей жизни». Что могло вызвать такую отповедь? Отсутствие у сына интереса к военному делу? Промелькнувшая вдруг неприязнь к тем, кто окружал Петра? Отношениям Алексея с отцом катастрофически не хватало теплоты, зато в них было более чем достаточно обоюдных подозрений и недоверия. Петр внимательно следил за тем, чтобы Алексей не имел контактов с матерью. Царевич же постоянно опасался слежки и доносов. Этот неотступный страх стал почти маниакальным. Так, в 1708 году, во время шведского вторжения, Алексей, которому было поручено наблюдать за подготовкой Москвы к обороне, получил от отца письмо с упреками в бездействии. Реальной же причиной недовольства царя, скорее всего, был визит Алексея в монастырь к матери, о котором тут же донесли Петру. Царевич немедленно обращается за помощью к новой жене и к тетке царя: «Катерина Алексеевна и Анисья Кирилловна, здравствуйте! Прошу Вас, пожалуйте, осведомясь, отпишите, за что на меня есть государя-батюшки гнев: понеже изволит писать, что я, оставя дело, хожу за бездельем; отчего ныне я в великом сумнении и печали». Подавленная воля Спустя еще два года царевич был отправлен в Германию — учиться и одновременно подбирать подходящую матримониальную «партию» среди иностранных принцесс. Из-за границы он обращается к своему духовнику Якову Игнатьеву с просьбой найти и прислать ему для исповеди православного священника: «И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, то есть обрил бороду и усы… или всю голову обрить и надеть волосы накладные, и немецкое платье надев, отправь его ко мне курьером… и вели ему сказываться моим денщиком, а священником бы отнюдь не назывался…» Чего боится Алексей? Дело в том, что отец поощряет доносительство и не склонен считаться даже с тайной исповеди, поскольку считает «интересы государства» выше любых священных таинств. В голове же у царевича много мыслей совсем не благообразно-сыновних. А тут еще необходимость жениться на иноверке! За всеми этими тяготами до серьезной ли учебы! Царевич Алексей Петрович Поэтому, когда спустя несколько лет, уже после возвращения царевича в Россию, отец по своему обыкновению попытался проверить его успехи в черчении, тот был настолько перепуган, что не нашел ничего лучшего, как выстрелить себе в правую руку. Проще всего вслед за знаменитым историком С.М. Соловьевым воскликнуть: «В этом поступке весь человек!» Но не сделала ли царевича таким тягостная атмосфера, окружавшая Петра? Царь был очень мало похож на рассудительного и справедливого властителя. Вспыльчивый и резкий, он был страшен в гневе и очень часто наказывал (в том числе унизительными побоями), даже не вникая в обстоятельства дела. Алексей вырос безвольным? Но Петр и не потерпел бы рядом с собой ничьей воли, не подчиненной полностью и безраздельно его собственной! Он считал людей лишь послушными инструментами в своих руках, не обращая внимания на их желания и тем более чувства. Окружение великого преобразователя систематически приучалось не иметь «своего суждения»! По словам известного современного историка Е.В. Анисимова, «характерным для многих петровских сподвижников было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрений». Что говорить о сыне, по определению психологически зависимом от отца, когда такие сановники, как генерал-адмирал и президент Адмиралтейств-коллегии Ф.М. Апраксин, писали царю в его отсутствие: «…Истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стала везде великая расстройка, а где прибегнуть и что впредь делать, не знаем, денег ниоткуда не везут, все дела становятся». Миф об отце и сыне Это острое ощущение «богооставленности» было лишь одним из проявлений того универсального мифа, который настойчиво создавался и утверждался Петром. Царь представлял себя не как реформатора (ведь реформы предполагают преобразование, «улучшение» прошлого), а как создателя новой России «из ничего». Однако, лишившись символической опоры в прошлом, его творение воспринималось как существующее исключительно благодаря воле творца. Исчезнет воля — и величественное здание рискует рассыпаться в прах… Неудивительно, что Петр был одержим мыслями о судьбе своего наследия. Но каким должен быть наследник и душеприказчик творца? Современный исследователь имперской мифологии Ричард Уортман первым обратил внимание на поразительное противоречие между требованиями, которые Петр предъявлял Алексею — быть продолжателем его дела и самим существом этого дела: «Сын основателя не может сам стать основателем, пока не разрушит свое наследство»… Петр приказывал Алексею следовать своему примеру, но его пример — это пример разгневанного бога, чья цель — разрушение и созидание нового, его образ — это образ завоевателя, отвергающего все предшествующее. Приняв на себя роль Петра в мифе, Алексей должен будет дистанцироваться от нового порядка и овладеть тем же родом разрушительной силы». Вывод, который делает американский историк, совершенно закономерен: «Алексею Петровичу не было места в царствующем мифе». Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе. Картина Н. Ге, 1871 На мой взгляд, такое место все же было. Но сюжет мифа отводил ему роль не верного наследника и продолжателя, а… жертвы, приносимой во имя прочности всего здания. Получается, что в некоем символическом смысле царевич был заранее обречен. Удивительно, но это обстоятельство очень тонко уловило народное сознание. В свое время фольклорист К.В. Чистов обнаружил потрясающий факт: фольклорные тексты о казни Петром царевича Алексея появляются за десятилетие до реальной казни и задолго до первых серьезных конфликтов отца и сына! Стоит заметить, что в традиционной мифологии самых разных народов наследник (младший брат или сын) бога-творца очень часто выступает в роли или неумелого подражателя, лишь извращающего смысл творения, или добровольно приносимой творцом жертвы. Библейские мотивы жертвоприношения сына можно считать проявлением этого архетипа. Эти соображения, разумеется, не означают, что жизнь царевича должна была закончиться именно так, как она закончилась. Любой миф — не жесткая схема, а, скорее, допускающая различные варианты развития «ролевая игра». Попробуем же проследить за ее перипетиями. «Мы все желаем ему смерти» Подчиняясь повелению Петра, Алексей был вынужден выбрать спутницу жизни за границей. 14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау в присутствии царя он женится на родственнице австрийского императора Карла VI (сестре его жены) Софье Шарлотте Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Брак этот трудно было назвать счастливым. Принцесса и после переезда в Россию оставалась отчужденной и далекой иностранкой, не желавшей сближаться ни с мужем, ни с царским двором. «Как к ней не приду, все сердитует и не хочет со мною говорить», — жаловался царевич в подпитии своему камердинеру Ивану Афанасьеву. Если Петр и рассчитывал, что она поможет ему наладить какое-то взаимопонимание с сыном и пробудит того от апатии, он просчитался. С другой стороны, немецкая принцесса оказалась вполне способна на то, что ожидалось от нее в первую очередь. В 1714 году у четы рождается дочь Наталья, после чего принцесса пишет Петру, что хотя она на этот раз и манкировала родить наследника, в следующий раз надеется быть счастливее. Сын (будущий император Петр II) действительно появляется на свет уже в 1715 году. Принцесса довольна и принимает поздравления, но вслед за тем состояние ее резко ухудшается и спустя десять дней после родов 22 октября она умирает. Царевич Алексей Петрович и Шарлотта Кристина София Брауншвейг Между тем уже через несколько дней первый сын родился и у жены царя Екатерины (он умер в четырехлетнем возрасте). Младенца также назвали Петром. В результате единственный до того наследник — Алексей — перестал быть таковым. Надо сказать, что царевич, вернувшись незадолго до того в очередной раз из-за границы (он лечился на водах в Карлсбаде), пребывал тогда в довольно странном положении. Он явно не вписывался в петербургскую жизнь, судя по всему, неизменно вызывал раздражение отца, от этого еще больше замыкался в себе и делал все невпопад. Немногочисленные поручения Петра старался выполнять буквально, но не проявлял при этом никакого воодушевления. В итоге царь, казалось, махнул на него рукой. Будущее рисовалось царевичу в мрачном свете. «Быть мне пострижену, и будет я волею не постригусь, то неволею постригут же, — делился он с близкими своими мыслями. — И не то, чтобы ныне от отца, и после его мне на себя того ж ждать… Мое житье худое!» Изначально не испытывая большого желания жить той жизнью, которой жил отец, царевич к этому времени был уже просто не в состоянии преодолеть пропасть, углублявшуюся между ними. Он тяготился сложившимся положением и, как любой не очень сильный характером человек, уносился мыслями в другую реальность, где Петра не существовало. Ждать смерти отца, даже желать ее — страшный грех! Но когда глубоко верующий Алексей признался в нем на исповеди, он вдруг услышал от духовника Якова Игнатьева: «Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти». Оказалось, что его личная, глубоко интимная проблема имела и иное измерение: грозный и нелюбимый отец был еще и непопулярным государем. Сам же Алексей автоматически превращался в объект надежд и упований недовольных. Казавшаяся никчемной жизнь вдруг обрела какой-то смысл! Разные европейцы Вопреки распространенным представлениям Петр и его политика вызывали недовольство не только реакционных «приверженцев старины». Тяжело приходилось не только народу, изнемогавшему от поборов и не понимавшему ни целей бесконечных войн, ни смысла многочисленных нововведений и переименований. Духовенство с негодованием относилось к попранию традиционных ценностей и распространению на церковь жесткого государственного гнета. Представители элиты бесконечно устали от постоянных перемен и все новых обязанностей, возлагаемых на них царем, оттого, что нет и уголка, где можно было бы укрыться от беспокойного властителя и перевести дух. «Стрижка длинных пол и бород при Петре I». Сергей