ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ 1917 г. БЕЗ ЛЕГЕНД

проф. С.Г. Пушкарев
ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ 1917 ГОДА БЕЗ ЛЕГЕНДВ средневековой Германии образовалась странная политическая формация, которая именовалась “Священная Римская Империя германской нации” (ибо она считалась наследницей франко-германско-римской империи Карла Великого). Скептические современники считали ее каким-то “уродом” или “чудовищем” (“монструм”) и утверждали, что она, во-первых, не священная, во-вторых, не римская, а в-третьих, не империя (ибо титулярный выборный “император” фактически не имел в Германии никакой власти за пределами своего наследственного княжества). О том странном государстве, которое образовалось в результате ленинской революции 25 октября 1917 года и которое именует себя “Союзом Советских Социалистических Республик”, тоже надлежит сказать, что это — не союз, ибо многие части его (как Грузия, Эстония, Латвия, Литва) не добровольно примкнули к “союзу”, но были покорены военной оккупацией; это - не советское государство, ибо советы являются лишь исполнительными органами, подчиненными господствующей коммунистической партии; и социально-экономический строй СССР — не социализм, а государственный капитализм с закрепощенным крестьянством и бесправным рабочим классом, который при Сталине был формально прикреплен к государственным предприятиям; наконец, это вовсе не республика, ибо вся власть в ней принадлежит или одному диктатору, или кучке коммунистических олигархов, а “широкие массы”, советские “граждане”, имеют “право” подавать “избирательные” бюллетени — только за коммунистические списки (ибо иных списков не существует), да в указанные дни маршировать по улицам, выражая или восторг или негодование, как будет приказано. Наконец, возникает вопрос: есть ли основанная Лениным квазигосударственная формация действительно государство в юридическом смысле этого слова, или это некий “монструм”, основанный исключительно на силе и насилии? По этому вопросу мы попросим высказаться самого Ленина, а пока напомним основной принцип государственного права, установленный в Европе в средние века; “справедливость (т. е, право и правосудие) есть основа государства” (iustitia est fundamentum regni). В соответствии с этим великий учитель раннехристианской эпохи блаженный Августин писал в своем знаменитом трактате “О граде Божием”: “Если мы отбросим (или устраним) право и справедливость, то что такое государство, как не большая шайка разбойников? И что такое шайка разбойников как не маленькое государство?”. А великий учитель коммунистического мира, Ленин, взявши у Маркса идею “диктатуры пролетариата” как формы пролетарского государства (и осуществив ее впоследствии путем установления диктатуры головки коммунистической партии), так определяет эту квазигосударственную форму: “Диктатура означает — примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, — неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть”. “Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть — это и есть диктатура”. “Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть” (Сочинения, изд. 2-е, т. 25, с. 436, 439, 441). Бросив беглый взгляд на то странное государство, которое возникло в результате октябрьского переворота, посмотрим теперь внимательно на то событие, которое получило торжественное название “Великой Октябрьской Социалистической Революции”. Советские авторы по обязанности, а западные — по невежеству и легковерию, изображают октябрьский переворот в Петрограде как какое-то всенародное восстание петроградской рабочей массы и петроградского гарнизона пол знаменем социализма, который обещал построить для них великий Ленин. Из рассмотрения исторических фактов мы увидим, что ни рабочая масса, ни гарнизон Петрограда не принимали в “революции” 25 октября почти никакого участия, а о социализме вожди восстания сначала даже и не заикались. Теперь, когда мы видим монгольскую и албанскую “социалистические” республики н мао-цзэ-дуновскую “культурную” революцию, мы можем ничему не удивляться, но в то время не только интеллигенция в целом, но и марксисты, которые сколько-нибудь “всерьез” принимали теории Маркса, видели и утверждали, что Россия, при настоящем ее социально-экономическом строе, еще далеко не “созрела” для введения в ней социализма: однако Ленина эти подробности нисколько не смущали. В своем письме в ЦК большевистской партии, 24- октября, Ленин, настаивая на немедленном начале восстания, писал: “Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия”. Стало быть главное — это захватить власть, а там будет видно. Однако под каким же лозунгом поднимать восстание? Хитрый и хищный демагог скоро придумал — военно-патриотический лозунг: восстание нужно для... защиты Петрограда от немцев! Керенский, будто бы, хочет сдать Петроград немцам, чтобы “удушить революцию”, и “только наша партия” может мобилизовать массы для защиты Петрограда (с этой, будто бы, целью и был создан петроградский “военно-революционный” комитет). Далее следует ряд столь же заманчивых, сколь и обманчивых лозунгов. Временное правительство саботирует учредительное собрание, и только наша партия” обеспечит созыв Учредительного собрания (на одну ночь...). Временное правительство не дает крестьянам землю, и “только наша партия” даст землю крестьянам (известно, как “наша партия” решила земельный вопрос). Но главным козырем в ленинской игре фальшивыми картами было его обещание утомленной и озлобленной солдатской массе: “только наша партия даст вам справедливый демократический мир, тогда как Керенский гонит вас на империалистическую бойню”, а действительный смысл ленинского плана — “превращения войны империалистической в войну гражданскую” — означал поход Красной армии на Европу и непрерывный ряд войн для свержения “буржуазных” правительств и установления, с помощью местных коммунистических партий, всеевропейской коммунистической республики. Наконец, возникает вопрос: был ли удавшийся октябрьский переворот революцией? Это зависит от того, что понимать под словом революция. Если понимать революцию, как некое прогрессивное, народное и освободительное движение, то, конечно, ленинский переворот 1917 года, как и гитлеровский переворот 1933 года, были не революциями, а контрреволюциями: как гитлеровский переворот опрокинул