Александр А. Локшин: Об одной литературной мистификации

На мой взгляд, смешение мемуаров с вымыслом — чрезвычайно спорный жанр, который в крайнем случае может быть оправдан лишь необходимостью решить некую внелитературную задачу (например, обмануть цензуру).

Об одной литературной мистификации

Александр А. Локшин

Начну с цитаты:

«…он [Пушкин] вдруг оборвал себя на полуслове и хмуро, в упор:

— Что с тобой, Дельвиг? Ты нездоров?

— А разве я был когда-нибудь здоров? — меланхолически отозвался Дельвиг. — Мне всегда что-то мешало внутри. Помнишь, в лицее я не бегал, не боролся, не играл в мяч.

— Ты обращался к врачам?»

Нет, тут что-то не то. Пушкин, желая задать тот же вопрос, наверное, сказал бы так: «А что, брат, за лекарем ты не посылал?»

А вот пример из другого сочинения того же автора. Некто К. в 1919 или 1920 году пишет своей возлюбленной письмо и предваряет важное сообщение фразой:

«Слушай меня внимательно».

Могло ли такое быть? Может быть, и могло. Но до боли напоминает телефонный разговор из нынешней суматошной жизни, когда делаешь кучу дел одновременно, в дверь звонят, стиральная машина гудит, да еще в телефонной трубке трещит так, что слов не разобрать…

Вообще, стилизация — дело тонкое. Один неверный шаг — и весь художественный эффект насмарку. Что касается литературной мистификации, то это, конечно, еще более трудное занятие. Подвести может даже такая мелочь как досадное совпадение авторской лексики с лексикой персонажа. Вот, например, вышеупомянутый К. пишет все в том же письме:

«Время наступает серьезное».

То есть К. употребляет слово «серьезный» не в своем основном значении, а смещает смысл этого слова. Все бы ничего, но вот что пишет сам автор той повести, где приводится письмо господина К.:

«Серьезные люди — Солженицын в их числе — считают, что <…>».

Здесь слово «серьезный» употреблено с тем же грубоватым смысловым смещением, что и в письме господина К. Вообще, надо сказать, что такое смысловое смещение прилагательного «серьезный» очень характерно для современной разговорной (и даже несколько приблатненной) речи.

Вот еще одно интересное совпадение:

«Мне не выкрутиться <…>»

(это выдержка из письма господина К.);

«Тут уж не открутишься <…>»

(а это уже пишет автор повести в гл. 11).

Но вот, что еще пишет в своем письме господин К.:

«Сеня тоже поэт, но не до такой степени <…>».

Ироническое словосочетание «не до такой степени» как-то слишком уж на слуху в современной действительности. («Я, конечно, люблю Пушкина, но не до такой же степени», – так можно сказать своим домашним после того как, наконец, ушел гость, читавший вслух Пушкина до 2-х часов ночи). Представить, что это же ироническое словосочетание было в ходу во время Гражданской войны, трудно.

Вообще, для одного короткого письма господина К. как-то многовато фрагментов современной разговорной речи.

Однако основной аргумент, заставляющий усомниться в подлинности письма господина К., таков. В Прологе автор повести пишет, что прочел письмо господина К. спустя несколько лет после смерти матери (вынув это письмо из конверта без адреса). Из контекста невозможно не заключить, что автор повести только тогда узнал, что его отцом является господин К.

(«Безадресное письмо сперва расстреляло меня, уложив намертво, затем вернуло совсем в иную жизнь»).

Но в тринадцатой главе автор повести уверяет, что узнал об указанном роковом обстоятельстве от собственной матери на исходе хрущевской оттепели, да еще и отчим присутствовал при знаменательном разговоре, уточняя некоторые обстоятельства гибели господина К.:

«Возможно, мать решила, что пора и мне узнать печальную быль своего начала. Она посоветовалась с отчимом, потому что и он присутствовал при ее рассказе. Моим отцом был Кирилл Александрович Калитин, расстрелянный на реке, увековеченной Тургеневым <…>»

Обилие деталей и подробностей в каждом из двух упомянутых эпизодов придает им видимость достоверности, если их рассматривать порознь. Однако, взятые вместе, они опровергают друг друга, и приходится заключить, что запомнившиеся яркие детали, по крайней мере, одного из этих эпизодов (а возможно — обоих) придуманы автором повести.

