воскресенье, 2 марта 2014 г.

РЕАЛИЗМ ФАНТАСТИКИ В КРЫМУ


"На больших высотах небоскребов вдоль Бульвара 20 января с первыми лучами солнца появились красные и трехцветные флаги. Чем выше поднималось солнце, тем гуще становилась толпа на широченных тротуарах главного бульвара Симфи. На несколько часов раньше обычного открылись все кафе и бары-экспрессо. Царило радостное возбуждение. Молодежь развешивала по ветвям платанов лозунги типа «Привет, Москва!», «Советский Остров приветствует советский материк!», «Крым + Кремль = Любовь!» и самый оригинальный: «Пусть вечно цветет нерушимая дружба народов СССР!» Автомобильные реки еле-еле текли в обоих направлениях вдоль Бульвара. Полиция сбилась с ног, стараясь очистить главную улицу столицы для церемониального прохода частей родной Советской Армии".
Василий Аксенов "Остров Крым"

 Вернее всего, книгу эту ждет вторая жизнь. Одно только кажется мне очень странным:замечательный писатель Аксенов и нынешний хозяин полуострова - однофамильцы.

КИНА НЕ БУДЕТ. КИНЩИК ЗАБОЛЕЛ!



 В СССР сценарий брали, или отвергали, иногда давали книги для экранизации. Цензура свирепствовала, но в сам процесс работы никто не вмешивался. Даже редактура на студиях вела себя скромно. В любом случае, никто не учил меня писать сценарии или  снимать фильмы. Дело твое – что умеешь, то умеешь. Делаешь хорошо – двинешься дальше. Плохо – рискуешь остаться без работы.
 Недавно обратились ко мне хорошие, симпатичные, живые молодые ребята из одной кино-фирмы. Тема знакомая, достойная – берусь за работу, но здесь появляется продюсер, куратор этого проекта. Судя по его посланиям в мой адрес – человек он одаренный, владеющий профессией. Все бы хорошо, только рекомендации продюсера оказались похожи на краткий курс сценарного мастерства. Проще говоря, мой продюсер просил меня написать мою же историю так, как он бы ее написал вместо меня. Подразумевается, что я на старости потерял контакт с современным зрителем и не знаю, что ему нужно.  Я не стал спорить. Вполне возможно, что мой новоявленный продюсер знает положение на рынке лучше меня. Мало того, я предложил ему полноценное соавторство. Сказав, что готов отказаться от половины гонорара.  Продюсер, возможно, даже обиделся на меня за это предложение. Кто знает, вдруг я нарушил некую табель о рангах: одни должны работать, другие давать указания и направлять процесс?
 Знаю только одно. Продюсерский кинематограф Голливуда почти убил живую душу кино. Любое искусство, идущее за вкусами массового зрителя, искусством быть перестает. Исчезновение искусства, возможно, на первый взгляд не так опасно, как исчезновение науки, но в процессе опасного расчеловечивания потомков Адама и Евы оно играет ведущую роль.   
По наивности своей думал, что продюсер-посредник в искусстве – явление сравнительно новое, но недавно обнаружил, что подобное было всегда. Читаю в замечательной книге Ивана Евдокимова «Левитан»:  «Слушайте,  -- приказал Ревуцкий, --  речка, на бережку домик, вокруг домика плетень, развешано разноцветное  белье, сушится  на  солнышке, кругом лес... Ах да, по воде плывет лебедь с лебедятами. Это ходкий мотивчик у моих покупателей. Старушка с корзинкой идет по грибы  от домика.  За углом его, в кустах,   молодая   красавица   обнимает   и   целует   молодого   человека, подстриженного  горшочком...  Понимаете, купеческий  признак,  домостройчик, намек-с на сословие... Нанимаю на три  дня. Размер -- аршин  с  четвертью на три   четверги.   Да,  да...  Небо   делайте  фиолетовое,  воду   темную,  у девицы-красавицы   пышные   груди,  каравайчиками,  чтобы  из-под   кофточки выпирали.  Прошу к мольберту. Эй, Степка,  --  крикнул он  прислуживающему в мастерской рыжему  веснушчатому  парню,  --  принеси господину  Левитану  из кладовой подрамник с  натянутым  холстом».
 Исаак Левитан, сгорая от стыда и ненависти к работодателю и самму себе, картину написал. Тот, считая себя живописцем, навел слегка глянец на полотно и подписал своим именем. Кто знает, может быть этот заказанный «шедевр» по сей день украшает чьё-то жилище. Вкусы публики с годами не меняются.
 Нет, я себя Левитаном сценарного дела не считаю, но сделал много фильмов, получал всякие призы награды, слышал и читал добрые слова зрителей. А вот все равно советуют изображать «груди «каравайчиком», чтобы из-под кофточки выпирали».

 Впрочем, я не голоден и холоден, как Левитан лютой зимой 1880 года. Кто может меня заставить плодить лебедей  с «лебедятами»? Писать буду, что хочу и как умею. А бросить, отказаться не сил. И будь, что будет, потому что так не хочется отставать и думать, что ты уже далеко не молод и силы уже не те, и место нужно уступать молодым, энергичным и жадным, «подстриженным горшочком».

ПОСЕЛЕНИЕ БАРКАН


                                                             Поселение Баркан

«Высказывая свою точку зрения по поводу того, чем может объясняться низкая популярность Израиля в Великобритании и других странах Европы, уже в интервью британскому телеканалу Sky News, министр иностранных дел Великобритании Уильям Хейг заявил: "Израиль отчасти утратил поддержку в Великобритании и других европейских странах за последнее время – и я на это часто обращал внимание израильских лидеров – из-за поселенческой деятельности, которую мы осуждаем... Мы категорически против поселений на оккупированных землях». Из СМИ
 Прочел я эту мерзость и вспомнил о своем первом знакомстве с поселением. В тот год все было совсем не так, а превратилось в проблему стараниями и таких обычных и наглых юдофобов, как Хейг.

-        - Хорошо бы, - сказал я, - в Баркан смотаться по старой памяти. Нахмурились.
-         Зачем тебе это?
-         Посмотреть, как поселенцы сегодня живут…. Вот у меня старые фотографии…. Интересно все-таки.
-         Ничего интересного. Не живут они там, а доживают. После первой интифады еще и кошмар второй... И ехать надо через арабские деревни. Ты что, забыл?

 Ничего я не забыл. Мне тогда, 6 марта 1990 года, эти деревни не показались бедными. Просторные дома из камня – какая уж тут нищета после российских, гнилых изб.
Попросил остановить машину у магазина в одной такой деревне. Остановили без возражений. В магазине был обычный и для Израиля ассортимент товаров. Пожилой хозяин-араб ругался с покупательницей, наглухо закрытой в темные одежды. Той не понравилось яйцо с трещиной. Хозяин, судя по всему, доказывал, что это вовсе не трещина на скорлупе, а природный узор.
Нам он привычно улыбнулся, был предупредителен, вежлив. Мы тогда купили бутылку воды и покатили дальше.
 Деревня та была в сорока минутах езды от Тель-Авива. От деревни до еврейского поселения Баркан в Самарии мы ехали не больше двадцати минут.
 Десятилетия перед тем слышал несмолкающий хор: «Зверства израильской военщины…. Агрессоры …. Оккупанты…». Знал, врут как обычно, и все-таки в глубине души сидело подлое: «А вдруг?».
 Тут Горбачев начал неуклюже разворачивать проржавевший дредноут Советской власти. Голоса хулителей Израиля поутихли. Открылись границы, но дипломатические отношения не были восстановлены. Ехал гостем в Израиль на перекладных, через Кипр.
 Осмотревшись, примерно через неделю, попросил отвезти меня на территории. Попросил осторожно, заметив, что понимаю, как это опасно.
 Пожали плечами.
-         Да ничего опасного, поехали.
Земля Самарии показалась запущенной, дикой даже весной, когда земля, напитанная зимними дождями, должна была плодоносить.
 Камни, камни, камни по обе стороны дороги. Камни и редкие поляны жухлой, даже после зимних дождей, травы. Древняя, будто уставшая от своего возраста, земля.
 Дважды попались «оккупанты». Один солдат дремал на пороге сторожевой вышки, другой на земле, у такого же хлипкого сооружения, играл с арабом в нарды. Рядом паслись черные козы пастуха.
 « Вот тоска-то, - подумал я тогда, вспомнив перлы антисионистской пропаганды. – Сколько шума из-за жалкого куска скучной и бедной земли».
 Баркан вырос внезапно черепичными крышами, будто в лесу камней - поганок вдруг набрели мы на поляну веселых, красноголовых сыроежек.
 Въехали в поселение – ни часовых, ни охраны. За оврагом приметил мотки «спирали Бруно» – вот и все меры защиты от нападения.
 Молодые посадки: кусты, цветники, деревья, дома, пахнущие известкой, и свежей краской. Здесь можно было в те годы построить себе бунгало за гроши.
Мы приехали в гости к человеку, который воспользовался этой возможностью в полной мере: отгрохал домину  в  три этажа. Да и семья у строителя была большая: детей четверо или пятеро – не помню уж точно.
 Удивила застройка Баркана. Каждый дом  по специальному проекту, с каким-то обязательным вывертом, с изюминкой.
 Ожидал встретить суровых мужиков – поселенцев с кольтом на поясе, а вокруг было множество детей и стариков. Ожидал услышать басовитый и грозный лай цепных псов - бегали по поселку мелкие, добродушные шавки.
 Люди умеют лгать и подличать, собаки – нет. Я попал в тихий, уютный, деревенский мир. Впрочем, признаков развитого сельского хозяйства не заметил. Неподалеку от Баркана была обширная промышленная зона. Там работали арабы - жители окрестных деревень и евреи из поселения. Многие ездили из поселения на работу в Тель-Авив.
 Наш хозяин каждое утро садился в свою машину и мчался через арабские деревни в город. Возвращался поздно, как правило, – затемно.
-         Где? – спрашивал я. – Где кровожадные индейцы, охотники за вашими скальпами? Где отважные покорители прерий? Я думал - вы герои, а вы обыватели обычные, построившие свои дома по дешевке на пустых и диких землях.
Со мной не спорили. Им было лень спорить. Хозяева готовили стол, по-деревенски  обильный.
Тем временем, я продолжал упрямо искать следы конфронтации. Шумел настырно:
-         У вас должно быть оружие, нельзя здесь без оружия, кругом враги.
-         Был где-то автомат…. Не помню только где, -  вяло отбивался хозяин.
-         Покажи! – требовал я.
-         Девки, - взмолился бывший питерский стиляга. – Найдите вы ему ствол.
Мы долго искали автомат, и нашли оружие на чердаке в ящике от платяного шкафа, под тряпками. Рожок с патронами так и не смогли обнаружить.
 Потом был крайне утомительный обед с обильной выпивкой, а вечером разгул Пурима на поселковой площади, у клуба.
 Настоящий получился праздник. Там я впервые увидел подлинный Пуримшпиль: и Мордехая, и Амана, и Артаксеркса, и Эстер.…
 Тогда, вечером, стало ясно, что Баркан – это не просто внезапный выброс энергии в мертвой пустыне. Это был выброс веселый, радостный, уверенный в своем будущем. Это была не оккупация, а очеловечивание, освоение земли. Земле все равно, кто возвращает ее к жизни. Лишь бы возврат этот состоялся.