демократическую Веймарскую республику, так ленинский переворот опрокинул самое демократическое, но, увы, самое слабое Временное правительство. С точки зрения политических понятий, октябрьский переворот надлежит характеризовать как захват власти кучкой хорошо организованных заговорщиков, воспользовавшихся исключительно трудным положением страны и правительства. После этих предварительных замечаний посмотрим, как же протекала в Петрограде эта ленинская невеликая, не-социалистическая (а по новому стилю даже не октябрьская) контрреволюция. * * * Положение новорожденной Российской республики осенью 1917 года было в высшей степени безотрадным. Ее политический строй характеризовался известной “формулой”: двоевластие в центре и безвластие на местах. Перед Временным правительством, которое возглавлял Керенский, стояли задачи необычайной трудности, но оно не имело средств для их разрешения и находилось в состоянии перманентного кризиса. Органы “революционной демократии” — советы рабочих и солдатских депутатов и возглавлявший их Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК), —в которых до осени 1917 гола господствовали эсеры и меньшевики, поддерживали правительство “постольку-поскольку” или не поддерживали вовсе. Созданный на “демократическом совещании” в сентябре “Совет Республики” (или “Предпарламент”) оказался бессильной и безвольной говорильней и не содействовал политической стабилизации. Между тем большевистская партия, под командой Ленина, вела яростную кампанию против правительства Керенского и против “социал-соглашателей” (или “социал-предателей”) под лозунгом “вся власть советам”, и агитация эта встречала отклик в солдатских и рабочих массах, утомленных затянувшейся войной и все возраставшей хозяйственной и финансовой разрухой. Особенно тяжелым и трагичным становился вопрос о продолжении войны. Временное правительство, с одной стороны, не решалось разорвать союзные договоры с западными державами и не помышляло о заключении сепаратного мира с Германией; с другой стороны, оно отвергало прежний лозунг “война до победного конца” и принимало лозунг “революционной демократии” — мир без аннексий и контрибуций, без победителей и побежденных. Но если победа признается не только не нужной, но и нежелательной, то кому охота идти в бой и умирать? Естественно, что армия на фронте, заливаемая с двух сторон — с немецкой и с большевистской — потоками пацифистской, а по существу пораженческой, пропаганды, разлагалась все более и более, превращаясь в огромную вооруженную толпу (теперь известно, что большевистская антивоенная печать финансировалась секретными субсидиями имперского германского правительства). А многочисленные гарнизоны в городах внутри России, состоявшие, главным образом, из пожилых “запасных” и “ополченцев” или из юных “новобранцев”, с начала революции сидели в казармах без всякого дела и надзора, слушали бесконечные речи и споры митинговых ораторов разных социалистических партий, лузгали семечки и ждали только одного — “когда же этой проклятой войне будет конец”. Естественно, что в этих условиях политической, хозяйственной, военной и моральной разрухи большевики “плавали, как рыба в воде”, и их бессовестно-демагогическая агитация встречала отклик в солдатской и рабочей массе. После неудачи своего июльского “выступления” большевики должны были на некоторое время “стушеваться”, но в результате корниловского выступления в конце августа, раздутого напуганным воображением революционной демократии в опасный контрреволюционный “мятеж”, большевики получили “индульгенцию” и, будучи приглашены для совместной с эсерами и меньшевиками защиты “завоеваний революции”, они начали организовывать среди рабочих свои боевые дружины “красной гвардии” для подготовки будущей контрреволюции. При перевыборах советов рабочих и солдатских депутатов в Петрограде и в Москве в самом конце августа большевики получили в них большинство, и Ленин решил, что теперь настало время для осуществления лозунга “вся власть советам”, что в действительности для него означало захват власти партией большевиков. В середине сентября Ленин (скрывавшийся в Финляндии) начал бомбардировать ЦК большевистской партии письмами с настойчивыми требованиями — начинать восстание. Но что сказать народной массе? Для чего нужно восстание? Для введения социализма? За власть советов? Но советы сами могли бы взять власть, если бы хотели. Ситуация на войне помогла Ленину. Во второй половине августа немцы перешли в наступление на Северном фронте и заняли Ригу (без большого сопротивления со стороны русской 12-й армии). Дальнейшее наступление немцев на север могло бы создать угрозу для Петрограда. Ленин или сам придумал, или подхватил придуманный кем-то клеветнический слух, что Керенский хочет сдать Петроград немцам “для удушения революции”, и потребовал начать восстание “для защиты Петрограда” (от немцев и от Керенского). В своих письмах к центральным органам большевистской партии (ЦК, Петроградскому и Московскому комитетам) в сентябре и октябре Ленин подробно и настойчиво развивал свой план немедленного восстания: “Керенский сдаст Питер немцам, вот что яснее ясного теперь... Именно для спасения Питера надо свергнуть Керенского и взять власть советам обеих столиц” — “вот лозунг восстания который мы должны пустить в обращение как можно шире и который будет иметь громадный успех” (письмо от 8 октября). “Только наша партия, победив в восстании, может спасти Питер” (14 сент.). Большевистские главари напоминали Ленину о том, что в 20-х числах октября должен собраться II всероссийский съезд советов, который и может принять постановление о переходе власти к советам. На это разгневанный верховный вождь отвечал, что нельзя пропускать удобный для восстания момент и что “ждать съезда советов есть полный идиотизм или полная измена”, “ибо съезд ничего не даст и ничего не может дать”. “Теперь взять власть можно, а 20-29 октября ее вам не дадут взять”. “Сначала победите Керенского, потом созывайте съезд” (29 сент. и 7 окт.). Власть должна захватить большевистская партия и тем поставить съезд советов перед совершившимся фактом — вот директива Ленина. Под натиском Ленина большевистский ЦК, в резолюции, принятой 10 октября, признал, что современное политическое и военное положение (в частности, “несомненное решение русской буржуазии и