Р. РАЙХЛИН. АВТОБИОГРАФИЯ

Р.Райхлин

Автобиография моя и только

Предисловие

Я получил письмо от немецкой Клаимс Конференц. В письме из Германии сообщалось, что на меня завели дело и присвоили мне номер. Мне стало грустно. Я вспомнил, что такие же письма с номерами получила моя мама и старшая сестра. После этого они скончались. Сначала мама. Потом сестра. Никаких денег не было. Теперь настала моя очередь?

 Конечно, приятно получать деньги. Но почему только сейчас, когда мне уже 84 года. Когда после ужасной войны прошло 70 лет?

Мои предчувствия меня не обманули. Вскоре от меня потребовали свидетельство о рождении. Побойтесь Бога. Я уже давно забыл, что я родился. Во всех моих документах записано, когда я родился. Нет, этого мало. Я должен доказать, что я родился в Москве. Интересно. Я знаю, что в свидетельстве о рождении записывают родителей, папу и маму. Но место рождения?

Мне сделали поблажку: попросили свидетельство о браке. Но моя первая жена тоже скончалась. Я развелся с ней давно, еще в Москве, поскольку она не хотела ехать со мной в Израиль. Мало того, что сама не хотела, но еще и детей со мной не отпустила. Так, где же наше ни кому не нужное свидетельство о браке?

И все ж есть прок от этого дурацкого письма с номером. Именно это письмо подстегнуло меня писать мемуары. Обычно мемуары пишут, чтобы повыпендриваться, чтобы показать свои заслуги и свое значение. У меня нет никаких заслуг перед тем или иным народом и обществом. Жизнь волокла меня туда или сюда. Награды обходили меня стороной. Когда я писал, я ни разу не хохотал, не заливался смехом, вспоминая те или иные события. Но слезы застилали мне глаза. Иногда я просто ревел. Стыдно сознаться, что взрослый мужик плачет. Ничего не могу поделать с собой. Реву. Инстинктивно.

Итак, как в опере Руджеро Леонкавалло «Паяцы» пророк открывает: ИТАК, МЫ НАЧИНАЕМ!. Убивают потом.

Мои предки.

Все, наверняка, знакомы с пионером-героем Павликом Морозовым. Миллионы постеров и скульптур с образом этого подростка заполняли СССР. Согласно легенде, этот герой донес на своих родителей, и они были арестованы властями. Теперь в русской прессе пишут, что это был блеф и выдумка, но тогда донос на родителей был естественным явлением.

От нас детей мои родители скрывали, что один мой дед Рафаил Райхлин родом из Бобруйска уехал в Палестину в 1925 году. В Бобруйске на рынке у моего дедушки была скобяная лавка. Как мне рассказала Соня Кацнельсон, которая была сирота и выросла в доме моего деда, в день свадьбы произошло примечательное событие. В лавку пришел какой-то покупатель купить железо. Моя бабушка Этель уже разодетая как невеста отправилась рубить железо, а дед Рафаил сидел за кассой. Мой дед был очень, очень интеллигентный человек. Об этом свидетельствует оставленная им мне наследнику книга с его экслибрисом. Бабушка Этель оставила мне гораздо больше. Вот полный перечень моего наследства:

тяжелая медная ступка с пестиком,

два медных таза, в которых бабушка стирала,

деревянная скалка и каталка для глажки белья.

 Другой мой дед со стороны матери Лев (Лейб) Альтерман имел в Речице склад дерева и был богат. Об этом свидетельствует грабеж его во время Гражданской войны в России. Именно к нему пришли пограбить казаки. Всю его семью, десять человек, казаки выстроили вдоль забора и намеривались расстрелять. Пока они решали, как стрелять: всех сразу или поодиночке, прибежал сосед священник и, угрожая казакам отлучением их от церкви, увел семью к себе. Через неделю мой дед, бросив дом и все имущество, уехал из Речицы в Нижний Новгород.

Интересно, что все мои дяди и тети об этом грабеже при советской власти молчали и не рассказывали ни слова. Моей маме Элишеве, когда ее поставили к стенке, было в то время 10 лет.

Так от богатого деда мне в наследство не осталось даже ломанного гроша.

Уже в Израиле я пытался разыскать этого священника, чтобы записать его в праведники. Обращался в Москву и Минск, однако мне даже не ответили.

Как сообщил мне родственник, который родился в той же Речице, большой дом деда во время оккупации немцы развалили и сожгли.

Видимо этот казацкий грабеж сильно повлиял на старшего брата мамы Аминодава. В Нижнем Новгороде он стал секретарем Губернского комитета комсомола. Карьера его благополучно закончилась, когда в 1921 году произошло восстание матросов в Кронштадте. На дверях губкома повесили вывеску «Губком закрыт. Все ушли на фронт». Комсомольцы построились на перроне вокзала ехать в Питер. Помните, как поэт Эдуард Багрицкий про нас писал.

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Но «главком» не пришел... Думаете, струсил? –Нет. На кронштадском льду можно простудиться. Так мой дядя стал праведником. Не захотел убивать революционных матросов.

Моя мать, в те послереволюционные годы  студентка Московского Педагогического Университете, рассказывала мне как ее, «молодую коммунистку» направили работать с беспризорниками. Ну, где можно найти настоящих беспризорников? – На помойке, свалке, заброшенном подвале.  Они читала им книги, а в это время кто-нибудь из них пытался снять с нее ботинки. Она видела, как «их вошь» переползает на нее с какого-нибудь мальчишки, но даже не показывала им, что замечает вшей. Покажи свою  брезгливость и тут же десятки вшей будут демонстративно брошены на тебя.

ДЕТСТВО моё

Мой год рождения записан во всех израильских паспортах и дарконах 16 апреля 1929 года. По рассказам моей матери, я родился в Москве в Первоградской больнице. Где она расположена в Москве, я не помню. Но хорошо помню, что мы в это время жили по адресу Шаболовка дом 2 возле знаменитой Шуховской башни, которая долгое время служила антенной первоначально радио, а потом телепередач. Напротив Калужской площади. Жили мы, если я не ошибаюсь, в Донском монастыре. Жили в келье. Кухня была в длинном коридоре, заставленном керосинками и примусами. Во дворе находилась кузнеца. Я любил смотреть на пламя в печи. Характерное событие, которое запомнилось мне с тех пор. Мне в руки попали ножнички. Я бегал с ними, ища чтобы порезать. Ничего подходящего не было. Мама в это время что-то гладила на столе. Я подошел к ней сзади и чик, порезал ей юбку. Потом, когда я уже был большой, я припомнил маме этот случай. Она тоже помнила мое хулиганство. Юбка была совсем новая.

РЖСКТ

Мы поселились на втором этаже в новом пятиэтажном доме с тремя подъездами, кажется, в 1934 году. РЖСКТ – это районное жилищно-кооперативное товарищество. Так мы переехали на Самотечную ул. дом 9, кв.24, тел. К-43722. Самотечная ул. кончалась у Театра Красной Армии, Дома Красной Армии с Парком и прудами и Гостиницей Красной Армии. Начиналась она на Самотечной площади и Садовом кольце. Под улицей протекала закованная в трубы река Неглинка.

Рядом с домом была баня. Эта баня была моим самым ранним воспоминанием. Мама пошла со мной в баню. Все было хорошо до мыльной. Как только открывалась дверь в мыльную я поднимал страшный крик, и мама поворачивала. Не знаю, как меня успокоили. Следующий этап я уже сидел в шайке, плескался. Радом со мной сидела девочка из моего детского сада. Нам вдвоем было очень весело.

Наши несчастные соседи.

Над нами на третьем этаже жил скрипач Гуревич. Система водяного отопления в доме позволяла мне общаться с ним. Достаточно было мне стучать чем-нибудь по трубам и батареям отопления, как Гуревич знал, что я жив и здоров. Так, благодаря мне и мои родители установили знакомство с ним. Гуревич куда-то сгинул.

Гуревича сменила мадам Кабаненко с двумя маленькими девочками. Супруга ее я ни разу не видел. Говорили, что он враг народа и арестован.

Далее там поселились супруги Мурани. Мурани был венгерский коммунист. Ему пришлось бежать из Венгрии в СССР после подавления восстания Бела Куна. Здесь он женился на русской. Я и моя сестра получали корзиночки с конфетами от супругов Мурани. Советская власть расстреляла как Бела Куна, так и Мурани. После того как в Венгрии установилась советская власть, вдова получала из Венгрии пенсию.

