ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ. МОЙ ДРУГ, ПОТОМОК МАГОМЕТА

Мой друг Али, потомок Магомета

Виктор Шендерович

По праву давней дружбы, я спешу поделиться с миром историей его жизни, пока до нее не добрался Голливуд…

19.06.2015 

Фото: Людмила ЧУБАРОВА

От слова «жизнеописание» у читателя заранее сводит скулы. Чаще всего дело это нудное, посмертное, имеющее целью внесение объекта на скрижали истории…

Но мой герой, хвала Аллаху, жив, здоров и совсем не стар — живет в Mонреале, растит детей, строит дома и продает их. Ничего героического.

И все же, по праву давней дружбы, я спешу поделиться с миром историей его жизни, пока до нее не добрался Голливуд…

Его зовут Али Аль-Мусауи.

Родился он в Багдаде, и его дед был «алем», что по-арабски означает «ученый Корана» (по-русски — богослов). Генеалогическое дерево этого дедушки аккуратно ветвится до Хусейна, внука того самого Магомета, так что в заголовке — чистая правда. Али говорит: сорок три поколения, как одна копеечка! Даю, говорит, зуб на откол.

Причем говорит это — на хорошем русском языке.

Откуда у родственника пророка такое неожиданное богатство, вы узнаете, «если пойдете туда, куда поведу вас я». А заодно поймете, какое отношение эта удивительная биография имеет ко всем нам.

Уверяю вас: ко всем!

Вообще-то Али мог бы изложить историю своей жизни самостоятельно (на пяти языках), но радостно сослался на дислексию и от письменной работы откосил. Талантливый человек не упустит случая полентяйничать… И главное, слово-то какое откопал: дислексия!

Ну, дислексия так дислексия. На то и наш брат-журналист, чтобы записывать.

Делалась эта книга так: Али приезжал в Москву, и мы садились в каком-нибудь хорошем месте; Али заказывал еду, не доверяя эту важную часть встречи человеку, не умеющему отличить ливанской кухни от персидской, а я доставал диктофон или блокнот и, выждав момент, начинал задавать вопросы, с ответов на которые Али уходил в свободное плавание.

И правильно делал: самое интересное открывается в свободном плавании!

Итак, слушайте же и не говорите, что вы не слышали…

Дедушки

Багдад, 1969 г. AP

Али родился в Багдаде в начале шестидесятых годов теперь уже прошлого, ХХ века.

Отец его мамы, Наджи Юсеф, был родом из Эн-Наджефа. Название, красноречивое для арабов, ничего не говорит слуху неверных; между тем именно этот город на юге Ирака, в долине Евфрата, — духовный центр шиитов, и рождение здесь почти автоматически указывает на принадлежность к одной из ветвей мусульманства…

Забавно бывает, покрутив колесико бинокля с сильной оптикой, вдруг обнаружить подробности, еще вчера сливавшиеся в неразличимый пейзаж. Шииты, сунниты… Мы и слова-то эти услышали недавно, а что там, за словами? Замучаешься разбираться, да и недосуг. Нам бы с рюриковичами разобраться, своих иванов от василиев научиться различать толком.

Но вот — поворот колесика, и в чужом пейзаже крупно проступают столетия страстей и реки крови, которой не видно конца…

А вектор судьбы определяют иногда поступки людей задолго до твоего рождения; оглянувшись в семейные предания, можно разглядеть точку, в которой река твоего рода повернула туда, а не сюда.

Вот, скажем, век назад, на исходе Российской империи, лопнул обруч «черты оседлости», и огромная еврейская семья моего прадеда-биндюжника — тринадцать детей! — разлетелась из белорусского местечка по белу свету…

Моего деда вынесло в Москву, а его брата — в Аргентину.

В начале двухтысячных, в Буэнос-Айресе, в толстенной городской телефонной книге, я откопал четырнадцать своих однофамильцев: Исаак Шендерович, Пабло Шендерович, Педро Шендерович… И с холодком по спине понял: этим Педро мог быть я!

Но монетка легла иначе, и вот — судьба мне бродить по свету земляком Пушкина, а не Борхеса.

Вот и мой друг Али не имел бы никаких шансов прожить свою нынешнюю жизнь, если бы тот же век назад, в 1909 году, тетка его деда, втайне от родни, не отвела маленького Наджи Юсефа вместо медресе в светскую школу.

И повернула судьбу рода!

Традиционная арабская одежда, мужское платье, заправлялось в брюки за углом перед школой; на обратном пути, за тем же углом, маленький Наджи Юсеф снова приобретал очертания ученика медресе… Тайна продержалась несколько лет, но их хватило, чтобы в маленькую смышленую голову начали поступать знания, не предусмотренные Кораном…

— Люди делятся на тех, которые не читают книг, читают разные книги и всю жизнь читают одну и ту же, — сидя в московском ресторане век спустя, цитирует дедушку Наджи Юсефа гражданин Канады Али Аль-Мусауи.

Дедушка начал читать — разные книги. Он читал их жадно и с толком, и, когда в школу приехал король Фейсал Первый, юный Наджи Юсеф, за отличие в учебе, получил в подарок от короля часы и именную стипендию!

Он продолжал учиться и учился еще десятилетия напролет, получив педагогическое и юридическое образование. Выходец из ортодоксальной семьи, Наджи Юсеф возглавлял министерство образования Ирака и учительствовал в сельской школе, когда впал в немилость у новых властей; был одним из ведущих адвокатов страны и членом ЦК Социал-демократической партии Ирака...

Он умер в 1973 году, введя род в интеллигентное сословие.

Али вспоминает, как дедушка вместо сказок рассказывал ему какие-то истории. Много лет спустя Али узнал в этих историях толстовского «Холстомера», новеллы Цвейга, рассказы Горького и Чехова… В их доме был настоящий культ книги — не одной, многих!

А родственники Наджи Юсефа, все до одного, так до конца дней и остались религиозными ортодоксами. И все их потомки до сих пор читают одну и ту же книгу…

А деда со стороны отца звали Ахмед Аль-Мусауи («По- нашему — «Моисеев», — шутит Али).

Его род тоже восходил к пророку — только у Ахмеда не нашлось тетки, которая вовремя отвела бы его в светскую школу; к юным годам Али отец его отца был «саидом», носителем черной чалмы и сокровенного знания, крупной религиозной знатью.

Когда, мальчиком, Али возили к старому Ахмеду, они ехали в Эн-Неджеф, к золотому мавзолею тезки-пращура, и больные и прокаженные бежали за ними следом, и забегали вперед, и подставляли больные части тела, и молили:

— Плюнь, плюнь!

Плевок «саида» должен был излечить все болезни у тех, кто всю жизнь читал одну книгу, и дед Ахмед исправно плевал направо и налево.

Маленький Али уже не мог сделать этого. После Толстого, Цвейга и Чехова на людей особо не поплюешь...

Четырнадцать веков напролет, в день гибели Хусейна, внука пророка, шииты побивают себя цепями. Зрелище не для слабонервных: побивают по-настоящему, в кровь, и рыдают тоже по-настоящему...

— Только сейчас узнали, наверное… — размышляет вслух потомок погибшего, гражданин Квебека Али Аль-Мусауи.

Ирак был сшит королем Фейсалом из трех бывших турецких провинций: Басры, которой управляли шииты, Багдада, подконтрольного суннитам, — и Курдистана. Король был большой прожектер: шииты с суннитами враждовали много веков, а курды вообще не арабы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Минное поле «дружбы народов», так хорошо знакомое нам по сталинской перекройке кавказских границ, было заложено под Ирак изначально — и не взорваться не могло…

А может быть, Фейсал был и не прожектер, а просто думал разделять и властвовать, Аллах его ведает, — но случилось то, что случилось.

