СОЛТА
«Футуристы были тоже сумасшедшие»
ВИКТОР ШКЛОВСКИЙ В БЕСЕДАХ С ВИКТОРОМ ДУВАКИНЫМ
Виктор Шкловский, 1971© Василий Малышев / РИА Новости
После процесса Синявского и Даниэля (1966) единственного свидетеля защиты, филолога Виктора Дмитриевича Дувакина (1909—1982), сначала уволили с филфака МГУ, а потом восстановили на другой кафедре. Там Дувакин, специалист по Маяковскому, одним из первых в России стал заниматься устной историей — собирать интервью с представителями культуры XX века. Сначала его интересовали те, кто мог знать Маяковского, но вскоре коллекция бесед стала напоминать интеллектуальную и частную историю XX века. Среди других Дувакин разговаривал с Виктором Шкловским и записывал беседы на магнитофон дважды: 14 июля 1967 года и через год и полтора месяца — 28 августа 1968 года. COLTA.RU публикует фрагмент первой беседы, с полной версией текста можно познакомиться на сайте проекта «Устная история».
Виктор Шкловский: Пастернака он очень любил. Очень любил. И уход Пастернака из ЛЕФа был громадным ударом для ЛЕФа и Маяковского [1], потому что… Асеев был любим…
Виктор Дувакин: Маяковским?
Шкловский: Да. Но он меньший брат.
Дувакин: Хотя и старший [2].
Шкловский: Хотя и старший. А Пастернак, как и Хлебников, — равные.
Дувакин: С моей точки зрения, Пастернак, конечно, меньше.
Шкловский: По-моему, тоже. Я говорю… Конечно, меньше.
Дувакин: Сейчас ведь идет в этом смысле такая… сейчас идет принижение Маяковского с другой стороны.
Шкловский: Да. Тут другая история. Теперь: Мандельштам [3], как и Блок, необыкновенно высоко ставил Маяковского.
Дувакин: Мандельштам? Вот как! Как мне дорого, когда сходятся… Зенкевич то же самое говорил… [4]
Шкловский: Необыкновенно высоко ставил. И он говорил, что у Маяковского необыкновенное чувство времени.
Все это такое ощущение течения времени, которого ни у кого нет. Видите… Ну, у Хлебникова есть… Хлебников… конечно, были такие вещи… Я вам расскажу вещь Хлебникова в глубокую тайну. Хлебников прочел в «Бродячей собаке» стихи, в которых было слово «Ющинский — 13», и посвященные Мандельштаму, то есть он обвинил Мандельштама в ритуальном убийстве. Мандельштам...
Дувакин: Простите, я не понял. «Ющинский — 13»? Это что же?
Шкловский: Ющинский был человек по делу Бейлиса, там было тринадцать уколов, ритуальное число [6].
Дувакин: Ах вот оно что! Вот она, разница поколений. Даже не помню.
Шкловский: Да. Теперь так. Мандельштам вызвал Хлебникова! «Я как еврей, русский поэт считаю себя оскорбленным и вас вызываю…»
Дувакин: На дуэль?
Шкловский: На дуэль.
Дувакин: Тогда еще были дуэли?
Шкловский: Были дуэли. Я сам дрался на дуэли [7]. Ну, и другим секундантом должен был быть Филонов [8]. Мы встретились при Хлебникове. Павел Филонов сказал: «Я этого не допущу. Ты гений. И если ты попробуешь драться, то я буду тебя бить. Потом, это вообще ничтожно. Вообще, что это за ритуальное убийство?». А Хлебников сказал: «Нет, мне это даже интересно! Я думал всегда /нрзб/ футуриста соединить с каким-нибудь преступлением». Как Нечаев [9]. Филонов сказал, что это совершенно ничтожно. «Вот я занимаюсь делом: я хочу нарисовать картину, которая бы висела на стене без гвоздя». Тот говорит: «Ну и что она?» Он говорит: «Падает». — «Что же ты делаешь?» «Я, — говорит, — неделю ничего не делаю. Но у меня уже похищает эту идею Малевич, который делает кубик, чтоб он висел в воздухе. Он подсмотрел. Он тоже падает».
