НОВОДВОРСКАЯ О ШОЛОХОВЕ

По ту сторону Дона. Валерия Новодворская – о Михаиле Шолохове

• 22.04.2013
• автор: Валерия Новодворская
• 
  

Михаил Шолохов лежит далеко от Храма. Дальше всех. У самой ограды, рядом с той советской, бедняцкой, мужичьей, совсем не казачьей жизнью, которую он помогал утвердить после того, как дописал последнюю строчку «Тихого Дона» и писать стало не о чем и незачем. 

Для любого казака свет клином сошелся на Дону, и нет ему жизни без Дона. Дон для России – не просто река, а линия баррикад Великой Смуты. Все битвы ее состоялись, были выиграны или проиграны на Дону. До сих пор мы размещали в Храме или около него тех, кто сражался за Белое Дело, кто был с корниловской или калединской стороны баррикад. Дон был полем брани, и спор шел о том, кому доведется испить из него «шеломом». Зеленая могучая река была последним арбитром давнего русского спора, последним рубежом обороны Руси. Марина Цветаева не была казачкой, но чутьем великого поэта она уловила высший смысл этой великой реки. Когда-то она лежала между русичами и половцами. В 1918 г. она пролегла между казаками и мужиками, между белыми и красными, между жизнью и смертью. Все, как у Марины: «Кто уцелел – умрет, кто мертв – воспрянет. И вот потомки, вспомнив старину: – Где были вы? – Вопрос как громом грянет, ответ как громом грянет: – На Дону! – Что делали? – Да принимали муки, потом устали и легли на сон. И в словаре задумчивые внуки За словом: долг напишут слово: Дон».

А что было там, по ту сторону Дона? Нам предстоит это узнать вместе с Шолоховым – благодаря его дару, его Григорию Мелехову, нашему Вергилию в смрадном царстве Гражданской войны. Поэтому и покоится Михаил Шолохов в пределах ограды Храма. За «Тихий Дон» – несокрушимый Мавзолей погибшего, порабощенного, отрекшегося от казацких вольностей казачества. На могильной плите писателя – пучок сухих пахучих степных трав, на надгробье вырезана белая донская чайка. И еще на могильной плите лежит переломленная казацкая шашка. Ее переломили в знак гражданского позора над головой писателя после «Поднятой целины». Так решил загробный казацкий сход. Сход тех, кто пал за Дон. По эту сторону Дона.

Казак или мужик?

Шолохова принято считать казаком, он и жил-то в станице Вёшенской – даже тогда, когда все классики давно переселились в Москву. Но с казацким происхождением у Мишеньки было не все ладно; может быть, этим и объясняется печальный конец его казацкой карьеры. Отец писателя, доживший до 1925 г., никак на казака не тянул. Он был выходцем из Рязанской губернии, сеял хлеб на арендованной казачьей земле, да еще был приказчиком и управлял паровой мельницей. Наполовину мужик, наполовину мастеровой. Мать (умерла в 1942 г., погибла под бомбами) и вовсе дочь крепостного крестьянина, пришедшего на Дон с Черниговщины. Родился Миша честь-честью в хуторе Кружилине станицы Вёшенской области Войска Донского. Но это ничего не меняет. Родился Миша в 1905 г. и поначалу считался сыном первого мужа матери, казачьего атамана Кузнецова. Имел с рождения казацкие привилегии и пай земли. Но мать оставила мужа и сошлась с А. М. Шолоховым, мещанином (он еще и «шибаем» потрудился – скупал скот). А мать поработала горничной, чего с дочерьми казаков-хозяев сроду не бывало. Но в 1912 г. Кузнецов умер, родители Шолохова обвенчались, и отец наконец усыновил своего незаконнорожденного сына. Лучше бы он этого не делал. «Мужиков» казаки презирали за нищету, несвободу, приниженность, отсутствие военной выправки. «Мещан» терпели, но и только. Маленький Миша сразу теряет социальный статус. А что это такое, юные казачата ему объяснили на улице тумаками. Так что Шолохов не только любил Дон и казачий уклад. Он ненавидел, он завидовал настоящим казакам, которые смотрели на него сверху вниз. Но семья не бедствовала, у Миши был домашний учитель. А в 1914 г. он захворал: проблемы с глазами. У родителей были средства лечить сына в Москве. Он даже успел поучиться там, в подготовительном классе гимназии. Потом его забрали доучиваться поближе к родным местам, в город Богучар Воронежской губернии. Потом гимназия открылась и в Вёшенской. Но Мише удалось окончить только четыре класса, пятый – коридор… Его застала за партой Смута. Застала в 13 лет. Больше он никогда и ничему не учился, и это очень заметно по его произведениям. Александр Грин учился не намного больше, но он был книжник и фантазер, читал запоем. А Шолохов знал свою степь, свой Дон, своих казаков. Все остальное его не интересовало. Вернее, было ему недоступно. Горький, такой же недоучка, сам преодолел свою культурную недостаточность, хотя лучше писать от этого не стал. Шолохов же писать умел, но дефицит культуры и знаний остался при нем до конца. Он не стал интеллигентом, в отличие от Алексея Максимовича. Правда, вначале он еще понимал, что надо учиться (зато потом забыл и начал учить других). В 15 лет, в 1920 г., Шолохов уже работает учителем по ликбезу.