Напротив нашей квартиры жил мой приятель Ратмир со своим старшим братом Людиком и матерью. Отца его, главного редактора какой-то газеты, арестовали и он исчез. Людик был одноглазый. Помню, во время войны Людик работал токарем на каком-то заводе. Был ударник, стахановец и все ж его мать жаловалась моей матери, что Людик унес и продал ее платье, а деньги проел.

В мою память с детских времен врезалась картина, когда амбуланс (Скорая помощь) с визгом летит по улице, а у него на дороге, раскинув руки, встает беспризорник и пытается перегородить путь. Я помню песни, которые они пели, собирая подаяния. Это была «сиротская лирика». До сих пор помню мальчика лет 8, который идет по вагону трамвая с протянутой рукой и поет сиротскую песню «Позабыт, позаброшен…».. Миллионы бездомных детей заполнили после большевистской революции, гражданской войны и коллективизации СССР.

На Центральном рынке в Москве в киоске «Торгсин» (торговля с иностранцами) мама поменяла серебряные ложечки на пару апельсинов для больной бабушки. Апельсины не помогли. Бабушка скончалась.

Помню продовольственный магазин, в котором продавали по карточкам. Это было в году 1935-6.

Посмотрел “Иудушка Головлев”, фильм 1933 года. Нахлынули приятные воспоминания. Я смотрел этот фильм раза три в ЦДКА (Центральный Дом Красной Армии). Мы жили недалече. Жильцы нашего дома ходили в ЦДКА смотреть этот фильм бесплатно и таскали нас детей с собой. Не помню, сколько мне тогда лет было. От кино осталась только сцена, где Иудушка (артист Владимир Гардин) лезет через забор за курицей. А вот на всю жизнь сохранилось воспоминание о шапочке Розочки Махниной. Почему-то я каждый раз сидел на шапочке Розочки Махнин, которая (Розочка) была моложе меня года на два. Я эту шапочку основательно промачивал. Раза три мы ходили в ЦДКА, и каждый раз я сидел на этой несчастной шапочке и слезал с неё, основательно ее промочив.

Я пошел в школу.

Моя первая школа находилась близко. На углу Делегатской улицы, бывшей Божедомки, и 2-го Самотечного переулка. Во время войны в школу попала бомба, и ей пришел конец. В школе были уроки пения. Учитель пения аккомпанировал нам на скрипке. Мы пели «Майскую песню» Моцарта. Когда я вырос, то оказалось, что я пропет насквозь классической музыкой. Вот Брамс, которого мы пели в детском саду. Например, мы пели песню кукушки: «Страдая от невзгоды и сидя на суку, отсчитываю годы ку-ку-ку-ку».

Девочками я стал  интересоваться рано. Я приставал к Розочке Махнин из 1-го подъезда нашего дома и требовал: «Скажи… Далее следовало нецензурное слово». Мои педагогические урока кончились тем, что наш дворник сгреб меня подмышку и потащил к моим родителям.

Я в СССР был среди мальчишек Радька. Среди взрослых Радий. Помню, я украл арбуз. Против Булочной на углу Делегатской и 2-го Самотечного пер. выгрузили грузовик арбузов. Обложили всю кучу ящиками. Поставили весы и продавщицу. Каждый выбирает арбуз, несет к продавщице и платит. И я полез на кучу. Все стучат по арбузам, что-то выбирают. И я как специалист, стучу. Потом схватил какой-то и бежать. За мной длиннющий хвост мальчишек. Все радостно кричат: «Радька арбуз украл!» Ужас. Я бросил арбуз на землю. Он раскололся. Все бросились хватать куски. И мне что-то досталось.

На углу Селезневской улицы стоял дом заселенный ассирийцами. То, что они были настоящими ассирийцами, подтвердил мой родственник Иосеф Бялый. Когда-то он учитель математики был сионист, великолепно знал иврит и даже ассирийский язык. В Москве в то время существовало разделение профессий. Все дворники были татарами. Все чистильщики обуви были ассирийцами. Иосеф Бялый разговаривал с ассирийцами на их родном языке.

У нас в классе был мальчик из этого дома. Был он нагл, агрессивен и быстро занял среди мальчишек роль вождя. Как-то мальчишки заспорили о гипнозе. Естественно, все проблемы решал «наш вождь». Хмыкнув, он сказал, что умеет гипнотизировать. Надо только сделать так: наш вождь пощекотал под подбородком у одного из мальчишек. К нашему изумлению этот мальчик закрыл глаза, закачался и свалился на землю. После этого вождь проделал такую же процедуру со следующим. И этот закрыл глаза, покачался и лег. Когда на земле лежали уже четыре загипнотизированных, кто-то из толпы мальчишек предложил: «Давай обоссым их». Моментально все загипнотизированные вскочили на ноги.

Моя война с немцами.

Эвакуация.

Объявление войны мы встретили на даче. Только вчера приехали. Радио у нас не было, и бегали куда-то слушать рупор. На другой день вновь приехал грузовик, и мы вернулись в Москву. В августе отец ушел добровольцем в московское ополчение. Какое-то время он еще появлялся у нас дома на Самотечной улице, а потом исчез. Навсегда. Моя мать работала заведующей детским садом и получила приказ вывезти детский сад из Москвы. Мы стали готовиться к эвакуации. Помню, отъезжали с Павелецкого вокзала. Вместо пассажирских вагонов у перрона стояли товарные. Покидали вещи в открытые двери, забрались сами. Готово. Мама побежала куда-то хлопотать, чтобы прицепили еще вагоны. Тем временем поезд без гудка и каких-либо сигналов отправился в путь. Мама нагнала нас, кажется, у Калуги. Оказалось, что на перроне  осталась куча вещей. Эти вещи погрузили на грузовик, посадили на них нашу маму и отправили вдогонку за поездом. Помню, как мама неожиданно появилась в проеме вагона. Мы дети от волнения расплакались. Мама ревела с нами.

Эвакуировали нас из Москвы на Южный Урал. Туда, куда нынче грохнул метеорит. И еще А.С.Пушкин описывал в своей «Капитанской дочке» метель в тех краях. Поезд тащился еле-еле со скоростью 15 км.в час. В дороге особых происшествий не было. Запомнился один случай. На одной из остановок стояли три туземные девочки, может чуть постарше меня. Они лузгали семечки. Я подошел к ним и попросил отсыпать мне семечек. Кто-то из них отсыпал мне в протянутую ладонь. Одна из них в это время, расставив пошире ноги, неожиданно для меня пустила мощную струю мочи. Брызги полетели во все стороны. Ее подружки расхохотались. Я стоял оторопелый. Во-первых, девчонки совершенно не стеснялись меня. Во-вторых, она не носили трусы. В-третьих, мочилась стоя.

Нашей конечной станцией была станция Бреды на границе Оренбургской, Челябинской и Кустанайской областей.

Дали для перевозки вещей телегу с водовозной клячей. Эта кляча возила бочку с водой. Управлял обычно клячей пожилой казах. Он подъезжал к каждому дому и кричал ВОДЫ! Выходили из дома хозяева, набирали в ведра воду и расплачивались какими-то жетонами. Вот эту клячу дали мне на один час, чтобы успеть перевезти вещи. И кляча объявила мне итальянскую забастовку. Она ехала еле-еле. Никакие крики и угрозы на нее не действовали. Стегать ее было без толку. Я не выдержал и, не обращая внимание на свою маму и женщин, окружавших телегу, прибегнул к боцманским элоквенциям. Прошу обратить внимания: эти элоквенции я отлично знал еще до того, как меня призвали потом на флот. И чтобы вы думали? - Мы нашли с кобылой общий язык.

Жили мы на самом краю пристанционного поселка. Сквозь поселок протекали две речушки. Весной, когда таял снег, речушки сливались в один широкий  и мощный поток, обтекающий дома поселка. За нашим домом была будочка-туалет с очком в ступеньке, на которой размещался облегчающийся. В морозы содержимое ямы замерзало, и из очка вылезала «сосулька». Это была замечательная будочка. За ней простиралась безбрежная степь. Если кто-то пошел в туалет и промахнулся, у того были все шансы заблудиться и не вернуться домой.  На этот случай перед домом у нас был сарай, в котором мы хранили дрова и уголь. В пургу и мороз мы игнорировали будочку.

