"НАМ РАЗРЕШИЛИ ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ"

history

«Нам разрешили остаться в живых»

21.06.2016

Изя Сегалис живет в Вильнюсе. Ему 78 лет, и он – бывший узник Каунасского гетто. В беседе с корреспондентом Jewish.ru Изя Сегалис рассказал, как 75 лет назад начиналась война, где в гетто была «малина» и почему обвинение его мамы в измене мужу спасло жизнь всей семье. А также вспомнил, когда он впервые попробовал шпроты в масле и о чем думал, глядя на звезды из ямы, в которой скрывался от немцев.

Судя по вашей фамилии, вы родом из Литвы?– Да, здесь жили многие поколения нашей семьи. Оба моих деда были полиграфистами, и отец тоже держал свою типографию, в которой печатал книги и брошюры на самых разных языках – что заказывали. Помимо типографии у него в Каунасе было два дома – каменный и деревянный. Строительство каменного дома отец закончил примерно через год после моего рождения.

Ваша семья была религиозной?– Что значит религиозной?! Тогда все ходили в синагогу, праздновали, как полагается, еврейские праздники, но при этом мой отец был «фруме идн», то есть к религиозным евреям мы себя не относили. Я родился в 1938 году и хорошо помню начало войны. Многие мне не верят – говорят, что раз мне было тогда три года, то я не могу этого помнить, что я все просто нафантазировал потом, но это не так. Дело в том, что 14 июня 1941 года у меня был день рождения, на который мне подарили заводную машину, и я тут же ее сломал, за что получил хорошую взбучку от родителей. Такое не забывается! Но, разумеется, я помню далеко не все. К примеру, не помню, как немцы входили в город, но помню, как вскоре после этого мы оказались в гетто. И в гетто я впервые увидел детский педальный автомобиль, в котором ехал какой-то мальчик. Я устроил родителям истерику, почему мне не купили такой роскошный автомобиль, и тогда отец поговорил с родителями этого мальчика, и мне дали на этой машине покататься. Но покататься на нем я, увы, не смог, так как ноги не доставали до педалей. И это тоже невозможно забыть! В гетто мы жили в такой длинной, похожей на пенал комнате с двойными дверьми.
В один из дней отец пришел и сказал, что немцы устраивают «акцию» и нужно прятаться. Он заставил дверь комнаты шкафом, и мы долго сидели там, ожидая, когда все стихнет. Тогда я впервые осознал, что нам что-то грозит и мы чего-то постоянно должны опасаться. А потом была «большая акция», во время которой всем евреям было велено собраться на площади. Было раннее утро, и я помню утренний холодок. Отец взял меня на руки и вместе с мамой и сестрой, которая была старше меня на шесть лет, мы отправились, куда было велено. На площади все проходили мимо какого-то немца, который отдавал указание, куда идти дальше – направо или налево. Направо отводили тех, кому было предназначено умереть, а налево – тех, кто еще мог работать, и им разрешалось остаться в гетто (видимо, речь идет об октябре 1941 года, когда за один день было расстреляно 10 000 жителей Каунасского гетто. – Прим. ред.). А надо сказать, что я тогда был блондином и совсем не походил на еврея. Поэтому, когда наша семья подошла к этому немцу, он, увидев меня, подумал, что я – плод супружеской измены с арийцем, и сказал по-немецки: «Левая любовь? Налево!» И мы поняли, что пока нам разрешено остаться в живых.

Чем вы питались в гетто?– Погодите, не торопите меня, дайте рассказать обо всем по порядку. Так вот, мы жили в длинной, как пенал, комнате, и я помню, как там стал считать половицы, загадав, что сколько будет половиц, столько лет мы будем жить в гетто. Я насчитал три половицы. Так оно в итоге и оказалось – почти три года. Потом наша семья зарегистрировалась в комендатуре, и вскоре мы переехали другое место. Регистрация давала возможность работать, но многие избегали ее и пытались бежать из гетто к партизанам. Некоторым это удавалось.

