Попытка журналистского расследования
Володе Фромеру — замечательному писателю и историку — смертельно надоела громкая известность "первопечатника" гениальной поэмы Венедикта Ерофеева "Москва — Петушки". Но он, как я выяснил, даже не догадывается, почему это произведение впервые увидело свет в Иерусалиме. Дело в том, что иначе и быть не могло.
"Веничка чувствовал себя в мире... евреем. В этом он признался в своей трагедии "Вальпургиева ночь", в которой вывел себя как еврея. Если Абрам Терц Синявского — это тщательно отработанная поза, то Гуревич из Вальпургиевой ночи, несущий в себе явные черты веничкиного облика, — исповедание веры, попытка с жесткой точностью и емкостью определить особенность своего пути в жизни и искусстве, специфику своего исключительного художнического бесстрашия. Веничка не столько был отвергнут миром, сколько сам его отверг, но при этом не отгородился, а бросил вызов, горько и страшно выразив свое несогласие с устройством мира, показав, что он другой, что он сам выбирает свое гетто. Осмысляя свою миссию, Веничка и взглянул на себя как на еврея. Игорь Авдиев, один из персонажей поэмы "Москва — Петушки", отмечает: Без сомнения, Веня был евреем. Я это понял в самые первые дни нашего знакомства. Нельзя вынудить еврея не быть евреем, раз он родился таковым, как нельзя евреев разлучить водой, огнем, тюрьмой, сумасшедшим домом, — мы сердцем едины. Kонечно, родиться сразу евреем — это рок, фатум, предопределение". (Ефим Курганов).
Сам Игорь Авдиев пишет о "еврействе" Ерофеева подробней: "Как-то, сидя с Веней у Тихонова на Пятницкой, мы ловили "вражеские" голоса и попали на голос Тель-Авива: голос говорил о поэме "Москва-Петушки". Мы разволновались... Голос закончил: "Кто бы ни скрывался под этим вычурным псевдонимом "Венедикт Ерофеев", ясно одно: писатель — еврей!" Без сомнения, Веня был евреем..." — и далее по приведенному тексту.
Конечно же, захоти Веничка, светлой памяти, перебраться в Еврейское государство по Закону о возвращении, он бы столкнулся с непреодолимыми проблемами. Курганов и Авдиев, наверняка, имеют в виду другой закон от Марины Цветаевой, в котором: "В сем христианнейшем из миров поэты — жиды". А в том, что Ерофеев был изгоем и поэтом — сомневаться не приходится, как и в том, что творчество Цветаевой он оценивал высочайшим образом. Однако отождествлять Веничку с Гуревичем я бы не стал. Верная подруга Ерофеева Наталья Шмелькова, на руках которой писатель умер (она же Перельман по папе) пишет в своей книге "Последние дни Венедикта Ерофеева": "Спрашиваю его: "А откуда взялся Гуревич из "Вальпургиевой ночи"? Ответил, что во Владимирском пединституте учился вместе с ним студент Гуревич — очень веселый, остроумный, интеллигентный еврей. Рассказал про него много смешных и интересных историй".
С евреями Веничке повезло: влюбленный в творчество Иосифа Бродского, он дружил с Евгением Рейном, Генрихом Сапгиром и Анатолием Найманом. Правда, с самим прототипом Гуревича произошла осечка: "А как-то ночью, когда моя бессонница меня томила, я подумал об этом, и возникла идея пьесы. Реализовал ее в один месяц. Теперь уже и в театре идет. Только зачем им нужно было еврейскую тему убирать, не знаю. А вот несколько фраз типа "евреи очень любят выпить за спиной у арабских народов..." оставили". Из интервью Ерофеева Ирине Тосунян.
