воскресенье, 5 марта 2017 г.

ГОЛОСА ИЗ АРХИВА


"Голоса из архива"-24: Борис Левенштейн, отец Севы Новгородцева

  • 4 марта 2017
В 24-м выпуске видеопроекта Русской службы Би-би-си Борис Левенштейн, отец Севы Новгородцева, капитан морского флота, вспоминал о жизни в крепости Кронштадта до революции и о мятеже 1921 года.
  • Борис Иосифович Левенштейн родился в Кронштадте в 1904 году в семье портного, обслуживавшего военно-морскую школу офицеров. Учился в гимназии. Юношей пошел на буксир работать на камбузе, после чего связал себя на всю жизнь с флотом. В 1921 году матрос Борис Левенштейн оказался невольным участником Кронштадтского мятежа. После Ленинградской мореходки стал штурманом. В 29 лет - капитаном. В 1939-м - замначальника Балтийского пароходства. Во время Второй мировой войны работал в штабе Ленинградского фронта, пережил клиническую смерть от тифа, был отправлен в морг, где его нашел и откачал друг. После войны, в период "борьбы с космополитизмом", вынужден был укрыться в Таллине, где закончил работу флотоводцем и капитаном-наставником. Был гостем "Севаоборота" в марте 1991 года, за несколько месяцев до своей смерти. Умер 7 ноября 1991-го. После 12 лет разлуки Сева встретился с отцом в Лондоне в 1991 году. Он согласился прийти на программу и в студии Буш-хауса рассказал о своей юности в начале ХХ века.

"Севаоборот", март 1991 г.