Сегодня друзья хмурятся, не хотят везти меня туда. Все кончилось. Черные «козы» раздора съедят траву, превратят сады Баркана в пустыню. Страх перед террором способен уничтожить все живое.
 Вскоре после моего отъезда из Израиля, Арафат развязал ту, первую, интифаду. Пастух - араб  больше не играл с еврейским солдатом в нарды. Автомат, надо думать, перекочевал с чердака к порогу дома и обрел свой рожок с патронами.
 Сегодня, после крови нового противостояния, стало еще хуже. Многие покинули поселения. Те, что остались, стали нервничать, и местные собаки научились рычать и поджимать хвосты.
 Кому понадобилось эта новая раскрутка ненависти? Кто-то уверен, что нельзя было строить эти прекрасные замки среди замшелой тоски… Зависть имеет свойство накапливаться и превращаться в горючее и взрывчатое вещество. Но что может спасти от зависти и ненависти? Не случись Баркана и других поселений, остался бы вызовом Тель-Авив в двух шагах от мертвой пустыни.
Баркан построили красиво, открыто, свободно, без страха: стен, башен, бронированных автобусов с решетками на лобовых стеклах, солдат в джипах.
И это стало вызовом злу. Безликому, мертвому, как земля Самарии, злу. Это ему, злу, необходимы страх и кровь… и пустыня на месте цветущего Баркана.
                                      2003 г.

О ЛЮБВИ НЕРАЗДЕЛЕННОЙ


Родина каждого – это всего лишь крохотный островок в океане безбрежности. Он и мал и велик одновременно. Что такое ностальгия? Тоска по первой любви. Бывает она у каждого нормального человека.  У евреев галута, увы, тоска по любви неразделенной…
Над твоей родиной в Петербурге особое благоволение небес. Минут семь ходьбы до Летнего сада, а там Пушкин, ближе к Литейному, на Моховой – квартира великого цензора Ивана Гончарова. Как раз напротив окон Иосифа Бродского, в доме Мурузи, в угловом здании Манежного переулка жил Корней Чуковский, тут же, поблизости, опять же на углу Литейного и Пестеля-Пантелеймоновской, написал лучшие свои стихи Самуил Маршак, чуть дальше по Литейному проспекту, смотрел из окон своей квартиры на "Парадный подъезд" классик из школьной хрестоматии, по другую сторону от дома Мурузи, в пяти минутах ходьбы от этой бардовой громады, выходящей на церковь лейб – гвардии Преображенского полка и казармы Броневого дивизиона, имел странное пристанище в квартире Бриков Владимир Маяковский, да и в самом доме Мурузи долгие годы просторно и шумно жила знаменитая парочка – Дмитрий Мережковский и Зинаида Гипиус.
Что-то приворожило всех этих замечательных людей к этому району Питера, к этим камням под серым, вечно дождливым, небом моей родины. Все они существуют там, пусть призрачно, тенями, и по сей день. Камни следов не оставляют, но память о прожитом хранят крепко.
Призраками был полон и твой дом, как раз напротив здания, где погиб нечастный Всеволод Гаршин, бросившись в проем лестницы.
Дом, в который меня принесли из Снегиревской родильной больницы, построили в начале прошлого века с обычной, доходной целью. В те времена он принимал постояльцев по ранжиру, соблюдая иерархию чинов и званий. Каждый жил на предначертанном этаже в предначертанных апартаментах и поднимался в свой удел по ковру парадной лестницы. Восходил степенно, с достоинством, без суеты. Суету, хлопоты, крик, запахи кухни, пьянство и хамство  "белая" лестница трусливо прятала, оставляя "черной". Затем рухнул  продуманный и естественный порядок, но старый мир императорской столицы не мог умереть совершенно. Остался город – призрак. Призрачные тени бродили по истертым ступеням "черной" лестницы, цепляясь за голое и проржавевшее железо перил, стонали, скрипели и задыхались от вони кухонь, переваривающих скудный и несвежий харч социализма.
Классики "пятачка" наверняка знали, почему так произошло. Величественный храм, в центре района, сооружение знаменитых скульпторов Фельтена и Серова,  окружали могучие чугунные  цепи на ограде из трофейных, тоже чугунных, пушек. Бог – цепи – орудия смерти – несоединимое, невозможное ни в каком другом месте, кроме Петербурга… Цепи, пушки, бог… Верно – бог с маленькой буквы. Тот, другой Невидимый и Всевластный, не смог бы дышать за богохульственной  оградой. Да и нужны ли ему храмы. Он сам – Храм…
Когда-то, не сознавая свою чуждость, я ходил в Полковую церковь греться. У печного отопления были свои преимущества и недостатки. Поленья нужно было тащить из подвала на четвертый этаж, роняя на ступени "черной" лестницы березовую труху вперемежку с каплями пота, затем наколоть лучину для растопки тупым и широким ножом и только потом насладиться "живым теплом из печи у распахнутой, скрипучей дверцы… В церкви тепло доставалось даром, без труда. В те годы верующих было немного и никто не мешал мне спасаться от сырой, колючей мерзости петербургской зимы… Однако, с годами мой иудейский профиль стал до неприличия очевиден и чужд этому месту. И была та слеза, остро пахнувшая водкой, в морщине тонкогубого лица, и хрип из прорези рта:
-          Ты, сука, спасителя распял?
Это была критика "справа". Тут, как раз, я и "слева" пинок получил: не приняли в пионеры. Кто-то настучал, что недостоин школьник Красильщиков носить красный галстук, потому что тайно посещает он Храм Божий.
-          Ты что, верующий? – отступив на шаг, зашептала в ужасе пионервожатая.
-          Только погреться, - бормотал я в растерянности. – Там тепло.
-          Прекрати сейчас же! – все тем же, свистящим шепотом, требовала пионервожатая, - ты что забыл? Пионер – всем ребятам пример, а ты какой пример показываешь? Так все начнут ТУДА ходить греться…
Цепи, пушки, бог… И обязательно нищие между орудийными стволами калитки… Цепи, пушки, бог, нищета…
В конце шестидесятых почти весь "Литературный пятачок" попал под бедствие капитального ремонта. Родителям моим предоставили временную жилплощадь, а сам дом года три мучили отбойными молотками, кувалдой и ломом…. Каждый визит из Москвы я отмечал визитом к разоренной родине.
Однажды попал под выброс печей из обнаженных окон. Это было зрелище! Вниз, на дно двора – колодца, летели обожженный кирпич и листы гофрированного железа. Грохот, пыль, парящие, словно черные бабочки, лохмотья сажи… Тогда мне показалось что это и есть похороны моего детства…
После ремонта дом преобразился. Полы и переборки неестественно утончились, и дом стал слышать сам себя. "Глухая" прежде, коммунальная жизнь стала озвученной, шумной, открытой. В семейные дрязги дребезжанием трамвая, гудками машин, скрипом тормозов – ворвалась улица…И все-таки, рассчитанный на столетия, мой дом выстоял, выдержал натиск невольной халтуры. Дом не рухнул под равнодушными руками и не сгорел от стыда… Впрочем, как и весь Петербург…
Тоска по мусору. Ностальгия по свалке, где на каждом черепке, обломке былого отпечаток твоего пальца. Нехитрое дело возвращаться в мечтах к фонтанам Петродворца, мучает меня не память о позолоченном Самсоне, а запах  подвальной сырости в ноздрях. Против воли ты остался призраком памяти в гнилом подвале, где хранились дрова для погибших печей; подвале, откуда волок ты связанные колючей проволокой поленья…
Нет в Торе ни слова о муках ностальгических праотца нашего Авраама. Но были они, эти муки, несомненно. По мусору халдейскому страдания… Авраам первый познал эту пытку, но упрямо шел вперед, в неведомое, послушный невидимому зову… Заключив Союз, он не оглядывался назад. Ему, как и всему семейству Лота, было это строжайше запрещено. Творец знал, как опасен поворот на 180 градусов. Но почти все мы покидаем свое "Междуречье", озираясь растерянно, и превращаемся в соляные столбы. Памятники слез…

Я любил ту девочку, а она не любила меня. И переулок, загаженный собаками, где жила девочка Наташа, так и не стал моим, вместе с изморозью на граните набережной и орудиями ограды Полковой церкви…Все смешалось со временем, и все остается там, в неподвижности, а я ухожу, проклятый и обреченный на боль и движение, неразделенную любовь и глупую тоску по совершенству.