И вновь не все сходится. Та же Шмелькова пишет: "Приезжал режиссер из театра Пушкина (примерно 30 лет). Предлагал поставить "Вальпургиеву ночь". Заплатят 3000 рублей. Поставил условие: убрать "еврейство". Фамилию Гуревич поменять на русскую. Убрать мат. (Ну и дурак!)". Последнее определение вряд ли принадлежит одной подруге Ерофеева. Надо думать, что и сам Веничка послал, куда подальше тридцатилетнего режиссера. Однако, бедность проклятая, и в конце концов, театр "еврейскую тему" убрал. Время было такое, угрожающе смутное (1988 год): из всех щелей полезла коричневая сволочь. Юдофобское "Общество память" стало массовой и весьма активной организацией. Судя по всему, ее штурмовики в еврействе Венички не сомневались. Шмелькова вспоминает о множестве угроз по телефону: "Ерофеев, если вы не оставите свои семитские штучки, мы и вас не пожалеем, когда сила будет на нашей стороне". Чуждый зоологического национализма, Ерофеев реагировал на его проявление в людях с отвращением. Иногда мог и пошутить: "Если начнутся еврейские погромы, то в знак протеста переименую себя в Венедикта Моисеевича".
Веничка честен. Ему отвратителен пафос высоких слов, как и героических намерений, а потому Ерофеев добавляет: " Кого-то могу спрятать в шкаф, но при случае и выдать, если предложат, например, хорошую закуску". Ситуация, хоть и воображаемая, но любопытная. Ту, первую алию конца 80-х, начала 90-х годов прошлого века в Израиле любили называть "колбасной", но вот русский человек, живущий в центре Москвы, свидетельствует, хоть и в шутку, о возможных погромах. Даже в шкаф готов Веничка спрятать одного (!) представителя народа Торы. Интересно кого: Сапгира, Рейна, Ноймана, свою любовь последних лет жизни — Шмелькову — Перельман? Но, если верить писательской честности, спасти от смерти ненадолго — до первой бутылки с закуской. В общем, понятно, что евреям той поры было не до шуток, и в шкафу им сидеть совсем не хотелось, даже в шкафу замечательного писателя, так что понять беженцев той поры можно. Однако, Веничка и другие русские люди явно преувеличивали силу своего народа, силу народного гнева. Черносотенцы России всегда были публикой трусливой и зависимой. Погромы организовывались, как правило, властями. Трудно представить себе Горбачева и его окружение в роли таких организаторов.
Приведем рассказ еще об одном интервью с Ерофеевым: "А как вы относитесь к евреям?" Веня не выдерживает: "Я считаю, что за этим народом будущее". Галя (жена Ерофеева. Прим. А.К.) добавляет: "Народ, который родил Христа, не может быть плохим"). Впрочем, и с Галиным юдофильством я бы не стал торопиться. Нерв книги Шмельковой-Перельман в том, что повествует она о жизни втроем: муж-жена-любовница и жизни совершенно открытой. Само собой, без конфликтов (холодных, теплых и горячих) такая жизнь проходить не могла. Об одной такой сцене и рассказывает автор книги: "Галя: "Какая красавица Жанна! А Яна? От одного профиля можно сойти с ума. А ты связался с этой седой стервой!" Мне: "Из-за тебя я стану антисемиткой. Больше сюда не придешь!" И уже не зная, что сказать, Галя вдруг произносит: "Ерофеев, я вас обвенчаю". Понимаю, шутит так жена Венички, но в каждой шутке, как известно, всего лишь доля шутки. Выходит, народ, родивший Христа, плохим быть никак не может, но "стерва" — любовница мужа способна превратить несчастную жену в антисемитку. Здесь очевиден трагизм дуализма христианского мира, тревожная дисгармония веры. Одна из бесспорных причин юдофобии в том, что евреи, придумав бога-сына, подбросили эту идею другим, а сами остались со своим, первозданным Богом. Многие считают, что сделали они это, чтобы загнать в тупик сознание сопредельных народов. Но оставим общие и семейные разборки, вернемся к "еврейству" самого Ерофеева.
Многими, очень многими критиками, ориентированными национально, "Москва — Петушки" кажется вещью русофобской, а кто способен так поносить русский народ? Понятно кто. Вот две такие рецензии на поэму Венички: "Москва-Петушки" — безобразная апология алкоголя, глупость, недостойная не то что прочтения, но даже и упоминания. Я думаю, что к столь радикальному неприятию можно отнести и то мнение, что "М.-П." — это "лишенная "политического нерва" исповедь российского алкоголика". Максим Кононенко. "Эта книга — верх пошлости, дегенератизма и пьяной романтики. Ерофеев — пошляк из пошляков мало того — не знаком с азами литературного творчества. Кроме того книга русофобская на сто процентов. Недаром эту книгу так хвалят жиды". Александр Робертович.