Борис Левенштейн: Кронштадт был небольшой, но очень чистенький, очень хороший город с населением 28 тысяч человек. Причем главный военный порт Балтийского императорского флота, откуда отправлялись еще парусные суда на завоевание других территорий, на открытие территорий.
Моряки в основном - очень культурный народ, конечно, образованный, который бывал везде и видел, как люди живут, и поэтому все это было очень у нас интеллигентно, я бы даже сказал, и очень вежливо. Кроме того, Кронштадт был большим еще коммерческим портом.
Поскольку Ленинград был мелководный, еще канала не было глубоководного в Ленинград, большие корабли приходили в Кронштадтский рейд, разгружались там, и на баржах даже перевозились грузы по России. Кроме того, у нас была большая биржа лесная, откуда экспортировала главным образом лес.
Леонид Владимиров (Финкельштейн): То есть лес шел экспортом тоже через Кронштадт.
Б.Л.: Через Кронштадт, на баржах приходил в Кронштадт, он разгружался и экспортом шел, и у нас в Кронштадте были консульства почти всех стран.
Сева Новгородцев: Невероятно. Сейчас это…
Б.Л.: Ну он был… Ну, настоящим морским таким…
С.Н.: Но у вас и все публика была, и приходилось публику как-то, видно, разграничивать, потому что была публика чистая...
Б.Л.: Публика разграничивалась, конечно, разграничивалась. У нас и так было, значит, Господская улица главная, Николаевская, но называли в простонародье "Господская", поскольку там жили, главным образом, господа.
И причем одна сторона улицы была "бархатная", другая была "ситцевая". По "бархатной" стороне могли ходить только офицеры и интеллигентные люди. А по "ситцевой" стороне, значит, кухарки, гувернантки, матросы, пожарные…
С.Н.: И в парк, вот ты мне про парк рассказывал…
Б.Л.: И парки, Петровский парк, Екатерининский парк, они были тоже разграниченные. Причем в Петровском парке, там одна сторона была для простонародья, если можно так сказать, а другая для офицерского состава там.
И была беседка, и духовой оркестр играл по субботам, и гулянья там были. И в парке было, на той стороне, куда ходили интеллигенция или офицерский состав, было написано: "Нижним чинам и собакам вход воспрещен".
И то же самое в Екатерининском парке было, который шел вдоль канала по Большой Екатерининской улице, где был морское офицерское собрание - "Нижним чинам и собакам вход воспрещен".
С.Н.: Скажи, пожалуйста, а ваша семья на какой улице жила?
Б.Л.: На "Господской"
С.Н.: А на "ситцевой" стороне?
Б.Л.: Нет, на приватной. В доме нашем был банк частный, хозяйки Шуниман, такая была немка, и мы жили в этом доме. Это на самом главном месте. Рядом там было дворянское собрание недалеко от нас…
С.Н.: А квартира большая была?
Б.Л.: Напротив нас было коммерческое собрание, большой дом. Квартира была из пяти комнат, в бельэтаже, потому что выше нам нельзя было, там же приходили заказчики.
С.Н.: Но теперь 1913 год, тебе девять лет…
Б.Л.: 1913 год. Я вспоминаю, это год 300-летия дома Романовых. У нас в Кронштадте к этому времени построили морской собор, который сегодня еще там, очень красивый, и открывали (освящение собора было), открывали памятник адмиралу Макарову на Якорной площади, и приезжала на это освящение вся императорская семья.
Яхта "Штандарт" подошла к Петровскому парку к пристани, к причалу, и ее встречали, конечно, там народ кругом стоял, шпалерами стояли войска, и семья вышла с яхты "Штандарт", а впереди шел крупный гвардеец, нес на руках…
Л.В.: Наследника.
Б.Л.: Наследника, поскольку он был болен несворачиваемостью крови. Поэтому боялись его куда-либо пускать, чтобы он не поцарапался, и тогда бы не остановить кровь. Здесь ожидали их ландо, такие открытые кареты, запряженные четверкой лошадей.
Сзади уже ехала вся свита во главе с адмиралом Виреном, военным губернатором Кронштадта. Они приехали на Красную, на Якорную площадь. Проезжали мимо гимназии, нас выстроили фронтом, гимназистов в мундирчиках, с блестящими серебряными бляхами, с пуговицами, с лихо надетыми фуражками, мы кричали "ура!"
А девочки из женской гимназии (напротив почти была) - они пели "Боже, царя храни!" А на площади был раскинут шатер шелковый, сверху с двуглавым орлом, с царским штандартом, для того чтобы царь мог бы зайти и отдохнуть.
С.Н.: Далее мы движемся по хронологии: за 1913 годом последовала война Первая, но я не знаю, есть ли о ней что рассказывать, но после Первой мировой войны наступил 1917 год. И вот этот адмирал Вирен, о котором сегодня уже упоминали, его судьба резко поменялась в 1917 году.
Б.Л.: А поменялась она, потому что он был грозой матросов и их угнетал всячески, как только можно было. Причем его дом стоял на Княжеской улице, и, когда матросы шли на свои корабли мимо его дома, а у него дом был оборудован зеркалами, особо поставленными зеркалами, он видел, что делается на другой стороне.
И когда матросы проходили по другой стороне, они обязаны были свой шаг печатать и обязательно брать под козырек. И кто не брал, подскакивал матрос из губернаторского дома и отправлял этого матроса на гауптвахту.
А с революции этого Вирена, и потом у нас еще был жандармский полковник Кисель-Загорянский, их вывели на край оврага, на Якорной площади, и там расстреляли. Они скатились в овраг.