Здесь его знаний хватало, а на хуторах было полно неграмотных. Служил он клерком в ревкоме, был счетоводом, канцеляристом и даже пописывал в местные газетки. Среди хуторян парень с четырьмя классами гимназии был большой редкостью. В царстве слепых и одноглазый – король. У милейших казаков был только один недостаток: все они были обскурантами, реакционерами, и ученье им не казалось необходимостью. Кони – другое дело. Рубка и хозяйство тоже были в цене.

Но дальше было хуже. Юный Шолохов два года работал по продразверстке. То есть мстил. Грабил казаков, отбирал хлеб, живность, одежду. Вместе с комиссарами. Для казака – немыслимое дело. Попал в плен к Махно и чудом остался жив. (Продотрядчиков и комиссаров резали дочиста и белые казаки, и махновцы, и нельзя сказать, что они были так уж неправы). И представьте себе, даже в тогдашние зверские, жестокие времена он перегнул палку.

С женой

Приключения станичника в столице

Его судил ревтрибунал за «превышение власти» (то есть за палачество, которое могло вызвать восстание против советской власти). Правда, после ХХ съезда биографы попытались сделать жизнеописаниеклассика более приличным: мол, судили его за «попустительство», мало налога брал. Спросить, однако, не у кого. Последние двадцать лет жизни писателя (уже в безопасности, в холе, при чинах и орденах) не дают оснований предполагать «попустительство». Катаев тоже сделал себе фальшивую биографию «красного командира», но он после смерти Сталина хоть перестал агитировать за советскую власть и лезть в идеологию.

В 1922 г. приговоренный к расстрелу, но помилованный за «несовершеннолетие» Шолохов поехал в Москву поступать на рабфак. Но его не приняли: не было стажа, комсомольской путевки, да и комсомольского билета не было. А царил нэп, даром уже не кормили (только комсомольцев и коммунистов). Пришлось зарабатывать на жизнь черным трудом: работал грузчиком и каменщиком. Попытался прибиться к «богеме» – литературной группе «Молодая гвардия» – и поучиться у Асеева, Шкловского, Брика. Дело не пошло: Михаил был «свеж, как редис, и прост, как грабли». Он просто «не догонял» столичных авангардистов ни по тону, ни по стилю, ни по культуре. Он печатает идейные, но плохие фельетоны в газете «Юношеская правда». 14 декабря 1924 г. в газете «Московский ленинец» появляется рассказ «Родинка» о брато- и отцеубийственной Гражданской войне. Правдиво, но слабо. Куда больше Шолохову везет в личной жизни: в том же 1924 г. он женится на настоящей казачке, дочери бывшего атамана Марии Петровне Громославской. С ней он мирно проживет всю жизнь и даже станет возить ее на охоту (жена научится неплохо стрелять). Осядут они в Вёшенской уже навсегда. Дети пойдут, как грибы, почтительные и послушные, все по законам Войска Донского: дочь Светлана, оставившая ценные мемуары о жизни отца (1926 г.), сын Александр (1930 г.), сын Михаил (1932 г.), и, наконец, дочь Мария (1938 г.). А тут пошли и «Донские рассказы», черновики к «Тихому Дону», с 1924 г. пошли. Уже лучше, но не Бог весть что.

