БОРИС ГУЛЬКО. ЛЮБОВЬ И ШАХМАТЫ

На родине Диогена.

Из книги воспоминаний.

Важный урок американскости преподал мне Ясер Сейраван. До нашего переезда в США Ясер долгие годы был, бесспорно, сильнейшим шахматистом страны. После – мы будем много лет конкурировать с ним за лидерство в национальной сборной. В первенстве США 1999 года мы сойдёмся с ним в полуфинальном матче. В тот раз выиграл я, и завоевал титул чемпиона. А на следующий год он выиграл у меня партию последнего тура, и за счёт этого поделил победу в турнире.

В отличие от многих американских гроссмейстеров, Ясер обладает открытым и весёлым нравом, расположен к людям. Объясняется это, возможно, тем, что его не столь сильно, как других, заботит проблема пропитания на тощих хлебах американского шахматного профессионала. Успех делает людей лучше.

Отец Ясера – сириец, обучавшийся физике в Англии. Вернувшись со своей женой-англичанкой в Сирию и родив там двух сыновей, отец понял, что совершил ошибку. Семье удалось ускользнуть из Сирии, и Ясер рос в США, в Сиэтле. Один его рассказ напомнил мне  историю о Моцарте и Чёрном Человеке из Маленькой трагедии Пушкина.

В 1979 году Ясер победил в чемпионате мира среди юношей. Вскоре в дверь их сиэтлского дома постучал человек в чёрном, представился посланцем саудовского принца и спросил разрешения от Ясера, поскольку тот стал селебрити, исследовать его родословную, видимо, на предмет поиска королевских кровей. Разрешение было получено.

Через пару недель чёрный человек появился вновь, и сообщил Ясеру, что дело плохо. В этот момент рассказа Ясер весело расхохотался.

История его происхождения оказалась такой: у арабов, мы это знаем из Торы, как и у евреев, было двенадцать колен. Через известные промежутки времени вожди двенадцати арабских племён съезжались для обсуждения их национальных проблем. Однажды на такую встречу явилась женщина с младенцем и попросила вождей благословить её сына. Внезапно один из лидеров племён потребовал немедленно убить ребёнка. Насилу коллеги его остановили. Конечно, вырастя, тот младенец оказался Магометом. «И вот», – завершил свою историю, лучезарно улыбаясь Ясер, – «я оказался из племени этого неправильного вождя!»

На первой из девяти олимпиад, в которых я играл за американскую команду – в Салониках в 1988 году – первым номером был Ясер, я – вторым. Мы с женой Аней – она возглавляла женскую американскую команду – прибыли в Грецию за несколько дней до начала олимпиады, чтобы посмотреть Афины.

Древний город мне запомнился не столько Парфеноном – тот оказался таким же, как в кино – сколько стадами бездомных кошек, мечущимися по археологическим паркам. Да ещё архитектурными симбиозами: церквями, перестроенными из мечетей, в свою очередь созданных на основе античных храмов.

Как мы жили без интернета?  – в 88 году было невозможно выяснить, какая погода стоит в ноябре в Салониках. Я решил, что раз Диоген жил на базарной площади в бочке – в Греции должно быть всегда тепло. Но, может быть, у Диогена на зиму было другое жильё. Или, по крайней мере, бочка с утеплителем. В Салониках дули пронзительные ветры, было неуютно.

Впрочем, гостиница Маседония, в которой размещали участников ведущих команд, оказалась хороша. Под окнами плескалось Эгейское море, по набережной было приятно гулять. В окна со стороны моря лился ободряющий свет.

Увы, на следующий день после прибытия – олимпиада ещё не началась – организаторы сообщили американским шахматистам, что наша федерация решила сэкономить и готова оплатить нам лишь гостиницу подешевле и поплоше. Мы перебрались в центр города, в обшарпанный отель на шумной улице, с потоком мчащихся под окнами машин.

Это было обидно – мы представляли, вроде бы, не самую бедную страну в мире. Боевой дух, позволивший нам вырваться из СССР, ещё не выветрился в нас, и Аня призвала команду к бунту. Она предложила заявить федерации, что, если та не оплатит нам достойную гостиницу, мы откажемся представлять её. Такой призыв начал находить понимание и в мужской, и в женской командах. Ждали Ясера, который находился где-то в Европе, в отличие от нас всех не нуждался в привыкании к разнице во времени с Америкой и появился к самому открытию олимпиады.