Именно сюда в задрипанное захолустье нам пришла похоронка. На открытке надо было только вписать фамилию и стандартную фразу, например, «не вернулся с поля боя».

Детский сад, который мама вывозила из Москвы, распался. Родители разобрали своих детей.

Зимой мимо станции проходили составы с оголодавшими ленинградцами. Это было счастливое время для жителей поселка. Они бегали на станцию и караулили поезда с ленинградцами. Шел обмен. За ведро картошки оголодавшие отдавали прекрасные сапоги.

Нам нечего было делать в этом «пушкинском» месте и мама решила, что нам следует переехать в город Кировоград. Именно в этот город был эвакуирован из Москвы завод «Твердые сплавы», на котором работал мой отец. Этому же  заводу принадлежал детский сад, который моя мать вывезла из Москвы.

Кировоград располагался на уральском  хребте севернее станции Бреды. Этот город славился своим медеплавильным заводом. Высокая труба с клубами  коричневого дыма отмечала местонахождение завода. Дым стлался шлейфом над землей и указывал направление ветра. Вся зелень на земле была выжжена этим дымом. Требовалась неделя, чтобы земля принимала снова свой зеленый цвет. Ветер менял направление и выгорали новые участки земли.

Я учился в школе. После школы мы ученики разбивались на пары и шли в лес с двуручными пилами. Кто-то в лесу валил деревья, и наша задача была распилить эти поваленные деревья на отрезки пригодные для вывоза. За работу нам платили четвертушкой тяжелого черного хлебы.

Из особо примечательных событий мне запомнился процесс кастрации жеребца. Я шел по дороге на Верхний Тагил. По дороге возле кузнецы я наблюдал этот процесс. Жеребца свалили на бок. Крепко связали ему ноги. Операцией руководил какой-то мужчина с опасной бритвой в руке. Вокруг собрались любопытные мальчишки. Первоначально мужчина разрезал бритвой мошонку. Показалось жеребцовое яйцо. «Оператор» стал рукой закручивать яйцо, и оно стало отдаляться от «хозяина». За яйцом тянулись какие-то сосуды и жилы. Так закручивание продолжалось до тех пор, пока яйцо совсем не оторвалось. Далее процедура повторилась со вторым яйцом.

В Москву. Домой.

В Кировограде нам нечего было делать, по этой причине мама решила вернуться домой в Москву. Москва был закрытый город, и билеты в Москву не продавали. Мы получили разрешение ехать в город Александров, что в ста километрах севернее Москвы. Приехали в Александров. Перегрузились в какой-то открытый  хоппер с углем прицепленный к поезду шедшему на Москву. Главное было скрыться внутри хоппера от патрулей, ходивших между путями и высматривавших таких же, как и мы «пассажиров».

Этот хоппер довез нас до какой-то товарной станции возле Москвы. В этом пригороде уже ходил трамвай, и добраться до нашего дома не было большой проблемой.  Все ж осторожная мама договорилась с хозяйкой ближайшего дома, что мы переночуем у нее на веранде. Эту веранду я запомнил на всю жизнь. Утром я проснулся с опухшим лицом. За ночь комары хорошо пососали меня.

Мои приятели.

Когда началась война с немцами, мне было 12 лет. Мой сверстник, сосед по подъезду Вилька Крикун  стал главарем банды. С удивлением я наблюдал, как заискивающе и подобострастно разговаривали с ним подростки и взрослые. Вот описание процесса «потянем», который я наблюдал со стороны. Вилька был маленький тщедушный подросток. Против него выступал здоровенный парень. Они отошли в сторону и о чем-то говорили. Когда разговор закончился, здоровяк  нагнул голову и подставил Вильке шею. Вилька снисходительно похлопал по склоненной перед ним шее. Это означало, что здоровяк признал Вилькино превосходство. А ведь в детских драках я пару раз Вильку  избил. В 14 лет Вилька стал отцом и снабжал своего ребенка крадеными игрушками. Одна одинокая старуха при мне пожаловалась Вильке на грабеж. Он внимательно расспросил ее и пообещал, что ей все вернут. Это не были пустые обещания. Из Вильки  был бы великолепный следователь полиции, но он был по другую сторону закона.

Другой мой сверстник Шурка Кондаршев, который учился со мной в одном классе, и которого я не любил и бил чаще, стал в те годы убийцей.

Я для примера рассказал только два факта из моей жизни. У всех у нас отцы погибли на фронте. Когда я вспоминаю свое прошлое, удивляюсь, как я не погряз в этой преступной грязи.

Первая любовь

Лето 1942 года я провел в пионерском лагере. Наша задача была собирать грибы. Нам давали два ведра по 12 литров и отправляли в лес собирать грибы. После обеда снова два ведра по 12 литров и в лес собирать грибы. 4 ведра полные грибов в день. Грибы мы сдавали в какую-то избушку, в которой жили старик со своей старухой.

Однажды в лесу меня окружили 10 девчонок. Я перепугался: будут бить. Удрать невозможно. В этом возрасте девчонки не уступят парню, а тут их десять. Нет. Одна из них говорит мне: «Тебя Вера любит». Я думал, насмехаются. Глянул на Веру. Нет не похоже, чтобы насмехались. Жаль Тургенева на моем месте не было. Он бы написал рассказ “Первая любовь”. Я навещал ее у нее дома. Родители в это время были на работе. Пианино аккуратно закрытое чехлом, журналы «Мурзилка» дореволюционного издания. «Мещане»,- решил я. Однажды мы отправились в кино. Билеты в то время были дешевые. Я, как мужчина, купил два билета. После кино Вера сует мне в руку горсть мелочи: «Это за кино». «Она разбила свою копилку»,- мелькнуло у меня в голове. Я расхохотался и ушел. Наш роман закончился.

 Я эту Веру до сих пор помню.

Работа на заводе

В годы войны я, мама и старшая сестра – все работали на московском комбинате “Твердые Сплава” в Марьиной Роще. Это был единственный завод в СССР, который выпускал твердосплавные резцы.

Комсомольским вожаком на заводе  была Роза. Это она, жидовка завлекла меня в Комсомол. Хорошо помню, как на заседании бюро райкома комсомола кто-то из заседавших, меня спросил: «Кто у нас вождь?»- Удивленный таким примитивным вопросом, я ответил: Сталин. А что он вам приятель? – спросил ехидно заседавший. – Нет,- ответил я.- Тогда надо говорить: Иосиф Виссарионович Сталин.

Секретарем парткома на заводе был еврей Шифрин. Главный инженер еврей Г.Левин. Еврей Зархин был горбат, но изобретатель был великолепный. Куда не кинь – еврей. Засели в тылу.

Я должен рассказать, как учил блатные песни?- Это во время войны с немцами было. Всех мужиков забрали в армию. Работали по 12 часов в сутки. В 8 вечера все уходили домой. Оставались только дежурные. Завод делал резцы из твердых сплавов. Твёрдые сплавы это карбиды тяжелых металлов: вольфрама, молибдена, титана и пр. Первоначально их превращали в меленький порошок в шаровых мельницах, потом спекали в печах в керамических лодочках в атмосфере водорода. От шума шаровых мельниц можно было оглохнуть. Шаровая мельница – это вращающийся цилиндр, в котором металлические шары. Шары падают и размельчают эти металлы и смешивают их с сажей. Везде женщины. Даже на крыше цехов стояли 37 мм зенитки и их обслуживали девчата. При налете немецких самолетов стреляли. Эти девки были в военной форме, остальные женщины - бесформенные. Почти у всех женщин усики как у Чарли Чаплина. Это они дышали этими карбидами и сажей. Моя мама говорила, что у этих женщин “прободение носовой перегородки” от этих карбидов. За вредность раз в день давали бутылку молока. Однако ж молока не было, и давали “солодовое молоко”. Такое молоко через час выпадало в осадок.

Я работал дежурным электромонтером на водородной станции. В одной части станции стоял электрогенератор Вестингауз, который нам американцы поставили по ленд-лизу. На другой части получали водород электролизом воды. Водород подавали в печки. Так я сидел с Вестингаузом. Большой зал, высокие потолки, сухо светло и только генератор гудит. Вот ко мне, когда все начальство уйдет в 8 вечера, сбегались “дежурные девки” со всего завода.