Не жена - жены Лота… Прежде не понимал их и гневался на жестоковыйность непослушных, но теперь… Вот еще одна из них у прилавка "свинячей лавки" ворчит, что такой колбасы, как у них, на Бессарабке, в этой стране не сыщешь.
-          А творог! Разве это творог? Простите меня, пожалуйста, но это глина…
Там, в развалинах Содома и Гоморры, творог был вкуса исключительного. Мы плачем, превращаясь в соляные столбы, только дети наши бегут вперед, не оглядываясь. Им некогда оглядываться. Мир впереди кажется им безбрежным, а будущее – бесконечным. Как счастливы, как легки они без тяжкого груза прожитого и пережитого.
Первым нашим домом была утроба матери. Там, в тишине и покое невесомости, под надеждой защитой, с нами происходили невообразимые чудеса. Из эмбриона мы превращались в рыбу, птицу, в животное, чтобы появится на свет – человеком… В основе любой ностальгии – тоска по девяти месяцам волшебных превращений. Тоска, не осознанная в детстве, ибо рост человека вне матери тоже быстр, увлекателен и полон чудесных превращений. Только с завершением роста мы начинаем замедлять шаги, в борьбе с соблазном оглянуться, вернуться в прошлое. И прошлое это начинает казаться нам райским садом, и, в страхе неизбежного конца, - залогом бессмертия. Но, по сути, мы снова хотим пережить невозможное – чудо формирования плоти. Мы хотим жить мифом, обманом. Нам не нужна относительная свобода и горькая правда. Впереди нам мерещиться один лишь ужас неотвратимо бегущего времени. Мы не согласны на 40 лет скитаний в пустыне. Мы убеждены: только то, что за спиной, способно вернуть нам утраченную молодость и здоровье.
-          Смотрите! Разве это буженина? Вот у нас, в Гомеле, была буженина… Зачем мне пробовать? Я не слепая.
Нет ничего сильнее инстинктов атавистических. Даже не от древнего предка они, а от рыбы или птицы. Всегда с нами этот инстинкт возвращения на место нереста или в гнездо, где вылупились когда-то. Мы все были травой, рыбой и птицей… А буженина тут ни при чем. Это так, к слову…
Вот мороженое в кинотеатре "Спартак" ! Не было ничего вкуснее, нет и не будет. Профитроли "Севера" или буше "Лакомки" казались пресной ерундой рядом с эти чудом кулинарного искусства. Сразу, по правую руку, у входа, в нише, ставились бидоны, полные волшебного, застывшего нектара. На чуткие весы помещался нежный вафельный стаканчик. Такой нежный, будто не было в нем ни грамма веса. В стаканчик круглой серебряной ложкой на длинной ручке, извлеченной из ведерка с теплой водой, опускались сладкие белоснежные шарики… Ты брал мороженое, отдавая за это чудо потные, медные копейки, и, отойдя всего лишь на шаг, делал первый жадный, нетерпеливый надкус и, прижимая языком надкусанное к жаркому небу, млел от таяния и, помедлив, глотал упоительную влагу… Нет ничего вкуснее мороженого нашего детства.
Со временем пришлось покупать не одну, а две порции. Я любил тут девочку, а она не любила меня, но соглашалась на поцелуи после кино и мороженого… Да и не только на поцелуи. Тогда любовную лихорадку не могла излечить жизнь в коммуналках. Проблема "как" не была актуальной, насущным был вопрос "где?". Климат петербургский, как правило, не позволял предавать любовным утехам на свежем воздухе. Бездомные, мы смиряли свою плоть и шли целоваться в роскошные подъезды дворцов на набережной Невы. Любые двери были тогда открыты, а там, за покорным скрипом дверных петель, - витражи стрельчатых окон, мозаика  полов, мраморные ступени, причудливая лепнина под потолком, и простите за прозу - тепло батарей парового отопления, но главное КАМИНЫ. Мы топили это чудо газетами, целовались до полного одурения, до тех пор, пока сладкий вкус мороженого на губах, не был вытеснен  привкусом крови.  

Все уплывает безвозвратно. И город – тритон уносит могучее, свинцовое течение реки. Сегодня двери дворцов, выходящих на большую Неву, крепко заперты. Камины, роскошь лестниц и обычное тепло – собственность контор и проживающих в дворцах этих граждан… Вернуться в прошлое физически невозможно. Только память всегда с нами. Тот мгновенный поворот головы перед неотвратимостью превращения  в "соляной столб плача".
-          Вы не замечали, здесь гречневая каша какой-то гадостью пахнет? Как это… В Никополе… Бросишь сырую на раскаленную сковороду – и сразу дух такой сладкий…
Сладкий дух. Даже от смрадной помойки нашего детства дух сладок. И не надо обижаться. Это так. Отмыты тела и души, но тоскуют они о грязи, об особенной, родной грязи – въедливой и вездесущей… Мы движемся вперед, но как-то странно движемся – пятимся задом, спотыкаясь и падая. Мы больны своим прошлым, больны неизлечимо.
-          Так, слушаю вас, на что жалуетесь?
-          На память, доктор.
-          Все забываете?
-          Напротив, все помню.
-          Как это "все"?
-          А так… Вечные дожди и черно-серый снег Петербурга, косые каменные тумбы по обе стороны арки дворов, истертый мозаичный пол на лестничной площадки, огромную надпись на тупиковой стене во дворе: НЮМА УМЕР. Не знаю, доктор, кто такой этот бедный Нюма, а забыть некролог этот не могу….
-          Да, случай непростой. Вас мучает лишняя память. Она вам совершенно ни чему. По счастью, от дурацкой ностальгии недавно синтезировали лекарственный препарат…
-          Новая марка водки?
-          Нет, что вы!? "ЗАБВИН" называется… Неделя приема – и спокойная жизнь вам обеспечена… Выписываю рецепт: по одной таблетке два раза в день.
-          После еды, доктор?
-          Не имеет значения.
Идешь в аптеку и незамедлительно получаешь упаковку с "Забвином". Но ты не способен начать лечение – смелости не хватает. И, поразмыслив, выбрасываешь таблетки в мусорное ведро.
Ты убежден, ничего не поможет. "Рабство египетское" будет плестись за нами, пока живы. Чужой гений в чужих камнях чужими цепями навечно прикован к тачке нашей судьбы. Мы обречены на дорогу, и нечего жаловаться на больную память и ненависть неподвижных: путник – бродяга всегда чужой и всегда под подозрением. Возвращение в Сион есть трогательная и отчаянная попытка обретения родства и покоя. Евреи – блудные дети мира. На голых пятках наших пыль всей земли… И тоска по оставленного – наш необоримый удел…
Так я рассуждал утомительно и пространно шесть лет назад, но и сегодня готов подписаться под каждым словом.        
Все это было: и борьба с самим собой, с тем, каким ты стал за долгие годы жизни в России, и попытка переродится, лихорадочная, отчаянная, но  безуспешная попытка. Невозможно уйти от самого себя, когда за спиной пол века. Как признать прожитое ошибкой или преступлением? Как осудить самого себя? Или то в тебе, что было долгие годы твоим естеством?  

Я пытался. Я делал все возможное, чтобы перестать слышать голос сладкоголосых сирен родины.