Надо признаться, что нюх у русских нацистов всегда был превосходен. "Семитские штучки" Ерофеева можно было определить без особого труда. Достаточное количество ернических упоминаний Израиля и евреев никак не могли обмануть блюстителей чистоты русской нации. Точно пишет об этом Лев Анинский: "Зачем такие вещи пишет Ерофеев — понятно: ради "люмпенской широты восприятия". Никакого биологического антисемитизма у Ерофеева, разумеется, нет, а есть художественная задача, есть игра, мифологизация пропащего русского, от имени которого Ерофеев и пишет".
Владимир Лазарис, видимо заслуженно, критикует перевод поэмы Венички на иврит: "Совершенно замечательная находка (через двадцать лет после первого чтения книги) состоит в том, что Израиль и евреи не только не были обойдены молчанием проницательным автором, но он сумел показать, как в опьяненном сознании простого работяги выглядит "зримый враг" родного советского государства. Эпизод поимки безбилетника в поезде ничем вроде бы не примечателен, разве что публика смотрит на несчастного "зайца" и думает: "Совесть заела, жидовская морда!" Нили Мирски вообще выбросила эти слова. То ли испугалась, что непонятливые читатели сочтут автора антисемитом, то ли сама не поняла, с чего это обычного "зайца" народ обзывает "жидовской мордой". В другом месте Ерофеев пишет: "Это значит в переводе с древнежидовского...", а Мирски переводит — "с древнееврейского". Или вспоминает автор о соратниках-алкашах, что "они были в совершенном восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Аба Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили... И один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-й комнаты даян эбан?"
Ну, не могу не привести этот абзац, насчет Нинки, полностью: "Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им расширял, особенно во всем, что касалось Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге — в восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Абба Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили. Приходят они утром с блядок, например, и один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-й комнаты даян эбан?" А тот отвечает с самодовольной усмешкой: "Куда она, падла, денется? Конечно, даян!"
Тот же бредовый стёб и в "Вальпургиевой ночи". Полный псих, по фамилии Прохоров, (действие происходит в сумасшедшем доме) говорит: " Как только появляется еврей — спокойствия как не бывало... Ну уж не знаю, насколько он был Густав, но жид — это точно... До появления этого Густава — зайцев было столько в округе, что буквально спотыкаешься об них... Так исчезли для начала все зайцы, потом косули... пропали сами собой".
В "Записных книжках" Ерофеев серьезен. В круг его чтения входили книги Мартина Бубера, притчи хасидов... Впрочем, не станем преувеличивать интерес Венички к "избранному народу". Вот творчество ярого юдофоба Василия Розанова он исследовал с академической дотошностью. Но и здесь Ерофеева зачем-то пытаются увести от католической веры, в которой он был крещен: "В своем противостоянии гибнущему миру, в осознании себя грозным свидетелем общего распада и Ерофеев, подобно Розанову, открыл в себе иудея. Им обоим казалось, что русская позиция выражается словами: хреново, но все равно будем жить. А им по душе была позиция: так жить нельзя; лучше взорвать все к чертовой матери, чем так жить. Оба они определяли эту вторую позицию как еврейскую (точнее было бы ее назвать линией ветхозаветных пророков, линией поругания миру) и как особенно близкую себе".
Ефим Курганов. Вновь ничего не сходится. Знаю, что Курганов — доктор философии, преподает в университете Хельсинки, но не верю, что есть у этого человека хоть какие-то познания в иудаизме. Василий Розанов страдал болезненной страстью к тайнам Торы и Талмуда, но страсть эту в себе ненавидел и вытравлял из себя иудея ненавистью к "народу избранному". Ветхозаветные Пророки беспощадно бичевали греховное человечество, но никому из них и в голову не приходило "взорвать" Божий мир. Исправить? Да, но пафос Апокалипсиса — это от Иоанна Богослова. Он, хоть и был евреем, но первоапостолом христианским. Ветхозаветные пророки здесь не причем. Получаем "не две большие разницы", а целых десять. Увы, "русская позиция" никогда не была отмечена особым жизнелюбием. Да и сам Веничка жил на грани суицида. Нет, не потому увлекся Ерофеев Василием Розановым и никакого иудея он в себе не открыл, читая тексты автора "Опавших листьев".
