Николай Харджиев: «Серебряный век – это миф»
Искусствовед Харджиев в 1920-30-е был частью художественного сообщества русских авангардистов. По его мнению, Малевич был вершиной отечественного искусства, а авангард того времени не заслуга советской власти, а вырос ещё до Революции. Харджиев в 1991 год вспоминал, как был устроен художественный мир того времени.
Николай Харджиев — писатель, историк и коллекционер. Родился в Одессе в 1903 году, в 1920-е переехал в Ленинград, где оказался близок к кругу футуристов, познакомился и подружился с Крученых, обэриутами, Малевичем и Татлиным, Мандельштамом и Ахматовой. Позже он переберётся в Москву; в его квартире в Марьиной Роще перебывали все сколько-нибудь заметные поэты и художники эпохи. С годами собрал богатейшую коллекцию картин и текстов русского авангарда. Харджиев умер в 1996 году в Амстердаме, куда переехал в тщетной попытке сохранить архив: он будет разворован ещё при жизни историка.
Беседа Ирины Голубкиной-Врубель с Николаем Харджиевым состоялась в январе 1991 года в Москве, когда Харджиеву было 88 лет. Ниже – этот его монолог, с некоторыми сокращениями.
***
На меня наибольшее влияние оказывали художники, а не поэты и филологи. Больше всего в понимании искусства я обязан Малевичу. С Татлиным я тоже очень дружил, причем скрывал это от Малевича. Они были врагами, и мне приходилось скрывать от каждого из них то, что я общаюсь с другим. К счастью, один из них жил в Москве, a другой – в Ленинграде. Татлин был человеком с чудовищным характером – маньяк, боялся, что у него украдут какие-нибудь профессиональные секреты.
(K. Малевич, В. Тренин, Т. Гриц, Н. Харджиев. Немчиновка, 1933)
Он ненавидел Малевича лютой ненавистью и в какой-то мере завидовал. Они никак не могли поделить корону. Они оба были кандидатами на место директора Института художественной культуры. Малевич сказал: «Будь ты директором». Татлин: «Ну, если ты предлагаешь, тут что-то неладное». И отказался, хотя сам очень хотел быть там директором. Там всегда была распря, пока тот не уехал в Киев. Когда Малевич умер, его тело привезли кремировать в Москву. Татлин всё-таки пошел посмотреть на мёртвого. Посмотрел и сказал: «Притворяется».
***
Конечно, у Малевича мистический элемент присутствует. Когда Ленина повесили вместо иконы, он сказал, что этому месту пустым оставаться нельзя. Еще он говорил: «Чем отличается моя беспредметность от их искусства?» – и сам отвечал: «Духовным содержанием, которого у них нет!» А Кручёных говорил: «Бог — тайна, а не ноль. Не ноль, а тайна».
***
Из русских художников он и Татлин больше всего любили Ларионова. Хотя они ссорились с ним. Малевич тоже поссорился с Ларионовым. Тем не менее они оба соглашались, что Ларионов — уникальный живописец. Я считаю, что после Сезанна такого живописца не было.
***
Хотя Малевич очень бедствовал, но по натуре он был оптимист. Он пытался что-то делать, какие-то архитектурные проекты, какой-то соцгородок. И это где-то даже полуодобрялось, но из этого ничего не выходило. Он был очень волевой и настойчивый, хотя уже был болен тогда. Проект соцгородка он сделал на основе своих архитектонов. Даже хотел заняться утилитарной архитектурой, что не соответствовало его установкам. Он мне даже однажды сказал, что готов принять социалистический реализм, только с одной поправкой: чтобы это был художественный реализм.
(Казимир Малевич)
***
Татлин продолжал ненавидеть его жуткой ненавистью, а Малевич относился к нему как-то иронически. Татлин всё-таки как-то приспосабливался – в театре работал, оформлял спектакли. Он не гнушался никакими пьесами, пусть даже преуспевающего автора, лишь бы была работа. Оформил более 30 спектаклей и получил «заслуженного». А Малевич, когда ещё закрыли Институт художественной культуры, был уже вполне «прокажённый». Он бездействовал, но ученики к нему приходили, и он по-прежнему был очень влиятельный. Но когда он умер и его хоронили любимые ученики Суетин, Рождественский и другие, так на их лицах была и некоторая радость освобождения, потому что он всё-таки их очень держал. Они, конечно, очень горевали, но они были уже не дети, и это была свобода от него. На его похоронах было очень много народу, ученики руководили церемонией. Гроб, сделанный Суетиным, был доставлен из Ленинграда в Москву, потом была кремация, похороны. Могилу потом потеряли, хотя рядом жили родственники.
