ЗЕЛЕНЫЙ ЛУК И ОДНО КРАСНОЕ ЯБЛОКО

ГЕОРГИЙ ГОЛУБЕНКО."ЗЕЛЕНЫЙ ЛУК И ОДНО КРАСНОЕ ЯБЛОКО".

Георгий Голубенко Сб.рассказов Рыжий город или Новые одесские рассказы.

"Зеленый лук и одно красное яблоко".

Не знаю, что так пугает многих артистов и музыкантов, которые говорят,
что всегда с особым волнением едут выступать в Одессу, но вот почему
начиная с далекого тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года ни разу
не приезжал в наш город знаменитый скрипач Гутников со своей
пианисткой Мещерской, я знаю точно. Они боялись меня.

Впрочем, все по порядку. Я учился тогда в Одесской государственной
консерватории. Красиво? А вы как думали?.. Это уже потом я стал
советским драматургом, а вначале родители все же пытались сделать из
меня культурного человека. Желательно скрипача. Правда, мой педагог -
профессор Лео Давыдович Лембергский - сразу распознал безнадежность
этих попыток, поэтому во время занятий старался научить меня хоть
чему-нибудь полезному для жизни.

- Смотри сюда, мальчик, и запоминай, - говорил, бывало, мой
шестидесятилетний наставник мне, восемнадцатилетнему пацану, доставая
из своего скрипичного футляра луковицу и яблоко. - Мой дед съедал во
время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко - и дожил до
ста лет. Мой отец съедал во время обеда одну зеленую луковицу и одно
красное яблоко - и дожил до ста одного года. Я тоже съедаю во время
обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко, и вот ты увидишь...
Хотя ты, конечно же, не увидишь...

Я незаметно посмеивался, и, между прочим, совершенно напрасно. Прошло
тридцать лет, а мой профессор по-прежнему съедает где-то в далеком
Израиле во время обеда свою зеленую луковицу и свое красное яблоко и
уже готовится побить семейный рекорд долголетия, установленный его
отцом и дедом, а что касается меня... Боюсь, мне теперь уже
действительно нужно сильно постараться, чтобы это увидеть...

Вообще, я любил учиться в Одесской государственной консерватории.
Потому что государственной она была в последнюю очередь. В первую
очередь она была одесской.

<<Декан Рувимчик - редкий козел!>> - было написано на стене нашего
консерваторского туалета. <<Сам ты козел! Декан Рувимчик>> - было
написано ниже. В классе контрабасов висел транспарант, который
приводил в ужас всю нашу кафедру марксизма-ленинизма: <<Ничего не знаю
лучше контрабаса. Готов слушать его день и ночь. Удивительный,
нечеловеческий инструмент!>> - и подпись: <<Лейбин>>. А какие,
собственно, основания были его снимать, если Лейбин была фамилия
преподавателя контрабаса?..

Мы, студенты, жили с нашими педагогами одной семьей, постоянно
пытались шутить и все как один мечтали о славе. Слава имела конкретные
очертания. И называлась она - сцена Одесской филармонии. Выступать там
было пределом наших мечтаний. Поэтому все, что произошло в тот день
одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, я помню очень хорошо.
Или почти все...

- Ну что ж, мальчик, поздравляю тебя! - сказал мой профессор. -
Сегодня ты впервые выходишь на филармоническую сцену!

- Как?.. - задохнулся я. - А что же я буду там играть?

- Ничего, - ответил профессор. - Ты будешь там ноты переворачивать.
Играть будет Гутников. Нужно помочь его пианистке.

Для тех, кто не в курсе, рассказываю: скрипач обычно во время концерта
играет все наизусть. Его аккомпаниатор - по нотам. Переворачивать их
приглашают кого-нибудь из местных. Ну не возить же с собой на гастроли
такую малозначительную фигуру...