Случилось, впрочем, много позже. А мы с вами заглянем покамест в сороковые годы, которые в Багдаде были вовсе не роковыми, а вполне благополучно-либеральными, как минимум по азиатским меркам. Имперское влияние Англии таяло, и волнами накатывали сюда вести о победах СССР…

Про ГУЛАГ в Ираке ничего не знали — знали про победу над Гитлером, социализм и власть рабочих и крестьян: Советский Союз был светлым горизонтом для трудового народа и продвинутых отпрысков духовенства. Сын «саида» Ахмеда и сорок второе колено пророка Магомета, будущий отец Али пошел учиться в университет (вопреки воле своего отца, разумеется), попал в левую студенческую среду и быстро стал в ней лидером. Вера легко меняет полюса, но мессианское чувство не даст пропасть темпераменту!

Его звали Хусейн, и обращались к нему в Багдаде — Хусейн абу Али (Хусейн, отец Али), когда моего друга Али еще не было в природе: имя будущего сына было предопределено. Уже четырнадцать веков старшие мальчики рода звались попеременно Хусейнами и Али, в память о зяте и внуке пророка...

Но традиции расшиблись о классовую борьбу: сын «саида» отказался от престижной религиозной фамилии и взял другую, свободолюбивую: Ар-Ради, в честь пращура, жившего в девятом веке! (Ар-Ради, поэт и философ, был живьем замурован в стену тем самым Гарун-аль-Рашидом; тот еще был филантроп этот Гарун.)

Салям Адиль (1924—1963) РИА Новости

Будущий отец Али взял себе фамилию предка-поэта и партийный псевдоним Салям Адиль («мир и справедливость» — так переводились эти слова и переводятся до сих пор).

Он учительствовал в Багдаде, пока его не выгнали с работы и не посадили за коммунистическую пропаганду, но до тех пор успел сделать главное: познакомиться с мамой Али…

Он был ее репетитором по математике («Она до сих пор ничего не понимает в математике», — смеется мой друг Али). Зато до глубокой старости мама Али осталась твердокаменной марксисткой — так хорошо сагитировал ее в 1947 году молодой Салям Адиль!

Сагитировал — и посватался.

Будущий дедушка Али, тот самый Наджи Юсеф, согласия не дал (девочке было только шестнадцать), но упрямый Салям сказал, что будет ждать пять лет, и подарил ей кольцо.

Тут-то его и посадили, и как раз на этот срок.

Времена наступали нешуточные. В ответ на создание левого Израиля в Ираке повесили на площади трех главных коммунистов, так что пять лет тюрьмы, выписанных молодому Салям Адилю, можно считать разновидностью педагогики.

Невеста, так и не выучившая математику, начала ходить в тюрьму под видом сестры — и стала связной с подпольем. На подпольной работе (уже после того, как непокорный сын «черного саида» вышел на свободу) они и провели медовый месяц.

Товарищ Салям Адиль был к тому времени членом ЦК.

В 1955 году он возглавил иракскую Компартию. Тайный, через иранскую границу, выезд в Москву, на ХХ cъезд КПСС, был их отложенным свадебным путешествием…

Рассказывая трагическую историю жизни иракского коммуниста Саляма Адиля, я ловлю себя на сложных чувствах: слишком давно ответом на коммунистическую риторику стала — усмешка.

Для нашего поколения, «славной молодежи семидесятых», эта усмешка была защитной реакцией на советский пафос: Брежнев со своим старческим Политбюро, «сиськи-масиськи», бодрые фальшивые голоса изо всех радиоточек, наглое племя освобожденных секретарей, «комса», в открытую фарцевавшая и делавшая карьеру, тупое сидение на собраниях в поддержку какого-нибудь африканского божка, повесившего на себя серп и молот… — вот чем было для нас слово «коммунизм».

Но этот уксус был когда-то вином.

Мы еще застали людей, плативших своими жизнями за наивную и отчаянную попытку преодоления социальной гравитации. Мы помним честных коммунистов!

На краю моей памяти — старик в тюбетейке, вернувшийся из сталинских лагерей, а начинавший с лагерей царских: старший товарищ моей партийной бабушки. Рядом с ним — сама бабушка, член ВКП(б) с 1918 года, приписавшая себе по молодости пару лет, чтобы поскорее вступить в ряды, тогда еще не казавшиеся позорными.

Она качала потом седой головой: что мы наделали, что мы наделали!

Ценой ошибки была жизнь, и если бы только своя... Но энергия заблуждения была мощной, а заблуждения — искренними.

У каждой судьбы — свои сроки и своя траектория, и в середине пятидесятых молодой Салям Адиль, под тайным знаменем Ленина, мечтал об освобождении Ирака от средневековья.

Но настоящее средневековье было у Ирака — впереди.

В 1958 году военные свергли короля Фейсала. Военные эти были левых убеждений, случается и такое. Их лидера звали Карим Кассем.

Ломать не строить; перевороты вывихивают эволюционный сустав времени, а дальше — как получится. Получилось как всегда, то есть очень больно. Сначала — резкое полевение и гонения на националистов-баасистов, потом — откат в противоположную сторону; в обратную все полетело еще стремительнее...

Баас расшифровывалась как «Партия арабского национального социалистического возрождения». Силу этого оксюморона — национальное и социалистическое в одном флаконе — уже испытала на себе Германия 1930-х. В Ираке начало фашистского ужаса выпало на шестидесятые.

Массовые репрессии начались сразу после обратного переворота: пять тысяч человек были брошены в тюрьмы и оказались под пытками, и те, кто еще недавно проклинал короля Фейсала, с запозданием смогли оценить его сравнительное вегетарианство…

Попал в лагерь дед Наджи Юсеф. Отец Али, коммунист Салям Адиль, выданный предателем, был схвачен и спустя несколько недель погиб под пытками. Ему не было и сорока. Мать Али узнала о смерти мужа по радио: она училась в Высшей партийной школе в Москве.

Она поседела в этот день. Поседела разом из-за этой вести — и от страха за сына, о судьбе которого не было известно ничего.

Али шел третий год. В последние месяцы перед арестом его отец жил подпольно, в семье иракского коммуниста, и когда за ними пришли, жена этого человека сказала пришедшим, что Али — ее сын: только поэтому мальчик выжил. Их всех бросили в лагерь, но не расстреляли.

Али баасисты искали по всему Багдаду, чтобы пытать и убивать на глазах отца: Восток — дело не столько тонкое, сколько традиционное... Концлагерь они устроили в королевском дворце («Дворцом конца» называли его в Багдаде в те годы).

Маленький Али провел там несколько недель, «усыновленный» отважной иракской коммунисткой. Потом баасисты все-таки проведали, что сын Салям Адиля находится в лагере…

Мой друг Али родился в рубашке: его успели вывезти из «Дворца конца» в корзине с бельем, как маленького Вито Корлеоне во второй части великого кино. Вывезли — и пару лет прятали в Багдаде.

В четыре года, по чужим документам, Али попал в Кувейт, оттуда в Австрию, а потом в СССР. На летном поле «Внуково», у трапа, к нему бросилась и обняла незнакомая седая женщина.

— Здравствуйте, тетя, — сказал Али.

— Я мама, — сказала седая женщина.

— Здравствуйте, тетя мама, — уточнил Али.