Прибыв, Сейраван сразу отмёл предложение бунта. «Не вижу, в чём проблема» – заявил он и велел капитану американской мужской команды Джону Доналдсону, с которым Ясера с детства связывала дружба, соединить его с организаторами. «Говорит гроссмейстер Сейраван из американской команды», – услышали мы часть разговора с нашей стороны телефонного соединения. – «Мы переезжаем назад в гостиницу Маседония». И, очевидно, на возражения с той стороны телефонной связи: «Американская федерация вам её оплатит. Я гарантирую».

Распаковавшись по-новой в Маседонии, мы вновь собрались в штабном номере Доналдсона. «Теперь свяжись с федерацией и сообщи им, что другая гостиница оказалась непригодной, и мы вернулись в прежнюю. Надо решать проблему оплаты», – дал новое распоряжение капитану Ясер.

Компромисс был найден. Мы сэкономили деньги федерации, отказавшись от еды, которой снабжал нас отель. Ещё на олимпиаде в Буэнос-Айресе 1978 года, на которой я играл за советскую команду, я заметил, что за плаченные вперёд деньги кормят, как правило, неважно. Так было и в Салониках.

Мы с Аней нашли неподалёку от отеля маленькую харчевню, в которой мы указывали повару, какую из недавно выловленных в Эгейском море рыб, лежащих во льду, нам пожарить. Вместе с греческим салатом, в котором овощи перемешаны с козьим сыром, это составляло чудесный обед.

Я понял, что в моём новом мире нужно не протестовать, не требовать, чтобы кто-то нашёл для тебя решение, а решать самому. Ты свободный человек,  всё зависит для тебя.

Вскоре мы опробовали открывшуюся мне истину. Результат получился неоднозначный.

Не совсем любовный роман. 

Вернувшись в отель Маседония, мы оказались в центре социальной жизни олимпиады. Однажды к нам в комнату зашёл Гена Сосонко, игравший за голландскую команду. Эмигрировав в 1972 году, Гена выигрывал первенства Голландии, престижные международные турниры. В те годы ему ещё только предстояло стать замечательным шахматным писателем, однако необходимой писателю наблюдательностью Гена уже обладал.

«Почему ваш капитан Джон Доналдсон не отходит от доски Лены Ахмыловской?» – спросил он нас с Аней.

Лена Ахмыловская, выступавшая за советскую команду, была одной из сильнейших шахматисток мира, за два года до описываемых событий даже играла, правда неудачно, матч на первенство мира с Майей Чибурданидзе. Лена была сверстницей и старой подругой Ани. Из-за сходства в звучании фамилий Ахшарумова-Ахмыловская, их путали. После нашего брака, видя меня с Леной, люди подходили, чтобы поздравить нас.

Аня отправилась к Ахмыловской на дознание. «Да, у нас было что-то вроде романа. Мы даже переспали раз или два», – сообщила Лена. Мне это её признание не понравилось. Человек может быть не уверен, переспал ли он с кем-то 8 или 9 раз. Но раз или два... Нет, это определённо не походило на любовь.

Тем не менее, Аня спросила Лену: «Так, может, тебе выйти за Доналдсона замуж?

Ахмыловская была замужем первым браком за тбилисским хулиганом Вовой Петуховым. Во время командного первенства СССР 1982 года в Кисловодске я имел удовольствие побродить по горам в обществе Лёвы Псахиса и Петухова. Истории, которыми баловал нас Ленин муж, были колоритны. Например, Петухов рассказывал о своём товарище по команде – они играли вместе в регби за тбилисский Локомотив: «Он сильный, но... слабый. Весит килограммов 150.  Но – разбежишься, ударишь его головой в печень – и он качается по траве, кричит: «Ой! Ай!»

Брак Лены с Петуховым оказался неудачным. Во-первых, тот обижал Лену. Стоило ей спросить мужа, что за девица ему звонила, как немедленно следовала оплеуха, – жаловалась она Ане. Во вторых, не успевала Лена получить приз, а, играя в те годы очень успешно, Лена завоёвывала хорошие по советским меркам призы, как Петухов тут же проигрывал его в какие-то нешахматные игры.

К моменту олимпиады в Салониках Лена была близка со своим тренером Жорой Орловым из Молдавии. Но предложение Ани охотно приняла. Джона не пришлось уговаривать: он был влюблён в Лену и охотно согласился на брак.

У меня вся эта интрига, впрочем, вскоре начала вызывать большие сомнения. Лене, определённо, нравился невольно породивший всю эту историю Гена Сосонко. Ещё на олимпиаде в Буэнос-Айресе, где мы с Леной за десять лет до того играли за советскую команду, она стянула со стенда фотографию Гены. Каково будет Джону жить мужем женщины, сердце которой определённо занято кем-то другим?

