Памятник Мандельштаму во Владивостоке.
МАНДЕЛЬШТАМ: ПОСЛАНИЕ К ЕВРЕЯМ
+-
Трактовка стихотворения Мандельштама "Где ночь бросает якоря" как "послания к евреям" впервые прозвучала в книге Н. Ваймана и М. Рувина "Шатры страха" ("Аграф", 2011). Затем, в моей книге "Черное солнце Мандельштама" ("Аграф, 2013), она была дополнительно и, как я полагал, исчерпывающим образом обоснована. Но я недооценил силу предубеждений и "внутреннего протеста". Недавно известный мандельштамовед Леонид Видгоф любезно прислал мне свой доклад об этом стихотворении Мандельштама, который он прочитал 27.12. 16 в Исторической библиотеке в Москве, а затем, 4.2.2017 в доме-музее Пастернака[1]. В своем докладе Леонид Видгоф цитирует мою трактовку, но не принимает её, придерживаясь другой. Поскольку это неприятие разделяют и другие уважаемые литературоведы, я вынужден вновь вернуться к этой теме.
В своем докладе Леонид Видгоф подробно рассматривает все известные версии, что дает мне возможность для их опровержения опереться на его основательную работу. Приведу еще раз разбираемое стихотворение:
Где ночь бросает якоря
В глухих созвездьях Зодиака,
Сухие листья октября,
Глухие вскормленники мрака,
Куда летите вы? Зачем
От древа жизни вы отпали?
Вам чужд и странен Вифлеем,
И яслей вы не увидали.
Для вас потомства нет – увы,
Бесполая владеет вами злоба,
Бездетными сойдете вы
В свои повапленные гробы.
И на пороге тишины,
Среди беспамятства природы,
Не вам, не вам обречены,
А звездам вечные народы.[2]
Авторитетный исследователь творчества поэта А. Г. Мец, составитель полного собрания сочинений, датирует стихотворение 1920 годом. На первой публикации была еще пометка "Коктебель", что подкрепляет эту датировку: в это время Мандельштама носило по югу России, охваченному пламенем Гражданской войны.
О ком же речь в этом стихотворении, кого поэт называет "сухими листьями октября", летящими незнамо куда? Надежда Яковлевна Мандельштам и известный исследователь творчества поэта А. Морозов выдвинули версию о большевиках. В том смысле, что именно они "отпали", оторвались от "древа жизни" и вообще были истинные оторвы. Ну и "октябрь", конечно. Не случайно же помянут…
Л. Видгоф не согласен с такой трактовкой и справедливо подмечает, цитируя Е.А. Тоддеса, что упрек в неприятии христианства (Вам чужд и странен Вифлеем) в адрес большевиков звучит нелепо: "подобный упрек по адресу заведомых атеистов был бы бессодержателен". Добавлю от себя, что и полные отвращения и даже ненависти строки Для вас потомства нет – увы,// Бесполая владеет вами злоба,//Бездетными сойдете вы//В свои повапленные гробы плохо подходят к большевикам. Единственное, возможное по смыслу предположение, что речь тут идет об идейном потомстве, то есть Мандельштам не только считал революционеров идейно бесплодными, но в состоянии пророческого вдохновения даже увидал их падение через 70 лет (что не могли предположить даже те, кто выдвигал такую версию). Однако и в этом случае непонятно, почему их злоба (на помещиков и капиталистов) бесполая? Бездетная не значит бесполая. И допустим, что народы не обречены большевикам, но почему они, как бы вопреки их стараниям, обречены "звездам"? Разве большевики боролись со звездами? Более того, такая трактовка большевиков не согласуется и с контекстом политического мировоззрения Мандельштама. И до революции и в ее эпоху Мандельштам был убежденным социалистом-революционером, о чем он неоднократно заявлял. Как пишет Л. Городецкий, Мандельштам в 1907 году вступает в партию эсеров и даже "пытается вступить в Боевую Организацию"[3]. Его отношение к революции, к ее конкретным шагам, было сложным, многое пугало его, но не было идейного неприятия революционных событий. В 18-ом году он работает в советских учреждениях, выступает как деятель советской культуры на Украине в 19 году, а в 20-ом, в Крыму, был арестован белогвардейской контрразведкой и совсем не случайно (И. Одоевцева и Н. Мандельштам вспоминают в мемуарах о его контактах в Крыму с левыми эсерами и большевиками[4]). И уж никак он не мог считать, что революционные социалистические идеи бесплодны и не дадут потомства.