Дежурные девки были из города ткачих Иваново. Окончили какое-то ремесленное училище и стали дежурными электриками. Их было 15-20 человек. Они группировались вокруг моего стола. Аж наваливались на меня. Рядом со мной садилась Старуха. Ей было лет 20-22, но выглядела она старухой. Старуха раскрывала тетрадь, в которой от руки были записаны все блатные песни. Пели все подряд одну за другой. Меня не стеснялись, но все ж я был достаточно эрудирован, чтобы понимать фразу: “Резинка лопнула. Трико вниз опустилось, и целки Раечка лишилась навсегда”. Пели «Мурку», «Лети паровоз, крутитесь колеса», «С рукой протянутой по паперти ходила». Была длиннющая песня о соревновании двух грузовых автомобилей АМО и Форд. Победителю доставалась опять-таки Раечка. Так каждый день, так каждый вечер.

Все лопнуло неожиданно. Напился киномеханик в Клубе завода, и кому-то пришла гениальная мысль – подменить его мной. Так я расстался с хором ивановских ткачих и стал киномехаником в клубе. Днем я продолжал, учится в школе, кажется в 6 классе, а вечером крутил кино. Вот тогда-то я нагляделся «Леди Гамильтон», «Мост Ватерлоо», «Джордж из Динки джаза», «Серенада Солнечной долины» и джаз Глена Миллера, «Три мушкетера» и пр. До сих пор вспоминаю артистку Вивьен Ли и английскую кинематографию. Они заслуживают того.

Возвращался домой пешком. Трамваи уже не ходили. Светомаскировка и темнота СПЛОШНАЯ. Изредка меня высвечивали фонарики патрулей.

Умрешь Днем Позже

Проблема еды была во время войны главной. Помимо продовольственных карточек были иные формы питания. Так, например, где-то я получал талоны УДП, которые расшифровывались как «Усиленное Дополнительное Питание». Однако ж остряки толковали это как «Умрешь Днем Позже». Я в качестве киномеханика я таскался с передвижной киноаппаратурой по детским садам. Сопровождал методистку. По приходе в детский сад нам подавали обед. Методистка поучала меня: «Ешь, ешь. Не стесняйся».

Мы сажаем картошку.

Всем рабочим завода, а точнее работницам, выделили сотку земли для выращивания на этом участке картошки. Участок находился  не далеко от Новоиерусалимского монастыря. Туда надо было ехать с Рижского вокзала. В качестве посадочного материала мы использовали, согласно рекомендациям академика Трофима Лысенко, глазки от картофельных клубней. Помню, нашей соседкой по участку была библиотекарша завода. Она аккуратно навещала свой участок и тщательно обрабатывала его. Наш участок я и моя старшая сестра навещали всего пару раз за сезон: сажали и собирали. Я не стал бы описывать, как выращивают картошку в условиях войны, если бы не один случай. Даже не помню, ехали мы с сестрой сажать или убирать картошку. Ехали последним поездом с Рижского вокзала в расчете, что с рассветом будем на своем участке и начнем работать. Пассажиров было мало, и каждый захватывал себе лавку и ложился спать. Я и сестра захватили «купе» и подобно остальным пассажирам, обняли свои лопаты и улеглись спать. Среди ночи мы вскочили от истошных воплей. Небольшого роста матрос с финкой в руке угрожал здоровенному парню: «Убью, гад. Зарежу». Угрозы закончились тем, что матрос вывел парня на площадку вагона и тот сам спрыгнул с поезда. Если учесть, что скорость поезда не превышала 15 километров в час, то можно считать, что парень «сошел на ходу». Матрос вернулся в вагон и стал рассказывать пассажирам: «Я лежу, сделал вид, что сплю, Он проходит по вагону и хвать чемодан». Постепенно пассажиры успокоились и разбрелись по своим местам. И я с сестрой снова улеглись и заснули. Во сне я почувствовал, что поезд остановился. «Ина, Ина, наша остановка,- затормошил я сестру». Схватив лопаты и мешки, мы выскочили из вагона. Поезд стоял можно считать в чистом поле. Несколько пассажиров сошли вместе с нами и расходились в темноте в разные стороны. Паровоз  просигналил, и поезд отправился дальше. Я почувствовал что-то неладное и поторопился спросить какого-то задержавшегося пассажира, где мы? Мы вылезли на остановку раньше. До Нового Иерусалима еще 4 километра.   

Доктор, здесь дети!

С кинопередвижкой я ездил по госпиталям. Во время войны почти все школы переоборудовали в госпитали. Однако ж мой главный госпиталь был МОНИКИ (Московский Областной Научно Исследовательский Клинический Институт), кажется, на 3-й Мещанской улице.

Перед началом киносеанса врачи проводили лекцию. Раз врач намеривался прочитать лекцию о венерических болезнях. Из зала послышались крики: «Доктор, здесь дети!» Дети это был я. Врача это не смутило: «Ничего, пусть послушает. Пригодится».

В другой раз приехали артисты и расположились в директорском кабинете. Именно из этого кабинета я тащил провода к своей киноаппаратуре. У входа в кабинет стоял, прислонясь к косяку мужчина. Я намеривался протащить провода мимо него, но заметил внутри кабинета полуголую женщину. В растерянности я остановился, однако женщина, заметив мое смущение, пригласила: «Заходи, заходи. Привыкай к артистической жизни». Я зашел, подключил провода к электрической розетке и вышел. Аппаратура не работала. Не было электричества. Я повернул назад в кабинет и уже не обращал внимание на стоявшего в дверях мужчину. «Смотри, ему понравилось!» – закричал мужчина женщине внутри кабинета.

Я первый раз напился.

Был какой-то праздник. Старшая сестра Ина и ее подружки решили отметить праздник по праздничному. Пригласили каких-то солдат. Притащили с завода чистого спирта, благо его там было вдоволь. Сварили закуску. Я хорошо запомнил эту закуску. Это была то ли лапша, то ли макароны грязно серого цвета. Все на столе, а солдаты не пришли. Тогда девчата, чтобы не скучать, пригласили меня и нашего соседа Олега Волкова, сына дяди Миши Волкова. Олег был старше меня года на три. Помимо преимущества в возрасте, у него было преимущество в материальном отношении. Дядя Миша был начальник треста местной промышленности Московской области. Все пошивочные, сапожные и пр. мастерские были в его распоряжении.

Подвыпив и закусив, Олег повел меня в туалет. Там вверху было вентиляционное отверстие, которое «забыли» закрыть решеткой. Олег запустил в отверстие руку и вытащил оттуда бутылку водки. Я пришел в восторг. По тем временам бутылка водки – это сокровище. Тут же в туалете мы распечатали бутылку, и распили на двоих. Разумеется, после такого угощения я был пьян. Еле стоял на ногах. Однако был в полном сознании. Помню, куражился перед мамой. Показывал пальцы и спрашивал: «Сколько пальцев? Два? Три?» Закончилось все рвотой. Здесь я поклялся маме, что больше не буду пить.

Как продать водку своему учителю.

Поскольку я работал только в вечерние часы, а утром и днем считалось, что я свободен, то естественно все торговые операции ложились на мои плечи. В качестве примера я расскажу о двух из них.

Из Палестины пришла посылка с женскими туфлями. Туфли выделялись на фоне советской продукции всем. Женщины (мама и старшая сестра), посовещавшись, решили превратить туфли в деньги, и на Центральный рынок с ними отправился я. Весь рынок бегал ко мне посмотреть на туфли. Приценялись. Подошел какой-то мужчина в синих милицейских галифе. Спросил цену. После того как он ушел, один из «публики» зашептал мне: «Смывайся. Это милиционер. Тебя сейчас арестуют». Действительно, вскоре ко мне подошел милиционер и повел меня в отделение милиции на рынке. Там сидел «галифе». Галифе стал расспрашивать меня про женские туфли. Я объяснил ему, что получили посылку из Палестины и вот теперь я их продаю. Для подтверждения своих слов, я предложил ему позвонить моей матери на работу и дал номер телефона. При мне он позвонил. После этого отпустил меня, и я отправился на свое место демонстрировать прелести еврейского капитализма.

