СУДЬБА КОЛХОЗОВ В ИЗРАИЛЕ

Долго искал ту шапочку, не нашел. Эти чертовы переселения с квартиру на квартиру! Себя можно потерять, не то что эту невидную деталь костюма. Теперь я не понимаю, зачем были нужны мне те поиски. Но всего лишь вчера казалось, что без шапочки "продувной" и начинать главу бессмысленно. Вернее всего, я не знал, как выбраться из западни своих собственных заблуждений, а потому и оттягивал работу пустыми, никому не нужными поисками.

Помнил, что есть у меня замечательная…

" Есть у меня замечательная "продувная" шапочка с надписью "Эйн – Геди", и майка имеется, тоже с надписью, но с уточнение: "Хорошая жизнь в Эйн-Геди", а также фотографии, что я там был, жировал и наслаждался жизнью. Сомневающимся готов представить.

Место это ( для тех, кто не в курсе) – оазис – на берегу Мертвого моря. Расположен он на небольшой высоте, на краю пустыни. Значит и сам этот оазис ниже уровня моря. Обычного моря, не мертвого. Воду и жизнь дает оазису источник чистейшей воды, расположенный километрах в трех от Эйн-Геди.

Воду эту две тысячи лет назад пили тихие еретики – ессеи, записывая на плохо выделанных козьих шкурах основы будущей христианской веры. Где-то здесь, в пещерах, прятался от гнева царя – Саула будущий царь Израиля – Давид, и повстанцы Бар-Кохбы, в последней попытке евреев отстоять свою землю, пили ту же воду, которую ныне разливает в бутылки и продает по всей стране хозяйство, основанное на месте оазиса.

Эйн-Геди в переводе, - водопой козленка. Стоял под  священными струями водопада. А сверху, с красной скалы наблюдал за мной недовольно не козлик, а подросший козел винторогий – давний хозяин этих мест.

 Люди поселились здесь вновь в  начале пятидесятых годов и основали кибуц, т.е. кооператив, коммуну, коллективное хозяйство, в просторечье – колхоз, как  в России привыкли именовать такое.

Впервые попал в колхоз этот четыре года назад ( отсюда и дата в начале этой главы) гостем Израиля. Надо сказать, что попал как-то сразу, внезапно, будто по волшебству. И даже, некоторым образом, был жестоко перенесен из обезумевшей, холодной, грязной и голодной, сорвавшей все тормоза России в "инопланетную", тихую, красивую, сытую и полную внутреннего достоинства жизнь. Как–то без паузы это произошло, без необходимой амортизации, а потому, проснувшись поутру от журчания фонтанчиков полива и увидев затем хрустальные капли на лепестках алой розы, почувствовал мгновенное удушье и резь в глазах, давно отучившихся лить слезы…

Книжность плохо готовит к превратностям судьбы. И прежде знал, в общих чертах, конечно, что такое киббуц – это начало независимости Израиля, первые поселки-крепости: "стена и башня". Знал также, что на старте кибуцного движения были ребята из России, Украины, Белоруссии, знал высочайшие цифры урожайности и надоев, знал о чуде капельного орошения и прочую отчетность… Ну и что? Я стоял у этой капли воды на лепестке розы и готов был реветь белугой, словно каторжник, получивший внезапно свободу и наконец-то увидевший солнце и краски мира… Дорогие трезвые скептики, давно переболевшие эйфорией, ну не улыбайтесь снисходительно, прошу вас. Было это. Было. Клянусь!

Свобода, равенство и братство – еврейская "точка безумия". Кибуц – один из древних путей к перечисленному, следствие парадоксального мышления и природного богоборчества иудейского племени. Парадокс здесь в том, что социалисты – атеисты старались проторить дорогу, указанную жестоковыйному племени Творцом.

Моисей вывел народ свой к свободе, избавил от рабского труда. Идеологи кибуцного движения попытались избавить человека от тяжкого бремени труда наемного.

Фантастика? Утопия? Бред? Но все это следствие бунтарской, отчаянной природы вечных пришельцев и древних хозяев земли между Иорданом и Средиземным морем.