Дувакин: Это уже…
Шкловский: Это сумасшествие. Вы не забывайте, что футуристы были тоже сумасшедшие.
Дувакин: Что?
Шкловский: Сумасшедшие мы были тоже.
Дувакин: Кто «мы»?
Шкловский: Футуристы.
Виктор Дувакин в своем кабинете. 1968–1969© М.В.Радзишевская / Научная библиотека МГУ
Дувакин: /нрзб./
Шкловский: Да-да. Ну, мы, конечно, их помирили, а Хлебников сказал, что он был не прав, что сказал глупость.
Дувакин: Но Мандельштам его вызвал?
Шкловский: Да, но Мандельштам Хлебникова страшно любил, так же как Блок очень любил Маяковского. Видите, Маяковский — поэт непризнанный, неоцененный.
Дувакин: Тогда?
Шкловский: И сейчас. Именно сейчас, потому что он сейчас… он несет ответственность за все ошибки революции, потому что он продолжает существовать, а те люди умерли. И он, значит, несет ответственность, и, кроме того, он поэт, изучаемый в школе, поэтому он несет ответственность вместе с Пушкиным. /нрзб./ А он — старший поэт времени, старший, по крайней мере, пятидесятилетия…
Дувакин: Конечно. Я считаю, может, столетия.
Шкловский: Может, и столетия, может, и столетия. И он — поэт новой любви, новой России и будет понят скоро, ну, через десять лет.
Дувакин: Третье пришествие Маяковского будет.
Шкловский: Да.
Дувакин: Два уже было [10].
Шкловский: А Пастернак — превосходный поэт, превосходный поэт, больший, чем Кузмин. Пастернак…
Дувакин: А как бы вы его сравнили с Мандельштамом?
Шкловский: Я думаю, что Мандельштам больше, чем Пастернак, трагичнее. Трагичнее. Причем, когда Пастернак говорит, что он написал Сталину, чтоб тот освободил его от должности первого поэта [11], то он, очевидно, считает, что есть должность, которая зависит от кого-то. Он не сталинист, но он учитывает позицию правительства, и он переписывался со Сталиным, перезванивался и не защитил Мандельштама. Вы это знаете?
Дувакин: Нет. Не защитил?
Шкловский: Да. Сталин позвонил Пастернаку, сказал: «Что говорят об аресте Мандельштама?» Это мне рассказал сам Пастернак. Тот смутился и сказал: «Раз уж вы мне позвонили, то давайте говорить об истории, о поэзии». — «Я спрашиваю, что говорят об аресте Мандельштама». Он что-то еще сказал. Тогда Сталин ему сказал, что «если бы у меня арестовали товарища, то я лез бы на стенку». Тогда тот ему сказал: «Иосиф Виссарионович, если вы ко мне звоните об этом /нрзб/». На это Сталин ему сказал: «Я думал, что вы — великий поэт, а вы — великий фальсификатор» — и повесил трубку [12].
Дувакин: Да что вы?!
Шкловский: Да.
Дувакин: Вообще это о Сталине говорит неплохо.
Шкловский: Неплохо. Это страшно. Мне рассказывал Пастернак — и плакал.
Дувакин: Значит, он просто растерялся.
Шкловский: Растерялся. Он бы мог попросить: «Отдайте мне этого человека, я /нрзб/». Тот бы отдал /нрзб/ должен быть добрым.
Дувакин: Ему иногда надо было…
Шкловский: Конечно... А тот растерялся. И это его сделало… необходимым для него делать героические шаги, чтобы оправдать себя в своих глазах.
Дувакин: Возможно.
Шкловский: Вот такая, понимаете, история.
Дувакин: Да-а-а…
Шкловский: А Маяковский был необыкновенно... необыкновенно хорошим товарищем.
Дувакин: Он был цельным.
Шкловский: Да.
Дувакин: Так, это мы говорили о, так сказать, отношениях с разными лицами. Маяковский ведь очень любил Пастернака... А к Мандельштаму как он относился?
Шкловский: Он не любил его. Ведь Хлебников называл Мандельштама первого периода «мраморной мухой». Очень удачно. Мраморная, но муха. Но он не знал позднего Мандельштама. А Маяковский, когда я раз выступал о Мандельштаме, сказал: «Что ты говоришь? Ты вот так говорил, что сто человек купит его книги. Так не надо делать. Не надо пропагандировать людей, которые нам враждебны».