В итоге, на мой взгляд, и на взгляд многих исследователей творчества Мандельштама, в их числе и Л. Видгофа, трактовка стихотворения, как обращенного к большевикам не выдерживает критики. Если, допустим, Мандельштам считал большевиков плотью от плоти народной, то он никак не мог назвать их "отпавшими" от древа народной жизни. А если бы он считал их "отпавшими", отщепенцами, то в этом он не стал бы их обвинять, поскольку сам чувствовал себя (а позднее и называл) отщепенцем и относился к разбушевавшейся народной стихии почти панически, называя народ "злой чернью", "волками" и "скифами".
Л. Видгоф, в опровержение версии о большевиках, выдвигает еще один аргумент: "В стихотворении очевиден мотив бегства; но большевики никуда не бежали". Зачем исследователю понадобился этот дополнительный, в сущности, лишний аргумент, ведь версия об "отпавших" большевиках и так отпала? Он оказался нужен для другой, прямо противоположной трактовки: поэт обращается к белоэмигрантам. Такой трактовке придерживались маститые литературоведы и специалисты по творчеству Мандельштама О. Ронен, К.Ф. Тарановский, С. Бройд, Е.А. Тоддес, М.Л. Гаспаров, согласен с ней и Л. Видгоф. И в самом деле, если в стихотворении речь идет о бегстве, то оно вполне может оказаться обращенным к белоэмигрантам: они действительно отпали от древа российской жизни, правда, не естественным путем, как сухие листья, а были насильно с него сорваны, но зато они уж действительно убегали из России. Однако у этой версии есть одна загвоздка: в стихотворении ничего не говорится о бегстве. Просто нет в нем ни такого слова, ни "мотива", и уж тем более его "очевидности". "Сухие листья октября" никуда бежать и не могут, они "летят". И летят они ни в коем случае не целенаправленно, а рассеянно, в разные стороны. Они летят, потому что опадают, оторвавшись от древа по естественным причинам, а не в результате насилия. Откуда же взялся этот "очевидный мотив бегства"? Оказывается, о бегстве пишет М. Гаспаров:
в 1920 г., когда решался вопрос, эмигрировать вместе с белыми или остаться; поэт решает остаться и укоряет бегущих в том, что они не увидали рождающегося нового мира[5]. (выделено Гаспаровым)
То есть "мотив бегства" появляется у М. Гаспарова, ученого безусловно авторитетного, заслуженного, академика и т.д. Но М. Гаспаров пишет о мотивах бегства у самого Мандельштама, возможно, они и были, тем более что от Крыма или Кавказа "недалеко до Смирны и Багдада", как писал поэт, и очевидцы вспоминают, что "В то время такая поездка из Феодосии не представляла никакого труда – были бы деньги"[6]. Но если Мандельштам подумывал о бегстве, то как он мог укорять "бегущих в том, что они не увидали рождающегося нового мира"? И что делать с упреком в антихристианстве? Видгоф справедливо замечает, что бегущие беляки никак не должны были бы подвергаться такого рода нападкам: ведь среди бежавших очевидное большинство составляли приверженцы консервативных ценностей, «веры отцов» и т.п.
Чтобы все-таки убедить читателя в возможности такой интерпретации нужно сделать воистину "парадоксальное" умозаключение, и Л. Видгоф его делает, дважды при этом употребляя слово "парадоксальный". Это умозаключение творится с помощью авторитетов, в частности Тоддеса, и его суть в следующем: Мандельштам относился "к революции как к событию провиденциального характера", подобному христианскому обновлению мира. Следовательно,
«плохими христианами»… парадоксальным образом оказывались отвернувшиеся от революции и бегущие от нее.