Союз Советских

Первым впечатлением от Советского Союза стала Центральная клиническая больница, ЦКБ. Потом были другие больницы — маленький иракский беглец из них не вылезал. Лечиться приходилось и от дистрофии, вынесенной из концлагеря, и от косоглазия (получил прикладом по голове при аресте отца).

Он жил теперь в Москве, с мамой и двумя сестрами. В семь лет уже вполне русскоговорящий родственник пророка Магомета пошел в советскую школу — ранец, костюмчик мышиного цвета... Потом щедрая на повороты судьба его заложила очередную петлю: во второй класс Али пошел в родном Багдаде.

Там случился очередной переворот, и генерал Ахмед Хасан Баакер снова повернул руль налево. Либерализация была настолько беспрецедентной, что в правительство вошли коммунисты и даже курды. Советский Союз по такому случаю получил доступ к иракской нефти, а маленький Али — к родному любимому деду, и пять лет, до смерти Наджи Юсефа, прожил возле него.

На родину вместе с Али полетела его старшая сестра, Шада. Мама навсегда осталась в Москве; она так и не вернулась в страну, где убивали ее мужа. Любовь к Родине и ненависть к ней — две стороны одной медали.

Маленький Али увидел золотые и прощальные годы старого Наджи Юсефа: тот победил на выборах главы Союза адвокатов Ирака; аресты и унижения были позади; маленький сирота, тайно заправлявший в штаны арабское платье, чтобы пойти в светскую школу, заканчивал жизнь в уважении и достатке; рядом подрастал любимый внук, которому можно было давать разные книги и, не таясь, пересказывать Толстого и Чехова.

Наджи Юсеф умер, когда скрипучее колесо истории пошло на новый кровавый оборот: он успел застать возвышение Саддама Хусейна. Уже погиб в странной автокатастрофе сын президента, стоявший на пути будущего тирана к власти...

Бывший боевик и убийца, Саддам был в ту пору вице-президентом Ирака. Надо ли говорить, что и президент тоже умер довольно быстро и странно…

Читавшим шекспировского «Ричарда Третьего» нет нужды в багдадских подробностях; общий сюжет ясен и так. Иракские нацисты вернулись, чтобы остаться у власти уже пожизненно. История Ирака пошла своим типовым кровавым путем, а Али во второй раз — и навсегда — покинул родину.

И на четырнадцать лет стал москвичом.

Вдову погибшего лидера иракской Компартии поселили, разумеется, не где попало: Гагаринский район, престижный московский Юго-Запад — университет, научные институты… Население в тех краях обитало соответствующее. Там, в 31-й средней школе, на улице Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, формировался теперь взгляд Али на мир.

Его друзьями стали мальчишки с очень типичной, хотя и своеобразной генеалогией. Каждая вторая семья — потомственная, с царских времен, профессура; все деды — репрессированные-перерепрессированные…

В нашем поколении и социальном слое это было статистической нормой: один дед погиб на войне, другой репрессирован. В среднем так у нас и выходило.

Багдадские дедушки Али, адвокат Наджи Юсеф и мулла Ахмед, не погибали на фронтах Великой Отечественной и не пропадали в ГУЛАГе, но в фашистских застенках погиб его отец! Тема уничтоженных предков сплачивала мальчишек намертво; еще не диссидентство, но свободомыслие было нормой в 31-й школе: Булгаков и Оруэлл, Стругацкие и Венедикт Ерофеев были прочтены Али к семнадцати годам, «самиздат» и «тамиздат» вовсю ходили по рукам...

Долгое время мой герой не мог понять: к чему эти прятки? что в этих книгах антисоветского? Стругацкие были пропитаны духом созидания и братства; Булгаков руками Воланда сокрушал зло; Оруэлл предостерегал против тоталитаризма, борьбе с которым отдал жизнь Салям Адиль…

Советский Союз был для юного Али символом добра и прогресса. Одновременно с Оруэллом он читал «Брестскую крепость» — и не видел противоречия в репертуаре.

Я, признаться, не вижу его тоже. Добро и зло — мерцающие материи, и редко бывают приколочены раз и навсегда; так ловят изменчивый сигнал в радиоэфире, шаря по шкале настройки: надо прислушиваться, надо все время прислушиваться…

Сколько продержалась в Али вера в СССР как оплот мира и прогресса, сам он твердо сказать уже не может, но этот песок вымывало каждый день. Авторитарные абсолюты рушились в детской голове, — может быть, это ранний удар фашистским прикладом так хорошо помогает становлению ценностей?

Но один день и один случай Али помнит хорошо.

В учебнике с торжественным придыханием описывался подвиг мальчика, который погиб, пытаясь потушить загоревшийся колхозный трактор, и маленький Али пришел к маме с сомнением: стоило ли погибать ради этого? Ведь это же кусок железа, а тут — человеческая жизнь!

Для коммунистической мамы такого вопроса не существовало: общественное благо стоило жизни, оно стоило многих жизней!

Общественное благо? Трактор?

Колхозный трактор! Колхозный!

А мальчик?

Мальчик — весь, сколько его было, — пошел на пример в учебнике, на назидание. Вместо собственной жизни, вместо любви, счастья, радости, женщин, путешествий, книг, детей, внуков…

Али представлял себя на его месте. Он был сыном погибшего коммуниста, и он не был трусом, но что-то мешало ему идти погибать за трактор. Разум протестовал.

А вокруг распадалось на куски то, что казалось совершенно незыблемым при взгляде из Багдада: над советской властью издевались даже в кремлевской больнице! Член ЦК Украины, шахтер, рассказывал анекдоты про Стаханова… Маленький твердокаменный Али чувствовал себя последним оплотом марксизма.

Чувствовал, впрочем, недолго. «Я был левым до приезда в СССР», — сформулировал он много лет спустя.

Там, где прошло его детство, совестливый человек не мог не стать человеком левых убеждений! «Укуси меня за десять фильсов», — предлагала бедная иракская девочка — богатой. Десять фильсов, медные копейки, неоткуда было взять ей и ее родителям… Иракская нищета была такой, какой даже мы, неизбалованные дети советских разночинцев, не можем себе представить. 

Али вспоминает путешествие с дедом-адвокатом в дом их прислуги. Это был ад: сорок пять градусов в тени. Дом стоял в череде других раскаленных лачуг, построенных из кусков жести… Путешествие, объясненное желанием вручить подарок на день рождения дочери прислуги, было затеяно, разумеется, в педагогических целях: Наджи Юсеф выводил внука в реальность.

Дед был социалистом, твердым сторонником образования и эволюции, но нищета плодила сторонников левых идей в так хорошо знакомом нам кардинальном варианте: идея насилия витала в воздухе и распространялась, «как мухами зараза». Дядя, брат матери, тоже был коммунистом, и все сказки в семье были про коммунистов: коммунист Спартак, коммунист Робин Гуд… Даже Тарзан был коммунистом! «Вот только с Красной Шапочкой были проблемы», — усмехается Али.

Житель успешного Квебека, он сформулировал потом главную удачу двадцатого столетия:

— Слава богу, что Маркса внимательно прочитали капиталисты, а не рабочие!

Велфер, инструмент социальной помощи, увидел белый свет в 1918 году в Новой Зеландии, рассказывает Али. Может быть, именно Россия, через весь земшар, просветила головы тамошнему правительству? Совершенно не исключено: урок-то был яснее некуда.

Если не делиться — отнимут.

Если не реформировать — взорвется.

Если не уходить — свергнут.