В другой раз я продавал водку. Казалось бы, в этом заурядном случае нет ничего особенного. Однако на этот раз произошел казус. Водку мы получили по карточкам. Оторвали талончик, налили нам в бутылку пол-литра и я на том же рынке занял свое место в ряду продавцов водки. Мимо меня скользили алкоголики и спрашивали цену. Вдруг один из них, задержавшись против меня, бросил мне: «И тебе не стыдно?» Я обомлел. Чего мне стыдиться? И тут я опознал в лице против меня своего учителя физкультуры. В школе он носил на голове шляпу, а здесь на рынке переоделся в кепочку. Да и в школе мы его мало видели. Как только наступал урок физкультуры, мы с криками и воплями вылетали во двор школы и там гоняли футбол. Учитель физкультуры не принимал участие в наших играх. Говорили, что он был ранен на фронте и списан. И вот теперь настало время беседы с ним. Мы договорились. Я снижу цену на пять рублей, а он мне вернет пустую бутылку. Тут же мы отошли к стенке, подошли еще пару собутыльников. Разлили водку по граненым стаканам и вернули бутылку мне.

Я получил американские шмотки

Во время войны американцы собирали старые вещи и слали их нам в СССР. Здесь их раздавали бесплатно не всем, а только семьям фронтовиков. Так мне достались теплая курточка с меховым воротником и что-то вроде кофточки. Из куртки я быстро вырос, и пришлось ее пожертвовать моему кузену Витьке, сыну младшего брата мамы Исая. Исай женился на цыганке, но та, родив мальчика, куда-то сбежала с ним. Исай женился повторно на еврейке и… погиб на фронте. Не знаю как, но мама нашла этого Витьку, и он появился у нас в дома. По случаю такой радости ему презентовали мою американскую куртку.  После нескольких визитов Витька исчез вместе с курточкой.

Истинные размеры американской помощи прояснились после окончания войны. С Дальнего востока вернулся наш сосед Тимофей Будылкин с женой Клавой и двумя детьми. Тима занимал комнату 11 кв. метров. Накануне войны Тиму молодого и красивого «органы» направили на Дальний восток. Перед отъездом Тима куда-то съездил, вернулся с Клавой и вместе они «отправились на задание». В его комнате поселилась тимина мать религиозная старушка. Прежде она жила под Москвой в городе Бронницы. Старушка померла и ее сменила какая-то молодая родственница Тимы. Ее мобилизовали и отправили на фронт, но там она попала в разряд ППЖ (Почтово-Полевая Жена) и вернулась с грудным ребенком. Я хорошо помню истошные вопли моей соседки. Ребенок умер у нее на руках.

И вот теперь вернулся Тима.

Тима насмехался над американской помощью. Не знаю, какова была причина этих насмешек. Патриотизмом здесь не пахло. Он рассказывал, что пароходы привозили огромные тюки вещей. В первую очередь ее растаскивали начальники там, на Дальнем востоке. То, что оставалось, отправляли «в тыл». Так добрались до меня курточка и кофточка, а потом и сам Тимофей и Клава Будылкин.

Мы ищем своего отца

Нам в середине декабря 1941 года в далекое захолустье на Южном Урале пришла  отпечатанная в типографии открытка с сообщением «не вернулся с поля боя». Каракулевым почерком были вписаны имя и фамилия отца. Все дальнейшие запросы и расспросы об отце кончались стандартной фразой «пропал без вести».

Когда списки погибших во время войны стали доступны через интернет, я с удивлением обнаружил, что имя отца в них не значится. Хорошо, что моя мать сохранила письма командира батальона и радиста, которые сидели в штабе батальона, в котором отец служил писарем. Так мой отец из «пропал без вести» перешел в погибшие.

Все ж я должен подробнее рассказать, как мы «нашли отца». В то время во время войны через газеты шла переписка. Какой-либо боец с фронта писал письмо. Газеты публиковали это письмо. Девушки должны были отвечать на письма и вдохновлять бойцов. Моя старшая сестра Инесса разглядела среди этих писем одно с адресом полевой почты, точно таким же, как был у моего отца. Как потом оказалось, в газете было опубликовано письмо пулеметчика. Этот солдат передал письмо Ины командиру батальона капитану Александру Маковецкому. Командир батальона, назначили как раз перед боем, перед форсированием реки Нара.

Так погиб мой отец

В моей книге «Военная социология» имеется раздел, который так и называется «Так погиб мой отец». В данном случае я добавляю к этому разделу письмо с фронта капитана Александра Маковецкого командира батальона, в штабе которого писарем служил мой отец. Я старался сохранить орфографию письма. Оно написано карандашом на трех блокнотных листах. Несмотря на «будничность», в письме передана фронтовая обстановка, Все обычно: пересчитали раненых, пересчитали погибших. Остальные «пропали без вести». «Среди них ваш отец, но я его не помню». До этого я был там-то, а после там-то. Был ранен.

Предварительно я напомню, что моя старшая сестра Инесса нашла в газете «Вечерняя Москва» опубликованное в ней письмо солдата. Номер полевой почты у этого солдата был в точности такой же, как у моего пропавшего отца. Вот сестра и обратилась к солдату с вопросами об отце и приложила фотографию отца.

Письмо с фронта от капитана Александра Маковецкого.

14.2.43

Дорогая Ина !

Ваше письмо с фотографией Вашего отца я получил несколько дней тому назад. Отписать не мог – был занят.

Вот все в основном подробности, которые могу Вам написать.

18 декабря 41 года на нашем участке фронта мы начали прорыв. Были тяжелые круглосуточные бои.   Работал в штабе полка и в начале его принял батальон, в котором служил Ваш отец. Личность мне очень трудно вспомнить. В памяти постепенно восстанавливаю. Я твердо помню, что мой писарь погиб. Обстоятельства.

25 декабря мой батальон форсировал р.Нара между д.Гречухино, Елагино – Атепиево (Н-Фоминск-кий район, Моск. Обл.). На рассвете был сильный бой, в результате которого был побит на реке лед. Тогда там потонуло 12 человек, трупы которых не были найдены (искать было нельзя и некогда). После подсчета убитых и раненых неоказавшихся защитали пропавшими без вести. В это число попал и Ваш отец.

Что произошло на этом месте позже, я не знаю т.к. я был ранен при атаке д.Атепцево, а после того как рана зажила, я нагнал свою часть за сотню с лишним километров. Вот что я могу вам сообщить, дорогая Ина.

Как попало мне Ваше письмо адресованное Светочеву? Светочев Н. ст. сержант мой пулеметчик. Его письмо, как Вы знаете было напечатано в «Вечерняя Москва». После этого по его адресу посыпались письма. Всего он получил 236 писем. Естественно, что все перечитывать и всем отписывать он не мог, да и времени не было. Поэтому ему давали не более 10-12 писем каждый день, а остальные раскрывали и отдавали тем, кто подобно ему не имел переписки. Таким образом, я прочел и Ваше и по долгу командира обязан ответить, по- скольку мне это известно.

По этому адресу будете иметь переписку с моим радистом. Молодой красивый парень, веселый, поет, играет, его отец артист.

754 полевая почта. Часть 196.

Казарин Евгений Павлович

Могу познакомить с собой. Зовут Александр. Отчество Петрович. Фамилия Маковецкий.

За спиной только 24 года. Жена убита в Гродно на третий день войны (она была в/врач 3-го ранга).

До службы в армии читал украинский язык в ср. школе на Украине. Родом из зап. Границы – Могилев-Подольск (на Днестре). В армии с 1939 года. Осталась там за фронтом мать. Судьбу не знаю. Пропадает старуха или погибла от гнета ига.

Если я пишу с опозданием это значит, что у меня нет времени свободного. Война – ничего не сделаем. По этому Вы не огорчайтесь.

Вот примерно все, что я хотел сегодня сказать Вам.

Всего наилучшего, дорогая девушка.

Будьте здоровы.

С приветом.

Капитан Маковецкий.

В конверте фото Вашего папы.

Теперь я ищу могилу своего отца и плачу.

Стыдно плакать.

Когда стали публиковать списки погибших, я полез через Интернет поискать в этих списках своего отца. Поиск был построен так, что первоначально следовало задать фамилию погибшего, а уж следом задать имя.

Стоило мне набрать Райхлин, как на меня глянули сотни, тысячи погибших. И все родные и близкие. Батальоны погибших Райхлиных.