При неизбежном расколе в среде творческой интеллигенции той поры он, дитя андеграунда, просто пытался быть на стороне людей порядочных и не кровожадных. "Зоологическим национализмом" Веничка, конечно же, болен не был, но, если оставить в стороне зоологию, ничто человеческое Ерофееву не было чуждо. Один мой знакомый любит перелицовывать старые поговорки. Вот один образчик такого творчества: "Поскреби русского — получишь антисемита". Признаемся — холодная, равнодушная отстраненность Ерофеева к проблемам чужого народа очевидны, да и легкий недоброкачественный привкус есть в юморе Венички на еврейскую тему. Здесь, в Израиле, было не до шуток, когда повторялось имя Моше Даяна. Мне скажут, что есть святое право писателя защищаться от ужасов жизни улыбкой и смехом и разве не исконно еврейское это качество: находить юмор там, где его и нет вовсе? Ладно, вспомним о "семитских штучках" и простим "даяна эбана" автору.
Увы, юмором дело не ограничивается. Вот предлагает подруга — Шмелькова посетить первую выставку Марка Шагала в Москве и что же ей отвечает Веничка: "Не пойду на Шагала, не надо нам этих жидяр". Получается, что Генрих Сапгир, Иосиф Бродский, Евгений Рейн — евреи, а нечастные обитатели Витебска начала ХХ века — жиды. Есть еще одно подозрительное обстоятельство: слишком часто появлялась в доме Ерофеева некая фашиствующая дама — Светлана Мельникова. Ее не гонят, с ней не спорят, ее терпеливо выслушивают, и опять в дневниковых заметках Шмельковой-Перельмам всплывает тема закуски и пресловутого шкафа: "Веня очень расстроен. Гуляем почти три часа. Все острит по поводу намеченного на 5 мая, по свидетельству Светланы Мельниковой, погрома. Меня предлагает спрятать в шкафу. "Но при случае, — говорит он, — выдам, если предложат хорошую закуску. Жертвой еще намечается живущий неподалеку Евгений Пастернак". На этом тема погромов не исчерпывается. 14 марта, до смерти Ерофеева меньше двух месяцев: "...приезжала С.Мельникова с журналистами во главе с С.Куняевым. Брали у Ерофеева интервью. За привезенным коньяком несли черт знает что против евреев...
Веничка, как обычно, "тихонько наблюдал". "Тихонько наблюдал"! Нет, что-то не так было с юдофильством автора " Моей маленькой ленинианы". Боюсь, что воспитанный с младых ногтей в атмосфере юдофобии, Веничка не мог не подхватить вирус этой болезни. Вирус, к счастью, оказался легким, не агрессивным и мало заметным, что, конечно же, делает честь Ерофееву. Этим и утешимся. Но в утешении не уйти от извечного вопроса: и зачем мне это все надо?! Читай себе с превеликим удовольствием замечательную, горькую и светлую книгу "Москва-Петушки". Радуйся, что жил когда-то на свете талант Венички Ерофеева и оставил замечательные следы своего пребывания на нашей печальной планете. Гордись тем, что первый печатный оттиск этого шедевра появился в Иерусалиме. Так нет же — ищешь то, что искать не нужно и опасно. Тысячу раз был прав мудрый Соломон, предупреждая потомков, что "умножая знания, умножаешь скорбь".
И все-таки, уверен, не зря предпринят и этот розыск. Проще говоря, история с "иудеем" — Веничкой говорит в очередной раз о том, что, потомкам Иакова, не стоит ждать милостей от природы, природы человеческой, а надеяться следует только на себя. Нет никакого смысла сетовать на одиночество, множество врагов и искать друзей и соратников там, где их отродясь не было.
5 мая 1990 года погромы в России так и не начались. Через шесть дней умер Венедикт Ерофеев — может быть, последний гений русской словесности.