Элементарная двухходовка, а вот поди ж ты: век спустя авторитарный баран снова упирается рогами в глухую стену — и ни на сантиметр оттуда! Так и стоят по всему миру, упершись рогами, пока не сдохнут или не пойдут на мясо. Но и свежий пример Чаушеску, Милошевича и Каддафи — не впрок оставшимся. Стоят насмерть!

По соседству (в странах, которым повезло) размеренно, не улетая за края, качается маятник здравого смысла, и пока новая Россия закаменевала в своем новом абсолюте, соседка Польша сменила Валенсу на Квасьневского, Квасьневского — на Качиньского, Качиньского — на Коморовского... Налево — направо — снова налево…

Консерваторы не дают экономике развалиться.

Либералы не дают ей стать бесчеловечной.

Но осторожнее! Если маятник раскачать слишком сильно, возвращение будет страшным. Тогда на смену Марии Антуанетте придет Робеспьер, а потом придут за самим Робеспьером. Тогда на смену социалисту Альенде, разрушившему экономику страны, придет генерал Пиночет, и стадионы станут концлагерями. Тут голодуха — там репрессии. Или гражданская война — и репрессии с обеих сторон, как во Франции два века назад, как в Испании тридцатых годов прошлого века…

Тогда — уже нет и не будет никакой золотой середины: только вылет с размаху за края, в очередную кровь! И — милости просим выбирать между фашистами и леваками… И всякая власть отныне — только пожизненно, причем уже поневоле: ведь оппоненты не оставят тебя в живых после того, что ты сделал с ними! И — полное, на десятилетия, закаменевание враждебных идеологий, и взаимная интронизация убийц. Сколько крови пролили бакинские комиссары, прежде чем маятник прилетел к ним самим!

По улице имени этих комиссаров шел в школу юный Али Аль-Мусауи, сын погибшего главы Компартии Ирака…

В Москве, в семидесятых годах прошлого века, не было лачуг, крытых жестью, и фашистов еще не было тоже. Страна строила коммунизм, и улицу в районе метро «Аэропорт» назвали именем Саляма Адиля…

Пройти по улице, названной в честь твоего убитого отца, за тысячи километров от родного дома… — какое объемное, должно быть, чувство!

Саудиты еще не обрушили цены на нефть, и строительство коммунизма (по крайней мере, в Москве) протекало вполне сносно. То есть собственно в коммунизм тут уже не верил никто, кроме мамы Али, но жаловаться было грех.

Это были странные времена, ей-богу.

Глядя через оптику сорока минувших лет, даже умилишься: как жили! «Таганка», «Современник»… В кинотеатре «Форум» на десятичасовом вечернем сеансе показывают «Зеркало» Тарковского, а захаровского «Мюнхгаузена» — так просто по телевизору! Массовых казней уже нет, а шпроты и палка колбасы в заказе еще есть. В Москве живут и Капица, и Высоцкий, но главные люди здесь, конечно, мясники и директора мебельных магазинов; места знать надо, говорят же вам: будет и югославская горка, и билет на «Таганку»… Москва же!

Дефицит юного Али если и интересовал, то только книжно-театральный, и если что-то огорчало его в СССР по-настоящему, так это цензура: в Багдаде-то можно было купить любые газеты! А Али хотел знать все: дед Наджи Юсеф, первый в их роду человек, читавший «разные» книги, передал эту нешуточную страсть внуку… 

Они с одноклассниками пристрастились слушать «голоса» и добывать журнальчики, пахнущие не нашими типографиями. До развала Союза оставалось десятилетие с гаком, но «Шаги командора» — те, из книги Венедикта Ерофеева, были для Али свершившимся фактом. К окончанию школы он твердо знал, что не будет коммунистом.

«Совок» сделал все для того, чтобы Али свернул с дороги отца, как свернул когда-то с дороги своего отца Салям Адиль.

Ни мира, ни справедливости не было на коммунистических путях, как не было их и на путях Аллаха.

Друга Али, Мишу Столяра, не выпускали в Штаты.

Матушка Советская власть расстаралась для этой семьи. Деда, американского еврея, представлявшего США по линии Коминтерна, расстреляли в тридцатых; его сына, будущего отца Миши, сослали в ГУЛАГ.

В семидесятых его, чудом уцелевшего, держали на поводке из-за жены-геофизика: она знала какие-то страшные секреты про геофизическое устройство Родины, и о том, чтобы отпустить их за океан, не могло быть и речи!

Пятнадцать лет семья Столяров обивала пороги советских инстанций, демонстрируя журналы на языках народов мира, в которых давно были опубликованы все эти секреты Полишинеля, — Родина продолжала стоять на страже! Она стояла на страже полтора десятилетия, и полтора десятилетия смотрела на невыездных Столяров в упор, насупив брови и заложив уши берушами, пока не сдохла вместе со своими серпами-молотками и геофизическими секретами вековой давности.

Только тогда сын и внук американца, прихватив родного геофизика, смогли вырваться из «совка». Большой черный человек в иммиграционной службе, в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди, с нескрываемым интересом рассмотрел документы, поднял на глаза на семью Столяров и произнес:

— Welcome home.

Добро пожаловать домой.

Где у человека дом, решает он сам, но жизнь, конечно, иногда раскладывает колоду удивительным образом…

В детстве Али мечтал стать адвокатом, как дед. Но — становиться адвокатом в Советском Союзе? В стране, где приговоры пишутся в партийных верхах? Для этого надо было пополнять ряды циников — либо уж идти в диссиденты, как Зоя Крахмальникова или Юрий Шмидт…

Диссидентом юный Али не был — и поступил в МИСИ. До кучи неуемный потомок пророка пошел на вечернее в Архитектурный… Интересно же!

Потом (уже сильно «потом», на собеседовании в Канаде) на вопрос в анкете: «Сколько лет получали образование?» — Али честно ответил: «Двадцать шесть».

— Вы не поняли, — сказали ему.

— Это вы не поняли, — ответил он.

Диссертацию на тему «Тектоника небоскребов» Али Аль-Мусауи писал уже в Монреале. Там же — просто чтобы выучить как следует французский! — уже на четвертом десятке лет поступил в университет на журналистику. Сегодня осваивает испанский. Ну нравится человеку учиться, что ты тут поделаешь!

А в юности Али практиковал науки и послаще архитекторской. Пятеро студентов МИСИ, посреди десятой советской пятилетки, основали на паях «Студенческое Научное Общество По Изучению Камасутры», сокращенно СНОПИК. Квартиру для занятий студенты снимали вскладчину, и их тяга к знаниям поражала соседей…

Ветераны СНОПИКа дружат до сих пор, хотя «большой взрыв», произошедший на рубеже девяностых, разбросал их по всей земле, от Австралии до Калифорнии.

В Москву, пожив немного в Америке, вернулся «гордый нацмен Соболев-Соболев».

Полный титул этот принадлежит самому Соболеву: он один не был семитом в их веселой студенческой компании — и торжественно уравновесил это неравенство двойной русской фамилией! Товарищи по СНОПИКу (араб Али и трое евреев-однокурсников) подхватили игру — и с тех пор Коля звался у них не иначе как «гордый нацмен Соболев-Соболев».

Александр Бердичевский тоже живет в Москве. Али встретился с ним в 1992 году, и на эту встречу Бердичевский с гордостью приволок кипу книг: смотри, что здесь издали за эти годы!

Все чем-то торговали тогда, вспоминает Али русское начало девяностых, какой-то загадочной красной ртутью, деревом, алюминием, матрешками... Глаза бывших строителей коммунизма загорались лихорадочным блеском или гасли вовсе.

А Саша продолжал читать.