То есть беляки, сплошь православные, убежали из России потому, что сдуру не поняли, что происходит ее христианское обновление. На помощь такому воистину парадоксальному утверждению призывается и Александр Блок с его знаменитым окончанием поэмы "Двенадцать", где впереди красноармейского отряда вышагивает "в белом венчике из роз" сам "Исус Христос". "Не забудем, - пишет Видгоф, – и о взглядах Д. Мережковского и З. Гиппиус, говоривших о христианском обновлении". Да, конечно, Мережковский и Гиппиус мечтали о революции, как о христианском обновлении, но именно они не только бежали от этого "обновления", но и стали его самыми лютыми и непримиримыми врагами. И я не думаю, что Блок ощущал революционную стихию, как стихию христианского обновления России, его метафора, связанная с Христом, служила какому-то другому ходу его поэтического воображения, но это отдельная и сложная тема. В любом случае Мандельштам относился к революционной стихии прямо противоположным образом: как именно антихристианской. Он сравнивал Россию с Иудеей, в том смысле, что над Россией, как и над Иудеей, не принявшей Христа, сгущается вечная ночь богооставленности: Ночь иудейская сгущалася над ним. И в стихотворении, посвященному Керенскому (Когда октябрьский нам готовил временщик…) поэт пишет:
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.
Россия была, с ее "легкими стопами", христианской, но эта христианская Россия сходит в ад. А воцаряется "скифский праздник", жуткий и "омерзительный", и новый град будет языческим:
И как новый встает Геркуланум
Спящий город в сияньи луны…
Мандельштам видел в революции не христианское обновление России, а ее прощание с христианством и со всей прошлой, христианской культурой. В 1917 году он называет "новый" мир неосвященным, а себя – последним патриархом:
Как поздний патриарх в разрушенной Москве,
Неосвященный мир неся на голове,
………………….
Как Тихон – ставленник последнего собора.
В защиту тезиса о беляках Л. Видгоф находит еще одну
неожиданную и много говорящую деталь: инвективы в адрес беглецов напоминают риторику Н.М. Языкова, его гневные обличения в стихотворении «К ненашим» (1844), в котором мы находим текстуальное совпадение с одним из мест в стихах Мандельштама:
Народный глас – он Божий глас, –
Не он рождает в вас отвагу:
Он чужд, он странен, дик для вас.[7]
Ср. у Мандельштама в «Где ночь бросает якоря…»: «Вам чужд и странен Вифлеем…».
Схожая гневная риторика – стихи Языкова начинаются: «О вы, которые хотите / Преобразить, испортить нас…»; ср. с Мандельштамом: «Куда летите вы? Зачем…» и пр. Языков клеймит ненавистных западников, Мандельштам же, парадоксальным образом, использует риторику славянофильствующего поэта…
Во-первых, по совпадению нескольких обычных слов нельзя судить об "использовании риторики", во-вторых, допустим, что Мандельштам использовал риторику Языкова, но для чего? Чтобы "заклеймить ненавистных западников"? Но белоэмигранты вовсе не были "западниками", скорее наоборот, "почвенниками", это большевики, вооруженные немецкой философией, мечтали о модернизации и вестернизации. Мандельштам и сам в этот период был "западником", поклонником Чаадаева. Да и в выражениях О вы, которые хотите / Преобразить, испортить нас… и Куда летите вы? Зачем… нет, на мой взгляд, ничего общего. Разве "белые" хотели "преобразить, испортить" Россию? Так что деталь, найденная Видгофом, никак версию о "белых" не подкрепляет.
Но оставим "контекст" и вернемся к тексту. Если Мандельштам обращается к белоэмигрантам, и "летят" означает "бегут", то как понять эти вопросы: Куда летите вы? Зачем от древа жизни вы отпали?, ведь ясно, куда они летят-бегут – в сторону ненавистного Запада, и совершенно понятно, почему "отпали": поскольку здесь пока что случилась неприятность, как пишет поэт в "Четвертой прозе". Допустим, они не разглядели "христианского обновления" России, "яслей не увидали", но почему же им, всем этим православным, "Вифлеем" чужд, то есть чуждо христианство? Допустим, что "Вифлеем" – метафора революции, но тогда почему же он "странен"? Что странного в революции? Да и бегут они не от ее "странности", наоборот, – от ее однозначности. И, наконец, как может последняя строфа относиться к белоэмигрантам – Не вам, не вам обречены, //А звездам вечные народы? Поставьте вместо "вам" белоэмигрантов и получите полную нелепость. Л. Видгоф считает, что речь идет даже не о простых беляках, а об «идеологах» в широком смысле, идейных противниках революции, допустим, но разве они боролись со звездами, противостояли каким-то звездам? Мне трудно себе представить, что другие литераторы не видят всех этих неувязок. Остается предположить одно: идеологические "оковы", а проще – предубеждение. Уважаемые мандельштамоведы просто не в состоянии принять единственно правильное прочтение, согласное не только с текстом, но и с контекстом: стихотворение Мандельштама это "послание к евреям".