Дувакин: Это кто говорит?
Шкловский: Маяковский, враждебный к ЛЕФу [13]. Он был партийный человек.
Дувакин: Да.
Шкловский: Но я думаю, что он не понимал Мандельштама. Больше того, самый сильный Мандельштам — последнего пятилетия: «Мне на плечи кидается век-волкодав…» [14] и так далее, когда он поднял тяжесть [15].
Дувакин: Он не знал этого.
Шкловский: Он знал «Камень» [16].
Дувакин: Да.
Шкловский: Еще кого вам надо?
Дувакин: Асеев.
Шкловский: Асеев. Асеев тоже не совсем понятый поэт. Видите, Асеев — маленький человек. Он грызун, который хочет… хотел денег. Скупой человек.
Дувакин: Да.
Шкловский: Маяковский — щедрый человек. Но у Асеева чудный язык, чудное чувство языка, чудное ощущение движения слова. Но у него нет общестихотворной композиции стихотворения в целом. Его можно разгадать в движении двух строк.
Дувакин: Он быстро устаревает.
Шкловский: Он быстро устает, когда пишет стихи. Но у него будет… не возвращение, а у него будет помещение его в ходе истории. Он будет помещен в ход истории. У него есть для этого основания.
Дувакин: А, ну да. Но не самостоятельной главой.
Шкловский: Нет, вероятно, вероятно.
В.Б. Шкловский, В.В. Маяковский, Н.Н. Асеев, Л.А. Краснощекова сидят на траве, наблюдая игру в городки. 1924© А.М. Родченко / Государственный музей Владимира Маяковского
Дувакин: А Маяковский действительно очень был к нему привязан?
Шкловский: Привязан. Он вообще людей любил. Он был привязан.
Дувакин: Он привязывался к людям больше, чем они к нему.
Шкловский: Выходит, так.
Дувакин: Ведь все-таки Асеев не очень хорошо себя держал с ним. Вот и с выставкой, то, се [17]. Как-то это всё… Но это отдельная тема.
Ну, Виктор Борисович, раз мы невольно немножко перешли на такую чуть-чуть теоретическую часть, то я вам хочу один обобщающий вопрос задать. Как вы теперь, в 1967 году, относитесь к тому, что высказал покойный друг ваш Тынянов в статье «Промежуток»? [18]
Шкловский: Я думаю, что тогда Юрий Николаевич был не прав. Совершенно...
Дувакин: Мне тоже так кажется. Мне хотелось себя проверить.
Шкловский: Совершенно не прав.
Дувакин: Есенин и Маяковский, в промежутке — Хлебников.
Шкловский: Да, это наверно. Маяковский, понимаете ли... Может, он бы еще был великим прозаиком.
Дувакин: Да.
Шкловский: У него проза хорошая. Настоящая проза. И я считаю, что Маяковского… решила его судьбу поэма «Во весь голос». Он не решился бы умереть в упадке. Он очень устал. Он был не согласен. Но ему нужно было умереть, но он не мог бы умереть побежденным.
Дувакин: С чем не согласен?
Шкловский: С ходом…
Дувакин: Истории? Уже?
Шкловский: Да. А ему надо было умереть героем. Он написал «Во весь голос», показавши сохраненного человека, вдохновенного человека, и умер, обставив место своей гибели фонарями и давши ложный адрес гибели — любовный.
Дувакин: А вы считаете, что это адрес ложный?
Шкловский: Ложный. Видите почему? Полонская — это совсем ложный адрес, потому что Полонская была ему рекомендована Лилей [19]. Лиля давала такие… в заместители семьи, немножко сводничала, вот она Брюханенко… [20] это ее... А это, а это, значит, нельзя любить. Он… его обидела Лиля. Он хотел взять Яковлеву. Я ее не видал, но она очень красивая женщина, может, большой человек. Теперь: и... Полонская, которую он тоже полюбил... Ему надо было «ночью звон свой спрятать» [21], он был обременен сердцем. Ему некуда было положить сердце. А вот это такая трагедия.