Ах, эта интеллигентская разновидность рая — читать разные книги! Но миллионы людей на земном шаре все это время продолжали читать ту самую, одну-единственную книгу, готовя очередной ад.

Аристотель и форма Земли

В Багдаде те, кто читал книги, не ходили в мечеть, вспоминает Али. Ну и, наоборот, разумеется.

Если вдуматься, это и есть главный водораздел. Чем меньше знаний, тем крепче убеждения; на фига козе баян? Совместить не получится, даже не пробуй! Не теряя времени, ищи уходящие ввысь и вширь книжные полки, либо уже сразу — восток, чтобы встать на колени в раз и навсегда заданном направлении…

Направление, в данном случае, показатель факультативный; главное — сама эта готовность закаменеть в вере. Когда в ней, не важно какой, закаменевает государство — готово дело, жди беды: погрома, ГУЛАГа или Освенцима, Хрустальной или Варфоломеевской ночи…

Дело это ничуть не прошлое: пока вы читаете эти строки, где-нибудь снова убивают человека за несоответствие требованиям текущей веры! Саудовское обезглавливание отзывается массовым убийством мусульман в буддистской Мьянме...

Робеспьер и большевики окропили кровью даже атеизм, а уж на религиозном чувстве ксенофобия растет, как на дрожжах.

После 11 сентября 2001 года Али терпеливо опрашивал своих знакомых арабов, жителей американского континента: где ты видишь себя в этой ситуации? За штурвалом «Боинга» — или среди тех, кто был в башнях-близнецах на Манхэттене?

Многие из собеседников видели себя за штурвалом…

Зов предков?

Один пущинский ученый придумал чудесный палиндром: «Не гни папин ген». Но при всей красоте этой формулы выбор делает сам человек!

Али выбрал себе деда Наджи Юсефа, его родня по отцовской линии выбрала «черного саида» Ахмеда. И вот — Али живет в двадцать первом веке, а родственнички у него — религиозные догматики, и на дворе у них, раз и навсегда, седьмой век, и для излечения проказы по-прежнему надо плюнуть на человека, даже если человек этого уже не хочет.

Али пытался говорить об этом со своим двоюродным братом. Смотри, говорил внук Наджи Юсефа, мы с тобой сидим в Монреале, и ты говоришь все, что ты думаешь, и ты в полной безопасности!

— Да, — соглашался внук деда Ахмеда.

— А если бы мы разговаривали в Иране? Меня бы казнили?

— Казнили бы, разумеется, — пожимая плечами, отвечал внук деда Ахмеда. — Потому что ты не прав!

Али заглянул брату в глаза — тот не шутил.

Против этого лома нет приема: учение Магомета всесильно, потому что оно верно, печально шутит Али. Закупоренная вера — предвестник ада и общий его знаменатель. У такой веры не может быть компромисса.

— Ты враг, — печально сказала ему мама, когда спор о фигуре Ленина прошел точку невозврата. Она, всю жизнь прожившая под красным, а не зеленым знаменем, легко сошлась с родней по линии деда Ахмеда в главном: мир поделен на единоверцев и врагов!

Мама, кстати, продолжает жить в Москве. Али подозревает, что она — последняя настоящая коммунистка в этом городе. 

— Аристотель знал, что Земля круглая, — уверяет меня мой монреальский друг, бывший московский школьник, уроженец Багдада. Еврей и араб, оба-двое, мы сидим в грузинском ресторане на задворках проспекта Мира, и милая девушка азиатской наружности наливает нам бакинский чай с чабрецом…

— Врешь, — говорю я.

— Зуб даю! — отвечает Али.

Аристотелю, чтобы понять, что Земля круглая, хватило здравого смысла и взгляда на луну, которая раз за разом превращалась в месяц. Аристотель сообразил, что такую тень может отбросить только круглое на круглом, причем только если этот предмет движется, не так ли?

Потом, рассказывает Али, Аристотель перевел взгляд на линию горизонта и подумал, что эта дуга — тоже несомненное свойство шара при взгляде с его поверхности. И что если мореплавателю открывается сначала береговая линия, и только потом — высокие холмы за нею, то это неспроста…

Какая очевидная мысль! И, согласитесь, совершенно неопровержимая в рамках здравого смысла!

Но — не в рамках идеологии…

Поэтому через двадцать веков после Аристотеля людей сжигали, в сущности, именно за приверженность здравому смыслу. За отказ верить концепции, а не своим глазам. За это же казнили в ГУЛАГе и Освенциме, за это разбивали черепа в царстве красных кхмеров, а сегодня забивают камнями в Судане и отрубают голову в Саудах: за отказ верить утвержденной концепции!

Какой именно? Какая разница, если тебя уже поставили к стенке или скормили крокодилам?

В этом смысле, надо заметить, человечество оказалось чрезвычайно упертым, и ветер просвещения никак не отразился на духоте в закупоренных головах. Мой друг Али полон такими историями, и не один чайник чая извели мы, пока он рассказывал их… 

Великий путешественник Васко да Гама, лично проверивший догадку Аристотеля о том, что Земля круглая, отловил как-то на морских просторах торговый корабль с мусульманами — и всех повесил, о чем с законной гордостью написал в своем дневнике.

Другой благочестивый португалец специально снарядил корабль и поплыл к туземцам, чтобы приобщить этих отсталых людей к христианству. Туземцы оказались людьми покладистыми и, рассмотрев вблизи команду головорезов, быстро освоили двоеперстие.

Вскоре, однако, миссионер получил донос: по ночам, в своих хижинах, новокрещеные, на всякий туземный случай, продолжали молиться своим местным богам. Миссионер огорчился и дал отмашку повесить двадцать самых молодых и красивых туземцев (по десять человек обоего пола), и не велел снимать их, в педагогических целях. Так они и висели, истлевая посреди деревни, пока христианство в деревне не было установлено окончательно. Всю эту процедуру миссионер тоже подробно описал в дневнике…

Бог — это любовь, вы еще не забыли?

Вы скажете: Христос не несет ответственности за мудаков с крестами? Ну да. Так и социалист Прудон не виноват в сталинском раскулачивании… Все хотели как лучше, буквально все!

И неграмотный пращур моего образованного друга, купец Магомет, вовсе не имел в виду убийство тысяч людей в башнях-близнецах, когда взялся адаптировать громоздкий иудаизм, с его свитками Торы и прочей затратной атрибутикой, под скромные возможности местных кочевников…

Поклонявшийся Аврааму и Моисею, пророк, наверное, сильно удивился бы праздникам, которые царят сегодня в Палестинской автономии по случаю удавшегося убийства евреев. Но джихад, понимавшийся им как очищение мусульманской души, давно стал синонимом геноцида.

«Нам не дано предугадать…»

Слово отозвалось — так, и от имени ислама громче всех сегодня говорят убийцы и мракобесы. Вообще — вы заметили? — именно убийцы и мракобесы оседлывают почему-то любую идеологию. И не удивительно: религия, в отличие от частной веры, — это уже политика! Один верующий — это просто верующий, а миллионы — электорат. И конвертировать возможности такого электората в нечто очень далекое от Царства Божия или рая на земле — огромный соблазн...

Поэтому — что от Христа с Магометом, что от Маркса с Прудоном — быстро остаются рожки да ножки: ужас ксенофобии и шелуха утвержденного обряда. Дух покидает оболочку.

И вот уже миллионы россиян, научившись на старости лет собирать горсть в щепоть, искренне считают себя христианами, — как я, стоя когда-то под пионерским салютом у лысой гипсовой головы серийного убийцы, думал, наверное, что участвую в строительстве коммунизма...