***
Больше всех Малевич ценил Суетина: у них было духовное родство. Чашник – верный малевичеанец, неплохой художник, очень близкий, но более подражательный. Суетин оригинальнее. Он прошел через супрематизм и пришел к очень своеобразным вещам. Как бы абстрактные фигуры с овалами, идущие от иконы. У него была изумительная серия слонов и в живописной трактовке, и в супрематической. Это всё пропало, жёны растащили.
(Владимир Татлин)
***
Суетин был любимым учеником, и Малевич о нём страшно заботился. Искал ему врачей. Мой друг Суетин был психопат, невыносимый человек с миллионом личных историй. Он меня этим изводил, приезжал ко мне на ночь, не давал спать, рассказывал об очередной трагедии. Когда он уже лежал в больнице, я пришел навещать его с рождественскими подарками. Меня не пускали, но я дал взятку, и его привели к нам в маленькую гостиную. Он подошёл ко мне, потёрся так и сказал виноватым голосом: «Ну, теперь я буду заниматься только искусством». А ему уже было пора умирать, уже было поздно.
***
Конечно, почти все ученики Малевича были евреями. Кроме нескольких, таких как Санников, Носков. Малевичу вообще было наплевать – он никаких национальностей не признавал. Ему было важно – художник или не художник. Они очень способные были и исчезли неизвестно куда. Так у нас исчезали люди, ничего не оставалось.
***
Когда к Малевичу перебежали от Шагала все эти еврейские мальчики, скандал был на весь Витебск. Ида (дочь Шагала) мне сама рассказывала, что отец ненавидел Малевича и был зол на неё за то, что Малевич ей нравится. У Шагала характер был дай боже. Малевич был всё-таки относительно с юмором, а этот был страшно злопамятный. Он из-за этого в Париж уехал, что в результате оказалось ему на руку. Всё равно он не мог простить Малевичу Витебска. Но Малевич был не виноват – все ученики сами сразу к нему перешли. Да и чему их мог научить Шагал – он был совсем не учитель. Они подражали его летающим евреям.
Даже Лисицкий был сначала под влиянием Шагала. Но Малевич его оценил сразу. Он извлёк из Лисицкого его архитектурную основу и предложил ему заняться объёмным супрематизмом. Сам он делал опыты в этом направлении, но по-настоящему этим почти не занимался. А Лисицкий был изумительный график, феноменальный, и колоризировал он очень умело, хотя и не был живописцем.
***
«Искусство 20-х годов» – это такой же миф, как поэзия Серебряного века. Никакого искусства 20-х годов не было. Это было искусство дореволюционное, все течения уже были созданы. Просто были ещё живы художники-новаторы, они ещё были не старые в момент революции. Пунин был изокомиссаром и покровительствовал левым. Он мне говорил, что про него написали тогда: «Честные и старые интеллигенты перешли на сторону революции», – а мне (Пунину) тогда было 29 лет». Всё, что было сделано, было создано до революции, даже последнее, супрематизм, был уже в 1915 году. В начале 20-х годов они ещё могли что-то делать, а когда кончилась Гражданская война, их сразу прекратили.
***
Но в России это всё не состоялось. Нет, конечно, футуристы в быту хотели всё изменить, но это же была утопия. Малевич вначале пытался заниматься оформлением, но тогда было не до этого, Россия издыхала с голоду, он сам издыхал с голоду в Витебске. Организовать жизнь по законам искусства – это нереально. Правда, на Западе есть целые города и кварталы левой архитектуры. Но для кого это? Корбюзье строил виллы для богатых людей. Градостроительство изменилось, но жизни это не изменило. Я давно говорил, что любая социальная формация на Западе ближе к тому, что мы считаем социализмом. Индивидуум стал гораздо более свободным и защищённым, но никакой феерии в жизни создать все-таки не удалось.
(Эль Лисицкий)
Кроме того, к авангардистам обратились, потому что монументальные работы, оформление улиц, не могли быть выполнены старыми методами. Это могли только левые сделать, поэтому они и были мобилизованы.
***
Поиски национальных истоков, корней. Ларионов первый понял важность народного искусства и примитива. До него этого не воспринимали как искусство, описывали просто, ничего в этом не понимая.