Вернусь вкратце к изложению этой трактовки в книге "Черное солнце Мандельштама". Л. Видгоф добросовестно цитирует из этой книги характеристику общего подхода Мандельштама к "еврейскому вопросу":
Если Мандельштам что и принял в христианстве безоговорочно …, то именно христианскую историософию, касающуюся судьбы еврейского народа: после рождения Христа народ сей свою историческую миссию исчерпал и фактически умер для истории. А те евреи, которые христианства не приняли, но упрямо продолжают жить, стали символом духовной слепоты и немощи, исторической дряхлости и бесплодности, символом усыхания.
Видгоф не только цитирует, но и вроде бы соглашается с таким контекстом:
Несомненно, в стихах и прозе Мандельштама интересующего нас периода встречаются антииудейские высказывания, и Н.И. Вайман совершенно справедливо обращает внимание на данный факт: это и стихотворение «Эта ночь непоправима…», написанное в 1916 г. (заметим, что эти стихи очевидно связаны – что давно установлено – с хомяковским стихотворением «Широка, необозрима…», где христианство противопоставлено иудейству); и стихи 1917 г. «Среди священников левитом молодым…» <…>; это и зачеркнутый антииудейский фрагмент из статьи «Скрябин и христианство»:Бесплодная, безблагодатная часть Европы восстала на плодную, благодатную – Рим восстал на Элладу… Нужно спасти Элладу от Рима. Если победит Рим – победит даже не он, а иудейство – иудейство всегда стоит за его спиной и только ждет своего часа – и восторжествует страшный противуестественный ход истории – обратное течение времени…[8]. И евангельские детали в стихотворении «Где ночь бросает якоря…» дают, казалось бы, основание для антииудейского прочтения произведения.
Приведя эти цитаты, какой же вывод делает исследователь?
Согласиться же с мнением Н.И. Ваймана об антиеврейской направленности стихотворения Мандельштама мы не можем (подчеркнуто мною – Н.В.).
И далее следует объяснение, почему невозможно с этим мнением согласиться:
Но почему евреи названы сухими листьями именно «октября»? Указание на октябрь не может служить «опознавательным знаком» иудейства. Мы не можем согласиться с мнением Ваймана, что это «простая метафора», обозначающая не более чем «степень усыхания».
Но я и не утверждал, что указание на октябрь служит опознавательным знаком иудейства. Это всего лишь метафора усыхания, но усыхания-омертвления именно еврейства! Сухость у Мандельштама – ходячая метафора безжизненности: река в царстве мертвых у него "сухая" (В сухой реке пустой челнок плывет), сухая шуршит соломинка, соломинка убита, суха и его собственная жизнь (Уничтожает пламень/Сухую жизнь мою), ведь он тоже еврей. Так почему же с этой метафорой нельзя согласиться? Видимо, потому что если "октябрь" не служит "указанием" на революционные события, то все трактовки перечисленных и маститых интерпретаторов повисают в воздухе.
На самом деле содержание этого стихотворения не имеет отношения к революции. Это послание к евреям, причем гневно-обвинительное! Начнем с первой строфы. Если считать, что сухие листья октября это не "желтые" (евреи), а "красные" или "белые", и они "бегут" (белые – на Запад, красные – неясно куда), то что, позвольте спросить, они забыли в глухих созвездьях Зодиака, где ночь бросает якоря? Л. Видгоф честно признается: Мы не знаем, что значит «В глухих созвездьях Зодиака». Но все-таки какое-то объяснение нужно дать, иначе вся версия провалится, и исследователь находит такой выход:
думается, место пребывания ночи, то пространство, где она «бросает якоря» – это Запад, страны, где «западает» солнце, страны заката.