Или ни о чем не думал, а просто стоял, где поставили.

Жизнь меж тем идет вперед, и бенефициары окаменевших концепций изо всех сил пытаются подогнать научный прогресс под генеральную линию. Получается у них забавно. Русский протоиерей Чаплин, например, недавно (в начале ХХI века!) порадовал православных обнаружением неких физических законов, объясняющих схождение благодатного огня…

Тоже мне бином Ньютона, как говаривал булгаковский Коровьев!

За полтора века до Чаплина эти законы были уже прекрасно известны государю Николаю Павловичу. Императору показывали в Киево-Печерской лавре знаменитое «чудо мироточащих голов». Головы усопших святых светились легким приятным сиянием…

— Маслице в черепа давно подливал? — поинтересовался государь у сопровождавшего монаха.

— В пятницу, — ответил честный служитель культа.

В конце восемнадцатого века некто Джеймс Уатт изобрел паровоз. На исходе уже девятнадцатого века другие инженеры протянули вдоль всей Канады железную дорогу Ванкувер — Монреаль, — и ах как удобно было ехать по этой железной дороге ортодоксальному еврею!

Но нельзя.

Потому что Господь запретил путешествовать в субботу! А поезд, как назло, шел ровно неделю, и когда ни сядь в вагон, шабат встретишь в пути! Облом… 

По счастью, Господь сделал исключение для водных путешествий. (Он исходил из того, что если еврей плывет на корабле, то ему все равно некуда деться, а чего нельзя предотвратить, лучше разрешить, это вам любой менеджер скажет.) И вот Господь, обдумав эту коллизию, передал евреям через одного древнего раввина, что если еврей при наступлении шабата находится «на воде», то уже фиг с ним, пускай плывет и не заморачивается календарем…

И вот: ортодоксальные канадские евреи садились в поезд Ванкувер — Монреаль, а ближе к делу ставили ноги в тазик с водой — и до восхода субботней звезды ехали с ногами в тазике, не посрамив веры. Сказано же: на воде!

Как бы восхитился Аристотель, если бы ему показали эту железную дорогу! Но что бы он подумал, глядя на пассажиров с тазиками?

Похожая история продолжает разворачиваться ежегодно на просторах ислама, рассказывает Али.

Запрет на еду и питье до захода солнца в священный месяц Рамадан не распространяется на путешествующих, причем в Коране точно указана дистанция, достаточная для нарушения запрета: на наше нынешнее измерение — около двухсот километров.

Аллах, по всей видимости, исходил из того же здравого смысла, что и еврейский мудрец, разрешавший игнорировать шабат во время плавания: деваться-то некуда! Двести километров по пустыне, на верблюде, без еды и воды... Нереально.

И вот сегодняшние мусульмане, в самый Рамадан, садятся в авто, втапливают по газам и катят положенные двести км. А когда пересекают отсечку, находят ближайший ресторан и наедаются там на глазах у Аллаха!

И все довольны.

«Демоническая сила»

— Я единственный человек на свете, который прочитал все священные книги, — скромно улыбается Али. — От корки до корки, зуб даю!

Он, конечно, такой не единственный, но мне-то возразить ему нечего: других не знаю! Пятикнижие, Коран, Новый Завет… — все это освоенный материал для монреальского родственника пророка. И, понижая голос, я хочу поделиться с вами его ощущениями от прочитанного.

Дело в том, что он в ужасе от первоисточников. Хрестоматийное «не убий» тонет там в практике совсем иного рода: священные книги пронизаны страшноватым разгулом…

Али не собирается открывать америк, и сам изумленно разводит руками по этому поводу: ведь как минимум с Вольтера в этом взгляде на предмет нет ничего нового! Дидро, Гельвеций, Лессинг… — все отрефлексировано человечеством тысячу раз, и кто только из великих не оттоптался на библейском пятачке!

Но увы, как замечал тот же Аристотель, известное известно немногим.

Ах, если бы дело обстояло иначе! Мы бы все были тогда сократами и спинозами! Ан нет. Новый человек рождается голеньким, с пустенькой головкой, и уж что туда положат, то и положат.

Оттого человечество и живет в дне сурка.

Но вернемся к священным первоисточникам...

В павшем Иерихоне, по велению Бога, израильтяне перебили всех женщин и детей, и Господь остался этим очень доволен, но страшно разгневался, когда один из евреев взял себе «заклятое» золото, предназначенное в жертву — Ему! Именно за эту кражу (а не за геноцид!) Бог и послал израильтянам поражение в ближайшей битве...

Почему Всевышний так болезненно переживал именно имущественный вопрос, книга Иисуса Навина не объясняет, но даже самый великолепный по поэтичности знаменитый фрагмент (про вопиющие к небу «слезы вдовы») оставляет внимательного читателя в досадных чувствах: свои обязательства по защите сирых и обиженных жадноватый Господь предваряет нехилым прейскурантом.

Этот бартер он практикует со своим народом, что ж говорить о чужих?

Сотни библейских страниц заполнены кровью и немотивированным насилием; военное мародерство и массовые изнасилования (по преимуществу, разумеется, девственниц) — совершенно бытовое дело на этих страницах, и делается сие всякий раз по прямому указанию пророков и самого Господа, приходящего при этом, заметим, в совершеннейшую ярость по случаю милосердия или просто здравого смысла, проявляемого людьми (см. хрестоматийный случай с Саулом, пощадившим Агага).

Эта история, вообще, дивная иллюстрация к божественному стилю руководства! Господь, видите ли, вспомнил (!), что амаликитяне плохо поступили с народом Израиля, когда тот выходил из Египта (400 лет назад), и велел Саулу «предать смерти всех: и мужчин, и женщин, и детей, и младенцев...».

Совсем других людей, спустя четыреста лет! С детьми и младенцами! Старый склеротик, что он курил в этот день? Что за филиал общества «Память»?

В списке на массовое уничтожение были, разумеется, и ослы с верблюдами, но этих жаль меньше, чем детей.

Предшественник маршала Жукова, Господь был первым, кто исходил из того, что бабы нарожают других, и с детьми вообще не церемонился. Сорок два мальчика, сухо сообщает Второзаконие, были разодраны медведицами за то, что дразнили «плешивым» пророка Елисея...

Не крутовато ли?

По Господу, в самый раз.

Вы скажете: сказка. Да и откуда вдруг медведи в Иерусалиме?

Разумеется, сказка! Страшилка. Но, как и другие библейские эпизоды такого рода, страшилка ясной педагогической направленности! Демонстрация жестокости, предвестник Аппиевой дороги, Козельска и площади Тяньаньмэнь: склонись перед безжалостной силой — или будешь уничтожен!

Да уж. Показательное вырезание семьями, поколениями и племенами — крепкий довод за любую идеологию...

Кстати: вы будете смеяться, но в Ветхом Завете нет ни слова про ад. Никакого Босха. За ослушание Господа обещаны во Второзаконии, безо всякой мистики, вещи вполне практические — от многочисленных проблем с медициной до ужасов оккупации и каннибализма. Большой ассортимент пыток, унижений и летальных исходов, на несколько страниц убористым шрифтом…

Тут-то и становится понятно, с кого брал пример тот португальский идиот-миссионер, вешавший язычников: шел по стопам бога! Так сказать, находился в русле тренда.

В Коране, правда, ад и рай описаны уже довольно детально. Причем исламский рай, как легко заметить, — рай прежде всего сексуальный. Ветеран московского общества по изучению камасутры, герой моего повествования очень опечален тем обстоятельством, что ему явно не светит посмертное общество семидесяти двух гурий...