Керенского с компанией сдать Питер немцам”) “ставит на очередь дня вооруженное восстание” (ВРК, с. 37). В связи с этим было решено образовать “революционный штаб по обороне Петрограда”, но скоро это название было найдено слишком уж “оборонческим” и заменено другим: “Военно-революционный комитет” (при Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов). Комитету была вменена в обязанность “разработка плана работ по обороне Петрограда” (ВРК, с. 40). В заседании ЦК большевистской партии 16 октября доклады с мест рисовали вовсе не радужные перспективы грядущего восстания. Отзывы о настроении рабочих масс в разных районах звучали не весьма обнадеживающе: “боевого настроения нет”; “настроение учесть трудно”; “настроение бесшабашное”; “стремления выступить нет”; “дело плохо”; “настроение выжидательное”, и только в двух или трех районах “настроение в нашу пользу” (но и это ведь еще не означало готовности к вооруженному восстанию). Крыленко от большевистского “военного бюро” сообщает, что у них “резкое расхождение” в оценке настроения в полках петроградского гарнизона; работники на местах “говорят, что для выступления нужно, чтобы что-нибудь их решительно задело, а именно, вывод войск”, т. е. вывод из Петрограда на фронт (ВРК, с. 42-44). Отряды красной гвардии были немногочисленны и плохо вооружены, и вообще обстановка не внушала большевистским главарям больших надежд на победу. Они предлагали Ленину отсрочку восстания на несколько недель для лучшей подготовки его, но он с маниакальной настойчивостью требовал начинать дело немедленно и угрожал своим уходом из ЦК. Наконец, ВРК, толкаемый Лениным в шею, решил действовать. 21 октября он созвал общее собрание полковых комитетов петроградского гарнизона, которое приняло резолюцию, обещавшую “полную поддержку ВРК во всех его шагах, направленных к тому, чтобы теснее связать фронт с тылом в интересах революции” (ВРК, с. 60). Эта довольно туманная резолюция вовсе не обещала участия гарнизона в вооруженном восстании против Временного правительства, но все же “полная поддержка” — в чем-то — была обещана, и 22 октября ВРК послал своих представителей в штаб Петроградского военного округа “для совместной работы”. Штаб отказался от этого непрошенного “сотрудничества”, и ВРК объявил, что “порвав с организованным гарнизоном столицы, штаб становится прямым орудием контрреволюционных сил”, и что отныне “никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные ВРК, не действительны” (с. 63). Это уже было, в сущности, открытое объявление войны Временному правительству, дополненное тем, что 23 октябри ВРК назначил в полки и в “особо важные пункты столицы” своих комиссаров “для охраны революционного порядка от контрреволюционных покушений”. Но прямого вооруженного восстания ВРК все еще не начинал, и 24 октября нетерпеливый и негодующий Ленин писал своему ЦК: “Нельзя ждать!! Можно потерять все !! Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство... Теперь уже поистине промедление в восстании смерти подобно”. (Ленин опасался, что Керенский призовет казаков и “ударников” с фронта и тогда революция погибла.) Готовясь начинать восстание для захвата власти, ВРК, однако, 24 октября опубликовал следующее сообщение: “Вопреки всякого рода слухам и толкам, ВРК заявляет, что он существует отнюдь не для того, чтобы подготовлять и осуществлять захват власти, но исключительно для защиты интересов петроградского гарнизона и демократии”; по предложению Троцкого (бывшего в то время председателем Петроградского совета) были добавлены слова: “от контрреволюционных и погромных посягательств” (ВРК, с. 99). Было одно обстоятельство, которое очень беспокоило большевистских главарей накануне восстания: это было наличие в составе петроградского гарнизона трех донских казачьих полков. Вожди ВРК прекрасно понимали, что если бы три полка донцев атаковали слабые и плохо обученные отряды “красной гвардии”, то они разбежались бы, и тогда “великая октябрьская революция” не состоялась бы. Поэтому большевики, от имени Петроградского совета, 21 октября обратились к “братьям-казакам” с красноречивым воззванием, в котором они уверяли их в своем дружеском отношении к трудовому казачеству и в том, что слухи о враждебных намерениях совета против казаков и о подготовке в Петрограде вооруженного восстания распространяются негодяями и провокаторами. Воззвание заканчивалось любезным приглашением “братьев-казаков”, но не на революцию, а на... концерты: Петроградский совет протягивал казакам “братскую руку” и сообщал: “На 22 октября совет назначил мирные митинги, собрания и концерты, где рабочие и солдаты, матросы и крестьяне будут слушать и обсуждать речи о войне и мире, о народной доле. На эти мирные, братские митинги мы приглашаем и вас. Добро пожаловать, братья-казаки!” (“Окт. восст.”, с. 233). Мне неизвестно, пожаловали ли казаки на братские митинги и концерты, но защищать вооруженной рукой шатавшееся правительство Керенского они не были склонны. Во время “корниловского выступления” правительство Керенского обвиняло донского атамана Каледина в соучастии в “корниловском мятеже”, и тогда создалось такое положение, когда, по выражению одного современника, “казаки боялись Керенского, а Керенский боялся казаков”. Когда затем большевистское “выступление” стало фактом и казакам пришлось решать вопрос, на чью сторону стать, они решили соблюдать нейтралитет. А как же реагировало возглавляемое Керенским Временное правительство на объявленную ему большевиками войну? Увы, оказалось, что самое демократическое правительство в мире не имело под собою сколько-нибудь крепкой и устойчивой опоры. Керенский, бывший весной и в начале лета 1917 года кумиром интеллигенции и толпы, потерял свою популярность и подвергался нападкам справа и слева: справа — офицерство, казачество и буржуазия обвиняли его в демагогии и в потворстве большевикам, тогда как яростная агитация большевиков обвиняла его в том, что он “продался” русским помещикам и капиталистам и западным империалистам и хочет “сдать Питер немцам”. “Революционная демократия” — эсеры и меньшевики — сначала поддерживали Керенского “постольку, поскольку”, а потом и вовсе перестали поддерживать, находя его внутреннюю и внешнюю политику недостаточно радикальной и относясь отрицательно к идее “коалиции с буржуазными элементами”. Когда в начале большевистского выступления Керенский обратился за поддержкой к Предпарламенту, то последний, после долгих разговоров и споров, принял такую резолюцию, в которой было гораздо больше критики и упреков по адресу Временного правительства, чем обещаний поддержки в борьбе с большевиками: да и поддержка-то эта могла быть только “моральной”, ибо “революционная демократия” находила недопустимой вооруженную борьбу с большевиками, так как хотя они н “заблуждались” в теории и в тактике, однако же они были “партией пролетариата”, т. е. частью революционной демократии, и военный разгром большевистского движения повел бы к торжеству “темных сил реакции”. Это пугало воображаемой контрреволюции справа все время стояло перед глазами революционной демократии и заслоняло от нее реальную опасность контрреволюция слева. Вот как описывает В. Б. Станкевич реакцию Совета Республики на просьбу Керенского о помощи против большевистской угрозы: “...