СУИЦИД ЕВРОПЫ



 Не от хорошей жизни зреют в Европе проарабские и ультраправые настроения. Вдохновленный примером Соединенных штатов, старый материк проводит жестокий эксперимент над самим собой. Попытка, с помощью обвальной эмиграции, построить новую Вавилонскую башню закончится тем, чем обычно заканчиваются такие попытки.
 Если Голландию можно вполне причислить к прародительнице либерализма, то Франция – бесспорная родина демократии. Родилась эта демократия в кровавых, революционных муках, а потому и стала  национальной идеей французов, детищем любимым.
 «Свобода равенство и братство!» Красиво, не правда ли? Но Всевышний насмешлив и беспощаден. В тот момент, когда люди  перестают правильно понимать свои собственные идеи, он наказывает их, лишая разума.
 Исходные параметры.
1.      Мир, как и тысячу лет назад, расколот на нищету и богатство.
2.      Фантастического развития достигли средства связи и транспортного сообщения.
3.      Использование национальных трудовых ресурсов противоречит промышленному росту развитых стран и тормозит возможность получения сверхприбыли.
 В результате, Западная Европа, да и не только она, подверглась обвальному нашествию инородцев. Причем, в отличии от США, где эмигранты искали свою новую родину, новоприбывшие в Европу, как правило, не желают отказываться от своей. И даже при жесткой натурализации остаются совершенно чужеродным телом и душой в цивилизованной и просвещенной Европе.
 Зло шовинизма и расизма в человеке только и ищет предлог для «приложения сил».
 Никто не станет спорить и с этим фактом. Нации – это не данность на веки вечные. Сколько замечательных народов мира сначала попадало в «красную книгу» демографии, а потом и вовсе исчезали с лица земли.
 Все это происходило не только под воздействием геноцида. Чаще всего, смерть нации следовала за какой-то генетической ошибкой в ее организме.
 Нынешние враги демократии именно ей предписывают неизбежный «закат Европы». Это не совсем так. В истории мира благополучно умирали народы при самом диком тоталитаризме. Не сама система организации человеческих сообществ виновата в трагедии наций, а ошибки в этой системе. 
 Нынешние адепты Льва Гумилева вовсю трубят о пассионарности, необходимой для динамичного развития  того или иного народа. Подобное утверждение, только на поверхности, выглядит правдоподобным.
 Исключительно пассионарным выглядел большевистский режим в России. Казалось, идея мировой революции даст этой стране процветание и могуществе. Итог этого эксперимента налицо.
 Немцы вдруг почувствовали в себе силу стать нацией пассионарной. Судороги гордыни и мании величия привели к кровавому кошмару.
 Беда, повторим, не в системе правления, выбранной тем или иным народом, а в коренных ошибках самой системы. Так называемым, передовым народам мира нечем особенно гордится. Не думаю, что одними лишь демократическими заклинаниями проложена дорога в город Солнца и Справедливости.
 Но вернемся во Францию. В конце 18 века эта страна славилась высоким приростом населения. 29 миллионов французов получил Наполеон для своей растущей империи. 17% населения Европы насчитывалось во Франции. Для сравнения – в Англии в те годы проживало около 20 миллионов человек, на треть меньше, чем в молодой республике.
 Далее последовало обильное кровопускание: революция, наполеоновские войны – за все это Франция заплатила кровавую цену – отдав более двух миллионов жизней. А сколько ребятишек во Франции не смогло родиться, так как их отцы были озабочены убийством придуманного врага, а не усилиями по производству родной души.
 К 1814 году население Франции не превышало 30 млн. человек. И на этом праздник прироста населения этого замечательного народа прекратился. Нет, Франция продолжала быть Францией, но легкий кашель, с подозрением на чахотку, начал подтачивать ее славный организм.
 Демократии и свободному рынку всегда были необходимы заморские рабы для «черной» работы. В 1851 году во Франции проживало, как пишет Э. Реклю, почти 400 тысяч иностранцев. У 1881 году их число увеличилось до 1 миллиона  130 тысяч человек. Население республики увеличивалось, но за счет новоприбывших. К 1890 году в большинстве департаментов Франции смертность этнических французов стала превышать рождаемость.
 Стране этой хватило еще сил одолеть, правда в компании с Англией и США, немца, но на этом энергия нации, вместе с чудовищными потерями на фронте, похоже, иссякла окончательно.
 Корысть и победная эйфория заставили французов совершить трагическую, демографическую ошибку. Во Францию, за период до Второй мировой войны прибыли миллионы эмигрантов ( в 1931 году почти 8 % населения – эмигранты). К 1940 году французов во Франции было всего 36 миллионов при 4 миллионах иностранцев.
 Позорная капитуляция перед Гитлером – стала симптомом крайне тревожным, но, судя по всему, не понятым до конца последующими поколениями французов. 42 дня, в течение которых Франция смогла оказать слабое сопротивление нацизму, не стали поводом  для пересмотра  довоенной, ошибочной политики в области демографии.
 Точно также как  народ французский покорился 62 года назад  фашизму, он сегодня готов уступить  перед напором воинствующего ислама.
  Впрочем, сразу после войны не все выглядело так безнадежно. Правительство Франции ввело программу поощрения рождаемости. В результате число этнических французов выросло за 20 послевоенных лет на 14 миллионов человек. И , тем не менее, в 1980 году во Франции жило 5 миллионов иностранцев и 18 миллионов граждан нефранцузского происхождения.
 Здесь необходимо отметить, что волны эмиграции в 19 и начале 20 века приносили во Францию народ обездоленный, но, по преимуществу, с пространств европейских, а во второй половине 20 века картина резко изменилась.  Францию наводнили сотни тысяч выходцев из  Азии, Африки, стран Карибского бассейна. Европейцы сравнительно легко интегрировались в культуру Франции. Эмигранты последних волн, как правило, не способны на это. Они и не хотят и не могут принимать чужие «правила игры».
 Города Франции стали неотвратимо «чернеть» и « желтеть». Ислам уже стал второй, по числу приверженцев, конфессией Франции. Причем католики Франции никогда не отличались особой приверженностью к Христу, зато мусульмане отмечены высоким уровнем религиозности.
 Русский философ А. Зиновьев пророчил: « …. и кричать будет «Алла!» с башен Эйфеля мулла».
 Исламское население Франции множится неотвратимо. Дело здесь не только в том, что в этой стране насчитывается 7 миллионов исламистов, но и в том, что рождаемость среди этой прослойки населения более чем в  три раза превышает рождаемость среди этнических французов.  Да и многие эти, этнические, переходят в ислам, когда обратный процесс принятия христианства наблюдается крайне редко.
 Здесь, как обычно, моду на веру в Аллаха  заявили разного рода либералы и социалисты. Вспомним, что еще в шестидесятых годах ислам приняли Роже Гароди и Рене Генон.
  Кстати, арабская семья во Франции в среднем насчитывает по шесть детей. Это при рождаемости среди французов 1,84 ребенка на семью. За год во Франции заключается по двадцать тысяч смешанных браков. 2/3 этих союзов распадаются.
 Одна их  ультраправых газет Франции писала : « При сохранении наблюдаемой тенденции в демографии через несколько десятилетий Францию будут населять мулаты, исповедующие ислам и имеющую гомосексуальную ориентацию». Ну, выводы насчет половой ориентации оставим на совести тамошних расистов, но, в общем и целом, картина  с пополнением рядов французов выглядит невесело.
 В любом случае, история  человеческой цивилизация знала примеры и покруче.  
 Слабая, робкая программа правых по сокращению эмиграции встретила во Франции бурю протеста, но даже в случае ее принятия, республику «свободы, равенства и братства», уже ничто не спасет от исламизации.
 Что впереди? Жестокие социальные конфликты? Гражданские войны? Бунты в городских районах? Все возможно. И дело здесь вовсе не в том, что арабы, например, плохие, а французы – хорошие. Суть этих конфликтов станет заключаться в том, что уроженцы Алжира или Туниса захотят жить во Франции по-арабски, а это может совсем не понравится значительной части французов, предпочитающих жить так, как жили их отцы и деды.
 Эмиграционным безумием в старой Европе больна не только Франция.  В 2000 году в Германии проживало 8 миллионов иностранцев (10% всего населения). При этом в Германии самая низкая в мире рождаемость среди немцев ( на 27 миллионов супружеских пар 1/3 бездетна, а еще одна треть имеет по одному ребенку). О рождаемости среди эмигрантов из Азии и Африке напоминать нет смысла.
 Совсем недавно боролся рейх Гитлера за жизненное пространство на востоке. Теперь сама Германия стала жизненным пространством для эмигрантов со всего мира. 
  И вот, в связи с этим, становится совершенно понятной позиции французского, немецкого и прочих, европейских  правительств и СМИ Европы по отношению к  конфликту Израиля с арабами.
 Европа семимильными шагами идет по пути исламизации, и считает, что Еврейское государство должно послушно последовать за ней.
 Европа вдруг перестала верить в себя сама. И не желает думать, что лозунги «свободы, равенства и братства» ислам понимает, согласно своей вере, а не с подсказок Вольтера, Фурье, или Робеспьера.
 Европейцы, судя по всему, готовы существовать по правилам иной цивилизации. Точно также как Франция Виши была согласна дышать, двигаться и мыслить по указке нацистов.

 Согласиться ли Израиль жить по законам шариата покажет время. Здесь тоже все возможно. Израиль – это еще не все евреи. Возможно, к счастью, не все - вопреки сионисткой доктрине.

АРИЭЛЬ ШАРОН - ГЕНЕРАЛ И ПОЛИТИК



Нет с нами Ариэля Шарона: отважного, честного и талантливого генерала, ставшего обычным политиком, со всеми недостатками, свойственными этой далеко не лучшей части человеческого рода. Нашел в архиве интервью Шарона (2000 г.). Оно любопытно, если вспомнить о том, что произошло через пять лет.

БАРАК НАРУШИЛ ВСЕ ОБЕЩАНИЯ И КЛЯТВЫ.
Интервью Ариеля ШАРОНА русской и русскоязычной прессе после митинга в Маале-Адомим.     

  Журналисты «зажали» Арика Шарона сразу после его энергичного выступления, внизу, под трибуной. Он был в костюме, при галстуке, но не было на его лице даже следа усталости. Видимо, и жара и горячая реакция митинга на его речь не смогли «расплавить» этого «железного» генерала, лидера ЛИКУДа. 

 ВОПРОС. Ваша точка зрения на Иерусалим остается прежней? 
 ОТВЕТ. Иерусалим неделим. Он навсегда останется нашей столицей. 
 ВОПРОС. Ваша оценка Иорданской долины? /
 ОТВЕТ. Эта долина - район безопасности нашего государства. Речь идет о гористой, практически незаселенной местности. Мы не можем отдать гористую полосу на холмах. Оттуда контролируется вся прибрежная часть Израиля. Стратегические интересы связывают эту прибрежную зону с восточной частью долины Иордана. /
 ВОПРОС. Вы поддерживаете политику поселений? 
 ОТВЕТ. Конечно. Мы научились этому еще от наших дедов и отцов. /
 ВОПРОС. Ваша оценка? Как будут развиваться внутриполитические события в Израиле? /
 ОТВЕТ. У Барака нет правительства. У него нет большинства в Кнессете. Я думаю, что и большинство нашего народа больше не поддерживает его. Он нарушил все свои обещания во всех сферах: политической, экономической, в области образования, просвещения. Он обещал не делить Иерусалим, но разделил его. Он поклялся сохранить Иорданскую долину, но нарушил свою же клятву. Он никогда не соглашался на возврат палестинских беженцев, но, в конце концов, согласился вернуть их. Все свои проблемы он создал сам. Единственный путь для Барака – досрочные выборы. И чем быстрее они состоятся, тем лучше. Я не вижу другого пути. Нельзя руководить государством без правительства. У меня нет возможности давать советы Бараку. Но я бы мог дать ему только один совет: досрочные выборы и как можно быстрее. Но Барак – человек, убежденный, что он знает все сам и обойдется без советов не только оппозиции, но и своих друзей. /
 ВОПРОС. Россия заявила о своем несогласии с провозглашением в одностороннем порядке Палестинского государства. В связи с этим, как вы оцениваете возможную роль России в урегулировании Ближне – Восточного конфликта? /
 ОТВЕТ. Арафат не должен делать односторонних шагов. Если он предпримет подобный шаг, Израилю придется отреагировать немедленно. Еще правительство Нетаниягу решило, что в этом случае может быть предпринята аннексия всей территории  Иудеи и Самарии. Россия может сыграть в нашем районе серьезную роль, но при условии непредвзятого и объективного подхода к нашим проблемам. В прошлом СССР поддерживал только арабов. Надеюсь, что сегодня Россия займет более взвешенную позицию. Недавно я написал письмо премьеру Путина по поводу ареста Владимира Гусинского. Я рад, что история с этим человеком закончилась более-менее благополучно. Я всегда говорил русским только одно: «Будьте объективны». Мы очень заинтересованы в этой объективности, потому что Россия была и остается, несмотря на все проблемы, сверхдержавой. 147 миллионов жителей, огромное количество полезных ископаемых, высокая культура. Все это невозможно перечеркнуть. Но этим я не хочу сказать, что Россия будет играть в нашем конфликте такую же роль, как США.   Я думаю - и сама Россия не рвется к такой роли. 
 ВОПРОС. Но палестинцы хотят видеть равноправного участника переговоров в лице России. Они не раз заявляли об этом. Вы считаете подобное невозможным? 
 ОТВЕТ. У США есть больший вес и большее право на участие в наших переговорах с Арафатом. Россия могла бы сыграть более серьезную роль в наших спорах, но, повторяю, только при условии объективного подхода. История с помощью Ирану, торговля оружием с Сирией и Ливией… Не думаю, что подобное может помочь России занять место за столом наших переговоров с палестинцами. 