— Мы оба попадем в ад, и я, и Саддам Хусейн, — сообщает Али. — Он — за то, что убил сотни тысяч мусульман; я — за то, что не молился пять раз в день…

Али не уверен, что такой расклад справедлив, но никакой надежды на апелляцию у него нет: это у вас, говорит, четыре евангелиста, толпы раввинов и до фига пророков, а Коран диктовал Магомету непосредственно Аллах, тут ошибки быть не может!

— Может, проскочим? — спрашиваю.

— Не проскочим, — отвечает Али, и мы заказываем еще по кофе. И Али продолжает размышление о текстах, заведомо «священных» для человечества.

Ян Люйкен. После казни. Гравюра XVII в.

И вот что думает про это родственник пророка.

Что ветхозаветные книги были написаны, когда человечество пребывало в младенческом состоянии и только начинало осознавать себя. Что тонны повелений и запретов успели окаменеть во времена, когда убийство «чужого» было нормой, а массовое убийство — доблестью.

Что все это отразилось в компилятивной этике Ветхого Завета, где на несколько базовых запретов и великих текстов, уровня книг Иова или Экклезиаста, приходятся горы ксенофобии, регламентирующей ерунды или просто физиологического бреда, вроде «священной» проповеди о том, что мужчина с раздавленными яичками не попадет в Царство Божие. («Где Царство Божие, а где гениталии?» — интересуется Али…)

Христианство, осознавшее наше единство вне этносов и иерархий, сделало второй огромный шаг вперед, но и это было только началом пути к единственной по-настоящему человеческой религии — гуманизму!

Только началом.

Ибо, почти позабыв Аристотеля, человечество еще много веков не знало ни Монтеня, ни Дидро, и жрецы продолжали удерживать паству страхом неотвратимого наказания... 

Может быть (добавлю уже от себя), в свою начальную пору человечество и заслуживало обращения с собой, как с собакой Павлова, — но при чем тут мы, сегодняшние?

А кроме того, Али убежден, что в некоторых случаях размер все-таки имеет значение.

Например, размер бога. В донаучные времена он был огромен, но все-таки каких-то понятных размеров! С Моисеем, например, Господь говорил «лицом к лицу, как человек с человеком», а в амореев, во время их битвы с любезными его сердцу израильтянами, лично бросал с неба огромные камни. Бог был сопоставим с горой, лесом, морем. Насылавший потоп, пожар или саранчу, он был хоть как-то представим…

Земля, однако, оказалась на поверку ужасающе огромной: гораздо больше горы и леса.

И сама при этом оказалась песчинкой.

Вселенная — даже на том небольшом участке, которого достигает наш сегодняшний взгляд, вооруженный линзами телескопа «Хаббл», — не помещается в человеческое воображение. Двенадцать миллиардов обычных лет и десять в черт знает какой степени — световых! Это можно уложить в формулу, но совершенно невозможно представить.

А ведь бог априори больше и старше всего этого, рассуждает Али. И вот ему, который больше и старше всего этого, — по-прежнему важно, вовремя ли встал на колени каждый из миллиарда Ахмедов, совместил ли мясное с молочным Исаак и в какую именно дырочку удовлетворил свое сексуальное желание Вася?

Вот прямо настолько важно?

Какие удивительные вещи, однако, занимают демиурга.

При этом, замечает Али, создателя совершенно не волнует тема рака костного мозга у детей. Ну, просто пофиг эта тема, и даже никаких объяснений нам, подопытным: за что? Неинтересно.

А за снятую чадру может убить.

Какой странный, жестокий и бессмысленно мелочный бог.

И какой живучий, заметим.

На последних президентских дебатах в США, рассказывает Али, Хиллари с Обамой посвятили этому богу отдельный сет внутрипартийной дискуссии. Выпускники лучших университетов мира, лидеры страны, создавшей чудо Силиконовой долины — настоящее, истинное чудо, без дураков и маслица, подлитого в черепа… — с постными лицами, под телекамеры, в прайм-тайм, на всю страну обсуждали важность веры.

Обсуждали, понимая: без этой мантры у них нет шансов победить.

И это в Америке, и это в стане демократов.

Какие тогда вопросы к Судану?

Ах, американский бог не велел забивать людей камнями? А суданский велел, и что? Будем полемизировать с дикарями, занимаясь перетягиванием религиозного каната, или хотя бы на двадцать четвертом от Аристотеля веке попробуем обойтись своими силами? Руссо, Гоббсом, общественным договором, правами человека…

Слабо? 

Ну, если слабо, давайте снова о боге. Он, слава богу, вытерпел уже столько болтовни...

В Канаде, правда, политики уже стесняются религиозной темы, уверяет Али. И признаться, я их понимаю. Ну, право, неловко же...

«Священные» книги с их легендами, запретами и карами — младенчество человеческого духа! Это невероятно интересно для изучения, но в качестве инструкции выглядит довольно странно...

Вы скажете: кто же читает эти тексты как инструкцию? Традиция обсуждения и адаптации Пятикнижия насчитывает, слава богу, тысячелетия, тем, собственно, и жив иудаизм… 

Соглашусь: иудаизму повезло, а скорее всего, он просто проскочил свой авторитарный пик во времена, о которых мы как раз и можем судить по жестковатым ветхозаветным текстам. Сегодняшний вариант этой веры вполне соответствует правилам человеческого общежития. Ближе к шабату вход в ортодоксальный иерусалимский квартал Меа Шеарим благоразумно огораживают полицейскими щитами, дабы предупредить случайное истребление заехавших туда на машине туристов (из числа тех, кто не в курсе концепции). Но встречным образом и самих ортодоксов, желающих по случаю субботы выйти за эти щиты — наружу со своим уставом! — полиция аккуратно возвращает в их собственный монастырь.

Неплохой образец общественного договора. Живи по своей вере и не мешай тем, кто верит иначе… Не буди лихо.

Исламу с толерантностью повезло меньше (да и нам с ним, признаться). Учение Магомета стало обязательной религией на огромном куске глобуса, и явно перегревшись, претендует на мировое господство. По этому доминантному пути (и тоже на четырнадцатом веке существования) успело пройти христианство, и путь этот тоже отмечен реками крови, но все-таки Реформация сделала свое дело прежде, чем человечество додумалось до оружия массового поражения…

«У каждого века свое Средневековье», — предупреждал Станислав Ежи Лец; вот только прошлое Средневековье не облизывалось на передовые достижения физики, а сегодня вопрос стоит уже ребром: никаких примет реформации в исламе не видать, а иранский термояд на подходе. И в этих обстоятельствах способы толкования веры перестают быть внутренним делом религии: наш век запросто может оказаться последним для всех — верующих, неверующих...

Миллионы людей сегодня воспринимают написанное полтора тысячелетия назад именно как инструкцию, прямое руководство к действию; десятки миллионов довольствуются пересказом. А уж пересказывают им профессионалы ксенофобии... Какой там «Трактат о разуме», какая арабская философия? Конченые негодяи бьют людей по головам «священными» томами, даже не открывая их, и отшибают мозги насмерть.

В России, перешедшей с партсобрания прямиком на обедню, активисты с хоругвями громят выставки и ломают носы геям и лесбиянкам, что ж говорить об их исламских братьях по диагнозу, с неограниченной властью на огромных просторах? Эти готовы пустить под откос вообще все, что накоплено человечеством за последние четырнадцать веков. И уж за ними, будьте покойны, не заржавеет…

Пока я писал этот текст, убогие читатели своей единственной книги, вооруженные автоматами Калашникова, пришли в парижскую редакцию «Шарли Эбдо». 

