ЕВГЕНИЙ ШВАРЦ

culture

Евгений Шварц. На стыке двух культур

15.01.2016

«Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь», – так оценил свое «Обыкновенное чудо» Евгений Шварц. Этими словами, наверное, он и пытался донести до читателя суть своего творчества. С робостью войдя в литературу, он смог стать смелым, а порой и дерзким в своих произведениях, где с детской непосредственностью и улыбкой осуждал тиранию, власть, ведомый народ.

Многие начали вглядываться в сказки Евгения Шварца лишь по прошествии десятилетий. Не сразу было очевидно, что наряду с его по-настоящему детскими сказками «Золушка» и «Марья-искусница» есть его тиранический «Дракон», глупый «Голый король», едва не захватившая трон «Тень» и многие другие. Не такие уж и сказки. Скорее, разоблачительные повествования, вслушиваясь в разговоры героев которых сегодня, можно увидеть как историю, так и реалии нынешних дней. Режиссер Марк Захаров, который написал сценарии и снял фильмы по мотивам двух пьес сказочника – «Обыкновенное чудо» и «Дракон», – вообще считает, что Шварц спрогнозировал все, что с нами будет: «К сожалению, я не был лично знаком с прекрасным человеком и литератором, ироничным философом Евгением Львовичем Шварцем. Шестидесятники поздно оценили Шварца и не сразу подняли его на щит… “Дракон” – это великая пьеса. Он в ней прикоснулся чуть ли не ко всем нашим (и не только нашим) болячкам и химерам. А в образе и судьбе бургомистра и вовсе спрогнозировал все, что с нами будет…»

Правда, стоит сказать, сомнения насчет «сказок» Шварца у советской власти все-таки были всегда. Пьесу «Тень», поставленную в 1940 году, сняли с репертуара сразу после премьеры. То же самое произошло и с пьесой «Дракон», написанной Шварцем во время Великой Отечественной войны и поставленной в Ленинградском театре комедии сразу после. Пьеса оставалась под запретом до 1962 года. «Голый король» вообще был впервые поставлен в «Современнике» в 1961 году, когда Шварца уже три года как не было на свете. И лишь за два года до смерти Шварц увидел на сцене собственную сказку – шедшее в Москве и Ленинграде с громовым успехом «Обыкновенное чудо». Тем не менее, на удивление, ни во что, кроме запрета на пьесы, глубина его сказок не вылилась. Ни в аресты, ни в ссылки. Он ушел 15 января 1958 года всеми признанным и любимым, ни разу власть не восхвалившим, а открыто писавшим о ней, призывая со сцены: «…выбраться из паутины, в которой все мы застряли! …И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!»

По сути, Евгений Шварц не был евреем. Мать его была русской, ради женитьбы на которой отец и принял православие. Так что Шварц был рожден в православной семье и крещен в младенчестве. Тем не менее так получилось, что с еврейством он был неразлучен всю жизнь. Всю жизнь люди рассматривались им лишь с двух аспектов – с преобладанием еврейского или русского. И ни один из них никогда не перевешивал в более положительную или отрицательную сторону. Рожденный между двух культур, он был свидетелем их различий, а порой и противоборств, принимая в детстве то одну, то другую сторону. И эта игра между двух огней не раз отражалась на страницах его воспоминаний. «Я человек непростой…» – написал он в своем дневнике за несколько месяцев до смерти. В отличие от привычной формы ведения дневника, Шварц описывал не день текущий, а дни прошедшие. Описывая события, встречи, людей, он углублялся все ближе и ближе к детству, где и берет начало эта «непростота».

Его отец Лев Борисович родился в еврейской семье в портовом городе Керчь-Еникале Таврической губернии. Получив начальное образование в Екатеринодарской мужской гимназии, он подал документы в Императорский Харьковский университет, но «в комплект принятых студентов-евреев» не вошел. Мечтая продолжить учебу, он обратился с прошением к министру народного просвещения, с разрешения которого в 1892 году и был принят «в число студентов Казанского университета на медицинский факультет». Здесь судьба и свела молодого студента-медика со слушательницей акушерских курсов Марией Фёдоровной Шелковой, решив сочетаться с которой узами брака, он и принял крещение. 9 октября 1896 года в семье Шварцев родился первенец – сын Евгений. Раннее его детство прошло в переездах, связанных со службой отца. Но после того как отец за подозрение в антиправительственной пропаганде среди рабочих был подвергнут обыску, аресту и высылке подальше от крупных городов, семья перебралась в Армавир, а затем в Майкоп.

При таких жизненных обстоятельствах, в смешанной семье, и проходили познание окружающего мира и национальное самоопределение будущего писателя. Правда, и взрослые не оставались в стороне. В своих воспоминаниях Евгений Шварц напишет: «У родителей отца мы в те времена не жили. Мама ссорилась с бабушкой. Она всё не могла поладить с ней. Как я узнал впоследствии, однажды даже они поссорились на свидании в тюрьме, чем довели папу до слез, а потом отправили ему совместно написанное письмо, чтобы его утешить… Мама была неуступчива, самолюбива, бабушка – неудержимо вспыльчива и нервна. Они были еще дальше друг от друга, чем обычные свекровь и невестка. Рязань и Екатеринодар, мамина родня и папина родня, они и думали, и чувствовали, и говорили по-разному, и даже сны видели разные, как же могли они договориться?»