Я разрыдался. Я не знал их, но то, что у меня столько погибших на войне родственников, однофамильцев – производит ужасное впечатление. В голове почему-то зазвучали строки из «Бухенвальдского набата».

Люди мира, на минуту встаньте!

Слушайте, слушайте:

Гудит со всех сторон –

Это раздаётся в Бухенвальде

Колокольный звон,

Колокольный звон.

Это возродилась и окрепла

В медном гуле праведная кровь.

Это жертвы ожили из пепла

И восстали вновь,

И восстали вновь,

И восстали, и восстали,

И восстали вновь!

И восстали, и восстали,

И восстали вновь!

Сотни тысяч заживо сожжённых

Строятся, строятся

В шеренги к ряду ряд.

Интернациональные колонны

С нами говорят,

С нами говорят.

Люди мира, на минуту встаньте!

Слушайте, слушайте:

Гудит со всех сторон –

Это раздаётся в Бухенвальде

Колокольный звон,

Колокольный звон.

Сегодня изменили систему поиска. Эти колонны больше не выстраиваются.

Я уже строил планы генетического поиска останков своего отца. Обратился к специалисту в хайфскую больницу РАМБАМ. Женщина по телефону в ответ рявкнула на меня. Кажется, она спросила меня, вы знаете, сколько это стоит? – Нет. Я был наивный и примитивный.

Полностью меня зовут Раддай Иегудович Райхлин. Меня много раз пытались в СССР перекрасить. Особенно отчество. Звали меня Егорович, Григорьевич, но я исправлял. Я был начальник лаборатории и мне положено было отчество.

Я теперь настолько еврей, что ем только кошерную пищу. Еще, когда в колхозы посылали помогать и там нам выдавали только картошку и молоко. Молодые парни настреляли голубей, а девчонки сварили из них суп. Я не мог это есть, а все с удовольствием.

В Брюсселе огромные продовольственные магазины и в них лягушачьи лапки по 10 штук на поддоне. Я видеть это не хотел.

Сегодня я думаю, если меня положить с красивой негритянкой, что будет. Думаю, ничего. «Некошерная». Вспомнил: в Нью-Йорке в большом торговом центре мы бродили стадом. К нам подошла высокая ужасть красивая негритянка. Должность её была выставлять на покупки, таких как мы. И она выставила мою тёщу. Той не нужно было, но купила, а потом злилась.

Густав Малер

Я в те времена был у меня абонемент на все Бетховенские симфонии в БЗК (Большой Зал Консерватории). Как владелец абонемента, я получил приглашение на собрание. После собрания обещали бесплатны концерт (на халяву). От всего собрания мне запомнилась дискуссия двоих. Сначала на трибуну вышел высокий интеллигентного вида мужчина. Он примерно сказал так: “Вот вы играете нам Глинку... Но мы хотели бы услышать еще Малера”. Кто такой Малер я не слышал и не знал. Потом на трибуну вылез полная противоположность первого. Коренастый крестьянин, мужичек в галстуке. Этот возражал со злобой: “Начал то с Глинки, а кончил то Ма-ле-ром!” При этом он поднял правую руку и тыкал указательным пальцем вверх. Разумеется, столь острая дискуссия вокруг какого-то Малера меня заинтересовала. Кто такой Малер? Туда-сюда. Нигде нет Малера. Оркестры не играли, пластинки не продавали. Постепенно Малер вылез из подполья.

Я не знаю, как объяснить этот запрет и эту глупость. Постепенно в Москве появились пластинки Малера, а потом стали играть. Я обожаю Малера. Сегодня я могу объяснить ненависть советвласти к Малеру. Это как к Цветаевой. Но в те годы?

Обычный антисемитизм

Описанный далее случай не имеет никакого отношения ни к Израилю, ни к стремлению евреев расстаться с СССР.

Я сидел в троллейбусе у замершего окошка и пытался продуть дырочку, чтобы посмотреть, на какой остановке мы стоим. Метро «Бауманская», мне пора пробираться к выходу. Возле меня плюхнулся мужчина в шикарной шубе. Не знаю, по каким критериям он определил, что я еврей. Брань и крики вроде «Жид пошел вон» заполнили салон троллейбуса. Поскольку мне надо было выходить, то, не обращая внимания на крики и вопли, молча я, вылез в проход, и направился вперед к выходу. Троллейбус гнал по Бакунинской улице. Проход забит, но пассажиры шарахались с прохода в стороны, очищая нам дорогу к выходу. «Шикарная шуба» с видом победителя шел за мной. Вот и моя остановка. Здесь всегда дежурит милиционер. Я вышел, «шуба» за мной. «Будьте, пожалуйста, свидетелем, что он оскорблял меня»,- обращался я к пассажирам, выходящим за мной из троллейбуса. Все молча, разбегаются в стороны. Но вот на мое счастье выскочил парнишка, согласный быть свидетелем. «Вот этот гражданин,- показываю я милиционеру на «шубу»,- оскорблял меня в троллейбусе и вынудил меня сойти. «Шуба» и перед милиционером продолжал хорохориться. «Вот и свидетель»,- я указал на парнишку.- «Ваша фамилия?-  обратился я к свидетелю?- Вайскопф». - «Что ж, пройдемте в отделение милиции»,- предложил милиционер. «Шикарная шуба» моментально превратилась в общипанную кошку и стала просить прощения у милиционера. «Это вы у него просите прощение», - показал милиционер на меня,- «вы его оскорбляли. Если он вас простит, я вас отпущу». Меня интересовало, какое наказание получит мой обидчик, и я не собирался его прощать.

Утром на работе я рассказал о своем происшествии. Услышав фамилию обидчика «Афанасьев», мой коллега Борщев расхохотался: «Ты связался с Министром РСФСР.- Ничего ему не будет». Борщев был прав. Когда я зашел в отделение милиции поинтересоваться, чем кончилось мое дело, мне сказали, что обидчика простили.

Два генерала

Мне повезло. В нашей церквушке возле Таганской площади в Москве работало два генерала. Церковь переоборудовали в лабораторию и таким образом спасли этот исторический и архитектурный памятник от окончательного разрушения. Прежде в ней находился какой-то склад. Позолота с луковок слезла, вода пропитала все стены, и роспись на стенах исчезла под побелкой.

Первый, бывший генерал-лейтенант Николаев, аккуратно появлялся каждое утро на работе и садился за свой стол «под образа», которые когда-то украшали его угол. Числился он старшим инженером и получал зарплату 150 рублей. Меня тянуло к нему по двум причинам. Во-первых, он бывший начальник военной контрразведки вооруженных сил стремился вернуть себе хоть что-нибудь. Мне ж было интересно, чего он добьется.  Во-вторых, в начале войны он был начальником контрразведки Центрального фронта. Это здесь у Вязьмы немцы организовали в 1941 году мешок, в который попало все московское ополчение и вместе с ним мой отец.

К нему, контрразведчику, попал в лапы выбравшийся из окружения маршал Кулик. По рассказам моего сотрудника маршал был в крестьянском зипуне и без каких-либо документов. Славного маршала разжаловали тогда в генерал-лейтенанты. Расстреляли потом.

Мой отец был близорук, носил очки, которые разбились. Почти слепой он попал в лапы к немцам. Те посмеялись над ним и отпустили. На отце, как и на маршале, был крестьянский зипун и в нем зашит партбилет. В отличие от маршала он сохранил свой партбилет. И еще, он великолепно знал немецкий язык. Немецкие технические журналы, сверкающие своими глянцевыми страницами, всегда лежали на его столе. Бог вынес еврея. К тому времени, когда отец перешел линию фронта, немцы уже подошли к Москве. Заглянуть домой на Самотечную улицу, не представляло труда.

В нашей коммуналке жило в четырех комнатах три семьи. Наша семья занимала две комнаты общей площадью 35 кв. метров.  Большая комната была у соседа Михаила Сергеевича Волкова. Для меня он был дядя Миша. Его брат охранял дочку И.Сталина, и в своих мемуарах она не очень лестно охарактеризовала своего охранника. Потом, когда охранника арестовали, и он где-то сгинул, я познакомился с его двумя  симпатичными сыновьями. Когда началась война, дядя Миша отправил жену с тремя детьми к родным в деревню. Его племянница Дуня переселилась к нему и полностью заменила как жену, так и детей.