Было волнение. Партии совещались по фракциям, столковывались между собой, но безрезультатно, так как эсеры проваливали в своей фракции пятую по счету резолюцию и, по-видимому, теряли надежду столковаться на чем-нибудь. Я, между прочим, заговорил о необходимости организовать гражданскую оборону из студенчества, но меньшевики отшатнулись от меня, как от зачумленного. И так правительство наделало много глупостей, а вы хотите еще белую гвардию устраивать!” (с. 259). Кроме всего прочего, большевикам помогало то, что петроградская интеллигенция, будучи идейными противниками большевиков, недооценивала большевистскую опасность и не относилась достаточно серьезно к предстоящему выступлению большевиков, считая его “авантюрой” и думая, что захватившее власть большевистское правительство не продержится дольше 2 недель или месяцев. Что касается народной массы, то она, конечно, плохо разбиралась в разногласиях и спорах большевиков, меньшевиков и эсеров по вопросам программы и тактики, но она к осени 1917 года при продолжающейся войне и при возрастающей политической и хозяйственной разрухе внутри страны, не чувствовала никакого облегчения в своем положении, а фактическое отсутствие какой-либо авторитетной власти на местах привело к многочисленным “эксцессам” не только в области аграрных отношений, но и в области алкогольных напитков. Осенью 1917 года в ряде городов произошли пьяные “бунты”: солдаты, рабочие и прочие жители разбивали закрытые винные склады, на которых с 1914 года хранились неприкосновенными огромные запасы водки (или, по официальной терминологии, “водочных изделий”), напивались и пьянством, буйством и разгромами “праздновали” новую свободу. Наконец, и армия не оказала поддержки падавшему Временному правительству, которое, несмотря на все миролюбивые заявления, не “дало” мира, тогда как большевики, с полной уверенностью, обещали “дать” всеобщий демократический мир. Солдатская масса, конечно, плохо разбиралась в вопросах партийных программ и тактики (“а чёрт вас разберет, кто из вас прав”) и в споре Ленина и Керенского видела какую-то личную борьбу за власть. Интересный случай, несомненно, далеко не единственный, приводит в своих воспоминаниях В. Б. Станкевич. 26 октября, на другой день после большевистского переворота в Петрограде, комиссар низложенного Временного правительства на вокзале в Царском Селе обратился к собравшейся толпе солдат с горячей речью, в которой он призывал солдат не слушать большевиков и поддержать Временное правительство, стремящееся “дать народу честный мир, Учредительное собрание и землю”. “Но едва я замолчал, уверенный в успехе речи, как какой-то пожилой солдат плюнул и со злобой, неизвестно на кого, начал кричать, что теперь уж он ничего не понимает. "Все говорят, и все по-разному. Всякий со своими программами, партиями. Все перепуталось, ничего не пойму, к чёрту всяких ораторов", — кричал он в исступленном негодовании. Впечатление речи сразу пропало, ведь все чувствовали тоже, что в голове (все) перепуталось” (с. 269). Комиссар ВРК, посланный в 171-й пехотный полк, доносил (во время движения войск Керенского-Краснова на Петроград): “В полковом комитете мнение, что они дерутся за кого-то, а не по необходимости” (ВРК, с. 520). В заседании ВРК 31 октября была принята делегация от Лужского совета рабочих и солдатских депутатов. “Цель делегации: переговоры о мирной ликвидации создавшегося положения. Рассказы делегатов о настроении лужских войск и степени их осведомления о событиях в Петрограде противоречивые. Так, один делегат заявляет, что они знают только, что есть две воюющие стороны, чего требуют — не знают” (ВРК, с. 424). В “борьбе Ленина с Керенским” солдатская масса, в огромном своем большинстве, сохраняла нейтралитет (как многотысячные гарнизоны Гатчины и Царского Села при занятии этих городов казаками Краснова 27 и 28 окт.). С другой стороны, командный состав, генералы и офицеры весьма скептически относились к штатскому верховному главнокомандующему, которого они обвиняли в развале и дезорганизации армии (хотя солдатское “самоуправление” было введено до того, как Керенский стал военным министром и главнокомандующим). Неудивительно, что когда Керенский 25 октября выехал из Петрограда на Северный фронт, чтобы собрать верные Временному правительству войска и послать их к Петрограду для подавления большевистского восстания, то он не нашел там почти никакой поддержки; солдаты не хотели воевать “против своих”, а командование не хотело снимать войска с противонемецкого фронта и посылать их в Петроград для участия в междоусобной гражданской войне. Получив известие о петроградских событиях 25 и 26 октября, главнокомандующий армиями Северного фронта ген. Черемисов телеграфировал (27 октября) подчиненным ему высшим военным начальникам директиву о невмешательстве армии в политическую борьбу: “Политическая борьба, происходящая в Петрограде, не должна касаться армии, задача которой остается прежняя - прочно удерживать ныне занимаемые позиции, сохраняя порядок и дисциплину” (“Красн.