Володе Фромеру — замечательному писателю и историку — смертельно надоела громкая известность "первопечатника" гениальной поэмы Венедикта Ерофеева "Москва — Петушки". Но он, как я выяснил, даже не догадывается, почему это произведение впервые увидело свет в Иерусалиме. Дело в том, что иначе и быть не могло.
"Веничка чувствовал себя в мире... евреем. В этом он признался в своей трагедии "Вальпургиева ночь", в которой вывел себя как еврея. Если Абрам Терц Синявского — это тщательно отработанная поза, то Гуревич из Вальпургиевой ночи, несущий в себе явные черты веничкиного облика, — исповедание веры, попытка с жесткой точностью и емкостью определить особенность своего пути в жизни и искусстве, специфику своего исключительного художнического бесстрашия. Веничка не столько был отвергнут миром, сколько сам его отверг, но при этом не отгородился, а бросил вызов, горько и страшно выразив свое несогласие с устройством мира, показав, что он другой, что он сам выбирает свое гетто. Осмысляя свою миссию, Веничка и взглянул на себя как на еврея. Игорь Авдиев, один из персонажей поэмы "Москва — Петушки", отмечает: Без сомнения, Веня был евреем. Я это понял в самые первые дни нашего знакомства. Нельзя вынудить еврея не быть евреем, раз он родился таковым, как нельзя евреев разлучить водой, огнем, тюрьмой, сумасшедшим домом, — мы сердцем едины. Kонечно, родиться сразу евреем — это рок, фатум, предопределение". (Ефим Курганов).
Сам Игорь Авдиев пишет о "еврействе" Ерофеева подробней: "Как-то, сидя с Веней у Тихонова на Пятницкой, мы ловили "вражеские" голоса и попали на голос Тель-Авива: голос говорил о поэме "Москва-Петушки". Мы разволновались... Голос закончил: "Кто бы ни скрывался под этим вычурным псевдонимом "Венедикт Ерофеев", ясно одно: писатель — еврей!" Без сомнения, Веня был евреем..." — и далее по приведенному тексту.
Конечно же, захоти Веничка, светлой памяти, перебраться в Еврейское государство по Закону о возвращении, он бы столкнулся с непреодолимыми проблемами. Курганов и Авдиев, наверняка, имеют в виду другой закон от Марины Цветаевой, в котором: "В сем христианнейшем из миров поэты — жиды". А в том, что Ерофеев был изгоем и поэтом — сомневаться не приходится, как и в том, что творчество Цветаевой он оценивал высочайшим образом. Однако отождествлять Веничку с Гуревичем я бы не стал. Верная подруга Ерофеева Наталья Шмелькова, на руках которой писатель умер (она же Перельман по папе) пишет в своей книге "Последние дни Венедикта Ерофеева": "Спрашиваю его: "А откуда взялся Гуревич из "Вальпургиевой ночи"? Ответил, что во Владимирском пединституте учился вместе с ним студент Гуревич — очень веселый, остроумный, интеллигентный еврей. Рассказал про него много смешных и интересных историй".
С евреями Веничке повезло: влюбленный в творчество Иосифа Бродского, он дружил с Евгением Рейном, Генрихом Сапгиром и Анатолием Найманом. Правда, с самим прототипом Гуревича произошла осечка: "А как-то ночью, когда моя бессонница меня томила, я подумал об этом, и возникла идея пьесы. Реализовал ее в один месяц. Теперь уже и в театре идет. Только зачем им нужно было еврейскую тему убирать, не знаю. А вот несколько фраз типа "евреи очень любят выпить за спиной у арабских народов..." оставили". Из интервью Ерофеева Ирине Тосунян.
