Борис Суварин: Ленин был утопистом, а Сталин — циником
В 1980 году бывший французский коммунист Борис Суварин вспоминал, как Сталин пришёл к власти. Суварин в 1920-е жил в Москве, работал в Коминтерне и видел «кухню» советского государства. Он считал Сталина равнодушным к теории, но умевшим спекулировать на человеческих слабостях. В 1930-е Сталин и вовсе переродился в параноика. А в его восхождении во власть он винил Ленина и Троцкого.
Борис Суварин родился в Киеве в еврейской семье в 1895 году, и носил тогда фамилию Лившиц. Когда ему было 5 лет, его родители эмигрировали во Францию, так что он, как говорил сам Суварин, «воспитался в классического француза». В 1920-е он становится олним из лидеров Французской компартии, в 1921 году приезжает в Москву работать в Коминтерне. В СССР он — на стороне Троцкого. Но в начале 1930-х он отходит от троцкизма к классической европейской социал-демократии. В 1935 году Суварин написал одну из первых в мире биографий Сталина. После войны Суварин ещё правеет, сам себя он тогда называет «левый неоконсерватор». Умер он в 1984 году.
В 1980 году, в возрасте 85 лет, Борис Суварин дал интервью сотруднику русского эмигрантского журнала «Континент» Михаилу Геллеру, в котором рассказал о своих впечатлениях о Сталине. Оно вышло в тот год в 22-м номере журнале. Мы публикуем его с небольшими сокращениями.
— Борис Константинович, где, когда вы видели Сталина?
— В 1921 году я в составе делегации французской компартии приехал в Москву. По предложению Ленина я был включён в состав секретариата Коминтерна, был кооптирован в Исполком и Малое бюро. В Исполком Коминтерна от РКП входили Ленин, Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Радек. С ними я встречался. Сталин в работе Коминтерна не участвовал.
В сентябре 1923 года я поехал в отпуск в Кисловодск. По приезде на место мне дали койку в общежитии. Пошёл я на вокзал, единственное оживлённое место в городе. Купил газету, прочитал о большом землетрясении в Японии. Тут подошел поезд, и из вагона вышел Бухарин, потом Зиновьев. Бухарин, человек веселый, эмоциональный, обнял меня, называя «сувариненок». Зиновьев поздоровался и спросил, что нового. Я ответил: землетрясение в Японии. «Большое?» — заинтересовался Зиновьев. Услышав, что большое, облегченно сказал: «Война отложена на несколько лет». Все советские вожди жили тогда в страхе, ожидали с минуты на минуту нападения — Англии, Японии, безразлично. Были уверены, что империалисты нападут.
Бухарин, услышав, что меня поселили в общежитии, предложил переехать к нему в виллу, где было множество комнат и где уже жили Клара Цеткин с сыном, Сафаров, Лашевич. Неподалеку жил Зиновьев. Троцкий занимал отдельную виллу на горе — жил одиноко. Сталин жил в Ессентуках. И ежедневно приезжал на дрезине поговорить, посмеяться. Однажды я присутствовал при общей беседе, во время которой местные коммунисты рассказывали о «бандитах». Так называли антикоммунистических партизан-горцев, нападавших на почты и на сельсоветы. Выслушав рассказ, Сталин сделал движение, как бы стрелял из пулемета, и спросил: «А нельзя их немножко пострелять?» В словах, выражении лица чувствовалась жестокость и злоба.
Возвращались мы в начале октября. На каждой станции требовали оратора — и кто-нибудь выступал с речью. Возвращались, чтобы брать власть в Германии. В октябре 1923 года революция в Германии казалась неотвратимой. В Политбюро Троцкий предложил назначить дату восстания, другие члены Политбюро возражали. Он предложил назначить 7 ноября. В Москву явились руководители КПГ Брандлер и Тальгеймер и потребовали «вождя», в себе они не были уверены. «- Кого вы хотите вождём?» — спросили их. Они ответили — Троцкого. Ответ этот привел в бешенство Зиновьева. Как, его, председателя Коминтерна, немецкие коммунисты не захотели взять вождём?
Конфликт в Политбюро стал улаживать Сталин. Он выступил в роли миротворца, успокаивал, уговаривал. Нет, говорил он, мы не дадим ни Троцкого, ни Зиновьева, оба слишком важны, слишком нужны здесь, дома.
В Германию решили послать Пятакова, который считался правым, и Радека, который считался левым. Это была обычная большевистская практика — составлять делегации так, чтобы в них входили политические или личные противники. Кроме того, в Германию поехали все руководители ВЧК, знавшие немецкий язык: Уншлихт, Трилиссер и т.д.
В дни подготовки революции в Германии на заседание Президиума Коминтерна впервые явился Сталин, сопровождал его Дзержинский. Это — начало деятельности Сталина в международном революционном движении. Он не скрывал своего презрения к Коминтерну, считал его работников наёмниками, называл Коминтерн «эта лавочка».
— Что вы знали о Сталине в 1923 году, что вы о нём думали?