арх.”, т. 23, с. 176). Начальник штаба Верховного главнокомандующего ген. Н. Н. Духонин был склонен оказать помощь Временному правительству в его борьбе с большевиками, но оказался бессильным победить преобладавший в армии “нейтрализм”. В конце концов Керенскому и комиссару Северного фронта Войтинскому удалось двинуть на Петроград только 3-й конный корпус под командой ген. Краснова, но, под громким названием “конного корпуса” скрывалось лишь несколько сотен казаков (около 1.200 чел.). Движение красновсхого корпуса (26-28 окт.) до смерти напугало петроградских большевиков, но слабость отряда и встреченное им (под Петроградом) сопротивление остановили продвижение казаков и повели к заключению “перемирия” (в Гатчине) и бегству Керенского. Таким образом главной причиной столь прославленной (и еще прославляемой) победы большевистских войск в октябре 1917 года было то, что у них не было сколько-нибудь серьезного вооруженного противника. Перед лицом большевистской опасности правительство Керенского оказалось совершенно изолированным, не имевшим ни военной, ни политической силы. Все же оно сделало попытку сопротивления: 24 октября утром министр юстиции Малянтович предписал судебным властям “начать расследование (!) деятельности ВРК, направленной против законной власти”, и одновременно правительство решило закрыть две большевистские газеты “Рабочий путь” и “Солдат” (заодно, в качестве меры против мифической контрреволюции справа, были закрыты “правые” газеты “Новая Русь” и “Живое слово”). Закрытие (или попытка закрытия) двух большевистских газет дало ленинцам желанный предлог для начала их атаки на правительство под видом “защиты” революции от “нападения” реакции. 24 октября ВРК издал воззвание: “Солдаты! Рабочие! Граждане! Враги народа перешли ночью в наступление. Штабные корниловцы пытаются стянуть из окрестностей юнкеров и ударные батальоны, замышляется предательский удар против Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Газеты “Рабочий путь” и “Солдат” закрыты, типографии опечатаны. Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда советов накануне его открытия, против Учредительного собрания, против народа. Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов стоит на защите революции. Военно-революционный комитет руководит отпором натиску заговорщиков. Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар” (ВРК, с. 83). С утра 25 октября ленинцы начали активную “защиту” своей революции. Большевистские военно-революционные силы, под командой Военно-революционного комитета, перешли в открытое наступление. Отряды рабочих-красногвардейцев и небольшие кучки солдат из разных полков без всякого сопротивления заняли вокзалы, мосты, электростанции, почту, телеграф, телефонную станцию и иные пункты общественного значения. Заняли также Мариинский дворец и распустили заседавший в нем Предпарламент. Оставалось взять только Зимний дворец, где заседало Временное правительство и здание главного штаба, но здесь вышла продолжительная задержка. После своих легких успехов ВРК немедленно опубликовал несколько торжествующих обращений к населению, гласивших: “Революция восторжествовала!” “Временное правительство низложено”. “Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского”. “Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопролития” (т. е. без всякого сопротивления). “Зимний дворец, штаб и прилегающие пункты окружены” (ВРК, с. 106-107). После этих бескровных побед происходит длительная задержка со взятием Зимнего дворца, несмотря на повторные сердитые понукания Ленина и на то, что защищавшие дворец военные силы были, как сейчас увидим, совершенно ничтожны. Задержка эта была бы совершенно непонятна, если бы елова большевистских реляций о “единодушно восставшем” (стотысячном) гарнизоне Петрограда были правдой. Из подробных советских описаний “военных действий” в Петрограде 25 октября можно усмотреть, что, по-видимому, только солдаты Павловского полка (неизвестно, в каком количестве) принимали непосредственное участие а “осаде” и “штурме” Зимнего дворца, тогда как примкнувшие к большевикам солдаты других полков (которые председатель ВРК, Подвойский, в своем описании военных действий 25 октября считает в составе своей военно-революционной армии) развлекались более мирными и безопасными занятиями: “высылали заставы” (которые иногда обезоруживали встретившихся им офицеров и юнкеров), “охраняли мосты”, “прикрывали тыл наступающих (к Зимнему дворцу) цепей”, “охраняли подступы к Смольному” (на который никто не нападал) и т. п. (“Красн. лет”. № 8, 1923, с. 23-27). Косвенным, хотя весьма важным и интересным подтверждением того факта, что действительное поведение большинства полков петроградского гарнизона в день 25 октября весьма сильно отличается от официальных сказок об их “единодушном восстании”, служит весьма примечательный пробел в архивах ВРК. Недавно Академией наук СССР (институтом истории) были изданы в трех томах документы и материалы из архива Петроградского Военно-революционного комитета. Собрание это содержит множество самых разнообразных документов, более или менее важных и совсем не важных, как всякого рода удостоверения, записки, предписания по всяким случаям и т. д. Есть в нем, конечно, и донесения комиссаров ВРК, назначенных в разные воинские части петроградского гарнизона, но — “донесений комиссаров ВРК накануне восстания и в дни самого восстания, к сожалению, не сохранилось” (Предисловие, стр. 9), т. е. самая важная группа документов, действительно к сожалению, исчезла из архива ВРК. Очевидно, донесения комиссаров о настроении и поведении полков петроградского гарнизона в дни восстания так далеко расходились с официальными лубочными картинками, рисующими всеобщий революционный энтузиазм полков “единодушно восставшего” гарнизона, что донесения эти решено было уничтожить. А что же происходило 25 октября в Зимнем дворце и какие военные силы были собраны для защиты дворца и заседавшего в нем Временного правительства? Увы, силы эти, с военной точки зрения, были совершенно ничтожны: несколько сот юнкеров из разных военных училищ, 130 (или 137) женщин-ударниц из женского батальона, 40 человек георгиевских кавалеров-инвалидов, небольшой отряд казаков; но когда казаки увидели, что во дворце только юнкера и “бабы”, они скоро угрюмо удалились восвояси. Ни боевых, ни продовольственных запасов для защитников во дворце заготовлено не было; в управлении “военными силами”, защищавшими дворец, царил беспорядок, близкий к хаосу. Вечером и юнкера стали расходиться, когда надежда их на приход Керенского с фронтовыми войсками не осуществилась, а силы осаждавших все увеличивались. Впрочем, и осады настоящей не было; большевистские