Ваш отец работал?– И отец, и мать, а затем и сестра, когда немного подросла. Мы поселились в комнате, которая освободилась после того, как сестра матери вместе с мужем и дочерью ушли в партизаны. Моя тетка была очень красивой женщиной или казалась мне таковой потому, что я ее очень любил.

Откуда вы знали, что они ушли к партизанам?– Я-то этого, понятно, не знал, но взрослые знали. Уже после войны я узнал, что тетя Соня погибла, а вот ее дочь Рива осталась жива. В нашем новом пристанище жили сразу две семьи. Прямо за домом была протянута ограда из колючей проволоки, а дальше шло поле. Возле ограды стояла вышка с часовым, и если открыть дверь, ее сразу становилось видно. Нашими новыми соседями была семья ювелира, и я любил следить за тем, как он работает – делает кольца и другие ювелирные украшения.

Из чего? Из золота?!– Да, и из золота тоже. У него были заказы, а потом за это его золото они подкупили часового-латыша, и тот пропустил всех нас через поле, которое простиралось за оградой. Соседи сами были из Латвии, и часовой был латыш, так что они сумели договориться с ним на его языке. Но это было позже. А тогда отец вырезал в полу дырку и оборудовал в подвале под печкой-буржуйкой «малину» – убежище, где можно было спрятаться. «Малина» была обита свежеструганными досками. Не знаю, как взрослые туда помещались, так как даже я, ребенок, встав на скамейку, задевал головой потолок. Но я хорошо помню день, когда меня впервые туда отнесли, а затем за мной спустилась вся семья, и отец задвинул за собой железный лист, на котором стояла печка-буржуйка. В «малине» мне очень понравилось, так как там я впервые в жизни попробовал консервированные шпроты в масле. Это было невообразимо вкусно! Потом мне велели, что бы ни произошло, сидеть тихо и не дышать. Дверь в дом мы оставили открытой, так как немцы запрещали запирать двери в домах гетто. Вдруг мы услышали собачий лай и топот сапог – нацисты вошли в дом, обошли его кругом, но нас не обнаружили, хотя собаки скребли когтями пол. Когда все стихло, отец выбрался наружу, а мы с матерью остались в «малине».

Где же была ваша сестра?– Сестру к тому времени переправили в литовскую семью Зугис, связанную с партизанами. У Зугисов в доме тоже была большая «малина», и они согласились спрятать там сестру. Отец пообещал Зугисам, что в обмен на спасение нашей семьи он после войны отдаст им наш деревянный дом. У Зугисов прятался также близкий родственник матери, фотограф Гирш Кадушин, вошедший в историю тем, что запечатлел жизнь Каунасского гетто. На одной из его исторических фотографий есть и я – еврейский мальчик, стоящий в пушистом пальто у колючей проволоки. Не многие знают, что эта фотография была позже отретуширована. Мне показали потом первоначальный вариант снимка, и если на «официальном» фото я выгляжу вполне прилично, то в «оригинале» мое лицо напоминает печеное яблоко.

Давайте все же вернемся к тому, как вы сидели в «малине». Что было после того, как ваш отец вышел наружу?– Как только он вышел из «малины», вернулись немцы. На самом деле они прекрасно поняли по поведению собак, что в доме кто-то скрывается, но им было лень искать. Так как отец оставил дырку в полу открытой, они раскрыли нашу «малину», но спускаться вниз в темноту им было опять-таки лень. Они крикнули: «Есть там кто-нибудь?!», а когда ответа не последовало, задвинули железный лист на место, поставили на него печку и увели отца. Мы с матерью оказались в ловушке – если бы отец не вернулся, самостоятельно выбраться из «малины» мы бы не смогли. Но отец вернулся – с выбитыми нагайкой зубами. Как он рассказал, его долго били, требуя сказать, куда он спрятал детей (речь, видимо, идет о печально известной «киндер-акции», когда нацисты решили ликвидировать детей, живших в гетто. – Прим. автора). Увидев, что он молчит, немцы поставили его к стенке и сказали, что сейчас расстреляют, но выстрелили почему-то холостыми, а затем отпустили. После этого отец положил меня в большой мешок, закинул его за плечи и переправил в дом, где была большая комната, в которой стояла кровать, а под кроватью была яма. В этой яме я почти безвылазно провел месяц. Лишь иногда по ночам меня выводили на воздух, и тогда я, как зачарованный, смотрел на звезды.