И еще один важный момент. Персонажи повести — узнаваемые реальные люди; однако некоторым автор сохраняет их настоящие имена, а другим — слегка меняет, но так, чтоб можно было легко догадаться. Себя же самого автор повести именует не Юрием, а Петром.

И, наконец, вопрос: велики ли шансы, что письмо господина К. — реальный документ? На мой взгляд, это крайне маловероятно. Больше всего история господина К. напоминает мне не совсем удачную мистификацию.

Читатель, возможно, уже догадался: повесть, в которой приведено письмо господина К., — это «Тьма в конце туннеля» Юрия Нагибина, признанного классика ХХ века. (Самая же первая цитата взята из нагибинского рассказа «У Крестовского перевоза»).

Ниже я буду говорить в основном о «Тьме в конце туннеля».

Прежде всего, замечу, что «Тьма…» производит на непредубежденного читателя (и на меня тоже) впечатление документальной повести. Насколько я понимаю, именно так воспринял эту повесть А.И. Солженицын*, предъявив к ней претензии как к сочинению документального жанра.

Однако вся соль в том, что повесть Нагибина не имеет подзаголовка «документальная», и вот что пишет Константин Кедров в своем предисловии к недавно вышедшему тому избранных сочинений Нагибина**:

«Его <Нагибина> сюжет — это исповедь автора перед всеми читателями и одновременно документально точное описание. Любая попытка определить долю вымысла заранее обречена. Нагибин настолько убедителен даже в своих фантазиях, что его не раз наивно обвиняли во лжи. Мол, в действительности все было совсем иначе. При этом забывали, что “действительность” — это тоже выдумка автора (курсив мой. — А.Л.). Реализм в литературе — это авторская фантазия, в которую читатель поверил. Нагибину поверили, а это значит, что он прочно остается в литературе теперь уже XXI века».

Я готов согласиться с К. Кедровым, пока речь идет об исторических сочинениях Нагибина, но не о его последних повестях, где автор рассказывает о себе и о людях, которых знал лично.

На мой взгляд, смешение мемуаров с вымыслом — чрезвычайно спорный жанр, который в крайнем случае может быть оправдан лишь необходимостью решить некую внелитературную задачу (например, обмануть цензуру). Какую же сверхзадачу поставил себе Нагибин в повести «Тьма в конце туннеля» (названной Кедровым «творческим завещанием одного из крупнейших прозаиков России»)? Из текста повести очевидно, что такой сверхзадачей для Нагибина было убедить читателя в том, что письмо господина К. — подлинное.

Выше я уже объяснял, почему склонен считать это письмо мистификацией. Однако Константин Кедров принимает это письмо всерьез, что в известной мере противоречит его собственному тезису о том, что «“действительность” — это тоже выдумка автора» и что «любая попытка определить [у Нагибина] долю вымысла заранее обречена».

Такая нелогичность со стороны К. Кедрова сильно меня удивляет. Вот что он пишет дальше в своем предисловии:

«Главное обстоятельство, “перевернувшее всю душевную жизнь” Нагибина, — это раскрытие роковой семейной тайны. Отцом главного героя повести оказался не тот опальный, ссыльный, умирающий от голода человек, к которому он прикипел всей душой, а вполне русский Кирилл Александрович. <…> Но никакого прилива радости при своем открытии Юрий Нагибин не испытал. Чисто русское происхождение так же мало радовало, как мало радовала мнимая причастность по крови к роду лютеран Дальбергов, после революции вдруг ставших евреями».

То, что “прилива радости” не было, звучит одновременно чудовищно (чему радоваться, если человек, которого считал отцом и любил, вдруг оказался даже не родственником) и неубедительно. Ведь пишет же Нагибин по этому поводу, что получил от судьбы ошеломляющий подарок (см. Нагибин Ю. Тьма в конце туннеля / В кн.: Моя золотая теща. — М.: АСТ, 2004, с.100). Кстати, этот подарок нашел свое естественное отражение в издательской аннотации, где для убеждения сомневающихся черным по белому написано: «Вниманию читателей предлагается сборник произведений известного русского писателя Юрия Нагибина.»

___

* См. Солженицын А.И. Двоенье Юрия Нагибина// Новый мир, 2003, № 4, с. 164-171.

** См. Кедров К. Искусство быть настоящим. В кн.: Нагибин Ю.М. Остров любви. Любовь вождей. Тьма в конце тоннеля. Моя золотая теща. М.: ОЛМА ПРЕСС, Серия ХХ век — классика, 2004.