цепи частично окружали Зимний дворец, но задние двери оставались открытыми и не охранялись достаточно юнкерскими караулами, так что люди через эти двери приходили во дворец и уходили из него. Джон Ряд, со своими двумя спутниками и одной спутницей, беспрепятственно прошли во дворец и долго четверо американцев свободно бродили по коридорам и залам дворца и разговаривали со встречавшимися офицерами. Рид сам отмечает в своей книге странность положения, когда четверо неизвестных людей свободно разгуливали “в тылу оборонительных линий армии, ожидающей атаки неприятеля” (Джон Рид, "10 дней, которые потрясли мир", с. 117). Приходили во дворец (и уходили из него) и большевистские парламентеры для переговоров с юнкерами о сдаче. А что же происходило 25 октября в Петрограде за пределами той площади, на которой, “революционные войска” осаждали “правительство помещиков и капиталистов”? Ничего особенного. Все наблюдатели, и русские и иностранцы (включая Джона Рида), согласно свидетельствуют, что жизнь города протекала совершенно нормально, без всяких признаков социальной или иной какой-либо революции: фабрики и заводы работали, как обычно, огромное большинство солдат сидело по своим казармам, в учебных заведениях шли обычные занятия, по Невскому, как обычно, гуляла публика, все магазины были открыты, трамваи ходили, как обычно, кинематографы и театры давали свои представления. Лишь изредка по улицам, привлекая любопытные взоры публики, проносились грузовые автомобили с кучками большевистских солдат. Вечером, наконец, на помощь бессильной революционной “армии” пришли долгожданные балтийские матросы, по-видимому, тысячи три или четыре (“Окт. восст.”, с. 706-707). Теперь большевистское командование имело огромный перевес сил и могло начать активные военные действия. Временному правительству было предъявлено ультимативное требование — сдаться, но ультиматум был отвергнут, и тогда началась пресловутая “бомбардировка” Зимнего дворца. Стоявший на Неве большевистский крейсер “Аврора” начал стрельбу, но “выстрелы, возвестившие рождение нового мира”, были холостыми. Затем должна была начать бомбардировку артиллерия Петропавловской крепости, но тут вышла задержка. Вот что рассказывает об этом один из большевистских комиссаров Ф. Хаустов: “Накануне переворота солдаты крепости вынесли резолюцию — поддержать советы. Но резолюцией дело и ограничилось. Когда же настал час решительных действий, они заколебались, начали митинговать и заняли нейтральную позицию: огня не открывать, а ждать, когда юнкера и министры сами сдадутся. Попытки т. Сахарова переубедить солдат не имели успеха” (Ф. Хаустов. “В октябре”, “Красн. лет.”, № 2 (53), 1933 г., с. 193). Пришлось большевистскому командованию звонить в Смольный с докладом о затруднительном положении, и “не прошло и часа как в крепость прибыли большевики-артиллеристы”. Теперь крепостная артиллерия, наконец, заговорила и сделала 30 или 40 выстрелов, частью холостыми, частью боевыми снарядами. Но, по-видимому, и “большевики-артиллеристы” умышленно давали перелеты, ибо в здание дворца попали только два (шрапнельных) снаряда, повредившие карнизы и поцарапавшие штукатурку. После такой “артиллерийской подготовки” большевистское командование решило начать -“штурм” дворца, но большевистские цепи, продвигавшиеся по площади к фасаду дворца, были остановлены пулеметным огнем юнкеров, которые соорудили баррикаду из дров, заготовленных на зимнюю топку. Тем временем настала глубокая ночь и большевики предприняли более мирный и более безопасный “штурм” Зимнего дворца — с задних дверей, не охранявшихся или плохо охранявшихся юнкерами. Вот, что рассказывал об этом Дж. Риду матрос, принимавший участие в этом своеобразном штурме: “Около 11 часов вечера мы открыли, что у входов во дворец со стороны Невы не было юнкеров. Тогда мы ворвались в двери и начали по разным лестницам подниматься наверх, поодиночке или небольшими группами. Когда мы поднялись на верхний этаж, то юнкера задержали нас и отобрали у нас оружие. Но наши товарищи все подходили и подходили до тех пор пока мы не оказались в большинстве. Тогда мы обратились против юнкеров и отобрали оружие у них” (Джон Рид, с. 223). Эти картина мирного заключительного “штурма” с задних Дверей, в общем, совпадает с рассказами офицеров, защитников Зимнего дворца. Вот приведенный в сборнике “Октябрьское восстание” рассказ одного офицера: “...ввиду нашей малочисленности и того, что мы, как оказалось, не везде расставили караулы там, где это было необходимо, в Зимний дворец стали проникать небольшие группы красногвардейцев... До той поры, пока группы красногвардейцев были немногочисленны, мы их разоружали, причем разоружение совершалось по-семейному, без всяких столкновений. Однако красногвардейцев становилось все больше и больше, появились матросы и солдаты Павловского полка. Началось обратное разоружение — юнкеров, причем опять-таки оно совершалось довольно мирным путем. Для переговоров в Зимний дворец пробыл комиссар Военно-революционного комитета Чудновский,... и как раз вовремя этих самых переговоров в Зимний дворец проникли большие массы красногвардейцев, матросов и павловцев и т. д. Они не желали кровопролития. Нам пришлось сдаться. За всю осаду с нашей стороны были легко ранены три юнкера. Как мне передавали, имеется несколько раненых из женского батальона” (“Окт. восст.”, с. 426). В несколько иных словах, но совершенно то же по существу, докладывал 26 октября (в разговоре по прямому проводу) генералу Барановскому (генерал-квартирмейстеру Северного фронта) поручик Данилевич (исполн. обяз. штаб-офицера для поручений при начальнике кабинета военного министра): после отъезда Керенского из Петрограда 25 октября около 11 часов утра, “в его отсутствие оставшиеся члены Временного правительства, как и полагается ему, заседали и разговаривали, Петроградский штаб бездействовал. Было решено передать власть над Петроградом Кишкину и Пальчинскому и Рутенбергу, как его помощникам... В течение дня незначительные группы большевиков без всякого сопротивления заняли Мариинский дворец, телеграф и Государственный банк, в семь часов вечера и Петроградский штаб. Захват последнего был произведен группой человек в тридцать... До 11-ти было совершенно спокойно, лишь изредка юнкера, по своей нервности, открывали стрельбу по пустой Дворцовой