Икона невероятно монументальна. Русские идут от греков, но всё-таки создали свою икону, которая очень отличается от греческой и гораздо выше её. Это тот случай, когда ученики превзошли учителей, но и учителя были недурные.
И расчистка икон очень повлияла. Чекрыгин был совершенно помешан на «Троице» Рублёва. Он говорил, что там такой голубой, которого не было в мировом искусстве. Икона и примитив изменили западное влияние, это столкнулось с кубизмом и в результате появилось новое русское искусство, не эпигонское, а своеобразное. Малевич мне как-то сказал: «Ну, пусть я и слабее Пикассо, но фактура у меня русская». А оказался не слабее! Сейчас он вообще идёт номером первым в мировом искусстве. У него был и гонор, но в то же время и какая-то скромность, он цену себе знал. Это был уже новый язык искусства, и новые системы в искусстве были интернациональные.
(Малевич за работой, 1932 год)
***
А Родченко – вообще дрянь и ничтожество полное. Нуль. Он появился в 1916 году, когда всё уже состоялось, даже супрематизм. Попова и Удальцова всё-таки появились в 1913-м, Розанова в 1911 году. А он пришёл на все готовое и ничего не понял. Он ненавидел всех и всем завидовал. Дрянь был человек невероятная. Малевич и Татлин относились к нему с иронией и презрительно – он для них был комической фигурой. Лисицкий о нём ничего не высказывал, но тоже относился к нему презрительно, а Родченко ему страшно завидовал и ненавидел. Родченко сделал Маяковскому кучу чертежных обложек, а Лисицкий сделал одну (вторая плохая) для «Голоса» – разве у Родченко есть что-то подобное?
Когда он начал заниматься фотографией и фотомонтажом, на Западе уже были замечательные мастера – Ман Рей и др. Лисицкий уже следовал за Ман Реем, но не хуже. То художники были, а у этого фотографии – сверху, снизу – просто ерунда. Я считаю, что такого художника не было. Его раздули у нас и на аукционах. Семья его всячески раздувает – дочь, муж дочери. Внук, искусствовед под фамилией Лаврентьев, восхищается дедушкой – это семейная лавочка.
***
Кандинский – немецкий художник, абсолютно ничего общего не имеющий с русским искусством. Его ранние лубки мог нарисовать только иностранец, с полным непониманием. Но это ранние вещи, а как живописец он сформировался в Германии под влиянием Шенберга. Это музыкальная стихия, аморфная, а русское искусство конструктивно. Поздний Кандинский конструктивен, но он потерял себя, он хорош именно музыкальный, аморфный.
(Василий Кандинский)
Кандинские были поляки, и Россию ненавидели. Он родился здесь, и мать его была русская. Но дома разговаривали по-немецки – лепет его был немецкий. Недаром он уехал в Германию еще в XIX веке. Он был там главой общества художников, а потом, после Blaue Reiter, стал совсем сверхгенералом. А в Россию он приехал во время Первой мировой войны, а потом застрял надолго в Швеции. Он не хотел оставаться в Германии, которая воевала с его родиной. Он был благороднейшим человеком. Но здесь он был абсолютно чужой, и все левые совсем не замечали его присутствия. У него не было здесь учеников. Он был здесь иностранец. Малевич мне про него кисло сказал: «Да, но он все-таки беспредметник». Больше того, он первый беспредметник был, но он ведь весь вылез из фовизма, через кубизм он не прошёл, поэтому он не конструктивен и не имеет ничего общего с русским искусством. Возьмите кусок живописи фовизма (Ван Донгена, раннего Брака, кого хотите), отрешитесь от предмета, и вы увидите, что все эти яркие контрастные гаммы Кандинского, вся эта цветовая система идет от фовизма.
(Памятник ІІІ Интернационала. Проект Татлина)
***
После этого в России была абсолютная пустыня – и в ней отдельные отшельники! Были не бездарные люди, в конце концов, что такое искусство? – что рубль, что пятак – были бы настоящие! Пятаки были, их презирать не нужно, но погоды они не делали. Это не было новым течением, а в XX веке все приходило течениями. Были отдельные способные люди.
Были просто служащие, бюрократизм пронизал всё и вся. Оглядки, цензура, да и сами занимались цензурой. Только бы не проглядеть. Талантливые люди были менее талантливы, чем могли быть.
ТОЛКОВАТЕЛЬ
Комментариев нет:
Отправить комментарий