ЛИОН ФЕЙХТВАНГЕР и СССР

До 30 лет Лион Фейхтвангер, день рождения которого отмечается сегодня, политикой не увлекался вовсе. Зато потом стал, с одной стороны, яростным борцом с фашистским режимом, а с другой – сторонником молодого советского.

Лион был старшим из девяти детей Арона-Меера Фейхтвангера, владевшего в Мюнхене вполне себе прибыльным заводом по производству маргарина. Отец не стал обременять его работой на семейный бизнес, и молодой Фейхтвангер жил в полное свое удовольствие. Получил отменное образование в университетах Мюнхена и Берлина, много путешествовал, издавал литературный журнал, переводил античную поэзию, сочинял первые рассказы и пьесы. Однако разразившаяся в 1914 году Первая мировая война разрушила безмятежную жизнь начинающего литератора и полностью перевернула его творческое мышление, заставив обратиться к новому для себя жанру социальной прозы. 

В его творчестве начинают доминировать антивоенные мотивы – «Песнь павших» (1915), «Военнопленные» (1915), «Мир» (1918) – и борьба с социальным неравенством. Уже в тот момент Октябрьская революция впервые заставила его пристально взглянуть на Россию, где в это время творилась история. Своя же, «домашняя» революция 1918 года в Баварии, очевидцем которой он стал, легла в основу написанного им романа «1918 год». С этого момента в творчестве Фейхтвангера прочное и важное место заняла любимая им история – от новейшей до постепенно уходящей в глубь веков, меняющая место действия. Плодами полного погружения в новый жанр стали знаменитые романы «Безобразная герцогиня» и «Еврей Зюсс», с выходом которых к писателю пришла мировая слава.

В 1929 году, ведомый искренним интересом и стремлением узнать, как складываются дела у страны, бросившей в 1917 году вызов всему капиталистическому миру, Фейхтвангер впервые посещает СССР, где в то время ударными темпами идут индустриализация и коллективизация. А заодно набирают ход репрессии. Все это не ускользает от писательского взгляда, хотя, стремясь к объективному восприятию, литературные выводы Фейхтвангер делать не спешит. Зато четко обозначает свою позицию по отношению к крепнущему на его родине фашизму в романе «Успех» – первой части знаменитой антифашистской трилогии «Зал ожидания». Политическая прозорливость Фейхтвангера позволяет ему беспощадно и объективно препарировать в романе демагогию и псевдодемократическую философию национал-социализма. И навсегда делает его заклятым врагом Гитлера и его сообщников. В 1933 году, после победы фашизма, книги Фейхтвангера первыми приговорены к тотальному сожжению.

Та же участь наверняка постигла бы и самого писателя, если бы он не находился в тот момент во Франции, которая на последующие несколько лет стала его первым иммигрантским прибежищем. На родине же, марширующей под гитлеровские марши, Фейхтвангера лишают гражданства и имущества, а за его голову объявляют награду в 10 тысяч марок.

Во Франции Фейхтвангер укрепляется во мнении, что в противостоянии с фашистской чумой реальные шансы на победу есть только у советской России. В это время друг и соратник по перу Бертольд Брехт предлагает Фейхтвангеру совместно редактировать издававшийся в Москве журнал «Слово», и визит в Москву в 1937 году по приглашению советского правительства становится логичным развитием. Советскому правительству была крайне важна положительная оценка передовых интеллектуалов Запада.

Особенно после посещения СССР в 1936 году французским писателем Андре Жидом, который после возвращения публично на весь мир заявил о своем полном разочаровании в советских идеях, обвинив Сталина и его аппарат в тоталитаризме и многочисленных нарушениях гражданских прав и свобод. Поэтому на визит Фейхтвангера в Москву советским правительством возлагались особые надежды, которые он, в конечном итоге, сполна оправдал.

За два месяца жизни в столице СССР писатель общался с представителями самых различных слоев советского общества, изучал статистические показатели страны, услужливо предоставляемые ему целым штатом работающих под прикрытием агентов НКВД. Фейхтвангер лично присутствовал на одном из показательных судебных процессов над троцкистами, встречался со Сталиным и даже взял у него интервью.

«Москвич идет в свои универмаги, подобно садовнику, посадившему самые разнообразные растения и желающему теперь взглянуть, что же взошло сегодня. Он с удовлетворением констатирует: смотри-ка, сегодня имеются в продаже шапки, ведра, фотоаппараты», – писал позже Фейхтвангер. Примечательно и то отношение к евреям, которое увидел Фейхтвангер: «Я сталкивался в Советском Союзе со многими евреями из различных кругов и подробно беседовал с ними, интересуясь положением евреев. Исключительные темпы производственного процесса требуют людей, рук, ума. Евреи охотно включились в этот процесс, что усилило их асси­миляцию, которая в Советском Союзе шагнула гораздо дальше, чем где бы то ни было», – писал Фейхтвангер.

Разумеется, органы безопасности, державшие визит писателя на особом контроле, не позволили Фейхтвангеру сложить объективный портрет страны: ему показывали только то, что он должен был увидеть.

Но искренние мотивы его самого были очевидны. И хотя в перестроечные годы некоторые историки обвиняли Фейхтвангера в материальной заинтересованности (писатель был заядлым библиофилом и коллекционером, а в СССР ему были подарены несколько ценнейших раритетов), объективность вышедшей в Амстердаме несколькими месяцами позднее «Москвы. 1937» не вызвала сомнений даже у ярых противников Советского Союза. Именно поэтому книга произвела фурор на Западе, а в СССР настолько пришлась по вкусу властям, что была срочно переведена и напечатана огромным тиражом. «Москва. 1937» представляет собой прямую полемику с вышедшей за год до нее книгой Андре Жида, которого Фейхтвангер упрекает в неспособности абстрагироваться от неудобств московского быта и дать беспристрастную оценку социалистическому государству. «Мировая история мне всегда представлялась великой длительной борьбой, которую ведет разумное меньшинство с большинством глупцов. В этой борьбе я стал на сторону разума, и потому я симпатизировал великому опыту, предпринятому Москвой, с самого его возникновения», – написано в предисловии к «Москве. 1937».

Григорий Желнин