площади. Примерно в полночь несколько десятков большевиков забрались во дворец через открытые и никем не охранявшиеся входы и пробрались на третий этаж, в люки которого бросили во второй этаж, где находилось Временное правительство, несколько бомб. Это произвело необычайный эффект на юнкеров, и они рассыпались, как пыль. Когда стихло, они начали подбираться и арестовывать забравшихся. Таких оказалось человек 50, которые сдали свое оружие и бомбы. Наступило успокоение. Примерно через час большинство юнкеров забрало оружие и ушло в школы, и у нас осталась одна прапорщичья инженерная школа. В два часа утра поступило сведение, что четыреста повстанцев уже находятся в нижнем коридоре и идут наверх. Временное правительство решило оружие не применять, и повстанцы вошли, в числе до двухсот человек. Объявили Временное правительство арестованным и около половины третьего отправили в Петропавловскую крепость. Все это вышло просто до изумительного и может быть объяснено лишь невероятной халатностью и полным отсутствием сопротивления” (“Красн. арх.”, т. 23 (1927), с. 158). Подобную же картину мирного заключительного “штурма” с задних дверей находим в упомянутых выше записках поручика А. Синегуба, адъютанта школы прапорщиков инженерных войск (“Архив русской революции”, кн. IV (1922), с. 179-182). Наконец, следует привести запись П. И. Пальчинского, бывшего товарища министра торговли и промышленности при Временном правительстве; 25 октября он был помощником последнего петроградского генерал-губернатора Кишкина. Запись — короткими отрывочными фразами или отдельными словами — была, по-видимому, сделана вскоре после ареста министров: “...Нет продовольствия. Нет плана. Отсутствие даже плана дворца. Растерянность и вялость офицеров и отсутствие настроения у юнкеров, о которых не было достаточно забот...” “Арест Чудновского (член ВРК, пришедший для переговоров с юнкерами), освобожден по требованию юнкеров. Уход юнкеров...” Оставшиеся (школа инженерных прапорщиков) “не уходят, но волнуются, мнутся и почти ничего не делают... Прорыв по разным лестницам”. “Разоружение прапорщиками группы человек 50, прорвавшихся по Эрмитажному ходу. Сдача без сопротивления. Павловцы внизу. Все двери открыты... Вновь прибывшие теряются и отдают оружие мне одному. Сообщение Ананьева (подполковник Ананьев, начальник обороны) о переговорах. Опять Чудновский... Занятие низа. Защита лестницы и коридора. Достаточно наличного числа для зашиты, но при офицерах и организации. Слишком поздно. Нет офицеров, духа и провизии... Делегации из города... Каждые полчаса возвращение и уход. Решимость остаться до конца, не сдаваясь. Отвержение ультиматумов. Антонов и Чудновский. Прорыв наверх. Решение не стрелять. Выход к наступающим. Антонов теперь за руководителя. Арест Антоновым и Чудновским меня... Вывод... Марш. Мост — крепость” (“Красн. арх.”, т. 56 (1933), с. 137-138). Сведения о ничтожности потерь “воюющих сторон” подтверждаются и с другой стороны. В разговоре 26 октября по прямому проводу председателя “Центробалта” Дыбенко с комиссаром “Центробалта” Ховриным (который с балтийскими матросами “штурмовал” Зимний дворец) Дыбенко спрашивает: “Скажи, сколько убитых и раненых у дворца?” Ховрин: “Убито 5 матросов и 1 солдат. Раненых много”. Дыбенко: “Сколько с другой стороны?” Ховрин: “Никого” (“Окт. восст.”, с. 666). Наконец, сам Ленин на собрании членов полковых комитетов петроградского гарнизона 29 октября заявил: “Мы взяли власть почти без кровопролития. Если были жертвы, то только с нашей стороны”. Если без кровопролития, значит, без сопротивления и без сражений, ибо при сражениях, как известно, кровопролитие неизбежно. А теперь, когда мы выслушали ряд участников и свидетелей “штурма” и обороны Зимнего дворца — и матросов, и комиссаров, и офицеров, и Пальчинского, и Ленина — и установили с несомненностью, что никакого “штурма” не было, послушаем, что рассказывает об этом “штурме” председатель ВРК Подвойский, командовавший большевистскими войсками 25 октября: “Уже утром 25-го, при наступлении к дворцу, всех красногвардейцев и солдат влек вперед штурм Зимнего дворца и пленение Временного правительства. Цепи нервничали. Руководителям восстания приходилось десятки раз бывать на позициях и в каждой цепи доказывать, что задержка происходит потому, что в самом наступлении необходимо организовываться, накапливая силы, группируя их и перераспределяя”. И так большевистские цепи “нервничали” и “перераспределялись” до вечера. Вечером началась “общая усиленная перестрелка...” “В 23 часа перестрелка возобновилась вновь до того времени, пока “Аврора” не послала во дворец шестидюймовый снаряд, разорвавшийся в коридоре дворца и внесший смущение и расстройство в толпу его защитников”. Воспользовавшись этим, матросы, красногвардейцы и солдаты ринулись вперед. Это был героический момент революции, ужасный, кровавый, но прекрасный и незабываемый. Во тьме ночной, озаренные бледным затуманенным дымом светом и кровавыми мечущимися молниями выстрелов, со всех прилегающих улиц и из-за ближайших углов, как грозные, зловещие тени, неслись цепи красногвардейцев, матросов, солдат, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, но ни на секунду не прерывая своего стремительного, урагано-подобного потока. Смолкли дикие завывания и грохот трехдюймовок и шестидюймовок с Петропавловской крепости, и в воздухе, заглушая сухую непрерывную дробь пулеметов, винтовок, стоял сплошной победный крик “ура” вперемежку с другими дикими, не поддающимися ни передаче, ни восприятию звуками. Страшный, захватывающий все существо, объединяющий воедино всю разнородную массу, но крайне короткий момент. Мгновенная задержка перед баррикадами и трескотня пулеметов, на мгновение заглушившая крики. Упавшие тени, но уже более не поднимающиеся. Мгновение, когда во тьме и самые баррикады, и их защитники, и на них наступающие слились в одну темную сплошную массу, кипевшую, как вулкан, и в следующее мгновение победный крик уже по ту сторону баррикад, а людской поток заливает уже крыльцо, входы, лестницы дворца, а по сторонам трупы, разваленные баррикады, толпы людей, без шапок, с бледными лицами, трясущимися челюстями, поднятыми вверх, как призыв к пощаде, руками — враги... Дворец взят... С этой минуты Петроград — красная, первая в мире столица рабоче-крестьянской власти. Эта