Конечно, это было не совсем то, о чем я мечтал. Но я живо представил
себе, как вечером я выхожу на сцену Одесской филармонии, и одна
знакомая девушка, сидящая в зале, увидит... Ну, в общем, за полчаса до
концерта я уже переминался с ноги на ногу за кулисами филармонии, с
тревогой прислушиваясь к шуму, доносящемуся из переполненного
зрительного зала. Потом появились ослепительные Гутников и Мещерская.
Она - в роскошном концертном платье, он - в строгом фраке, но с
настоящим Страдивари в руках.

- Здра-а-авствуйте, - поздоровался я, заикаясь от волнения. - Я тут
пе-ереворачивать...

- Знаем, знаем, - сказала пианистка. - Зачем же вы так волнуетесь,
молодой человек? Ноты читать умеете? Значит, когда увидите, что я
доигрываю страницу, перевернете. И еще: у меня длинное платье,
поэтому, когда я буду вставать со стула, чтобы поклониться,
отодвигайте, пожалуйста, стул. Вот, собственно, и все. Ваш профессор
сказал, что вы человек способный. Думаю, справитесь... Да, и еще: я вас
очень прошу, когда мы будем уходить со сцены, уходите, пожалуйста,
первым. Потом ухожу я, и только потом уже солист. Понимаете? Чтобы все
аплодисменты достались солисту. И вообще, ваша главная задача - нам не
мешать.

- О чем ты, Мила? - улыбнулся маэстро. - Ну как он может нам помешать?..

Ох, не нужно ему было это говорить! Уже через несколько минут жизнь
показала, что в этом смысле он явно недооценивал мои возможности.

Под бурные аплодисменты мы вышли на сцену, я, как и положено
переворачивающему ноты, уселся слева от пианистки, взглянул на ноты,
которые мне предстояло переворачивать, и понял, что сейчас произойдет
катастрофа.

- Бетховен, - произнесла ведущая. - <<Крейцерова соната>>.

Пианистка взяла аккорд.

- Ничего не получится... - просипел я ей прямо в ухо. - Я очки дома забыл!..

- Что? - вздрогнула пианистка.

- Очки, говорю, забыл!.. Не вижу я ничего!..

- Спокойно! - прошептала пианистка, не переставая играть. - Следите за
мной. Когда нужно будет перевернуть страницу, я вам кивну...

- Головой?.. - просипел я, уже мало что соображая от волнения.

- Да, - кивнула она.

Она кивнула - я и перевернул.

- Рано! - вскрикнула она и, продолжая играть, свободной рукой
перевернула страницу назад.

- Но вы же кивнули! - напомнил я ей и перевернул страницу вперед.

- Да я не потому кивнула! Не потому! - нервно зашептала пианистка,
играя какой-то сложный пассаж. - Вот теперь переворачивайте!

- Вперед?!

- Да!

Я перевернул.

- Назад!!

- Но почему? Вы же сами сказали перевернуть страницу вперед!

- Но вы же перевернули две!..

- Как это две?! - я приподнялся и, загородив ей нотную тетрадь, стал
разбираться со страницами. - Вот одна... вот... ах да, действительно!..

- Да что же вы делаете?! - взмолилась она и, изловчившись, шлепнула
меня по рукам. Я автоматически шлепнул ее по рукам, как бы давая
сдачи. Она вскрикнула. Скрипач вздрогнул и взял фальшивую ноту.

Так, толкаясь и переругиваясь, мы каким-то чудом доиграли наконец
<<Крейцерову сонату>>. Раздались аплодисменты.

- Стул отодвиньте! - ненавидяще глядя на меня, сказала пианистка. - Я
же вам говорила. У меня длинное платье. Отодвиньте мой стул! Мне нужно
встать и поклониться!

Я галантно отодвинул ей стул. Она встала и поклонилась. Потом начала садиться.

- Стул! - напомнила она, не оборачиваясь.

Поскольку слово <<стул>> теперь ассоциировалось в моей уже не работающей
от страха голове исключительно со словом <<отодвиньте>>, я его опять
отодвинул. Она начала садиться на пол. Я автоматически подставил руки...
Почувствовав их у себя на бедрах, пианистка взвизгнула и отскочила.