Дувакин: (проверяет, сколько осталось магнитной пленки) Так, тут уже на финише, поэтому новую тему нам начинать не надо, чтоб не оборвалась на полуслове. У нас так шло…
Шкловский: У Полонской был потом роман с Осипом Мартыновичем Бескиным. А у нее был… Дети ее сгорели, это вы знаете?
Дувакин: Нет.
Шкловский: Она вышла замуж за человека, который делал воротнички, переделывая их из старых голландских простыней. Для этого он их… У нее было от него двое детей... А он белье чистил бензином. Произошел пожар (недалеко от площади Маяковского теперь) — двое детей угорело. Так что это было все очень страшно. Я это не от нее слышал [22]. А мемуары Полонской написаны в сообществе с Ардовым [23].
Дувакин: Виктор Борисович, поскольку вы просили вас уже больше не утомлять (чувствуется, что вы действительно очень утомлены), я очень прошу прощения, что вас так задержал. Ну, мы на этом сейчас закончим и продолжим, когда вы еще выберете время, как вы обещали, через неделю-две. Ну, большое вам спасибо.
Подготовка текста Сергея Сдобнова
[1] Письмо с заявлением о формальном выходе из ЛЕФа Пастернак направил в редакцию журнала «Новый ЛЕФ» 26 июля 1927 г.
[2] Николай Николаевич Асеев (1889—1963) старше Пастернака на 7 месяцев.
[3] Высокая оценка Маяковского Осипом Мандельштамом обычно выводится из его статьи «Выпад» (1924). Здесь Маяковский назван среди десяти здравствующих русских поэтов, которые «не на вчера, не на сегодня, а навсегда»: Кузмин, Маяковский, Хлебников, Асеев, Вячеслав Иванов, Сологуб, Ахматова, Пастернак, Гумилев, Ходасевич (Осип Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. Т. 2. Проза / Сост. А.Г. Мец; подгот. текста и коммент. его же и др. — М.: Прогресс-Плеяда, 2010. С. 149).
[4] Об отношении Мандельштама к Маяковскому поэт Михаил Зенкевич (1886—1973) рассказывал в беседе с Дувакиным 19 апреля 1967 г.: «…он (Мандельштам) говорил, что Маяковский больше, чем Пастернак. С тем еще можно состязаться, а с этим, говорит, нельзя состязаться. Вот, говорит, что-то громадное по лестнице идет, и я вижу — это идет Маяковский. Именно громадное идет, облако или туча какая-то». Отредактированный фрагмент этой записи приведен в кн.: Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников / Вступ. ст., подгот. текста, сост. и коммент. О.С. Фигурновой, М.В. Фигурновой. — М.: Наталис, 2001. С. 26—31.
[5] Из «Облака в штанах» (Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений. В 13 т. Т. 1. С. 176).
[6] 12 марта 1911 г. в Киеве был убит 12-летний мальчик, ученик Киево-Софийского духовного училища Андрей Ющинский. 23 сентября — 28 октября 1913 г. прошел судебный процесс по обвинению в этом убийстве приказчика кирпичного завода, неподалеку от которого был найден труп, Менахема Менделя Бейлиса. Обвинение утверждало, что убийство носило ритуальный характер с целью получения христианской крови для приготовления мацы. Одним из главных признаков ритуального убийства объявлялось наличие тринадцати колотых ран на правом виске мальчика. Числу 13 придавался каббалистический смысл. И при первичном вскрытии тела, и при осмотре трупа по ходу следствия это число не подтвердилось (на виске ран оказалось 14, а всего на теле 47). В соответствии с вердиктом присяжных Бейлис был оправдан.
[7] Об этой дуэли Шкловский рассказывает: «К весне [1921 г.] стрелялся с одним человеком» (Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. С. 77). Дуэль состоялась из-за Надежды Филипповны Фридлянд (1899—2002), начинающей актрисы и поэтессы, участницы семинара Николая Гумилева. Шкловский продолжает: «Стрелялись в 15 шагах; я прострелил ему документы в кармане (он стоял сильно боком), а он совсем не попал» (там же, с. 79).
[8] Павел Николаевич Филонов (1883—1941) — художник, один из лидеров русского авангарда.