минута — первая минута, как будто рассекшая мир на две половины: на капиталистов, насильников, угнетателей, в одной части, и ранее загнанных, полузадушенных — в другой, но уже не загнанных в подполье, не бессильных, а могучих, разящих, торжествующих. Однако, не видно еще тех, из-за кого шла пальба. по чьей вине лилась кровь, из-за кого на улицах, на дворе, в роскошных покоях дворца лежали костенеющие трупы”. Наконец, эти преступники, министры Временного правительства (“бледные, с трясущимися нижними челюстями”) были найдены и арестованы. “Все было кончено. Из победы сверкал новый строй и новая рабочая и крестьянская власть” (Н. Подвойский. Военная организация ЦК РСДРП(б) и Военно-революционный комитет 1917. “Красн. лет.”, № 8 (1923), с. 25 и 28-30). Вот с таких-то батально-лубочных картин, ничуть не похожих на историческую действительность, и срисовывается доныне “история Великой Октябрьской Революции”. Зимний дворец был взят и министры были арестованы в 2 часа 10 мин. ночи на 26 октября, и утром 26-го ВРК выпустил победное сообщение: “Зимний дворец, где засели под охраной юнкеров и женского батальона члены Временного правительства, был взят штурмом революционных войск. Министры арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Юнкера и женский батальон разоружены. Потери со стороны наступающих исчисляются в шесть человек... В городе царит образцовый порядок” (ВРК, с. 129). Это правда — город спокойно спал в ночь на 26 октября (кроме политических деятелей различных партий), но в Зимнем дворце и после сдачи юнкеров и прекращения “военных действий” было весьма неспокойно, ибо толпа “победителей” произвела изрядный разгром и расхищение дворцового имущества, начиная с художественных ценностей и кончая содержимым винных погребов. 28 октября новый комендант Зимнего дворца и “комиссары ВРК по охране музеев и художественных коллекций” обратились “ко всем гражданам” со следующим воззванием: “Товарищи и граждане! В ночь с 25 на 26 октября, во время взятия Зимнего дворца революционными войсками, ворвавшейся с ними толпой дворец был разгромлен. Похищены предметы исключительной художественной и исторической ценности. Мы призываем всех граждан к содействию революционным властям в розыске предметов, составляющих национальную собственность”. Далее воззвание угрожает скупщикам и укрывателям похищенных предметов суровыми карами и просит “все отбираемые предметы направлять в комендантство Зимнего дворца” (ВРК, с. 266). Хотя приведенное воззвание и говорит о какой-то особой “толпе, ворвавшейся во дворец с революционными войсками”, но тут возникают два недоуменных вопроса: во-первых, как и почему спящий город к двум часам ночи подготовил и послал ко дворцу какую-то особую толпу воров и громил, терпеливо ожидавшую окончания военных действий (кто мог знать, когда они окончатся)?, а во-вторых, почему победившие “революционные войска” не поставили у дверей стражу и не отогнали толпу громил? Не естественнее ли предположить, что дворцовые сокровища разграбили те самые “революционные войска” — красногвардейцы и матросы, — которые только что “завоевали” дворец. Одержав свои бескровные “победы” над “буржуазией”, петроградский гарнизон, на радостях (и от нечего делать), предался разгулу и пьянству, разыскивая повсюду и “потребляя” запасы спиртных напитков. К концу ноября пьяная “эпидемия” достигла угрожающих размеров. Смущенный этим пьянством Дж. Рид наивно приписывает его — проискам “контрреволюционеров”, которые, де, “распространяли по полкам планы, показывающие расположение складов алкогольных напитков” (с. 364). Командовавший в то время большевистскими войсками в Петрограде В. Антонов-Овсеенко рисует яркую картину состояния петроградского “революционного” гарнизона в то время: “Гораздо больше хлопот, чем учредиловцы (т. е. сторонники Учредительного собрания), мне лично доставил самый гарнизон, начавший совершенно разваливаться. До сих пор толком не выяснено, не было ли тут и хитроумной провокации, но только никогда не виданное бесчинство разлилось в Петрограде. То там, то сям появлялись толпы громил, большей частью солдат, разбивавших винные склады, а иногда громивших и магазины. Караульная служба замучивала немногих сохранявших дисциплину солдат и красную гвардию. Никакие увещания не помогали. Особенно остро встал вопрос с погребами Зимнего дворца. К этому времени сохранявший ранее свою дисциплину Преображенский полк, неся караул у этих погребов, спился окончательно. Павловский, — наша революционная опора, — также не устоял. Посылались караулы из смешанных частей — перепивались. Ставились “комитетские” караулы — не выдерживали. Посылались броневики разгонять толпу, команда их после некоторого променада также начинала подозрительно шататься. Как только наступал вечер, разливалась бешеная вакханалия. “Допьем романовские остатки!” — этот весёлый лозунг владел толпой. Пробовали замуровать входы — толпа проникала сквозь окна, высадив решетки, и грабила запасы. пробовали заливать погреба водой, — пожарные во время этой работы напивались сами. Только когда за борьбу с пьяницами взялись гельсингфорские моряки, погреба Зимнего были обезврежены” (В. Антонов-Овсеенко. Записки о гражданской войне, т. 1, 1924, с. 19). Дело дошло до того, что ленинское правительство нашло нужным создать особый “комитет по борьбе с погромами”, который 6 декабря объявил Петроград на осадном положении и издал обязательное постановление, в котором угрожал: “Попытки разгромов винных погребов, складов, заводов, лавок, магазинов, частных квартир и проч. будут прекращаемы пулеметным огнем без всякого предупреждения” (см.: Дж. Рид, с. 366 и 392-393). Такова была реальность “Великой Октябрьской Социалистической революции” в Петрограде. Из приведенного выше описания событий (основанного почти исключительно на советских источниках) явствует, что с точки зрения военных действий (включая мифический “штурм” Зимнего дворца) революция эта была только фарсом, или, как выражается Мельгунов, “трагической опереткой”, однако, по своим последствиям ленинская революция стала величайшей трагедией международного масштаба, ибо Ленину и ленинцам удалось не только покорить Россию, но и зажечь тот мировой пожар, который постепенно охватил, в большей или меньшей степени, четыре континента и ныне, как 50 лет назад, стоит угрозой всему человечеству.