А в туалет как ходили?– В туалет? Знаете, честно говоря, не помню. Зато помню, что сестра мне носила в эту яму гуляш из конины. Спустя много лет она призналась, что по дороге половину этого гуляша съедала. Но, знаете, я не помню, чтобы я там голодал. А через месяц мы, подкупив часового, бежали через то самое поле за нашим домом, на которое до того собирали детей, схваченных во время «киндер-акции». Мы спрятались у той же семьи Зугисов и уже оставались там до освобождения Каунаса Красной армией. Жили мы в «малине», и Зугисы кормили нас раз в день вареным салом, и вот с этого времени я помню, что было голодно, и я все время хотел есть и ждал этого сала. У Зугисов, кстати, была дочь, которая проклинала нас по всем нацистским канонам. Время от времени по ночам нас выпускали подышать свежим воздухом, и тогда я снова смотрел на звезды. Но большую часть времени мы проводили в «малине», где я в свои шесть лет размышлял над разными вопросами. Например, над тем, существуют ли в мире еще какие-либо языки, кроме еврейского? В итоге я пришел к выводу, что существуют, и стал придумывать слова нового языка. На самом деле я придумывал слова, которые слышал в младенчестве от няни-литовки, но затем забыл этот язык.

Что было после освобождения гетто?– После?! Сначала надо рассказать о том, что было «до». В нашей «малине» было маленькое окошко, и через него мы видели, как немцы, уходя, подожгли гетто. Большинство из тех, кто прятался в «малинах», стали выбегать на улицу, где их косили огнем автоматчики. Многие сгорели заживо. Потом я узнал, что некоторым прятавшимся в «малинах» удалось пережить этот пожар. Но их было немного. Совсем немного.

После прихода Красной армии вы вернулись в свой дом или его пришлось отдать Зугисам?– С Зугисами мы расплатились, но не так, как предполагали. Знаете, Каунас ведь почти не бомбили, на него упали всего две-три бомбы. Но одна из этих бомб попала в наш деревянный дом и разрушила его до основания. Поэтому отец отдал Зугисам первый этаж нашего второго, каменного дома, а нам оставил второй. По сути, мы отдали этой семье две из трех квартир этого дома.

Помните, как входила в Каунас Советская армия?– У меня и у отца были разные впечатления о приходе советских войск. Помню, мы куда-то направлялись с отцом через мост, а по нему непрерывным потоком шли советские солдаты. И вдруг один крикнул: «Смотрите, жиды! Жаль, Гитлер, не всех перебил!» Отца это, конечно, резануло. А спустя какое-то время я сидел у реки, и тут мимо проехал армейский грузовик. Шофер спросил меня, не знаю ли я, где здесь можно поставить машину? Я ответил, что ее можно поставить в нашем дворе, и тогда он посадил меня на колени, велел держаться за руль, и мы поехали. Я был счастлив сидеть в кабине настоящего грузовика, и вообще русские солдаты оказались веселыми, доброжелательными людьми, которые мне очень понравились.

Как сложилась ваша жизнь после войны?– Как у всех. Окончил институт, стал инженером, работал на различных предприятиях Литвы, затем осел в Вильнюсе. Дети и внуки уже все в Израиле. Но моя жена – полька. Она еще учительствует и ехать никуда не хочет. Так что мы остались здесь.

Петр Люкимсон