[9] Сергей Геннадьевич Нечаев (1847—1882) — революционер-террорист, лидер «Общества народной расправы»; прототип Петра Верховенского в романе Ф.М. Достоевского «Бесы» (1870—1872). Организовал убийство вышедшего из повиновения студента Иванова (в романе — Шатов), чтобы сплотить преступлением свою группу.
[10] Под вторым пришествием Маяковского подразумевается его многообразное и повсеместное внедрение после резолюции И.В. Сталина на письме Л.Ю. Брик — с конца 1935 г.
[11] В письме Сталину (конец декабря 1935 г.) Пастернак писал:
«В заключение горячо благодарю Вас за Ваши недавние слова о Маяковском. Они отвечают моим собственным чувствам, я люблю его и написал об этом целую книгу. Но и косвенно Ваши строки о нем отозвались на мне спасительно. Последнее время меня, под влиянием Запада, страшно раздували, придавали преувеличенное значение (я даже от этого заболел); во мне стали подозревать серьезную художественную силу. Теперь, после того, как Вы поставили Маяковского на первое место, с меня это подозрение снято, и я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему, в скромной тишине, с неожиданностями и таинственностями, без которых я бы не любил жизни» (Борис Пастернак. Полное собрание сочинений с приложениями. В 11 т. Т. 9. Письма 1935—1953 гг. / Сост. и коммент. Е.В. Пастернак и М.А. Рашковской. — М., 2005. С. 62).
Это письмо при жизни Шкловского не печаталось, но, возможно, он знал о нем от самого Пастернака, потому что в пастернаковском пересказе письма в очерке «Люди и положения» («Новый мир», 1967 г., № 1) слов про «первое место», которые могли трансформироваться в слова о «должности первого поэта», нет (см.: там же, т. 3, с. 237).
[12] Обзор и анализ «самых известных» двенадцати версий этого телефонного разговора, включая и версию Шкловского, содержатся в книге Бенедикта Сарнова «Сталин и писатели» (Кн. 1. — М.: ЭКСМО, 2010. С. 245—272). Версия Шкловского изложена (по публикации в книге «Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников») на с. 252—253.
[13] Т.е. Маяковский говорит о Мандельштаме, который враждебно относится к ЛЕФу.
[14] Из стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…» (17—28 марта 1931 г.). См.: Осип Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. — М., 2009. Т. 1. С. 156.
[15] Фрагмент этой беседы от вопроса Дувакина о том, что такое «Ющинский — 13», и до сих пор выборочно приведен в книге «Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников» (с. 47—49).
[16] «Камень» — первый сборник Мандельштама, вышедший в 1913 г. и переизданный в 1916 и 1923 гг. Охватывает стихи 1908—1915 гг.
[17] С Николаем Николаевичем Асеевым Маяковского связывали давние приятельские отношения. Но с конца 1929 г. они были в ссоре. Много лет спустя Асеев обнародовал свои объяснения:
«В последний раз я видел его живым в пятницу 11 апреля. Надо сказать, что незадолго перед тем между нами была первая и единственная размолвка — по поводу его ухода из Рефа в РАПП, без предварительной договоренности с остальными участниками его содружества. Нам казалось это недемократичным, самовольным: по правде сказать, мы сочли себя как бы брошенными в лесу противоречий. Куда же идти? Что делать дальше? И ответственность Маяковского за неразрешенность для себя этих вопросов огорчала и раздражала. <…>
Так вот, все бывшие сотрудники Лефа, впоследствии отсеянные им в Реф, взбунтовались против его единоличных действий, решив дать понять Маяковскому, что они не одобряют разгона им Рефа и вступления его без товарищей в РАПП.
<…> В последнее время нам казалось, что Маяковский ведет себя заносчиво, ни с кем из товарищей не советуется, действует деспотически. Ко всему этому положение между ним и целой группой его сотрудников было обостренное. <…> мне очень хотелось к Маяковскому, но было установлено не потакать его своеволию и не видеться с ним, покуда он сам не пойдет навстречу. Близкие люди не понимали его душевного состояния. Устройству его выставки никто из лефовцев не помог. Так создалось невыносимое положение разобщенности» (Н.Н. Асеев. Воспоминания о Маяковском // В. Маяковский в воспоминаниях современников / Вступ. ст. З.С. Паперного; сост., подгот. текста и примеч. Н.В. Реформатской. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. С. 395—397).