И вновь не все сходится. Та же Шмелькова пишет: "Приезжал режиссер из театра Пушкина (примерно 30 лет). Предлагал поставить "Вальпургиеву ночь". Заплатят 3000 рублей. Поставил условие: убрать "еврейство". Фамилию Гуревич поменять на русскую. Убрать мат. (Ну и дурак!)". Последнее определение вряд ли принадлежит одной подруге Ерофеева. Надо думать, что и сам Веничка послал, куда подальше тридцатилетнего режиссера. Однако, бедность проклятая, и в конце концов, театр "еврейскую тему" убрал. Время было такое, угрожающе смутное (1988 год): из всех щелей полезла коричневая сволочь. Юдофобское "Общество память" стало массовой и весьма активной организацией. Судя по всему, ее штурмовики в еврействе Венички не сомневались. Шмелькова вспоминает о множестве угроз по телефону: "Ерофеев, если вы не оставите свои семитские штучки, мы и вас не пожалеем, когда сила будет на нашей стороне". Чуждый зоологического национализма, Ерофеев реагировал на его проявление в людях с отвращением. Иногда мог и пошутить: "Если начнутся еврейские погромы, то в знак протеста переименую себя в Венедикта Моисеевича".
Веничка честен. Ему отвратителен пафос высоких слов, как и героических намерений, а потому Ерофеев добавляет: " Кого-то могу спрятать в шкаф, но при случае и выдать, если предложат, например, хорошую закуску". Ситуация, хоть и воображаемая, но любопытная. Ту, первую алию конца 80-х, начала 90-х годов прошлого века в Израиле любили называть "колбасной", но вот русский человек, живущий в центре Москвы, свидетельствует, хоть и в шутку, о возможных погромах. Даже в шкаф готов Веничка спрятать одного (!) представителя народа Торы. Интересно кого: Сапгира, Рейна, Ноймана, свою любовь последних лет жизни — Шмелькову — Перельман? Но, если верить писательской честности, спасти от смерти ненадолго — до первой бутылки с закуской. В общем, понятно, что евреям той поры было не до шуток, и в шкафу им сидеть совсем не хотелось, даже в шкафу замечательного писателя, так что понять беженцев той поры можно. Однако, Веничка и другие русские люди явно преувеличивали силу своего народа, силу народного гнева. Черносотенцы России всегда были публикой трусливой и зависимой. Погромы организовывались, как правило, властями. Трудно представить себе Горбачева и его окружение в роли таких организаторов.
Приведем рассказ еще об одном интервью с Ерофеевым: "А как вы относитесь к евреям?" Веня не выдерживает: "Я считаю, что за этим народом будущее". Галя (жена Ерофеева. Прим. А.К.) добавляет: "Народ, который родил Христа, не может быть плохим"). Впрочем, и с Галиным юдофильством я бы не стал торопиться. Нерв книги Шмельковой-Перельман в том, что повествует она о жизни втроем: муж-жена-любовница и жизни совершенно открытой. Само собой, без конфликтов (холодных, теплых и горячих) такая жизнь проходить не могла. Об одной такой сцене и рассказывает автор книги: "Галя: "Какая красавица Жанна! А Яна? От одного профиля можно сойти с ума. А ты связался с этой седой стервой!" Мне: "Из-за тебя я стану антисемиткой. Больше сюда не придешь!" И уже не зная, что сказать, Галя вдруг произносит: "Ерофеев, я вас обвенчаю". Понимаю, шутит так жена Венички, но в каждой шутке, как известно, всего лишь доля шутки. Выходит, народ, родивший Христа, плохим быть никак не может, но "стерва" — любовница мужа способна превратить несчастную жену в антисемитку. Здесь очевиден трагизм дуализма христианского мира, тревожная дисгармония веры. Одна из бесспорных причин юдофобии в том, что евреи, придумав бога-сына, подбросили эту идею другим, а сами остались со своим, первозданным Богом. Многие считают, что сделали они это, чтобы загнать в тупик сознание сопредельных народов. Но оставим общие и семейные разборки, вернемся к "еврейству" самого Ерофеева.
Многими, очень многими критиками, ориентированными национально, "Москва — Петушки" кажется вещью русофобской, а кто способен так поносить русский народ? Понятно кто. Вот две такие рецензии на поэму Венички: "Москва-Петушки" — безобразная апология алкоголя, глупость, недостойная не то что прочтения, но даже и упоминания. Я думаю, что к столь радикальному неприятию можно отнести и то мнение, что "М.-П." — это "лишенная "политического нерва" исповедь российского алкоголика". Максим Кононенко. "Эта книга — верх пошлости, дегенератизма и пьяной романтики. Ерофеев — пошляк из пошляков мало того — не знаком с азами литературного творчества. Кроме того книга русофобская на сто процентов. Недаром эту книгу так хвалят жиды". Александр Робертович.