Я попробовал отговорить Лену от всего мероприятия, живописуя трудности, с которыми она столкнётся в американской жизни. «Мне, если вернусь в Россию, останется только повеситься», – обрисовала свои не столь радужные перспективы невеста. Деталей я не знал, и найти довод против столь сильного аргумента не сумел.

    

Любовные истории вызывают в людях сочувствие и желание помочь. Симпатичный американский консул в Салониках скрепил печатью новый брак. «Молодожёнам придётся ехать в Афины, и там ждать американской визы для Лены» – заявил он мне на совещании в консулате. Почему-то я был признан экспертом по советской жизни и участвовал в определении следующих шагов интриги. Здоровенный ЦеРеУшник из-за спины консула делал мне знаки: ни в коем случае не соглашайся. Я не согласился.

После совещания ЦеРеУшник объяснил мне: советская агентура в Греции очень сильна, и Лену могут выкрасть. Я этому охотно верил. Все Салоники были увешаны в те дни плакатами к готовившемуся грандиозному коммунистическому митингу. На плакатах изображались обнимающиеся Сталин и, тоже покойный, товарищ Энвер Ходжа, коммунистический диктатор Албании. С такими героями, в Греции могли бы найтись люди, готовые помочь КГБ похитить невозвращенку.

 Приняли иное решение – отправить Джона и Лену во Франкфурт. Там ждать визу будет безопаснее.

Исчезновение Лены из гостиницы было назначено на вечер свободного от игры дня. Аня отправилась с Леной забрать сумку с кое-какими вещами. Тащить весь чемодан не решились. Номер хорошо известного шахматистам полковника КГБ Кулешова, прибывшего с командой, располагался у лифта, дверь в него всегда была открыта, и Кулешов видел – кто, когда, куда и с кем уходит или приходит.

К счастью, в свободный день Кулешов с руководителем советской делегации на олимпиаде, человеком, наверняка из той же организации, что и Кулешов, по каким-то своим надобностям отправились в Афины. Дверь номера у лифта была закрыта. Я ждал развития событий в нашей комнате. Вскоре позвонила Аня, и, почему-то шёпотом, приказала вызвать такси.

Мы прибыли к указанному нам особняку. Из-за колонны появился скрывавшийся за ней ЦеРеУшник. Было решено, что ночь Лена и Джон проведут за городом, в надёжном месте.

Мы приехали в дом к необыкновенно красивой женщине по имени Сара. До войны и Холокоста евреи составляли 70% населения Салоник. Эта Сара оставалась, возможно, последней из них.

Рано утром следующего дня обе американские команды, мужская и женская, в полном составе прибыли в аэропорт, на случай, если придётся отбивать Лену от агентов КГБ. В почти пустом зале мы увидели толстого господина с сигарой и собачкой. Он выглядел точно так, как должен был бы выглядеть работник ЦРУ. Подойдя ко мне – откуда-то он знал, кто у нас главный – толстяк сообщил: он проверил – агентов КГБ в аэропорту нет. Человек этот мелькал среди собиравшихся пассажиров до времени отлёта, уже без собачки. Кто-то из шахматистов предположил, что собачку он спрятал в карман.

На этом кончается авантюрная часть романа, и начинается печальная. Вскоре, после Лены, в Америку прибыл Петухов, с которым Лена, оказывается, официально разведена не была. Можно ли её в этом винить? Как развестись с человеком, который, чуть что не по нём, может «головой в печень», или, по крайней мере, кулаком по лицу – если человек этот давать развод не желает? Впрочем, Петухов к Лене в Сиэтл не поехал, а открыл два мебельных магазина в Нью-Йорке. Подсобных рабочих для магазинов он вывез из Грузии. Один из них Петухова убил. Зачем, почему – я не знаю.

Лена в Сиэтле чувствовала себя одиноко, несчастливо, и жалела о своём побеге – я прочёл об этом в её позднем интервью для красноярского журнала, присутствующем в интернете. Через какое-то время к Лене приехал её тренер Жора Орлов. Она ушла от Доналдсона и вышла замуж за Орлова. 

Отношения Ани с Леной в Америке охладели. Мне кажется, Аню расстроило, что  брак Лены с Дональдсоном оказался чисто деловым. Огорчительно рано, всего в 55 лет, Лена умерла от рака мозга.

Понятно, не принесла счастья эта история и Джону Доналдсону, парню славному и доброжелательному, каким и должен был бы быть сын директора филадельфийского зоопарка. Нам было совестно перед Джоном, так расчётливо использованным в этой интриге.

Я, сожалея о невольном своём участии в контрабанде Лены в США, в этом печальном, не очень-то любовном романе, вспоминал фразу Лермонтова из финала его повести «Тамань»: И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?