Запад, конечно, большая бяка, и там всегда собираются разные темные силы, но поскольку речь не о направлении, а о географическом месте, то солнце на этом проклятом Западе не только "западает", но и ежесуточно вновь восходит, тогда как в стихотворении речь идет о ночи, которая бросает якоря, и Л. Видгоф, с присущей ему прямотой, совершенно правильно толкует эту метафору:
Когда корабль бросает якорь, он останавливается. Бросить якорь –<…> укорениться где-либо.
А "укоренившаяся ночь" для Мандельштама – это ночь иудейска. Поэт говорит об этом неоднократно:
Эта ночь непоправима,
А у вас еще светло,
У ворот Ерусалима
Солнце черное взошло.
"Черное солнце" – это не метафора временного или периодического "заката", Оно взошло над Ерусалимом две тысячи лет назад, когда иудеи не приняли и не признали животворного солнца христианства. С тех пор они живут в вечной тьме, и поэт говорит о себе: Я проснулся в колыбели – //Черным солнцем осиян.
В другом стихотворении у него Ерусалима ночь и чад небытия.
И, конечно, эта ночь не имеет географических координат – она не на Западе и не на Востоке, ее координаты метафизические, она бросает якоря в глухих созвездьях Зодиака. Почему Зодиака? Да потому что двенадцать колен Израиля связаны со знаками Зодиака с глубокой древности. В Книге Чисел (2; 1-33) дано описание лагеря евреев вокруг сооруженной по указаниям Моисея Скинии Завета: «И так сказал Господь Моисею и Аарону: Каждый при знамени своем со значками отчего дома их да стоят сыны Израиля станом; поодаль от шатра соборного стоять им станом вокруг (подчеркнуто мной – Н.В.). А стоящие станом впереди, к востоку: знамя стана Йегуды по ополчениям их… А стоящие подле него станом: колено Иссахара… Колено Звулуна… Знамя стана Реувэна к югу, по ополчениям их… Подле него стоять станом колену Шимона… Затем колено Гада…», и т.д. В этом построении четко просматривается зодиакальный круг: Стан Иегуды (Иегуда, Иссахар, Звулун), располагался к востоку и соответствовал весне, стан Реувена (Реувен, Шимон, Гад) на юге – лету, стан Эфраима (Эфраим, Менаше, Биньямин) на западе – осени, северный стан Дана (Дан, Ашер, Нафтали) – зиме. Изображения колен Израиля в виде знаков Зодиака было характерно как для древних синагог (среди руин древних синагог Галилеи и плато Голан сохранились мозаики с изображениям зодиакального круга с обозначением месяцев по имени колен Израиля) так и для средневековых, а также и современных, в Северной Африке, в Восточной Европе и других местах. И смысл первых двух строк: ночь бросает якоря в стане Израиля[9].
Что касается "глухоты", то у Мандельштама эта распространенная метафора невосприимчивости – одна из характеристик иудейства, не принявшего Христа. Стихотворение "Где ночь бросает якоря" всегда публикуют рядом с другим стихотворением, тоже имеющим "антиеврейскую направленность": "Вернись в смесительное лоно". Стихотворение обращено к жене, Надежде Яковлевне Мандельштам, она названа в нем именем нелюбимой жены Иакова Лии ("Ты будешь Лия – не Елена!"), и брак с ней приравнивается к инцесту: Иди… на грудь отца в глухую ночь. Она возвращается в кровосмесительное лоно иудейства, в его глухую ночь…[10] В разбираемом стихотворении глухота упоминается дважды: евреи названы не только "сухими листьями октября", но и "глухими вскормленниками мрака". Мог ли Мандельштам назвать "глухими вскормленниками мрака" большевиков? Ну, приверженцы антиреволюционной версии могут сказать, что, мол, конечно, они этот мрак и установили в России. Пусть так, но разве они из него вышли? Тогда надо считать Россию изначально и вечно страной мрака. Мандельштам так не считал. И поэтому не мог и "белых" назвать "вскормленниками мрака" – он не считал прошлое России мраком. А двухтысячелетнюю историю евреев после неприятия Христа – считал. И именно евреи не увидали яслей нового мира, именно им Вифлеем, как место рождение Бога, был чужд и странен. И именно поэтому они отпали от древа жизни, ибо для Мандельштама древом жизни и культуры, было, конечно, христианство. Это он в статье 1921 года скажет: теперь каждый культурный человек – христианин. Иудеи, стало быть, вне культуры, пребывают во мраке. И поэтому его возглас Куда летите вы, зачем? – риторический, и означает: для вас все давно закончилось, хватит без толку суетиться, либо умрите, либо переходите в христианство, как я. И этот возглас удивительно совпадает по интонации и по интенции с возгласом Гордона, героя романа Пастернака "Доктор Живаго", по сути, возгласом самого Пастернака: Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не называйтесь, как раньше. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь. Будьте со всеми.