Надо признаться, что нюх у русских нацистов всегда был превосходен. "Семитские штучки" Ерофеева можно было определить без особого труда. Достаточное количество ернических упоминаний Израиля и евреев никак не могли обмануть блюстителей чистоты русской нации. Точно пишет об этом Лев Анинский: "Зачем такие вещи пишет Ерофеев — понятно: ради "люмпенской широты восприятия". Никакого биологического антисемитизма у Ерофеева, разумеется, нет, а есть художественная задача, есть игра, мифологизация пропащего русского, от имени которого Ерофеев и пишет".
Владимир Лазарис, видимо заслуженно, критикует перевод поэмы Венички на иврит: "Совершенно замечательная находка (через двадцать лет после первого чтения книги) состоит в том, что Израиль и евреи не только не были обойдены молчанием проницательным автором, но он сумел показать, как в опьяненном сознании простого работяги выглядит "зримый враг" родного советского государства. Эпизод поимки безбилетника в поезде ничем вроде бы не примечателен, разве что публика смотрит на несчастного "зайца" и думает: "Совесть заела, жидовская морда!" Нили Мирски вообще выбросила эти слова. То ли испугалась, что непонятливые читатели сочтут автора антисемитом, то ли сама не поняла, с чего это обычного "зайца" народ обзывает "жидовской мордой". В другом месте Ерофеев пишет: "Это значит в переводе с древнежидовского...", а Мирски переводит — "с древнееврейского". Или вспоминает автор о соратниках-алкашах, что "они были в совершенном восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Аба Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили... И один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-й комнаты даян эбан?"
Ну, не могу не привести этот абзац, насчет Нинки, полностью: "Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им расширял, особенно во всем, что касалось Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге — в восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Абба Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили. Приходят они утром с блядок, например, и один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-й комнаты даян эбан?" А тот отвечает с самодовольной усмешкой: "Куда она, падла, денется? Конечно, даян!"
Тот же бредовый стёб и в "Вальпургиевой ночи". Полный псих, по фамилии Прохоров, (действие происходит в сумасшедшем доме) говорит: " Как только появляется еврей — спокойствия как не бывало... Ну уж не знаю, насколько он был Густав, но жид — это точно... До появления этого Густава — зайцев было столько в округе, что буквально спотыкаешься об них... Так исчезли для начала все зайцы, потом косули... пропали сами собой".
В "Записных книжках" Ерофеев серьезен. В круг его чтения входили книги Мартина Бубера, притчи хасидов... Впрочем, не станем преувеличивать интерес Венички к "избранному народу". Вот творчество ярого юдофоба Василия Розанова он исследовал с академической дотошностью. Но и здесь Ерофеева зачем-то пытаются увести от католической веры, в которой он был крещен: "В своем противостоянии гибнущему миру, в осознании себя грозным свидетелем общего распада и Ерофеев, подобно Розанову, открыл в себе иудея. Им обоим казалось, что русская позиция выражается словами: хреново, но все равно будем жить. А им по душе была позиция: так жить нельзя; лучше взорвать все к чертовой матери, чем так жить. Оба они определяли эту вторую позицию как еврейскую (точнее было бы ее назвать линией ветхозаветных пророков, линией поругания миру) и как особенно близкую себе".
Ефим Курганов. Вновь ничего не сходится. Знаю, что Курганов — доктор философии, преподает в университете Хельсинки, но не верю, что есть у этого человека хоть какие-то познания в иудаизме. Василий Розанов страдал болезненной страстью к тайнам Торы и Талмуда, но страсть эту в себе ненавидел и вытравлял из себя иудея ненавистью к "народу избранному". Ветхозаветные Пророки беспощадно бичевали греховное человечество, но никому из них и в голову не приходило "взорвать" Божий мир. Исправить? Да, но пафос Апокалипсиса — это от Иоанна Богослова. Он, хоть и был евреем, но первоапостолом христианским. Ветхозаветные пророки здесь не причем. Получаем "не две большие разницы", а целых десять. Увы, "русская позиция" никогда не была отмечена особым жизнелюбием. Да и сам Веничка жил на грани суицида. Нет, не потому увлекся Ерофеев Василием Розановым и никакого иудея он в себе не открыл, читая тексты автора "Опавших листьев".