                                               Запись интервью А. Красильщикова.  

ЭФРАИМ СЕВЕЛА "КОЛЫБЕЛЬНАЯ"




http://www.youtube.com/watch?v=4hwf4isCFmE
<http://www.youtube.com/watch?v=4hwf4isCFmE>

      Дорогие друзья!

      Прошу вас переслать эту ссылку на фильм Эфраима Севелы "Колыбельная" 986), о Холокосте, никогда не бывший в прокате, всем, кому сочтете возможным, с рекомендацией (просьбой, пожеланием) посмотреть.

      Необходимо набрать, как минимум,  500 просмотров за месяц, чтобы фильм  не сняли с You Tube.
      

"Куда интересней погибнуть на войне, пристрелив пару людей, которых не люблю, чем где-то умирать в госпиталях. Умирать-то все равно надо, хотя мне суждено долголетие. Моя ясновидица сказала, что меня похоронят взрослые внуки, от молодой жены, от которой и дети еще не родились…" (из интервью Эфраима Севелы газете "Время", 26 ноября 1993 г.). 



"Нам только что сообщили, что умер Эфраим Севела, замечательный, тонкий писатель и человек. Прощание с ним состоится завтра, в пятницу, 20 августа 2010 г., в Боткинской больнице, в 13:00", - такое сообщение появилось днем 19 августа на сайте Booknik.ru ("Еврейские тексты и темы"). Ближе к вечеру известие о кончине известного писателя, сценариста и режиссера опубликовали более крупные российские интернет-ресурсы. 


Эфраим Севела был уникален тем, что сумел реализоваться и в Советском Союзе 50-х – 60-х, и в эмиграции, и в постсоветской России.

Он родился в Белоруссии 8 марта 1928 года. В 1943-45 годах был "сыном полка" в противотанковой артиллерии и встретил окончание войны в Германии. Отучившись в Белорусском государственном университете, он стал писать сценарии к фильмам. В 1971 году Севела участвовал в захвате приемной председателя правительства СССР, добиваясь права для советских евреев на репатриацию в Израиль, после чего сам был выслан на историческую родину. Но здесь он не прижился, и через четыре года после участия в войне Судного дня в качестве резервиста, в 1977 эмигрировал в США. В Америке Севела общался с Довлатовым, и по его собственным словам, издавал свои произведения на средства нью-йоркской "русской мафии". В 1990 он вернулся в СССР, и еще долгие годы активно продолжал работать уже в постсоветской России. В общей сложности Севела написал 25 повестей, романов и сценариев, в качестве сценариста и режиссера создал почти два десятка фильмов. Его произведения издавались в США, Германии и Японии, а также во многих других странах Запада и в России. 

Хотя значительная часть творчества Севелы касалась еврейской тематики, его отношение к Еврейскому государству, где он прожил шесть лет, было весьма неоднозначным. "В Москве меня называют главным сионистом, а в Израиле – главным антисемитом", - признавался Севела. Наиболее откровенно он высказывался по этому поводу в интервью израильской журналистке Полине Капшеевой, которое было опубликовано в ноябре 1993 в газете "Время", а затем вошло в первый ее сборник "Обнаженная натура". Поскольку той статьи в интернете нет, публикуем те выдержки из него, в которых Севела рассказал о жизни в Израиле и о своем отношении к этой стране.

Отметив, что многие представители алии 70-х его невзлюбили за критические статьи об Израиле, публиковавшиеся тогда в советской прессе, писатель пояснил: "Я очень хотел тогда, чтобы Израиль пропитался духом русской эмиграции, нужной этой стране как воздух, хотя бы нравственно, чтобы вывести страну из Леванта, ввести в Европу, чтобы сделать ее цивилизованной. Чтобы вынуть, наконец, пальцы из носа, отломив кончики этих пальцев. Ответом мне явился писклявый окрик из всех подворотен – и ничего не изменилось".

"Я приехал в Израиль, чтобы жить в своем государстве, а уехал отсюда, потому, что устал жить в чужом". 

"Я, увидев бессмысленность всего, покинул Израиль, шесть лет "отдубасив" здесь и подарив стране "сабру". Принес государству сотни миллионов долларов, которые собрал для русской эмиграции, разъезжая по земному шару. Объездил всю Америку, выступал в трехстах городах, собирая деньги для Израиля. За выступления мне не платили, и семья в это время чуть не подохла с голоду. А выступал я с большим успехом… Отслужил в "милуим" (армейская резервистская служба) во время войны 1973 года – и за все это получал только плевки. Причем над такими, как я, в первую очередь скалил зубы "сионист", приехавший сюда за нашей спиной сразу же после того, как там сдал свой партийный билет. Мы-то "пробивали" выезд, а те, которые в это время тихо доплачивали партвзносы, приехав года через четыре, когда всех уже свободно выпускали, первыми выбежали на разминированное поле". 

"Для меня Израиль – сердечная боль. У меня к этой стране безответная любовь, как к очень больному, но единственному оставшемуся на земле родственнику. Каждый раз, приезжая сюда, волнуюсь – жив ли этот родственник? Израильский истеблишмент по-прежнему плохо ко мне относится. В Москве директор Израильского культурного центра, очень любящий мои книги, пытался помочь мне поработать с архивами Иерусалимской библиотеки. В итоге получил ответ из израильского МИДа: "персона нон грата".

Несмотря на это Севела подчеркивал: "Я не хочу критиковать это государство, потому что люблю его идею". 

Он сохранил израильское гражданство и говорил в этой связи: "Если начнется война на поражение, я, очень здоровый человек, невзирая на свои шестьдесят пять, имею право вернуться в свою часть добровольцем. Вернусь обязательно. Куда интересней погибнуть на войне, пристрелив пару людей, которых не люблю, чем где-то умирать в госпиталях".

"Когда меня исключали из членов Союза кинематографистов СССР, его председатель Лева Кулиджанов сказал: "Тебе кажется, что евреи – это те, кого ты видишь в Доме кино. В Израиле встретишь таких евреев, что волосы дыбом встанут, потому что ты не знаешь народа своего". Он был прав – встретил и таких. Но все равно убедился, что самый высокий процент праведников – среди евреев. Встретил в Израиле удивительное количество порядочных людей". 

На фоне массовой репатриации из бывшего Советского Союза в начале 90-х, Севела был убежден, что русские евреи "окажут свое влияние – без этого стране не спастись, невозможно оставаться в большом местечке с несколькими небоскребами…". 

"Однажды в интервью американской газете меня спросили: "Каковы ваши планы?" Я ответил: "Главный план мой - не умереть от тоски на пути к крематорию". Все мы едем туда, одни - раньше, другие - позже. Но все мы - пассажиры одного поезда. Одни едут первым классом, считая, что им там будет мягче. Другие - вторым, третьим, а мы, эмигранты, бежим рядом с поездом, держась за поручни" (из интервью Эфраима Севелы газете "Время", 16 ноября 1995 г.).


Подробности: http://izrus.co.il/obshina/article/2010-08-20/11390.html#ixzz2guESqVIr 

При использовании материалов ссылка на «IzRus.co.il» обязательна. 

КУКУШКА ИСЛАМА


Убежден, что европейцам следует обновить моду на часы с кукушкой. Заказать китайцам это настенное украшение и слушать каждый день напоминание о повадках зловредной птичьей породы. Может быть, безвинное и милое: «ку-ку, ку-ку…» - позволит, наконец, жителям старого континента понять, как следует бороться с исламским террором.
 Радовались люди на празднике спорта в город Бостон – вдруг помешал злым людям и марафону этот и праздник. Пришли они – убили троих, искалечили сотни. Совсем недавно дважды рвануло в Волгограде - десятки убитых... Каждый день слуги Аллаха заняты войной или убийством невинных.
 Так что, жизненно необходим заказ на указанные часы, но следует к каждой товарной единице приложить что-то, вроде  инструкции. Ну, например (беру текст из учебника по орнитологии):
«Многие виды птиц не замечают подлога. Даже в тех случаях, когда яйцо кукушки резко отличается от остальной кладки, такие птицы, как завирушки, зарянки, коньки и др., никак на него не реагируют. Первым в гнезде обычно вылупляется кукушонок (как правило, на 12-й день), затем, на 12—14-й день, вылупляются другие птенцы. Птенец кукушки голый, обычно несколько крупнее других птенцов, весит он около 3 г. Растет кукушонок очень быстро, особенно в первые дни. На следующий день после вылупления у кукушонка начинает проявляться рефлекс выбрасывания: все, что находится в гнезде, кукушонок старается выкинуть».
 В нашем случае «рефлексом выбрасывания» поражены  не все кукушата, но попробуй угадай: кто готов превратить жизнь чужого гнезда в кошмар, а кто согласен кормиться рядом с другими птенцами?
 Многие не согласны. Тут ничего не поделаешь. Десятилетиями бедные «кукушки» никак не могут организовать кормление в своем собственном гнезде. Давно уже добились они вожделенной свободы и независимости, а не получается. Даже хуже становиться по сравнению с колониальным периодом. Вот и летят бедняги подбрасывать «яйца» в чужие дома и страны.
   Израилю тоже надо бы заказать партию часов с кукушкой. Правда, местные «кукушата», как правило, в отечественном, общем гнезде, вылуплены, но рефлексы те же. С одной только разницей: откорм для необходимой силы «выбрасывания» еще, судя по всему, не завершен.
 Недавно был в Яффо (окраина Тель-Авива), увидел даму, запакованную в паранджу, а с ней бородатого, угрюмого детину, и сам себе сказал со вздохом: «Ку-ку, ку-ку…?» 

ЮРИЙ ОКУНЕВ О БОЛЕЗНЕ ЛЕВИЗНЫ

 
Я читал эту книгу с белой завистью. Ее автор не гуманитарий, а видный ученый-радиотехник, наделенный бесспорным даром слова, а потому он вскрывает корни проблемы с точностью ученого-аналитика, без пафоса и лишних фантазий, на основании одних фактов, а не красивых домыслов. Его анализ нынешней чумы либерализма точен и беспощаден. Книга Юрия Окунева издана в США. В Интернете я нашел только эту главу, но по мере сил буду знакомить читателей блога с наиболее яркими ее страницами.