Им это велел их бог, разумеется!

«Невежество — демоническая сила», — предупреждал Карл Маркс. И этот демон тысячелетия напролет пользует бога по все дыры.

Четверть века назад (там же, в Париже) какие-то недоумки подожгли кинозал, в котором показывали «Искушение Христа» Мартина Скорцезе. Подожгли прямо во время сеанса, вместе с людьми.

Те недоумки называли себя христианами...

Недоумок — категория универсальная, их завались в любой конфессии, да и среди атеистов пруд пруди. Вот только четверть века назад никто из интеллектуалов не додумался до того, что Скорцезе «сам виноват», а после «Шарли Эбдо» в либеральных комментариях в России доминировал именно этот жалкий тон.

Карикатуристы спровоцировали своих убийц, оскорбив их священные религиозные чувства! Ах, как это нехорошо — оскорблять религиозные чувства!

Да, давайте не будем расстраивать убийц.

Давайте поскорее спросим у них, что нам рисовать, чтобы нас не убивали. Уточним, что нам есть, что читать, как одеваться, как жить... Убийцы расскажут! Они же все знают, им неведомы только сомнения.

«Стокгольмский синдром» правит бал в нашем ослабевшем сознании, и захватчики, пришедшие в третье тысячелетие со своей пещерной этикой, день ото дня наглеют от наших экивоков, от наших отведенных глаз, нашей трусливой неготовности встать в полный человеческий рост и назвать убожество убожеством, а смертельную угрозу — смертельной угрозой.

И этот добровольный отказ от разума мы с моим другом Али склонны считать разновидностью суицида.

Эпилог. Хося, Дося и Мася

Сестры Али, Иман и Шада, оканчивали когда-то медицинский в Москве и думали о возвращении в Ирак. Увы, сегодня это путешествие не в пространстве, а во времени: в седьмой век!

Именно на эту точку как на цель духовного развития указал некогда иранский аятолла Хомейни, отвечая на вопрос западного корреспондента. Именно в эту сторону, после крушения «баасовцев», отправился исламский Ирак, вновь кроваво поделившийся на шиитов и суннитов…

Сестра Шада со своим мужем — уроженцем советского Баку, математиком, — живет за тысячи километров от родины. Она, читавшая в юности Франсуазу Саган, давно отрезанный ломоть для ортодоксального ислама. Ее сыновья (внуки иракского коммуниста, носящие каждый по половинке его имени — Салям и Адиль) работают финансовыми аналитиками на Уолл-стрит…

Симпатичный привет Карлу Марксу от матушки Клио, не правда ли? Да и Магомету заодно.

Старший сын моего друга Али — стройный, тоже пошедший костью в своего иракского деда, играет в местной футбольной команде: не хухры-мухры, чемпионы Монреаля в возрастной категории 2000 года рождения!

Али показывает мне групповую фотографию этой команды с только что завоеванным кубком — и смеется, водя пальцем по лицам: два десятка пацанов без единого этнического повтора! Ирландец, араб, пуэрториканец, сенегалец, еврей… Тренеры — родом из Сербии и Ганы. Кажется, отделение Квебека не состоится, подводит итог этого футбольного триумфа ироничный родственник пророка.

Да уж. Глобализация, знаете ли.

— Папа! — возбужденно рассказывал о споре с товарищем по команде сын Али, будущий чемпион Монреаля (дело было во время Евро-2008). — Джон сказал, что его голландцы выиграют, а я — что наши, русские!

Русскую маму этого юного футболиста зовут Юлия Вассерман. Ее семья эмигрировала в Канаду из Ленинграда, который в ту пору только собирался стать Петербургом. Едва увидев Юлю, Али сделал ей предложение и (семейные традиции — дело святое!) дожидался согласия несколько лет.

Отца Юли зовут Лазарь; он родился в блокадном Ленинграде. Их предки не были раввинами, хотя нравоучительности сюжета это, конечно, не помешало бы. А впрочем, сюжет и без того совершенно волшебный…

Слушайте же и не говорите, что вы не слышали про сорок четвертое поколение потомков пророка Магомета!

У Юли и Али — трое детей: Хося, Дося и Мася. Это для домашнего пользования, разумеется; по-настоящему их зовут иначе.

Старшего (того самого чемпиона Монреаля по футболу) зовут Хусейн, потому что — вы же помните! — всех старших мальчиков в роду Аль-Мусауи уже много веков называют поочередно Али и Хусейнами.

Их второго сына зовут Давид*.

На еврейском имени настояла не еврейская мама, а арабский отец: из принципа. Он же решил, что их дети будут носить двойную фамилию. И теперь, рассказывает Али, мы видим имена наших детей с любого расстояния: просто это самая длинная фамилия в любом списке, девятнадцать букв и два дефиса!  

Al-Moussawi-Wasserman.

Эту же удивительную фамилию носит их младшенькая дочка, которую зовут Машенька. Названа она так в память о России, откуда уехали, чтобы встретиться в Монреале, родственник пророка и дочь блокадника.

Пока Али и Юля обживали новый мир и растили в нем своих безродно-космополитных русскоязычных детей, человечество успело еще много раз настоять на собственной тупости, переделиться на своих и чужих — и с разбегу прыгнуть на старые кровавые грабли: Руанда, Сребреница, Басра, Мьянма, Кения… Далее — везде?

Новая группа авторитарных баранов достучалась рогами в свои поганые ворота — и стала группой баранов тоталитарных.

Очередные читатели одной книги вошли в острую фазу и завели себе «Исламское государство», и счет новых убитых сразу пошел на новые десятки тысяч. Их православные клоны пытаются вернуть в средневековье страну, еще недавно славную именами Вернадского и Вавилова, Капицы и Ландау...

Верное ироническому завету Бернарда Шоу, человечество по-прежнему не извлекает уроков из уроков истории, и никто из читателей одной книги по-прежнему не знает сомнений: они же не читали никакой другой!

Тот, кто не разделяет их веры, снова будет изгнан или уничтожен, — потому что они правы! Коммунисты и фашисты, исламисты и православные ортодоксы, буддисты, сектанты всех родов и строители Города Солнца, поклонники крылатого коня чучхе, адепты особого пути (российского, ливийского, боливийского — нужное подчеркнуть)… — они всегда будут правы!

Там, где они правят, каждый со своей проклятой каменной правотой наперевес, всегда будет опасно жить; оттуда бежали, бегут и будут бежать нормальные люди.

Бежать — в те края, где читают разные книги. Где иная раса, национальность, вера или ориентация — только повод для радости о многообразии мира; где можно жить по своему вкусу и принадлежать к меньшинству, не озираясь…

Будут ехать они и сюда, на просторные берега реки Св. Лаврентия, в город Монреаль, где подрастают на радость папе, маме и миру чудесные потомки пророков и коммунистов — Хося, Дося и Мася…

Мой друг Али, своей удивительной биографией подтолкнувший меня к размышлениям на вечные темы, — хотя и родственник пророка, сам на такую должность не годится совершенно! Природная профнепригодность, знаете ли: слишком веселый он человек для такой роли. Самоирония не позволяет моему другу проповедовать, а нескрываемая любовь к радостям жизни совершенно исключает руководство массами...

И все-таки вот что я вам скажу: либо человечество пойдет следом за Юлией Вассерман и Али Аль-Мусауи, либо оно пойдет прахом.

2015 год

*Али твердо настоял на упоминании о том, что его сын Давид был недавно включен в сборную баскетбольных звезд Квебека 2002 года рождения. И да будет это упомянуто!