При неизбежном расколе в среде творческой интеллигенции той поры он, дитя андеграунда, просто пытался быть на стороне людей порядочных и не кровожадных. "Зоологическим национализмом" Веничка, конечно же, болен не был, но, если оставить в стороне зоологию, ничто человеческое Ерофееву не было чуждо. Один мой знакомый любит перелицовывать старые поговорки. Вот один образчик такого творчества: "Поскреби русского — получишь антисемита". Признаемся — холодная, равнодушная отстраненность Ерофеева к проблемам чужого народа очевидны, да и легкий недоброкачественный привкус есть в юморе Венички на еврейскую тему. Здесь, в Израиле, было не до шуток, когда повторялось имя Моше Даяна. Мне скажут, что есть святое право писателя защищаться от ужасов жизни улыбкой и смехом и разве не исконно еврейское это качество: находить юмор там, где его и нет вовсе? Ладно, вспомним о "семитских штучках" и простим "даяна эбана" автору.
Увы, юмором дело не ограничивается. Вот предлагает подруга — Шмелькова посетить первую выставку Марка Шагала в Москве и что же ей отвечает Веничка: "Не пойду на Шагала, не надо нам этих жидяр". Получается, что Генрих Сапгир, Иосиф Бродский, Евгений Рейн — евреи, а нечастные обитатели Витебска начала ХХ века — жиды. Есть еще одно подозрительное обстоятельство: слишком часто появлялась в доме Ерофеева некая фашиствующая дама — Светлана Мельникова. Ее не гонят, с ней не спорят, ее терпеливо выслушивают, и опять в дневниковых заметках Шмельковой-Перельмам всплывает тема закуски и пресловутого шкафа: "Веня очень расстроен. Гуляем почти три часа. Все острит по поводу намеченного на 5 мая, по свидетельству Светланы Мельниковой, погрома. Меня предлагает спрятать в шкафу. "Но при случае, — говорит он, — выдам, если предложат хорошую закуску. Жертвой еще намечается живущий неподалеку Евгений Пастернак". На этом тема погромов не исчерпывается. 14 марта, до смерти Ерофеева меньше двух месяцев: "...приезжала С.Мельникова с журналистами во главе с С.Куняевым. Брали у Ерофеева интервью. За привезенным коньяком несли черт знает что против евреев...
Веничка, как обычно, "тихонько наблюдал". "Тихонько наблюдал"! Нет, что-то не так было с юдофильством автора " Моей маленькой ленинианы". Боюсь, что воспитанный с младых ногтей в атмосфере юдофобии, Веничка не мог не подхватить вирус этой болезни. Вирус, к счастью, оказался легким, не агрессивным и мало заметным, что, конечно же, делает честь Ерофееву. Этим и утешимся. Но в утешении не уйти от извечного вопроса: и зачем мне это все надо?! Читай себе с превеликим удовольствием замечательную, горькую и светлую книгу "Москва-Петушки". Радуйся, что жил когда-то на свете талант Венички Ерофеева и оставил замечательные следы своего пребывания на нашей печальной планете. Гордись тем, что первый печатный оттиск этого шедевра появился в Иерусалиме. Так нет же — ищешь то, что искать не нужно и опасно. Тысячу раз был прав мудрый Соломон, предупреждая потомков, что "умножая знания, умножаешь скорбь".
И все-таки, уверен, не зря предпринят и этот розыск. Проще говоря, история с "иудеем" — Веничкой говорит в очередной раз о том, что, потомкам Иакова, не стоит ждать милостей от природы, природы человеческой, а надеяться следует только на себя. Нет никакого смысла сетовать на одиночество, множество врагов и искать друзей и соратников там, где их отродясь не было.
5 мая 1990 года погромы в России так и не начались. Через шесть дней умер Венедикт Ерофеев — может быть, последний гений русской словесности.
Комментариев нет:
Отправить комментарий