Окунев Юрий, доктор, США
Старческая болезнь левизны в либерализме (глава из книги)


Есть либерализм и есть болезнь левизны в либерализме.
Это – разные вещи, и действуют они в противоположных направлениях.

Позиция автора
Название этой работы, как уже догадался вдумчивый читатель, есть не что иное, как перефразированный заголовок известной книги вождя Великой Октябрьской социалистической революции Владимира Ильича Ленина «Детская болезнь левизны в коммунизме». Старшее поколение бывших советских людей еще помнит эту книжку, ибо их принуждали читать и изучать ее. Молодые люди – да будут счастливы они на многие годы – не знакомы с этой работой Ленина, равно как и со всеми другими его произведениями, ибо молодых людей ничего читать не заставляют. 
Ленин является одной из самых ярких и зловещих фигур истории ХХ столетия. Спектр отношения к нему простирается от коленопреклоненного обожания до резкого осуждения и даже бранного поношения, но, пожалуй, никто не станет отрицать, что, возглавив и успешно осуществив большевистский переворот в России в 1917 году, этот человек оказал чудовищно огромное влияние на историю ХХ столетия.
На протяжении более 70 лет Ленин был кумиром советских людей и всего миллиардного коммунистического мира. Труды Ленина издавались на всех языках тиражами, превышавшими общемировые публикации Библии. По количеству монументов он не знал себе равных в мировой истории – памятники Ленину производились серийно. По количеству портретов, понавешенных, подобно иконам, во всех присутственных местах, он превзошел всех исторических и мифологических деятелей, может быть, за исключением Мао Цзе Дуна. Почти все центральные площади и улицы городов Советского Союза носили его имя. Именем Ленина была названа бывшая столица Российской империи – город Санкт-Петербург, а также сотни других городов и поселков во всем мире. Его именем были названы тысячи заводов, колхозов, научных институтов, театров, библиотек, университетов, школ и много чего еще. Фантазия советских идолопоклонников была неистощимой – особенно ценилось, если в некотором названии удавалось произнести имя идола несколько раз, например, Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина.
После публичного оглашения преступлений Сталина и изъятия его трупа из ленинского мавзолея, Ленин остался единственным культовым божеством для более чем миллиарда людей на планете. Миллионы людей, выстаивая огромные многочасовые очереди, приходили поклониться его набальзамированным останкам, лежащим до сих пор в грандиозном мраморном мавзолее на Красной площади в Москве. Люди покорно выстраивались в длинную цепочку, скорбно вышагивали через Манежную и Красную площади, с непокрытыми головами, словно в храм, входили, мимо застывших в оцепенении часовых, в мавзолей, спускались по мраморным ступеням в подземелье, благоговейно проходили мимо трупа, пытаясь найти в мумии сходство с известными им изображениями Великого вождя и учителя. Неоднократно предлагалось покончить, наконец, с этим языческим поклонением трупу и похоронить Ленина, например, у Кремлевской стены среди других коммунистических деятелей. Однако по политическим причинам власти до сих пор не решаются сделать это.
Как это часто бывает в тоталитарных обществах, отношение к Ленину почти мгновенно изменилось на противоположное с падением советского режима. Теперь нет таких обвинений и оскорблений, которым не подвергся бы бывший идол. И нельзя не признать, что многие обвинения справедливы – к тому, что было и без того известно об организованных Лениным зверствах красного террора, прибавились документы, подтверждающие личную кровожадную лютость вождя мирового пролетариата.
В этой книге автор отнюдь не собирается анализировать историческую роль и личные человеческие или бесчеловечные качества большевистского вождя.
И тем не менее есть вполне серьезное основание начать эту книгу о тяжелой болезни либерализма с Владимира Ильича Ленина. Дело в том, что, хотя Ленин был ярым антилибералом и язвительным критиком либерализма, именно с него и со времен Октябрьской революции 1917 года начинается новый этап исторической судьбы либерализма – этап активной эксплуатации западных либералов тоталитарными диктаторскими режимами в целях подрыва Западной цивилизации и достижения мирового господства. Исторический факт состоит в том, что до Владимира Ильича Ленина тоталитарные режимы видели в либерализме своего главного врага, а, начиная с него и вплоть до наших дней, диктаторы рассматривают либеральные движения Запада как полезные для себя силы, как пятую колонну в стане демократии.
Может быть, и не вина это, а беда либерализма, что силы зла со времен Ленина столь цинично и беспардонно его используют!
Сам Владимир Ильич Ленин относился к либералам с присущим ему цинизмом.
С одной стороны, будучи революционером и сторонником жестких методов достижения целей революции, Ленин искренне презирал и западных, и российских либералов – этих «болтунов, боящихся революционного насилия». С российскими либералами вождь разделался очень быстро с помощью своего партийного друга Феликса Эдмундовича Дзержинского, который в совершенстве владел одним единственным, но чрезвычайно эффективным и универсальным методом борьбы с инакомыслием – к стенке!
Однако, с другой стороны, Ленин едва ли не первым предсказал полезность западных либералов для дела мировой пролетарской революции.
Известная американская журналистка Мона Чэрен писала в своей книге «Полезные идиоты» (даю перевод с английского):
«Многие приписывают Ленину предсказание, что Советский Союз сможет полагаться на либералов и других слабаков на Западе как на “полезных идиотов”. Хотя, возможно, Ленин никогда не произносил эту мысль буквально, она вполне соответствует его циничному стилю. И, как это будет видно из последующих глав книги, либералы умудрились неоднократно оправдать это мрачное предсказание Ленина во времена Холодной войны».
Поначалу это определение – «полезные идиоты» – в приложении к либералам показалось мне неуместным и оскорбительным. Я даже не счел его достойным обсуждения – всем известно, как много грубых, необоснованных оскорблений вылил на головы своих политических противников вождь мирового пролетариата. Затем, однако, я понял, что в данном случае ни Владимир Ленин, ни отдавшая ему пальму первенства Мона Чэрен отнюдь не намеревались кого-либо оскорблять, а, напротив, поставили довольно точный диагноз тяжелой болезни либерализма.
Я хотел бы сформулировать этот диагноз по-своему: атрофия нравственного чувства, выразившаяся в потере способности отличать добро от зла.
Следуя за Моной Чэрен, можно повторить, что ни Ленин, ни она сама никогда не ставили этот диагноз буквально, однако выражение «полезные идиоты» как нельзя лучше отражает вышеназванное тяжелое психическое заболевание. Как лидер крупнейшей в истории человечества попытки разрушить моральные основы Западной цивилизации и силой навязать ей коммунистическую идеологию, Ленин обнаружил полезность этой болезни для дела мировой пролетарской революции – «полезные идиоты» невольно помогут коммунистическому режиму сокрушить прогнившие буржуазные демократии!
Силы зла, за которыми стояли большевики под управлением Ленина, раньше кого бы то ни было распознали нарастающие симптомы тяжелой болезни либерализма и, тотчас сообразив, что к чему, твердо решили масштабно использовать это болезненное состояние в своих целях.
Сам Владимир Ильич Ленин лишь в очень незначительной мере успел применить свое открытие в сфере психопатологии в практических целях мировой пролетарской революции, ибо на пятом году революции тяжело заболел, а на седьмом – умер. Его идею о «полезных идиотах» с большевистским размахом внедрил в практику Иосиф Виссарионович Сталин, назначивший самого себя Верным учеником и Великим продолжателем дела Ленина. За почти 30 лет правления Сталин неоднократно использовал западных либералов для укрепления своей личной диктатуры и подрыва демократических режимов во всем мире.
В этой сталинской эпопее встречаются почти невероятные образцы циничной эксплуатации далеко зашедшей болезни либерализма, но истинным шедевром злого сталинского гения является случай использования кровавым тираном выдающегося либерала и всемирно известного писателя Лиона Фейхтвангера. Этот хорошо известный случай я хотел бы напомнить читателям еще раз, ибо он – квинтэссенция симптомов отнюдь не детской болезни левизны в либерализме.
Дело было в 1937 году! Разворачивая в стране большой террор, который должен был закрепить его абсолютную власть, Сталин обеспокоился созданием своего положительного имиджа на Западе. Он, по-видимому, тщательно подбирал подходящую для этой цели кандидатуру, подбирал, говоря без обиняков, авторитетного западного фраера-либерала, которому можно лапшу на уши навесить в таком количестве, чтобы хватило потом на всех других либералов-фраеров и в Европе, и в Америке.
Полужаргонное слово «фраер» имеет в русском языке несколько значений, и одно из них практически является синонимом «полезного идиота». В этом значении фраер – самодовольный и вместе с тем наивный человек, которого нетрудно на мякине провести, обмануть, задурить, лапшу на уши навесить, а пуще того – использовать, как подсадную утку, в грязном и преступном деле, да еще так использовать, что он, фраер, обмана не заметив, сам собой останется весьма довольным.
Сначала Сталин приказал использовать в своем политическом спектакле знаменитого французского писателя Андре Жида. Жид был в те годы кумиром западной либеральной интеллигенции, объявившим себя, к тому же, сторонником коммунизма. Казалось, он подходил на роль фраера по всем статьям. Однако с Андре Жидом случилась досадная осечка: Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), которому вождь поручал все деликатные операции в интеллектуальной сфере, не справился с поручением товарища Сталина. Приехав в Москву в 1936 году, писатель, по словам Ильи Эренбурга, «всем безоговорочно восхищался», а вернувшись в Париж, написал резко антисоветскую книгу «Возвращение из СССР». Полезного идиота из Андре Жида не получилось, и вся операция оказалась под угрозой скандального провала.
Нужно было срочно исправлять положение, и тогда сталинский выбор пал на Лиона Фейхтвангера – еврея, беспартийного, всемирно известного писателя, активного антифашиста, выдающегося либерала и гуманиста.
Фейхтвангер приехал в Москву по приглашению властей в начале 1937 года и пробыл там более двух месяцев.