На рыбалке, 1958 год

Четвертые сутки пылает станица

И тут в 1925 г. начинаются чудеса. Молодой человек садится писать. И в 1927-м являет миру первый том «Тихого Дона». Уже все кончено – «нет ни страны, ни тех, кто жили в ней»: ни Войска Донского, ни казаков, гордых и зажиточных, опоры режима, красы армии и гвардии; ничего нет, кроме сазанов в Доне и сусликов в степи. И тут, как мираж, является и покоряет мир и Россию этот самый «Тихий Дон», это прошедшее, выкопанное Шолоховым из могилы. Ослепительный дар! Сколько потом будет их, «антистратфордианцев», которые станут полоскать Шолохова, как Шекспира: не он писал, где уж ему, плагиат-с! Успокоились они частично только в наши дни: компьютерный анализ, куча экспертиз, включая графологическую. А я всегда и без экспертиз знала, что «Тихий Дон» – Шолохова. Блестки таланта посверкивают даже в отвратной «Поднятой целине», даже в «Донских рассказах». И дед Щукарь подозрительно срисован с деда Гришаки, деда Коршуновых из «Дона»: прямо-таки клон. И нешуточный талант чувствуется в «Судьбе человека»: вещь простая, но сильная. У «антистратфордианцев» – вечный синдром Сальери: зачем великий дар достался какому-то Моцарту, гуляке праздному, а не ему, Сальери, добродетельному труженику? Но талант и добродетель – разные вещи. Не заслуживший таланта Шолохов был им наделен волей Провидения, в отличие от своих праведных критиков.

Первые две книги «Тихого Дона» Шолохов сдает в «Октябрь», знакомый нам журнал, который тогда редактировал уроженец Верхнего Дона Серафимович. Роман выходит в 1928 г., и Серафимович пишет на него в «Правде» хвалебную рецензию. Что тут началось в советском курятнике, как раскудахтались все курочки! А Шолохов пишет третий том: о расказачивании, о восстании против Советов доведенных до отчаяния казаков. Конец света! Публикацию остановили, шеф ОГПУ Г. Ягода готовит Шолохову камеру. «Молодогвардейцы» А. Безыменский и М. Светлов помочь не могли: они были мелковаты для официоза, «не котировались». А вот буревестник Горький мог заступиться, да струсил. А. Фадеев и вовсе спрятался в нору. Спас Шолохова самый главный его и Дона враг – Сталин. Приятно было играть с такой крупной мышью. К тому же талант! Можно использовать. Значит, надо беречь и приручать.

И вот в 1932 г. выходит третий том. Выходит правда, и выходит ложь: первый том «Поднятой целины» (тоже в 1932 г.). Тошнотворный одобрямс, клевета на казачество (казаки отравляют скот; все по лекалу следователей ОГПУ; один казак даже голодом и жаждой уморил родную мать, чтобы не донесла о его контрреволюционной деятельности: прямо-таки эпизод с будущих процессов троцкистских и бухаринских «блоков»).

А негодяи и фанатики Давыдов и Нагульнов – народные герои, навязшие в зубах у трех-четырех поколений школяров. Вещь натужная, со скрипом; видно, что писалась из-под палки.