— Ничего о нём не думал. Сталин тогда начал привлекать внимание. Я знал русские дела лучше других, ибо немного знал уже русский, были у меня друзья, знавшие французский, — Шляпников, Коллонтай, Сафаров. В Сталине я видел секретаря ЦК. А роль секретаря, даже генерального, я понимал как роль человека, отдающего распоряжения машинисткам, следящего за тем, чтобы гасили свет в помещениях.
— Что же случилось, каким образом произошло неудержимое восхождение Сталина?
— До Сталина секретарями ЦК были русские интеллигенты — Крестинский, Преображенский, Серебряков (хотя он был из рабочих). Они не переставали дискутировать, болтали, не отвечали на письма, не следили за выполнением решений. Сталин, возглавив секретариат, навёл в нём порядок. Но, самое главное, Сталин понял роль и значение Учраспреда, который стал потом называться Орграспредом. Он понял, что от этого отдела ЦК зависела участь коммуниста, останется ли он на работе в Москве или его отправят в Астрахань, а то и в Туруханск. Когда приходилось голосовать за «платформы», то голосовали не за «перманентную революцию» или «социализм в одной стране», а за квартиру и должность в Москве либо Ленинграде.
Противники Сталина считали важной идеологию, идеологические аргументы. Троцкий приводит в своих мемуарах запись из дневника своей жены Натальи Седовой: «Лев Давыдович вернулся с заседания Политбюро в поту». А чего он вспотел? Цитировал Маркса?
Сталин вёл свою игру — старался быть хорошим секретарём ЦК, поддерживал тех, кто поддерживал его. Троцкий не скрывал своего презрения ко всем. Сталин понял, что, кроме кучки идеалистов, существует большинство, которое думает прежде всего о том, чтобы хорошо жить.
— Когда, по-вашему, Сталин понял, что может стать хозяином партии и страны?
— Когда победил Троцкого. После этого все стало возможным.
— Последний вопрос — о Ленине, о доле его ответственности в достижении Сталиным высшей власти?
— Прежде всего я хочу начать с того, что в Москву я приехал в эпоху, когда все менялось. Менялись вещи и люди. Когда я приехал, нэп был в полном разгаре. Открылось много магазинов. Как по волшебству, из разных щелей появились товары. Сухаревка кишела людьми и была полна продуктов. Появились частные издательства. Я встречался с анархистами, которых никто не трогал. Ленин заявил: всерьез и надолго.
Ленин изменился, и были все основания надеяться, что это не конец изменений, что он учтёт опыт минувших лет. Последние его статьи выдают растерянность. Мой друг д-р Гольденберг, который вместе с Семашко посетил Ленина в Горках, рассказывал, вернувшись в Москву: «Ильич видит всё очень ясно, он знает, что ничего не действует, но он не знает, что делать».
Изменился и Троцкий. Вместо того, чтобы, как он это делал до 1917 года, пользоваться своим интеллектом, он старался адаптировать псевдомарксизмЛенина, марксизм примитивный, анемичный, скелетоподобный, стерилизующий живую мысль. Он понял, что революция сделана партией, что режим держится только на партии, что партия — дело рук Ленина. В связи с этим он ищет «классовое» объяснение. Это его и погубит.
Троцкий считал, что всё объясняется влиянием кулаков, потом бюрократии, когда в действительности Сталин собрал настоящую банду, лишённую каких бы то ни было принципов и решившую ценой любых человеческих жертв сохранить власть. Со всеми её привилегиями и преимуществами. Троцкий этого не понимал, что равнялось самоубийству.
Менялся и Сталин по мере того, как расширялся объём его функций, а одновременно росла власть. Равнодушный к теории, нахватавшийся терминологии ровно настолько, чтобы знать язык, на котором говорили в Политбюро и ЦК, вооружённый всей мощью партийного, то есть государственного аппарата, включавшего Оргбюро, Учраспред, Рабкрин, ГПУ, имевший возможность как угодно интерпретировать «марксизм-ленинизм», превращённый в официальную и догматическую религию, Сталин постепенно достиг высот, на которых от «успехов» началось у него головокружение, превратившееся в конце в паранойю.
Не забывайте о том, что Сталин с детства нёс в себе зачатки вульгарности, злобы, жестокости, пышно распустившиеся на службе безграничного честолюбия после получения незаслуженного наследства дела Ленина. Его превосходство над соперниками заключалось в способности не считаться со словами и умении спекулировать на человеческих слабостях, не отступая ни перед какими средствами.
Бесспорно, Троцкий делит с Лениным ответственность за избрание Сталина на должность генерального секретаря, которая дала ему всемогущество.
Бесспорно и то, что без Ленина не было бы Сталина. Я не согласен, однако, с теми, кто ставит между ними знак равенства, кто называет Ленина вторым Сталиным. Разница между ними состоит в том, что Ленин был утопистом, готовым на самые ужасные вещи для осуществления своей идеи. Сталин был циником, который верил только в Сталина, который был готов на всё и делал всё — только для себя, для сохранения и увеличения своей власти, для удовлетворения своего чудовищного честолюбия.
Комментариев нет:
Отправить комментарий