И именно для евреев, по мнению Мандельштама (и Пастернака) "нет потомства", нет продолжения, нет перспективы: Бездетными сойдете вы/В свои повапленные гробы. В Евангелии от Матфея Христос говорит о фарисеях и книжниках, как о лицемерах, подобных «гробам повапленным, которые красивы снаружи, а внутри полны мёртвых костей и всякой мерзости». Именно фарисеи и книжники не признали Христа Богом, они выбрали для народа другой путь, путь Талмуда. Для Христа и для Мандельштама они – лицемеры. А вот большевиков, или белоэмигрантов никак нельзя назвать лицемерами: и те и другие прекрасно знали за что воюют и не скрывали своих целей. И Л. Видгоф подтверждает: они лицемерами не были.
Очень интересен в третьей строфе мотив еврейской "злобы". На самом деле злобой по отношению к евреям охвачен в этом стихотворении, и в некоторых других, сам Мандельштам, охвачен за то, что они его "клеймили" своей кровью, и от этого клейма ему вовек не избавиться. В другом стихотворении Мир должно в черном теле брать… он называет их "уродами": От семиюродных уродов/Он (мир – Н.В.) не получит ясных всходов. На евреев здесь указывает священное для них число семь. Грубо физиологично и сочится ядом по отношению к себе и племени своему стихотворение "Вернись в смесительное лоно", где брак между евреями назван кровосмесительством. Даже в стихотворении на смерть матери он "находит место" для неприязни и отторжения от своего племени: Благодати не имея//и Священства лишены, они живут при свете черного солнца…
Русскому интеллигенту эпохи СССР, оппозиционно настроенному по отношению к власти, в том числе и к государственному антисемитизму, очень трудно принять Мандельштама, кумира, мученика и духовного ориентира, написавшего великий диссидентский лозунг "Мы живем, под собою не чуя страны", как человека гневно и брезгливо отвергающего еврейство. "Не мог Мандельштам так физиологически отвратительно, так ужасно написать о евреях", - сказал мне недавно приятель, человек умный, широко образованный и хорошо знающий творчество Мандельштама. Но ветхозаветные пророки говорили о своем народе еще ужасней.
Народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибели (Исайя 1-4). Во что еще бить вас, продолжающие свое упорство? (1-5) От подошвы ноги до темени… язвы, пятна, гноящиеся раны… (1-6) …всем отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. (1-28) За то возгорится гнев Господа на народ его, … и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их будут, как помет на улицах… (2-25)
В заклятиях пророков была именно физиологичность: воздам в недро их, сказано у Исайи; Я развеиваю их веялкой за ворота земли, лишаю их детей…, вторит ему Иеремия. А Мандельштам, как и положено поэту, ощущал себя пророком, что было и в русле уже сложившейся русской традиции, и в русле христианской традиции, по которой эти пророчества относятся и к евреям, отвергающим истинного Господа, то есть Иисуса Христа.
Мандельштаму не чужд и издевательский тон по отношению к евреям:
На Моховой семейство из Полесья
Семивершковый празднует шабаш.
Здесь Гомель – Рим, здесь папа – Шолом Аш
И голова в кудрявых пейсах песья.
………
Семи вершков, невзрачен, бородат,
Давид Выготский входит в Госиздат
Как закорючка азбуки еврейской…
В устах нееврея это прозвучало бы грубым антисемитским выпадом. И здесь тоже активно и издевательски педалируется священное для евреев число семь, как и их малый рост. А вот пример из "Четвертой прозы", инвектива в адрес Аркадия Горнфельда, патриарха русской либеральной публицистики, с коим у Мандельштама разгорелся скандал о плагиате:
К числу убийц русских поэтов или кандидатов в убийцы прибавилось тусклое имя Горнфельда. Этот паралитический Дантес, этот дядя Моня с Бассейной…, выполнил заказ совершенно чуждого ему режима, который он воспринимает приблизительно как несварение желудка.