Это были месяцы, когда в стране разворачивался Большой террор. В центре Москвы, в подвалах Лубянки, ежедневно расстреливали сотни людей, трупы которых затем вывозились за город в закрытых фургонах. С последними остатками справедливости и законности было покончено – страна, покрытая сыпью концлагерей, колотилась в истерике массового террора. Вспышки припадочной любви к родному Вождю и Учителю сменялись дикими массовыми манифестациями ненависти к его мнимым врагам. Страна отупела от раздутых до фантастических размеров восхвалений Великого Отца, страна осатанела от кровавых расправ с «врагами народа» – толпы запуганных и одураченных идолопоклонников яростно требовали все новых и новых расстрелов. В многочисленных концлагерях – соловецких, архангельских, норильских, поволжских, уральских, сибирских, казахстанских, дальневосточных, колымских – шло массовое истребление людей. Писатель Варлам Шаламов, чудом переживший ад Колымских лагерей, вспоминал:
«Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного».
Великий гуманист Лион Фейхтвангер, заботливо поселенный властями в лучшую гостиницу Москвы, естественно, ничего не знал об этом. Лубянка, возглавляемая Народным комиссаром внутренних дел Николаем Ежовым – личностью малограмотной и аморальной, на сей раз великолепно справилась со сталинским заданием и помогла светочу западного либерализма Лиону Фейхтвангеру с блеском сыграть роль «полезного идиота». Писателю подставляли «случайных» собеседников на улице, ему подсовывали «случайных» соседей по столу в ресторане, ему подсылали «случайно зашедших на огонек» интеллигентов, ему разрешили присутствовать на закрытом процессе «врагов народа» Пятакова и Радека, ему даже организовали «случайные» встречи с людьми, «критически настроенными» в отношении советской власти.
Под занавес выдающегося спектакля важного гостя принял в Кремле сам Вождь и Учитель. Никто из западных лидеров не принимал Фейхтвангера так тепло, никто не говорил с ним так «задушевно, открыто и доверительно», как Сталин. Писатель был совершенно очарован вождем, его скромностью и простотой в сочетании с величием, его заботой о людях в сочетании с бескомромиссностью к врагам народа.
Лион Фейхтвангер, пораженный болезнью левизны в хронической стадии, не обманул надежд товарища Сталина и до конца спел сочиненную вождем специально для него арию полезного идиота. Вернувшись из Советсого Союза, он написал свою знаменитую книжку «Москва 1937». Эта работа была издана сначала на немецком языке в Амстердаме с подзаголовком «Отчет о путешествии для моих друзей», а затем в ноябре 1937 года – в переводе с немецкого в Москве тиражом 200000 (двести тысяч!) экземпляров.
За исключением мелочей, не стоящих упоминания, Лиону Фейхтвангеру в сталинском Советском Союзе понравилось всё.
Например, про советскую конституцию, о которую Сталин, наверно, брезговал вытирать свои сапоги, великий гуманист написал:
«… разница между обычными конституциями демократических стран и Конституцией Советского Союза состоит в том, что хотя в других конституциях и объявлено о правах и свободах граждан, но средства, при помощи которых могли бы быть осуществлены эти права и свободы, не указаны, в то время как в Конституции Советского Союза перечислены даже факторы, являющиеся предпосылками подлинной демократии».
Как совместить эту апологию Конституции Советского Союза с тем беззаконием, которое в 1937 году затопило всю страну? Неужели Лион Фейхтвангер усмотрел «предпосылки подлинной демократии» в безудержном культе личности вождя и массовых репрессиях, которые он видел своими глазами? Как умудренный опытом исторического исследования писатель мог не заметить, что страной правит не закон, записанный в Конституции, а злобный, безжалостный тиран? Неужели Фейхтвангера так ловко обманули? Как сталинскому окружению удалось столь цинично обвести вокруг пальца выдающегося писателя, образованнейшего и умнейшего человека эпохи? Вообще – поддается ли все это рациональному объяснению?
Лион Фейхтвангер завершил свой отчет о поездке в Москву 1937 года восторженной апологией сталинского режима:
«Да, да, да! Как приятно после несовершенства Запада увидеть такое произведение, которому от всей души можно сказать: да, да, да! И так как я считал непорядочным прятать это "да" в своей груди, я написал эту книгу».
Дико звучат эти слова, невыносимо больно читать их. Они страшнее расстрельного выкрика на колымской каторге под звуки духового оркестра, потому что произнесены не звероподобным начальником сталинского концлагеря, а лидером западных либералов! Какой это жуткий символ «полезных идиотов», какая уродливая карикатура на правдивость и порядочность – великий писатель и гуманист, оправдывающий сталинизм и дающий сталинизму зеленый свет на Западе!
В литературе неоднократно обсуждалась кажущаяся необъяснимой и даже загадочной история морального поражения Лиона Фейхтвангера в его интеллектуальной схватке с Иосифом Сталиным. Нет недостатка и в выводах, объясняющих странное поведение писателя политическими, идеологическими и даже национальными мотивами. Есть предположения и более низменного сорта – восславлявшим его режим писателям Сталин платил огромные гонорары и публиковал их произведения гигантскими, невиданными на Западе тиражами.
Я, однако, не намерен вступать здесь в полемику, защищая или, напротив, осуждая Фейхтвангера, по той простой причине, что, на самом деле, предметом дискуссии отнюдь не является личная проблема этого писателя. Напротив – это проблема всего либерального движения, это болезнь движения, которой посвящена данная работа. Подобных Фейхтвангеру защитников тоталитарного сталинского режима было много, их была тьма.
Доктор исторических наук Георгий Чернявский в статье «Высокоинтеллектуальные слуги Сталина» подробно анализирует деятельность семи выдающихся западных либералов, оказавших бесценные услуги преступному режиму: французский писатель Ромен Роллан, английский писатель Бернард Шоу, немецкий писатель Лион Фейхтвангер, американский писатель Эптон Синклер, английские экономисты и историки Беатрисса и Сидней Вебб и английский религиозный деятель, настоятель Кентерберийского собора Хьюлет Джонсон. Георгий Чернявский пишет:
«Итак, перед нами семь общественных деятелей весьма завидной судьбы, высокого материального достатка. О том, в каких спокойных богатых условиях прошла их жизнь, связанная, разумеется, прежде всего, с талантом и трудом, свидетельствует долголетие наших героев. Дольше всех прожил Шоу – 94 года, чуть не дотянул Джонсон (92 года), Синклер скончался в возрасте 90 лет, Сидней Вебб прожил 88 лет, его супруга Беатрисса – 85, Роллан дожил до 78, а Фейхтвангер – до 74 лет. Вряд ли кому-либо из них удалось бы досуществовать до столь почтенного возраста, если бы проживали они в воспеваемой ими стране социализма. Да и любили ее они издалека – ни одному из них никогда не пришла в голову действительно глупая мысль – переселиться в СССР, стать его гражданами и отдать свои силы созиданию нового общества непосредственно на месте его сотворения. Они лишь наведывались в СССР на краткое время. По существу ничего общего с социализмом эти люди не имели и только драпировались в его экзотические одежды, поддерживали социализм словесно, будучи вполне уверенными, что в их странах ничего подобное не произойдет. Американец Стивен Вайтфилд вспоминал, что Фейхтвангера, когда он уже жил в США, однажды спросили, почему он не переедет навсегда в страну, которую столь высоко ценит... Ответ был неожиданно откровенным, вплоть до полного цинизма: «Вы что же – принимаете меня за дурака?».
Высокоинтеллектуальные слуги Сталина, конечно же, не были дураками, но, тем не менее, диктатор считал их полезными идиотами. Здесь мы сталкиваемся с тем довольно распространенным случаем, когда атрофия нравственного чувства, вплоть до полной потери способности отличать добро от зла, поражает отнюдь не глупого или малообразованного человека, а напротив – людей талантливейших и образованнейших.
Историки и писатели исписали не одну тонну бумаги, объясняя загадочное поведение западных интеллектуалов в духе рационального позитивизма – мол, исторические условия, да и политическая расстановка сил в Европе были таковы, что этим западным интеллектуалам ничего не оставалось, как поддержать Сталина в противовес Гитлеру. Да к тому же, дескать, и случайные личные обстоятельства вынуждали их не отказываться от сталинской ласки и сталинских гонораров. Все это верно, да не совсем.
На мой взгляд, вступление Роллана, Шоу, Фейхтвангера, Синклера, супругов Веббов, Джонсона, а также французского физика Фредерика Жолио-Кюри, американского писателя Теодора Драйзера, английского философа Исайи Берлина и многих других западных интеллектуалов в Сталинский клуб полезных идиотов отнюдь не было ни случайным, ни загадочным. Это было закономерным следствием развития той болезни левизны, которую диктаторы распознали в либерализме без рентгеновских лучей и магнитного сканирования, одним лишь своим звериным чутьем.
В послесталинские времена, в эпоху Холодной войны болезнь левизны в либерализме пошла вширь, но масштаб пораженных ею личностей мельчал, хотя, конечно, среди больных встречались выдающиеся писатели, ученые и политические деятели, например, американская писательница Лилиан Хеллман и английский ученый и общественный деятель Бертран Рассел. Миллиардный социалистический лагерь во главе с Советским Союзом активно эксплуатировал пораженных болезнью западных либералов на всех этапах своей борьбы за коммунистическое господство над миром, вплоть до ликвидации Коммунистической партии СССР в 1991 году. Подробности читатель может найти в уже упоминавшейся книге Моны Чэрен «Полезные идиоты» (Mona Charen, «Useful Idiots: How liberals got it wrong in the Cold war and still blame America first», Regnery Publishing, 2003).
Метастазы левизны в годы Холодной войны приобрели свойство какой-то беспардонной наглости. Стандартным оправданием поддержки реакционного сталинского режима было выставляемое напоказ неведение – мол, кто же знал, что у Сталина были лагеря смерти и принудительный рабский труд. После 1956 года, однако, стало невозможным даже формально оправдаться неведением, но остановить болезнь было уже затруднительно, и она изощренно выдумывала новые обходы – мол, дескать, теперь-то со сталинскими методами покончено.