Второй сосед, молодой Митя Будылкин, «служил в органах» и накануне войны отправился с молодой женой Клавой на Дальний Восток. Там он пробыл всю войну. В его комнатке размером в 11 метров поселилась митина мать, глубоко религиозная старушка.

В лихие месяцы (октябрь 41 года), когда каждый день ждали, что немцы захватят Москву. Митина мама и Дуняша, открыли наши комнаты и извлекли кое-какие вещи. Дуняше понравился патефон. (Если кто-то сомневается, что евреев грабили в Москве, то вот сомневающемуся мой пример.) Грабили евреев в Польше, на Украине и в Москве.

Возвращение моего отца не было запланировано соседями. Грабеж имущества да еще фронтовика мог окончиться плохо для них. Выход был найден довольно быстро: отца сдали как дезертира. Так он попал в штрафной батальон и погиб под Наро-Фоминском при форсировании реки Нара. Сказать по правде, штрафных батальонов в то время еще не было. Однако всех, кто вышел из мешка под Вязьмой отправляли на передовую.

С «контрразведчиком» я обсуждал шпионские кинофильмы, но рассказать что-либо о моем отце он не мог. Мой отец не был столь выдающейся личностью как маршал Кулик. Следует отдать должное бывшему контрразведчику. Экс-генерал производил хорошее впечатление. Окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского. Был неглуп и умел молчать. Систематически он обращался в ЦК КПСС с просьбой реабилитировать и дать ему пенсию, но каждый раз ему отвечали: «еще рано». Этот ответ успокаивал меня. «Возврата к сталинизму не будет»,- думал я, услышав его рассказ. «Сколько же офицерских жен плакало из-за него?» - вертелось в моей голове.

Начальник военной контрразведки был арестован еще при Сталине. Отсидел 26 месяцев в тюрьме. Никита Хрущев выпустил его из тюрьмы, но оставил без звания и без пенсии. Хрущев не только расстрелял своего конкурента Берия, но полностью до последнего дворника разогнал КГБ и контрразведку. Чтобы сохранить стаж, многие опальные сотрудники КГБ пошли работать в милицию. Мой сотрудник, выйдя из тюрьмы, приобрел только свободу и потерял все. Так он стал у нас старшим инженером.  Падение Хрущева, было воспринято им с радостью. Он надеялся, что это принесет ему хоть что-нибудь, но наткнулся на «еще рано».

У контрразведчика нашлись поклонники. Возглавлял их «долбанный партиец», молодой инженер. Он всячески демонстрировал свою симпатию к контрразведчику. На день Красной армии он собирал деньги на подарок для него. Отказов не было. Боялись даже бывших.

Вторым генералом был генерал-полковник Шахурин. Бывший министр авиационной промышленности, сумевший во время война создать в тылу авиационную промышленность и наладить  производство самолетов. Он, как и многие другие в те времена, тоже попал в тюрьму, и только смерть диктатора принесла ему освобождение. В отличие от контрразведчика, Хрущев вернул ему звание и дал автомобиль «Волга» с шофером в кремлевском гараже. Должность министра уже была занята, и генерал отправился на «персональную пенсию союзного значения». В нашей церквушке он появлялся на черной «Волге» дважды в месяц: в день получки и в день аванса. Числился он у нас старшим инженером, но абсолютно ничего не делал. Мой начальник хитрый еврей Наум Бунин взял его на работу. Мне, как еврею, Бунин доверительно пояснял: «Он с Косыгиным чай пьет. Если я его что-либо попрошу, он через Косыгина пробьет». Действительно, Бунин «увел» с помощью Шахурина весь отдел из одного института в другой. Мы как сидели в нашей церкви, так и остались сидеть, но наше название поменяли. Однако директор «другого института» оказался хитрее хитрого еврея Бунина. Шахурину на новом месте предложили более теплое место под крылышком самого директора.

Шахурин ненавидел контрразведчика. Если двум генералам приходилось случайно столкнуться, они в упор не замечали один другого. «Что этот контрразведчик делает здесь»,- шипел Шахурин после таких встреч. Мне Шахурин казался спесивыми, я держался от него подальше. И все ж как-то мне удалось завести его. Про свою молодую беременную сотрудницу, я сказал «она с икрой». Шахурин стал орать, как я могу такое сказать. Хитрый еврей Наум Бунин сделал вид, что ничего не слышал.

Шахурин начал карьеру в Нижнем Новгороде. Там он был секретарь нижегородского губкома партии. Мой дядя Аминодов был секретарем нижегородского губкома комсомола. Все знали его под кличкой «армяшка». Карьера моего дяди окончилась в 1921 году, когда во время кронштадского восстания матросов, он повесил на дверях губкома объявление «Губком закрыт. Все ушли на фронт». Комсомольцы построились на перроне вокзала, чтобы ехать на подавление восстания, и тут то выяснилось, что их молодой вождь струсил и «ушел в подполье». Все это мне потом под большим секретом рассказала мать. Падение Аминодова спасло ему жизнь: он избежал сталинских репрессий.

Другой мой дядя Эммануил учился в институте железнодорожного транспорта и жил в общежитии вместе с Мишей Кагановичем, будущим министром авиационной промышленности. Миша застрелился, когда слепленные наспех самолеты стали падать и погиб летчик Валерий Чкалов, «герой нашего времени». Мишу похоронили, а на освободившееся место назначили Шахурина.

Я Дважды еврей Советского Союза

У меня сохранилась виза, по которой я выехал из Москвы из СССР в Израиль. Виза вся заляпана печатями, несмотря на то, что я выехал всего один раз. Дело в том, как тогда говорили, я оказался «Дважды еврей Советского Союза». При пограничном контроле мне запретили вывозить мои научные работы, фотографии родственников и еще что-то. Причем протокол о конфискации мне предъявили уже «за границей». Перечень некоторых моих работ приведен в конце этого раздела.

Я отказался выезжать. Тут же я вновь пересек границу СССР, но уже в обратную сторону и вернулся «на родину». При переходе границы еще печать в визе. Вот как проходил шмон. Обычно шмон производят на таможне. Все, что из бумаг таможенникам кажется подозрительным, они рекомендуют отправлять почтой, либо брать с собой: «На границе посмотрят». На границе шмон проводил молодой лейтенантик. Помимо брошюр с опубликованными мной статьями, которые уже прошли цензуру до публикации, я вез книжечку «Шубин» о русском скульпторе, которую получил в качестве приза на каком-то соревновании в каком-то клубе. На суперобложке книжечки было написано, что я получил этот приз, и красовалась круглая печать. Вот эта круглая печать стала камнем преткновения. «Да вырвите Вы этот лист с печатью»,- посоветовал я лейтенанту. Лист вырвали. Одной проблемой меньше. Вот фотография моих тетей и дядей. Над каждой головой мой дядя Эммануил надписал, кто это сидит. Однако над головой своей жены Баси он добавил «пострадала на лесозаготовке». Вырвать Баськину голову вместе с крамольной надписью, я не соглашался. Баська была маленького роста, но с сильным красивым голосом. Она великолепно пела песню из оперы Наталка Полтавка «Виют витры, Виют буйны. Аж дерева гнуться».

Я видел, как в соседний зал привели пассажиров австрийского самолета на Вену. Остался только я. Час я торговался с лейтенантом.

Кажется, на следующий день я все ж улетел и все то, что не пропускали накануне, я увез с собой. И Баську тоже. Баська жила в старческом доме в Натании.

Вот я и берегу эту визу до сего дня.

90. Морозов Б. И. Применение метода механических цепей для расчета систем активной виброзащиты / Б. И. Морозов, Р. И. Райхлин // Вибрационная техника: материалы семинара МДНТП, 1968. С. 45 — 53.

104. Райхлин Р. И. Гашение вибраций путем стабилизации давления в пневматическом амортизаторе / Р. И. Райхлин // «Вибрационная техника». — АДНТП, 1968.-33 с.

Две стороны моей визы на постоянное жительство в Израиль.

Прощай немытая Россия.

Моя первая жена Каданер И.А. скончалась. Свидетельства о браке с ней я не сохранил. Тем более, что она не хотела ехать со мной в Израиль. В Москве я развелся с ней. В Израиле я женился второй раз.

Театр на Таганке.

В театр Любимов пришёл со своими учениками по Щукинскому училищу и их дипломным спектаклем — «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Б. Брехта. Я в это время жил в Москве и помню, как выпускники Щукинского училища кочевали по клубам со своими стульями и ставили Брехта. Театра на Таганке в то время  еще не было. Это вопреки утверждению, что он существует с 1948 года.