Единственный факт, связывающий две противоположные семейные династии, был в наличии семерых детей в каждой, но характеры отличались противоположно: «Отец происходил из семьи, несомненно, даровитой, со здравой, лишенной всяких усложнений и мучений склонностью к блеску и успеху. Исаак с огромным успехом исполнял даже такие роли, как Уриэль Акоста, удивляя профессионалов, Самсон уже имел имя на провинциальной сцене, Маня и Розалия с блеском окончили консерваторию, Феня была блистательной студенткой-юристкой в Париже, и Саша подавал надежды. И Тоня уже шел по пути старших чуть ли не с трех лет. Мама же обладала воистину удивительным актерским талантом, похвалы принимала угрюмо и недоверчиво, и после спектаклей ходила сердитая, как бы не веря ни себе, ни зрителям, которые ее вчера вызывали… Думаю, что отец смотрел на удачи свои, принимал счастье, если оно ему доставалось, встречал успех – как охотник добычу. А мама – как дар некоей непостижимой силы, которая сегодня дарит, а завтра может и отнять».

Как уже упоминалось, в детстве Евгений Шварц был крещен и считал себя русским на основании православной веры и «нисколько не удивлялся тому, что двоюродный брат мой еврей, а я русский». Но различия, а может, и страдания от этого различия Евгений все же ощущал, сдержанно вспоминая в зрелом возрасте: «…я очень уважал Шварцев, на которых был так мало похож. О них говорили – все Шварцы талантливы… Они были определённы, и мужественны, и просты – и я любовался ими и завидовал. Нет, не завидовал – горевал, что я чужой среди них». Но хотя Шварц считал себя русским, «посторонние» воспринимали его как еврея. Так, в 1914 году, в начале войны, при его попытке пойти в военное училище выяснилось, что он – православный, рождённый русской, по документам русский – в военное училище «поступить может только с высочайшего разрешения, так как отец – еврей».

В дневниках автора можно найти еще десятки упоминаний о родственниках с обеих сторон, их привычках, жестах, движениях, которые он по-детски анализировал и уже тогда разделял на «еврейское» и «русское». Продолжил он это деление, а точнее, отмечание свойственных черт в людях и позднее. Скорее это даже стало неотъемлемой частью характеристики человека в его глазах. О знакомой матери, жившей в их доме, он напишет: «Высокая стройная девушка, с огромными, часто полузакрытыми еврейскими трагическими черными глазами, с вьющимися жесткими волосами, крупным ртом...» Об однокласснике: «...Павка Фейгинов, подвижный, быстро говорящий еврейчик. Он родился в Буэнос-Айресе, и в доме его родители говорили по-испански. Было в живости его, в улыбке, в скороговорке что-то автоматическое». Или о жительнице Майкопа: «Не могу сказать, что эта маленькая четырнадцатилетняя евреечка нравилась мне, но, слыша или читая в арабских сказках о красавицах с глазами газели, я представлял себе именно глаза Розы». Когда родители посоветовали ему взять псевдоним Ларин – фамилию, по их мнению, соответствующую русскому писателю, Евгений Шварц отказался. Он продолжил покорение литературного Олимпа, не меняя фамилии.

В творчестве Шварца еврейская тема, конечно, тоже присутствует, причем местами – вполне открыто. Вспомнить хотя бы «Голого короля», написанного в 1934 году, через год после прихода к власти в Германии Гитлера.

Король. Какой ужас! Принцесса – еврейка?

Учёный. Что вы, ваше величество!

Король. Но ведь Адам был еврей?

Учёный. Это спорный вопрос, ваше величество. У меня есть сведения, что он был караим.

Король. Ну, то-то! Мне главное, чтобы принцесса была чистой крови. Это сейчас модно, а я франт.

Однако понять, насколько серьезно он сам относился ко всему написанному, порой не могли даже его друзья. Просто потому, что казалось, что он в принципе всегда легкомыслен, всегда готов шутить и дурачиться. «Шварцевский юмор был неподражаем. Где был Шварц, там всегда были смех и веселье, – писал в своих сочинениях Леонид Пантелеев. – Но все понимали, что под маской шутки в любой момент может скрываться его истинное лицо. Даже самые дорогие ему, глубокие, сокровенные мысли он облекал в полушутливую, а то и просто в “трепливую” форму, и надо было хорошо знать Шварца, чтобы понимать этот эзопов язык, отличать шутку просто от шутки-одежки, шутки-шелухи…»

Надежда Громова

http://www.jewish.ru/culture/cinema/2016/01/news994332271.php