Ефошкин. Однако всеобщий протест был как будто скрыт под спудом, проявляясь лишь в глухом ропоте, потаенных разговорах, темных намеках и неопределенных слухах. Ни на какие конкретные действия при жизни Петра недовольные были просто не способны. В эту атмосферу и погрузился царевич. Да, порой протест против того, что делал Петр, приобретал форму «борьбы за традиции». Но он не сводился к отрицанию европейских ценностей хотя бы потому, что Европа не была чем-то единообразным и внешним по отношению к России. Интерес к европейской культуре в различных ее формах был свойствен отнюдь не только Петру, и проявился он не в конце XVII века, а раньше. Анализируя круг чтения и интеллектуальные интересы царевича Алексея, американский историк Пол Бушкович пришел к выводу, что «борьба между Петром и его сыном происходила не на почве хрестоматийного конфликта между русской стариной и Европой. Оба они являлись европейцами, но разными европейцами». Петру была ближе северная, протестантская культурная традиция с ее рационализмом, ориентацией на практические знания и навыки и предпринимательским духом. Царевич же тяготел к более мягкой, спокойной и «игровой» культуре южно-европейского барокко. В каком-то смысле Алексей мог считаться человеком даже более европейски образованным, чем его отец. Во всяком случае, никакой культурной или религиозной пропасти между ними не существовало. Это не означает, что Алексей не имел с отцом принципиальных расхождений в понимании того, как следует развиваться России. Политическая программа царевича, насколько можно судить по сохранившимся данным, сводилась к окончанию войны, сокращению армии и особенно флота и облегчению податей, и оставлению Санкт-Петербурга как столицы. Таким образом, наибольшее неприятие вызывало у него все то, что касалось образа Петра как завоевателя, покорителя и созидателя «нового мира», куда вход царевичу оказался заказан. Новая столица закономерно воспринималась как средоточие этого мира, и все с ним связанное (флот, Северная война, налоги, шедшие в основном именно на строительство Петербурга и войну) вызывало его неприятие. Тем самым царевич действительно готовился сыграть роль «созидателя наоборот», обратную символической роли отца. Во что именно могло вылиться очередное «переименование всего», если бы он оказался на троне, сказать сложно, но, как показал опыт последующих царствований, едва ли речь могла всерьез идти о реальном, а не символическом отказе от достигнутого и возврате к мифической «московской старине». Примечательно, что большинство крупных деятелей, которые выражали сочувствие Алексею, не были и не могли быть сторонниками какой-либо традиционалистской «реакции». Как и у самого царевича, в их жизни и мировоззрении было слишком много «неотменимо нового». Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить некоторых из них: блестяще образованный рязанский митрополит Стефан (Яворский), выходец с Украины, считавшийся на Руси «иноземцем», крупный военачальник, фельдмаршал граф Б.П. Шереметев, сенатор князь Д.М. Голицын, позже прославившийся стремлением ограничить самодержавие, его брат, блестящий полководец и будущий фельдмаршал князь М.М. Голицын, сенатор и глава Военного комиссариата князь Я.Ф. Долгорукий, известный своей смелостью и неподкупностью, его родственник, военачальник и государственный деятель князь В.В. Долгорукий, сенатор и родственник самого царя граф П.М. Апраксин, сенатор М.М. Самарин, московский губернатор Т.Н. Стрешнев, сенатор граф И.А. Мусин-Пушкин. Это был цвет петровской элиты! Перечисляя некоторые из этих имен, С.М. Соловьев приводит только две возможные причины их недовольства: засилье «выскочек» типа Меншикова и женитьба царя на безродной «чухонке» Екатерине. Но Меншиков в описываемое время уже во многом утратил свое влияние, а относительно Екатерины тот же В.В. Долгорукий, например, говорил: «Кабы на государев жестокий нрав не царица, нам бы жить нельзя, я бы первый изменил». Природа оппозиционности сановников была глубже и лежала не столько в личной, сколько в политической плоскости. При этом ни о каком подобном заговоре, видимо, не было и помину. Боявшийся своей тени Алексей совершенно не годился на роль главы заговорщиков, да и сочувствующие ему особого желания рисковать головой не проявляли. Самому Петру масштаб недовольства стал ясен позже. В октябре же 1715 года между ним и царевичем состоялся обмен принципиальными письмами. Оба при этом находились в Петербурге, и переписка показывала не только глубину взаимного отчуждения, но и то официальное значение, которое придавал ей Петр. В первом письме царь упрекал сына в том, что тот не интересуется «правлением дел государственных», «паче же всего» воинским делом, «чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают». В свойственной ему экспрессивной манере выражая тревогу о судьбе «насаженного и возращенного», Читать далее: http://storyfiles.blogspot.co.il/2015/10/blog-post_4.html#more Источник: storyfiles.blogspot.co.il Автор: Игорь Христофоров