воскресенье, 30 октября 2016 г.

СМЕРТЬ - НЕ КОНЕЦ ВСЕМУ, А ДЕМБЕЛЬ



Возраст Старость не значит немощь


Пост о возрасте, адресованный тем, кто уже «едет с ярмарки», опубликовал в своем ЖЖ журналист Дмитрий Губин.
В СССР гигантская журнально-книжная индустрия готовила к первой любви, но она все равно случалась не с тем, не тогда и не там, — а вот уже к интиму не готовил никто. Это потом мы понимающе хмыкнем над Мариной Абрамович, в 65 лет на: «Как дела?» — ответившую: «Да какие в нашем возрасте дела? Работа-интим, интимс-работа…»
К самым важным в жизни вещам никто тебя не готовит.
----------------------<cut>----------------------К самым важным в жизни вещам никто тебя не готовит.Никто не готовил и не готовит к первому вышвыриванию с работы в никуда, к ледяному ветру свободы (когда ты ничей, ни в чём, нигде, ни зачем, никуда, ни во что, никогда). К первому визиту к пожизненному врачу. К возрасту вообще. К тому, что за возрастом.
Никто не готовил и не готовит к первому вышвыриванию с работы в никуда, к ледяному ветру свободы (когда ты ничей, ни в чём, нигде, ни зачем, никуда, ни во что, никогда). К первому визиту к пожизненному врачу. К возрасту вообще. К тому, что за возрастом.

Формальную отметку в 40 лет я перелетел, не заметив — старость придумали трусы! — с отметкой 50 было не так просто. Я помнил растерянных Диму Диброва и Диму Харатьяна, когда их спрашивали-типа-ну-как-тебе-ехать-с-ярмарки, и никак не мог выкинуть из головы выражение их лиц.
Мне никто никогда нигде не говорил о том, что меняет в тебе биологический возраст.
Перевал за 50 представлялся всегда временем дряхлости, куда более молодые родители моих одноклассников были уже безнадежными тетками и дядьками, и помню, как я застыл, когда пришел в гости к ровеснику, а дверь открыл гривастый подтянутый мужчина с повадками молодого льва: я решил, что ошибся, такими отцы одноклассников не бывают, им надлежит носить треники с пузырями на коленях и майку-алкоголичку (и позже Ксения Собчак дико злилась на меня, не веря, что ее отец давал мне интервью на кухне в панельной «трешке» поутру после выборов в Ленсовет, одетый именно в «алкоголичку» и треники — шел 1990-й).
Оказалось, что за перевалом нет дряхлости.
Я болею куда меньше, чем студентом и школьником, проплываю в бассейне и пробегаю по утрам куда больше, и разве что накидываю на гриф штанги не 40 кг, как раньше, а 30 кг блинов, но это потому, что мне важно подтянутое тело, а не рекорд, — и понимаю, почему 50-летние заказывают у модного фотографа М. фотосессии голыми (флэш-карта у М. изымается заказчиком) или почему 80-летний Пикассо выбегал поутру к ждущим аудиенции с криком: «Стоит!» — и демонстрацией торчащего колом члена. Графики, керамики и прочей херни он клепал выше крыши, что не этим же было гордиться.
Это не было стариковской похотью, как мне когда-то казалось, — это было радостным удивлением, что представления о старости как о физиологической немощи оказались посрамлены. Как сказал в каком-то интервью 97-летний Соколов из Кукрынисов, «самое неожиданное в возрасте то, что с каждым днем я чувствую себя лучше и лучше», — и умер вскоре.

Возрастной перевал наносит удар с другой стороны, — и вот к этому ты совершенно не готов.
Старость не значит немощь

Убыстряется время. Вот что было для меня неожиданностью.

Старик Л. (господи, да какой он был старик? Он был в моем сегодняшнем возрасте, но был уже по-стариковски неопрятен, поэтому я так его и воспринимал), благоволивший ко мне в студентах, любил цитировать Бродского: «За рубашкой полезешь в комод — и день потерян», — но я совершенно не понимал ни Б., ни Л.
Теперь понимаю.
Вот о чем мне никто даже не шепнул: время будет с каждым годом идти все быстрее, четверть часа начнут казаться прежней минутой, и минут в твоей жизни будет не меньше, но скорость их возрастет, ты не сможешь их ловить с прежней ловкостью. За рубашкой полезешь в комод…
Что дальше, а?
Что еще ты должен будешь почувствовать, когда тебе сообщат о неоперабельном раке, о первой стадии Альцгеймера, о чем-то еще, когда тиканье часов сольется в звон последнего комара?
В дивной книги Криса Хэдфилда «Пособие астронавта по жизни на Земле» есть крайне оптимистический эпизод, когда астронавты перед полетом проигрывают все сценарии, включая собственную смерть на орбите (Что делать с телом? Запереть в скафандре в шкафу или дать сгореть с мусором в отстыкованном транспортном корабле? Кто сообщит о смерти родным? Где проводить и кто оплатит похороны?)
Я не иронизирую по поводу оптимизма: у меня действительно отлегло, когда вслед за тем я стал прокручивать сценарий собственного посмертного существования. Стало ясно, то нужно сделать непременно, а что не стоит хлопот.
Но Хэдфилд, в 52 года проведший полгода на орбите, вернувшийся оттуда такой же развалиной, как и все, кто проводил в космосе месяцы (1 день в космосе требует затем 1 день восстановления на Земле, пишет Хэдфилд), — ничего не пишет о приятно и неприятно обманутых ожиданиях возраста.
И вот это пугает больше, чем немощь, которая, конечно, однажды будет такой, что небытие станет желанно. Я не ожидал, например, что буду уставать не от отказов тела (которые на удивление случаются реже, чем в юности), а от количества жизней, которые прожили разные люди, называющиеся моим именем, память о которых еще держится в моем мозгу, но которые не имеют отношения ко мне сегодняшнему. Я устал от запоминания стран, городов, людей, страданий, очарований, которые случились с теми, кто передавал мое тело по наследству друг другу: в моей телефонной книжке почти 6000 контактов, но сегодняшнее «я» не может их вместить.
Старость не значит немощь

Так что прав, возможно, мой нежно любимый Быков, пиша, что смерть не конец всему, а дембель.
И добавляя на перевале собственного 50-летия:
«Мы начинаем, когда закончилось все самое лучшее, и нам предстоит все самое интересное: старость, смерть, бессмертие».

Комментариев нет:

Отправить комментарий