Любопытно, что болезнь левизны всегда отыскивает некоего «героя», на которого проицируется культивируемое болезнью идолопоклонство. После падения советского режима болезнетворные бациллы некоторое время пребывали в растерянности, а платье нового «героя» хаотично прикидывалось к популярным диктаторам – Муамар Каддафи слишком эксцентричен, с Саддамом Хусейном лучше сотрудничать втихую, Фидель Кастро всем поднадоел, Ким Чен Ир, похоже, неуправляем. Окончательный выбор был столь же парадоксален, как и гениален, – Ясир Арафат, изобретатель почти всего современного террористического арсенала, начиная от захвата и подрыва самолетов с заложниками и кончая живыми бомбами (соответствующие патенты, конечно, отсутствуют, но сам автор неоднократно хвастался изобретением захвата пассажирских самолетов и использования живых бомб – так рассказывают свидетели). В этом выборе фатальная неспособность отличать добро от зла, прививаемая либерализму болезнью левизны, проявилась наиболее ярко и во всем своем дьявольском масштабе.
Ясир Арафат является одной из самых зловещих фигур второй половины ХХ века, персонажем какой-то бредовой фантасмагорической клоунады на подмостках истории. Йон Михай Пасепа – высокопоставленный офицер румынской разведки времен коммунистического режима, бежавший на Запад, – раскрыл некоторые подробности того, как советский Комитет государственной безопасности по инициативе его шефа Юрия Владимировича Андропова выпестовал из заурядного террориста всемирно известного борца с «американским империализмом и мировым сионизмом». Господин Пасепа лично занимался «трудоустройством» Арафата по заданию Юрия Андропова и тогдашнего диктатора Румынии Николае Чаушеску – его увлекательный рассказ был опубликован в «Уолл Стрит Джорнел» от 22 сентября 2003 года. КГБ веников не вяжет – Арафату была сочинена героическая биография, в которой даже место рождения было заменено с Каира на Иерусалим, он прошел идеологическую и боевую подготовку в спецшколе под Москвой, ему было приписано авторство пропагандистской брошюры «Наша Палестина»,сочиненной советскими оперативными литераторами. В своей игре с Арафатом всесильный шеф КГБ напрямую использовал болезнь левизны западного либерализма. Он откровенно и цинично полагал, что полезные идиоты Запада проглотят арафатовскую наживку и помогут КГБ создать образ «мужественного лидера национально-освободительного движения палестинского народа». Тонкий расчет генерала госбезопасности оправдался на 100% – монархи, президенты, премьер-министры, высшие христианские иерархи и прочая влиятельная европейская и американская публика на протяжении последнего десятилетия ХХ века старательно расшаркивалась перед этим профессиональным убийцей, а Комитет Норвежского парламента даже присудил ему Нобелевскую премию мира. Никогда прежде цивилизованный мир не доходил до столь унизительного морального падения. Когда террориста-лауреата, на руках которого кровь тысяч людей, увозили из его логова близ Иерусалима на лечение в парижский госпиталь по приглашению самого президента Франции Жака Ширака, корреспондентка телекомпании ВВС разрыдалась прямо в эфире – так тронули ее «страдания этого старого и хрупкого человека».
Тьфу! Все это трудно объяснить иначе, как тяжелым помешательством на почве осложнения болезни левизны.
В наше время эпидемия болезни левизны продолжается. Среди заболевших можно найти нескольких бывших президентов и вице-президентов США, несколько десятков влиятельных американских сенаторов и конгрессменов, больше половины всех политических лидеров Западной Европы, Канады и Израиля, известных писателей, актеров и режиссеров, несметное число университетских профессоров по обе стороны Атлантического океана, большую часть журналистов в средствах массовой информации Запада.
Любопытно, что среди пораженных болезнью в острой форме есть немало крупных бизнесменов из международного клуба миллиардеров – вероятно, непомерное богатство способствует инфицированию левизной. К ним примыкают многие голливудские звезды – отгороженные от реального мира высокими заборами своих роскошных поместий на солнечных холмах Калифорнии, они давно уже потеряли ориентацию на простой оси добро-зло.
Очень опасными для общества являются участившиеся случаи заболевания левизной в тяжелой форме судей и других работников правоохранительных органов – призванные защищать общество от преступников они внезапно перестают делать это из-за атрофии нравственного чувства. В январе 2006 года американцы имели возможность убедиться, до какой степени разложения может довести болезнь левизны подобных «защитников» – некий респектабельный судья из Вермонта назначил некоему подонку наказание… аж 60 дней тюрьмы за... изнасилование 6-летней девочки. Поясняя свое «гуманное» решение, судья поведал изумленной публике, что вообще считает наказания бессмысленными. Это, господа, говорит судья! Если бы судья из Вермонта оказался единственным в своем роде больным, то этот случай можно было бы отнести к юридической казуистике. К сожалению, это не так – эпидемия левизны стремительно распространяется среди судей и адвокатов. Вследствие этого, правовая система Запада трещит по швам, а планка наказания для тяжелых преступников достигла такой низкой отметки, что я не удивлюсь, если вскоре поступит предложение посылать их для исправления на курорты Флориды или в развлекательные парки Диснейленда.
Не хочу и не буду называть имена ныне здравствующих больных – неразглашение имени больного является непременным атрибутом медицинской этики, вытекающей из клятвы Гиппократа.
Впрочем, особенность данного медицинского случая состоит в том, что сами больные отнюдь не скрывают свою болезнь, а подчас выставляют ее напоказ и даже кичатся ею. Подобно тому, как некоторые представители сексуальных меньшинств, устраивая пышные парады и вывешивая специальные опознавательные флаги на балконах своих квартир, навязчиво демонстрируют публике интимную сторону своей половой жизни.
Возможно, именно эта «открытость» приводит к массовому поражению болезнью левизны рядовых граждан, формально не имеющих никакого отношения ни к политике, ни к идеологии.
Еще одной особенностью болезни левизны либерализма в наше время является появление полностью инфицированных организаций и сообществ. Многие университеты в Америке и Европе по существу стали коллективными членами Всемирного клуба полезных идиотов. К ним примыкают некоторые пораженные болезнью правозащитные и гуманитарные организации. И тех, и других активно и небезуспешно используют в своих целях наиболее мракобесные тоталитарные режимы и организаторы международного террора.
Интересно, что во всех этих случаях наблюдается стандартный процесс деградации движения под влиянием бацилл левизны. Например, некоторые правозащитные организации, начинавшие свою деятельность как благороднейшие движения в защиту людей от тоталитарного гнета и преследований, на глазах превращаются в прямых пособников сил зла и мракобесия. Еще несколько десятилетий назад правозащитники, среди которых был выдающийся ученый и общественный деятель академик Андрей Дмитриевич Сахаров, подчас жертвуя свой карьерой, свободой и даже жизнью, защищали инакомыслящих от преследований советского режима. Ныне их наследники пытаются отвести наказание от бандитов, убивающих невинных людей, в том числе, детей. Более того, некоторые леволиберальные союзы защиты гражданских свобод фактически превратились в легальные союзы защиты нелегальных террористических организаций от антитеррористических законов. Не могу удержаться от еще более сильного утверждения – они превратились в легальные филиалы нелегальных террористических группировок.
Тот же процесс деградации наблюдается в отношении либерализма к одной из центральных проблем современности – социализму.
В книге «Либерализм и экономика» профессор Александр Мовсесян утверждает, что «либерализм отличается от социализма не целями, а средствами», и далее пишет:
«По мнению классиков либерализма Мизеса и Хайека, либерализм преследует формально те же цели, что и социализм, но они существенно отличаются по средствам их достижения».
Да, конечно, классический либерализм был весьма далек от сталинских методов достижения социализма с помощью труда миллионов бесправных рабов, равно как и от гитлеровских методов массового уничтожения людей с целью построения «расово чистого» германского социализма.
Однако болезнь левизны постепенно разлагает идеалы классического либерализма, стирая нравственные ориентиры добра и зла, хрупкая грань между либеральными и социалистическими методами достижения одной и той же цели размывается потоками демагогии. И вот уже западные интеллектуалы признают, что, с учетом исторических обстоятельств, сталинские средства построения социализма не так уж плохи, а, возможно, они были единственно возможными. И вот уже кто-то из выдающихся либералов подтверждает, что в определенных исторических ситуациях цель (социализм) оправдывает средства (тоталитаризм). Мы уже приводили достаточно примеров подобной деградации либерального взгляда на социализм в сталинские и послесталинские времена.
Что же касается нашего времени, то различие между либеральными и социалистическими методами достижения одной и той же цели можно разглядеть разве что под микроскопом. А вот что можно констатировать без каких-либо увеличительных приборов, так это то, что либералы в Европе, Канаде и ряде других стран старательно строят социализм, явно отягощенный навязчивыми идеями социального иждивенчества и другими тяжелыми симптомами болезни левизны.
Потеряв ориентиры добра, заболевшие левизной либералы-«гуманисты» скатываются к позициям зла по всем вопросам.
Болезнь превращает почтенных либералов в невольных пособников сил мирового зла, приводит их к прямому соучастию в преступлениях тоталитарных режимов, опирающихся на неофашистское мракобесие.
С другой стороны, объединенные силы мракобесия со злорадством наблюдают за развитием болезни левизны в либерализме и горячо аплодируют всем проявлениям этой болезни.
Прочитав эти строки, некоторые мои читатели, возможно, решат, что автор вознамерился критиковать либерализм, либеральные идеи и их носителей – либералов, что автор затеял еще одну книжку против либералов. Нет ничего более далекого от истины, чем такое предположение, и, более того, полемика с либералами вообще не входит в намерения автора. Здесь рассматриваются не идеи либерализма, а его тяжелая болезнь. Разве можно предположить или, того более, допустить, что врач, нашедший у пациента скрытую тяжелую болезнь, отождествляет болезнь с самим пациентом и переносит борьбу с болезнью на пациента? Конечно, нет! Скорее, распознавший болезнь проникнется сочувствием к больному и попытается сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить дальнейшее тяжелое развитие.
Есть либерализм и есть болезнь левизны в либерализме, и это не одно и то же!
Чтобы убедиться, что именно такова позиция автора по отношению к либерализму, читателю придется прочитать еще хотя бы одну главу этой работы.