Л.В.: Ну вот скажите все-таки, Борис Иосифович, чем, по-вашему, вызывалась такая излишняя, что ли, придирчивость некоторых командиров? Зачем им это нужно, потому что упоение властью, что это было?
Б.Л.: Ну, и упоение властью, и дело в характере человека, много значит. Причем он, конечно, считал, что те, которые ниже его стоят, они все ничтожество, их можно угнетать по-всякому, издеваться над ними. Но и были среди них очень порядочные люди, которые к матросам относились по-человечески, таких много было.
Алексей Леонидов: Борис Иосифович, вы знаете, я коренной ленинградец, был коренным ленинградцем до тех пор, пока не уехал за границу, но вот я учился в институте в середине 1950-х, поступил в институт, и, вы знаете, никаких подробностей или никаких фактов о Кронштадте, в общем, так известно не было.
И в то же время этот город и само слово «Кронштадт», оно всегда было окутано каким-то мистическим ореолом..
Б.Л.: Олицетворением каким-то…
А.Л.: И произносилось это слово с уважением..
Б.Л.: Совершенно верно…
А.Л.: И я помню, что по тем временам я никак не мог понять - ну, как же так, все говорят: «Кронштадт!», и с такой гордостью, в то время как фактов никаких не было известно…
Л.В.: Да, но самое главное, и я прожил в Ленинграде большую часть своей юности, и я никогда не бывал в Кронштадте. Я бы очень хотел поехать в Кронштадт, но туда же не пускали.
Б.Л.: После 1921 года.
Л.В.: Да, это был закрытый город, поэтому мы знали, что есть Кронштадт, конечно, прекрасно знали, можно было поехать в Ораниенбаум, и на него даже посмотреть издали, когда хорошая погода, но больше ничего.
С.Н.: Ну вот, как Борис Иосифович только что сказал, одной из причин этой тайны, которая окутала Кронштадт, были события 1921 года, во время которых…
Б.Л.: В марте месяце
С.Н.: В марте месяце..
Б.Л.: 2 марта начался Кронштадтский мятеж.
С.Н.: И кстати, в этом году было 70-летие мятежа…
Б.Л.: Да, но это не празднуется…
С.Н.: Не празднуется, и мы даже его тут пропустили, не заметили..
Л.В.: Нет, нет, нет. Почему? У меня в хронологии все было отмечено.
С.Н.: Но ты тогда был молодой уже краснофлотец…
Б.Л.: Ну да, 17 лет, да, молодой был. Но дело все в том, что с начала мятежа Кронштадта моего отца арестовали. Он был заведующий мастерскими Совнархоза тогда, и почему его арестовали, значит, они тогда мотивировали тем, что он якобы агитировал против ревкома.
Там такой так называемый ревком был, который ставил своей задачей, что советы без коммунистов, войска без комиссаров, и полная свобода. А экипажи, в которых находились только что мобилизованные крестьянские массы, еще не оформившиеся, они были недовольны многими делами советской власти, в связи с тем что землю они все-таки не получили, были эти продотряды, которые забирали последнее зерно, приезжали, и вот, все это создало почву для возможного мятежа.
Причем мятеж возглавил такой писарь, был, линкора "Петропавловск", Петриченко, матрос. И матросы присоединились к этому. Некоторые, может быть, по принуждению, некоторые по своей воле. Во всяком случае, Кронштадт восстал, и это продолжалось до 18 марта, до дня Парижской коммуны.
С.Н.: А ты в это время что делал?
Б.Л.: А я, что я делал? Я большей частью ходил, отцу носил передачи. Они были приговорены там все к расстрелу, в тюрьме сидели. Там была арестована вся местная власть, все райкомовские вожди, и все сидели в этой тюрьме, и отец с ними там сидел.
С.Н.: Там нужно еще вспомнить, видимо, связь с Финляндией...
Б.Л.: Вот что там было. Связь с Финляндией уже было по льду, конечно. Из Финляндии сразу приехали эсеры, уже появились в Кронштадте, они уже начали там руководить, начали командовать парадом, и началась какая-то продовольственная помощь Кронштадту, потому что тогда было голодно.
Есть было нечего, но это потом, когда уже войска вошли к нам в Кронштадт, и уже заняли город. А около нашего дома, где мы жили на Большой Синицкой мы уже жили, у нас стояла трехдюймовой пушка стояла, которая стреляла в сторону морского госпиталя, откуда шли войска наступающие.
А те по льду наступали от Ораниенбаума, и от Ленинграда, и от Лисьего носа, оттуда наступали, цепями. И что характерно, бывало, увидишь на берегу от Северного бульвара, мы там находились, и видно было, как идет цепь. Как только с линкоров с 12-дюймового орудия начинали обстрел, исчезала..
А.Л.: цепь тонула..
Б.Л.: тонула..
Л.В.: О да, да, подо льдом нашли смерть очень многие
Б.Л.: Очень много было погибших людей
Л.В.: Троцкий бросал все новых…
Б.Л.: ...в один момент и ворвались в Кронштадт. А у нас помещали раненых, наших советских армейцев, которые наступали, были ранены. И мы в первом этаже жили, и их к нам туда, чтобы мы за ними ухаживали за ранеными - я, мама и сестра, а папа сидел в тюрьме еще.
С.Н.: А когда вошли войска революционные?
Б.Л.: То на следующее же утро папа пришел домой.
С.Н.: Ну там же начались расстрелы уже мятежников..
Б.Л.: А потом уже началось, да, расстрелы. Выстраивали фронтом этих матросов, и каждого десятого расстреливали.
Л.В.: Ой!
С.Н.: А тебя они не выстраивали?
Б.Л.: А зачем меня выстраивать?
С.Н.: Ну, ты все таки краснофлотец..
Б.Л.: Ну, какой я там краснофлотец… Шпана!
at

Комментариев нет:

Отправить комментарий