[18] В посвященной Борису Пастернаку статье «Промежуток» («Русский современник», 1924 г., № 4) Юрий Тынянов констатировал, что проза победила поэзию. «Место поэтов, отступавших в некоторой панике, сполна заняли прозаики» (см.: Ю.Н. Тынянов. Поэтика; История литературы; Кино / Предисл. В. Каверина; подгот. Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова, М.О. Чудаковой. — М.: Наука, 1977. С. 168). Однако то, что сейчас кажется тупиком, в истории всего лишь промежуток. И автор показывает, как идут через этот промежуток Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Борис Пастернак и другие поэты.
[19] С Вероникой Витольдовной Полонской (1908—1994), начинающей актрисой МХАТа, женой (с 1926 по 1934 г.) актера того же театра Михаила Михайловича Яншина (1902—1976), Маяковский познакомился 13 мая 1929 г. Лиля Брик знала ее раньше — по съемкам фильма «Стеклянный глаз». Этим отношениям не препятствовала. По-видимому, считала их преходящими.
[20] С Натальей Александровной Брюханенко (1905—1984) Маяковский познакомился в 1926 г. Летом следующего года пригласил ее к себе в Ялту. 13 августа она выехала из Москвы в Севастополь, а уже 17-го Лиля Брик написала ему: «Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня всеуверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!» (Бенгт Янгфельдт. Любовь это сердце всего. — М., Книга, 1991. С. 167). В 1928 г. на вопрос Брюханенко «Так почему же вы мне не говорите, что вы меня любите?» Маяковский ответил:
«Я люблю Лилю. Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или ОЧЕНЬ хорошо, но любить я уж могу только на втором месте. Хотите — буду вас любить на втором месте?» (Наталья Брюханенко. Пережитое // Имя этой теме: любовь! Современницы о Маяковском / Сост., вступ. ст., коммент. В.В. Катаняна. — М.: Дружба народов, 1993. С. 200). Естественно, она отказалась.
[21] Цитата из «Облака в штанах». В поэме:
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое
в женское
спрятать в мягкое
в женское
(Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений. В 13 т. Т. 1. С. 176).
[22] После развода с Яншиным, с 1934 по 1939 г., мужем Полонской был администратор Театра им. Вс. Мейерхольда, а затем Ростовского театра драмы, где в 1936—1940 гг. работала и Вероника Витольдовна, Валерий Александрович Азерский (умер в 1957 г.). Одно время он действительно жил недалеко от Триумфальной площади (в 1935—1992 гг. — площадь Маяковского) — на Садовой-Каретной улице (д. 7, кв. 16). В 1936 г. у них родился сын Владимир, которого усыновил третий муж Полонской — актер Ростовского театра драмы, а затем Театра им. Ермоловой Дмитрий Павлович Фивейский. Владимир — единственный родной сын Вероники Витольдовны. Но вместе с ним в семье рос и сын Фивейского от предыдущего брака Федор Фивейский (р. 1931) — впоследствии известный скульптор.
Сын Полонской Владимир Фивейский — автор книги «Нора: последняя любовь Маяковского» (М.: Сканрус, после 2008 г.), в которой воспроизведена рукопись воспоминаний его матери.
[23] Виктор Ефимович Ардов (1900—1976) — писатель-юморист. Его женой (с 1933 г.) была актриса Нина Антоновна Ольшевская (1908—1991), близкая подруга Полонской. Мемуары Полонской написаны в 1938 г. Авторская рукопись — это две общие тетради (111 с. и 73 с.). Первая датирована августом, вторая декабрем. Свои записи о Маяковском Полонская прочитала Ардову 24 августа 1938 г. и попросила отредактировать их. «…Я пришел в такое волнение, что по окончании чтения не смог некоторое время разговаривать», — записал Ардов на следующий день. Оценив эти воспоминания как «редкий пример искренности в мемуарах», он «решил возможно меньше править то, что написала Нора» («В том, что умираю, не вините никого»?.. С. 528).
Комментариев нет:
Отправить комментарий