В зале прошел шумок. Там уже, наверное, давно обратили внимание, что,
пока скрипач предается своему возвышенному искусству, какой-то молодой
нахал у него за спиной сначала подрался с его аккомпаниаторшей, а
теперь прямо на глазах у публики начал к ней грубо приставать. Я готов
был провалиться сквозь сцену.

Дальнейшее плохо отпечаталось в моем сознании. Помню только, что,
кажется, и дальше я все делал наоборот: переворачивал страницы, когда
не нужно было переворачивать, и не переворачивал, когда было нужно.
Двигал стул вперед, когда пианистка пыталась встать, таким образом
припечатывая ее к роялю, и двигал его назад, когда она пыталась сесть,
каждый раз ловя ее уже у самого пола.

Естественно, что после окончания каждого произведения музыканты,
несмотря на аплодисменты, сразу же убегали за кулисы, чтобы хоть
как-то перевести дух от этого кошмара. Но я оставался на сцене! Таким
образом, получалось, что все аплодисменты доставались мне, и я каждый
раз долго и церемонно раскланивался...

Но все это были, как говорится, цветочки по сравнению с финалом нашего
выступления.

- Паганини! - объявила ведущая. - <<Вечное движение>>.

- Умоляю!.. - наклонилась ко мне пианистка. - Вы только ничего не
делайте! Мы сами все сыграем. Просто сидите тихо. А еще лучше вообще
отодвиньтесь!..

Музыканты начали играть, а я начал отодвигаться, естественно, вместе
со стулом, издавая при этом страшный скрип. Пианистка гневно глянула
на меня. Я отодвинулся еще дальше. Она опять посмотрела. Я опять
отодвинулся. Потом еще и еще... Таким образом, пока они играли, я
проделал довольно неблизкий путь от центра сцены в ее конец и очутился
на самом краю.

В зале недоуменно перешептывались. Потом-то я понял причину. <<Ну
правильно, - размышляли там. - Великий Паганини, наверное, что-то имел
в виду, назвав свою пьесу <<Вечное движение>>, но зачем нужно
иллюстрировать это гениальное произведение бесконечной ездой по сцене,
да еще верхом на скрипучем стуле?!>>

- Да когда же это наконец закончится?! - не выдержал скрипач и,
прервав исполнение, сделал шаг в мою сторону, собираясь, по-видимому,
оторвать мне голову.

Я в ужасе отпрянул назад... И вместе со стулом полетел со сцены в зрительный зал.

Тут началось что-то невообразимое. И продолжалось довольно долго. А
поскольку ни музыканты, ни ведущая из-за кулис больше не появлялись,
то я, чтобы хоть как-то прекратить весь этот смех, свист и улюлюканье,
опять вскарабкался на сцену и очень торжественно произнес: <<Концерт
окончен!>>
Потом, много лет спустя, я часто пытался смешить народ своими
рассказами, выступая на разных сценах, в том числе и на сцене Одесской
филармонии, но такого гомерического хохота я уже не слышал никогда.
Вот уж был поистине оглушительный провал!

Наверное, в ту ночь я не умер от позора только потому, что одна
знакомая девушка до самого утра утешала меня, сидя рядом на скамейке
пустынного Приморского бульвара, и к утру наконец утешила...

И тогда же, к утру, с первыми лучами солнца, встающего над обожаемым
мною городом, я начал смутно догадываться, что стремление к славе
вообще глупейшая вещь. И единственное, чего можно добиться на этом
пути, так это падения с большой высоты, да еще и вместе со стулом.

А единственное, чего можно желать для себя в этой жизни, так это
собственно жизни. Причем как можно более долгой. И нужно для этого
очень немного: каждое утро - такой вот рассвет, каждую ночь - такая
вот девушка, ну и каждый день, конечно, одна зеленая луковица и одно
красное яблоко.