Предварительно я опишу то, что было далеко от театра. Моя младшая сестра преподавала фортепиано в Клубе автомобилистов и я пошел послушать ее учеников. Между музыкальными номерами выступали дети с драматическими номерами. Меня поразил ведущий, который перед каждым драматическим номером объявлял: «руководитель драматической студии Александр Исаич Альтерман». «Неужели это Сашка, мой кузен?» – вертелось у меня в голове. Действительно, в перерыве появился Сашка. Мы разговорились, и он спросил, как его ученики. Зная, что артисты очень чувствительны к оценке, я спросил его: «Ты действительно хочешь знать, что я думаю?» - Да. Тогда херово,- оценил я по-мужски. Сашка ужасно обиделся.

Следующая наша встреча состоялась в Театре Оперетты, если не забыл на Пушкинской улице. Уже приближаясь к театру, я был поражен огромной толпой, забившей всю улицу. Был рабочий день, 11 часов утра. Каких-либо афиш о предстоящем спектакле по Москве не расклеивали. Откуда же эта толпа? Вход в театр был закрыт. Неожиданно толпа надавила, и стеклянные стенки фойе звякнули и развалились. Толпа стала заходить сквозь эти стенки в совершенно пустой театр.

Ставили «Историю Государства Российского». Ставили не любимовские ученики, а их потомки. Следующий выпуск Щукинского училища. Именно с этим выпуском кончал это училище мой кузен Сашка. Теперь мой кузен Александр Альтерман получил сценическое имя Саша Сашин. Как и предыдущий выпуск, они хотели свой театр. Они бегали по клубам и давали бесплатно свои представления. И вот теперь они были в театре оперетты. Но там вверху не могли согласиться на такую роскошь, как еще один театр. Там на верху уже были напуганы Театром на Таганке.

Еще одна особенность постановки. В основу пьесы была положена не много томная книга Н.М.Карамзина , а стихотворная сатира  поэта графа А.К.Толстого. Рефреном этой сатиры были строки

Страна у нас богата

Порядка только нет.

 Сатира была слегка подсовремененна постановщиками. Так налет татар на Русь сопровождался душераздирающими женскими воплями «Хунвэйбины!» Если кто-то забыл это китайское слово, я рекомендую ему заглянуть в Википедию. Пьеса шла в хорошем темпе. Настолько хорошем, что когда я стоял в гардеробе в очереди получить свое пальто, то подслушал такой разговор: «Их двенадцать человек, но играют так будто их там много больше». Нет, их было всего лишь 8 человек. Восхищенный, я после окончания пьесы полез на сцену, нашел там Сашку и полез обниматься и целоваться. «Погоди, погоди,- останавливал меня кузен.- Я весь в гриме. Дай мне умыться. Ну, уж если ты доволен…», припомнил он мне оценку, данную его ученикам в Клубе автомобилистов.

Сколько они не прыгали и не бегали. Сколько бы они не давали бесплатных концертов, советская власть была непоколебима. Новый театр не появился и труппа развалилась.

Послушайте, ребята,

Что вам расскажет дед.

Земля наша богата,

Порядка в ней лишь нет.

Это не то, что в Израиле в Хайфе. Борзописца Иегошуа Соболя изгнали из театра, а он вернулся и «захватил его». Мы жители Хайфы содрогались от лязга танковых гусениц и залпов орудий. Иегошуа Соболь штурмовал хайфский театр.

Письмо дело 712918.

ועידת התביעות

מס, תיק 712918 ל-  Lillia Zelikovski.

РАСПЛАТА

В своих мемуарах я описал переживаниях во время войны с Германией: об эвакуации, голоде, нищете. О том, что в результате войны потерял отца, не получил должного воспитания и образования, но пережил много унижения.

Все, что изложено далее, основано на сведениях полученных мной из литературы или рассказов свидетелей. В этом существенное отличие от того, что я излагал в мемуарах. По этой причине, изложенное далее более подходит для моей книги «Военная социология», и все ж я решил приложить этот раздел к своим мемуарам. Кто-то повинен во всех моих страданиях и потерях. Кому-то следует расплатиться со мной и моими родными. Для подтверждения справедливости своих утверждений, я мог бы привести список литературы и давать ссылки на неё. В этом нет смысла. Я уже указывал на то, что расплата с моей матерью и сестрой свелась к тому, что им присвоили номер дела. Тот же характер расплаты ожидает меня. Номер дела уже имеется 712918.

Я не сомневаюсь, что немцы будут говорить о своих страданиях и грабежах Германии в конце и после войны. Мне не надо рассказывать. Я сам видел, как из Германии вывозили целые заводы и научные учреждения. Я их курочил в Москве. Я знаю, как немцы военнопленные после войны еще десять лет отрабатывали в советских лагерях и сам рассказывал про лауреата Нобелевской премии этолога Клода Лоренца, который «проводил наблюдения» в советских лагерях. Я знаю, как шла охота на немецких ученых.

Да, я знаю, как, начиная с 1943 года, союзники США и Англия проводили массовые бомбардировки Германии. Более 500 английских бомбардировщиков ночью и более 500 американских днем совершали ежесуточные налеты на Германию. Целью этих налетов было, во-первых, уничтожение немецкой истребительной авиации перед высадкой союзников в Нормандии, во-вторых, уничтожение немецкой военной промышленности, в-третьих, моральное подавление немецкого населения. Если американцы имели какие-то моральные тормоза и их бомбардировки были направлены главным образом на промышленные объекты, то англичане припомнили немцам массированные бомбардировки городов Ковентри и Лондон. Жертвы среди мирного населения Германии в результате бомбардировок союзников измерялись десятками тысяч.

Изгнание немцев из оккупированных ими Польши и Чехословакии сопровождалось массовым избиением немцев.

Если сравнить то, что пережил я и моя семья с тем, что пережили во время войны немцы, то невозможно сравнивать. У немцев не было голода, нищеты и унижений.

Вот для сравнения пособие семьям солдат. Мой отец ушел добровольцем, и ему сохранялась заработная плата. Однако уже через полгода наша семья существовала на обычное пособие семье погибшего солдата, которого хватало лишь на покупку буханки хлеба.

По данным Гётца Али (см. Götz Aly - "Hitlers Volkstaat. Raub, Rassenkrieg und nationaler Sozialismus.") семьи немецких солдат получали 85% зарплаты-нетто кормильца, в то время как семьи британских и американских солдат - менее половины.

Одной зарплаты кормильца немцам оказалось недостаточно. Немецкие военнослужащие слали родным посылки из оккупированных стран, отпускники тащили домой мешки, чемоданы, сумки весом в десятки килограммов. Вот пример грабежа, рассказанный мне габаем синагоги хайфского Техниона. Его отец ортодоксальный религиозный еврей, то есть, имел пейсы, бороду и все, что положено религиозному еврею, в начале войны оказался на оккупированной немцами территории. На счастье еврея его профессия была жестянщик. Немцы велели ему побриться, и все время оккупации он был занят изготовлением жестяных жбанов. Эти жбаны набивались мясом и отсылались в Германию. Очевидно, что этим мясом был тот скот, который силой отбирался у местного населения. Разумеется, изготовление жбанов тоже было на «добровольной» основе.

С учетом жалованья и довольствия военнослужащих подавляющее большинство немцев жило во время войны лучше, чем до нее.

Грабежи немцами евреев и еврейского имущества начались задолго до войны. Куда девалось имущество ограбленных, депортированных и умерщвленных? –золото, драгоценности, часы, украшения, их одежда, предметы обихода, оборудование их мастерских и лавок, их валюта и ценные бумаги, их дома и хозяйственные постройки – все это продавалось местному населению и в самой Германии, и в оккупированных ею странах. Выручка от продажи еврейской собственности втекала в резервуар госбюджета Германии и оккупированных стран, а затем, в очищенной от следов ее происхождения форме, присваивалась немцами.

 «Если бы всё награбленное нужно было возместить – с законными банковскими процентами – за время, прошедшее с конца войны по сегодняшний день, то зарплаты и пенсии в Германии пришлось бы сократить вдвое».

Так сократите и выплатите мне Р.Райхлину репарации, пицуим и все, что положено.