Это не только обвинение, но и донос. И очень физиологично.
Спор между христианами и иудеями, по мнению Мандельштама, решен окончательно и бесповоротно, но в стихотворении возникает еще один интересный мотив. Оказывается, по мнению Мандельштама, победа христианства не окончательна. И не за ним будущее. А будущее за язычеством. Здесь надо заметить, что христианство Мандельштама было декоративным, он просто хотел быть, как все, и рядился в христианские одежды. Какие-то христианские доктрины он принимал (как, например, отношение к евреям), какие-то не принимал. И не забудем, что он с юных лет был не только эсером, но последовательным поклонником эллинской культуры, и в русской культуре ценил именно эллинский, а не христианский "след". Так вот, когда в итоговой четвертой строфе речь заходит о будущем народов, Мандельштам говорит не о христианском блаженстве усевшихся за пиршественный стол вместе с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небес (Мф 8:10-12), а о беспамятстве природы, и о том, что народы обречены звездам. Это может быть сказано только в пику евреям и их безумное вере в то, что "вечность Израиля не обманет" и что Аврааму быть, по словам Завета, отцом многих народов: и произведу от тебя народы, и цари произойдут от тебя (Бытие 17-6) и, как сказано: Умножу семя твое, как звезды небесные… и благословятся в семени твоем все народы земли (Бытие, 22-17,18). Нет, Не вам, не вам… а звездам, восклицает Мандельштам. Язвительностью по отношению к вере Израиля в собственную вечность и избранность звучит и выражение "вечные народы": не Израиль вечен, а "народы". Что, кстати, противоречит словам апостола Павла: "Весь Израиль спасется" (Послание к римлянам 11:26).
Этот поворот к язычеству, обращению к анонимным и холодным, "молчащим" звездам, вместе с характерным, в духе Ницше, эллинским пессимизмом, наметился уже в стихотворении "Феодосия" (1919): Но трудно плыть, а звезды всюду те же. С начала 20-х годов, в стихах "Промежутка" этот мотив последовательно нарастал: Твердь сияла грубыми звездами; И ни одна звезда не говорит; жестоких звезд соленые приказы; идти под солью звезд; Я дышал звезд млечных трухой; В плетенку рогожи глядели колючие звезды. Кроме прочего, этот мировоззренческий поворот (как отдельная тема он рассмотрен в упомянутой книге "Черное солнце Мандельштама") был связан и с тем, что говорить в 1920 году, когда революция уже победила, о грядущей победе христианства было и политически "неправильно", а приспособленчество Мандельштаму никогда не было чуждо.
[1] Доклад можно прослушать здесь https://www.youtube.com/watch?v=x1_xeBFXZP0 текст будет опубликован в следующем выпуске сборника "Сохрани мою речь…"
[2] Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем. В трех томах. Т.1. М.: Прогресс-Плеяда, 2009. С.299 – 300.
[3] Из готовящейся книги Лев Городецкий "Русский джихад Осипа Мандельштама".
[4] Там же.
[5] Гаспаров М.Л. Примечания / Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. М.: Рипол Классик, 2001. С. 758 – 759.
[6] Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем. В трех томах. Т.1. М.: Прогресс-Плеяда, 2009. Стр. 569
[7] Языков Н.М. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1988. С. 351.
[8] Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем. В трех томах. Т.1. М.: Прогресс-Плеяда, 2009. С.488 – 489.
[9] Вот несколько примеров: античная синагога 3 века н.э. в Хамат Тверия; потолок синагоги в г. Ходоров, Польша, 17 век; тунисская синагога Ор А-Тора (свет Торы) в Акко, 20 век и другие. Можно посмотреть на сайте http://www.kriptoistoria.com/forum/index.php?pp=s36t35w8yq0xpazv5hdb&f=1&vt=list&tst=all&m=11993
[10] "Обращено к Н.М., которая вспоминала: "Вероятно, наша связь остро пробудила в нем сознание своей принадлежности к еврейству…"" (Мец А.Г. Комментарии // Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем. В трех томах. Т.1. М.: Прогресс-Плеяда, 2009. стр. 568)
Комментариев нет:
Отправить комментарий