В 1940 г. выйдет четвертый том «Дона». До этого автор успеет записаться в ВКП(б). В 1932 г. Хладнокровная конъюнктура. Человеком он оставался только в своем великом романе. Человеком по имени Григорий Мелехов. Ведь это авторское сверх-Я. Сам по себе простой казак без всякого образования не мог так метаться, так страдать. Это сам писатель прощается с волей и с Доном. А вне романа все – камуфляж, маскировка. Четвертый том, значит, выйдет в 1940 г. Григорий Мелехов так и не станет красным, несмотря на подленькие уговоры Алексея Толстого: нехорошо, стыдно, надо Гришку из контриков перевести в «честные советские граждане» (то есть в такие же прохвосты, как сам «красный граф»). Но Шолохов, предавший себя, свою честь и достоинство, мывший Советам ноги и пивший эту воду, свой роман и своего Гришку не предал. Роман остался правдив, а Гришка остался чист. Мы узнали и Дон, и степь, и казаков. Особенно степь: «Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! …Ковыльный простор…, курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу… Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачья, не ржавеющей кровью политая степь!» И такая она бывает: «Забились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой; пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземно-черном небе, не всходя и не радуя ростками; …а по степи – сушь, сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический звон кузнечиков…» А вот и Дон: «…ледяная сизо-зелень Дона». И прямо-таки ван-гоговское изображение горя Григория, потерявшего свою Аксинью: «…он увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца». Григорий, кстати, ищет весь роман брод в огне: он уходит и от белых, и от красных после очередной подлости или жестокости. Он не выносит насилия (даже над «иноземной» Франей), он ненавидит палачество (убийство безоружных). Поэтому Гришкин антипод в романе – работник карательного отряда Митька Коршунов, брат жены Григория, Натальи, застреливший баб и детишек из семьи Мишки Кошевого, тоже хорошего гада, застрелившего беззащитного деда Гришаку, дедушку Митьки и Натальи. А жена брата Гришки, Дарья, казнит кума Ивана Алексеевича: за то, что он, мерзавец, казнил этого самого брата Петра. Родственнички, чтоб их… Кажется, с помощью Гришки несчастный Шолохов, пасынок Дона, пытался прожить другую, настоящую, честную жизнь. А вне романа жизнь не удалась. Дона не было как понятия. Дона, откуда «выдачи нет». Повальные аресты в 1937-м, раскулачивание, расказачивание… Река текла, а Дона уже не стало.

С Василием Шукшиным на съемках фильма «Они сражались за Родину»

А в комнатах наших сидят комиссары

Со Сталиным Шолохов играл в кошки-мышки до смерти тирана, балансируя на лезвии бритвы. И выиграл, так ни разу его не воспев, даже имени не упомянув в «литературе». При этом ухитрился обыграть вождя в пух и прах (так казалось до ХХ съезда). Отбил некоторых арестованных земляков. Не сел сам. В Голодомор выбил «передачку» из транспорта с пшеницей. Был им всем, бывшим казакам, кум, заступник и благодетель. При этом и себя не обидел. Получил все по «наркомовской» норме: большую квартиру в Москве, шикарный дом в Вёшенской, личный самолет, стадо скота. В 1941 г. дали Сталинскую премию за «Тихий Дон» (пожертвовал в Фонд обороны). За паскудную «Поднятую целину» оторвал Ленинскую премию в 1960 г. (построил школу в Вёшенской). А в 1965 г., с согласия Хрущева (не как несчастный Пастернак, заплативший за Нобелевку жизнью), получил и Нобелевскую премию. Эти деньги достались ему, и на них Шолохов свозил всю семью за кордон, и они объездили всю Европу.

Но для Европы Шолохов был закрыт, как «черный ящик». Он получил еще две звезды Героя соцтруда, кучу орденов, личный астероид № 2448, членство в ЦК с 1961 г. Но, кроме «Судьбы человека» в 1956-м, больше ничего путного не написал. В годы войны, как положено, был военным корреспондентом, но высот Симонова и даже Эренбурга не достиг.

После смерти Сталина диктатор стал выигрывать в их вечной игре – ход за ходом, фигуру за фигурой. Маска Шолохова приросла к его лицу. Он допритворялся. Зачем было в 1959 г. публиковать второй том «Поднятой целины»? Террор кончился. А он опубликовал. Он травил Пастернака, в 1965 г. потребовал казни Даниэля и Синявского, за что был проклят Лидией Чуковской и осужден на бесплодие (а он и так после «Судьбы человека» не мог писать, Бог опередил писательницу). Он выступал против Солженицына и заклинал Брежнева бороться с сионизмом уже в 1978 г. на радость КГБ. Умер он от рака в 1984-м, но душа его умерла давно. Вместе с Доном.

Опубликовано в журнале "Медведь" №129, 2009