Киббуц – мечта, превращенная в реальность. На клочке земли, посреди мертвой пустыни, горстка людей живет и работает по законам утопии, реализация которых, при всех иных условиях, совершенно невозможна, наивна, немыслима.

Здесь нет аристократов и черни, хозяев и слуг, власти человеческой над человеком. Похоже, не и самой страшной власти – власти денег.

Лихие сионисты – социалисты, первые киббуцники, недалеко ушли от библейских заповедей: от запрета поклоняться идолам и кумирам, от упрямого нежелания пророка Самуила дать народу еврейскому царя, от природной, еврейской брезгливости к бюрократии, способной поставить заслон на пути к любой свободе человека.

Мы привыкли, что подобные попытки социального переустройства на пути к Утопии, заканчиваются неизбежным рабством, уравниловкой в нищете и гражданской распрей. Здесь нищета уничтожена, как класс. Мало того, кибуц Эйн-Геди – царство скорее лишнего, чем необходимого. Увы, с оговорками. Общество потребления всесильно. И здесь его законы начинают сказываться на жизни в кибуце. Возможно, этот поселок в пустыне – один из последних редутов олицетворенной мечты о человеческом равенстве.

Прошло отчаянное и героическое время становления еврейской государственности, и частная собственность, презираемая, отринутая в бедности всеобщей, становится в кибуце привычной нормой. Преодолеть вечноисходное человеческое неравенство человеческое неравенство от Бога, от папы с мамой, от случая, в конце концов, невозможно….

Сегодня в домах кибуцников разные холодильники и стиральные машины, разные телевизоры и компьютеры, да и сами дома стали разными. Мир корысти не пошел навстречу киббуцу, а киббуц медленно, но неотвратимо стал дрейфовать в сторону этого большого мира.

И все же со всего света приезжают в Эйн-Геди волонтеры, бунтующие дети сытых буржуа. Приезжают, чтобы погрузиться в иной мир, где деньги, пока что, не всевластны и равенство – не пустой звук.

Наследники миллионеров работают на кухне, очищают от птичьего помета "авгиевы конюшни" индюшатников, ремонтируют технику на машинном дворе. Волонтерыт находят в киббуце "царство лишнего". Помните знаменитый спор русских классиков? Лев Толстой на старости лет стал убежденным аскетом и полагал, что нужно человеку всего лишь два аршина земли. Антон Чехов резонно возражал старику, что аршины эти нужны трупу, а человеку живому нужен весь мир. В Эйн – Геди наблюдается минимальный интерес к русской классической прозе, но, похоже, волонтерам ближе по духу автор "Каштанки" и "Вишневого сада". Да и не только волонтерам, а самим киббуцникам.

Ной раз, мне казалось, что жалкий этот оазис стремиться объять необъятное и даже космический ракетодром на его территории был бы вполне уместен.

В киббуце ( 600 членов) построена огромная, красивая столовая на 1000 едоков. Там, за каждым овальным окном обеденного зала свой пейзаж, будто расписаны стены шедеврами замечательных живописцев. Можно согласиться, что этот храм обжорства построен "на вырост", но у столовой гордо высится не простое дерево, а самый настоящий баобаб, некогда купленный за огромные деньги.

В этом мире, где по всем законам ничего расти не может, тянется к небу самое замечательное и долговечное растение земли.

В лишнем киббуц Эйн-Геди стремится пустить глубокие корни, укрепиться на этой, прокаленной, выжженной  земле.

Величественное здание кинотеатра ( мягкие кресла, образцовый экран, система "долби") построено для одного сеанса в неделю ( на большее зрителей не собрать). Рядом два бассейна - открытый и закрытый ( редкий пловец морщит голубую водицу), корты, футбольное поле, огромный, насыщенный современным оборудованием, спортзал, сад кактусов, зоопарк ( обезьяны, лани, зебры, павлины) – лишнее, лишнее, лишнее!

Ну зачем колхознику мартышки? Идеолог общества потребление возразит: у этих людей нет ничего, ибо все лишнее – общее. Но киббуцники, пока что, удовлетворены этим общим и считают все общее - своим. Не знаю, что случится завтра, но сегодня это так. 

Киббуцники горды сознанием общности всего, что их окружает. Они живут вне назойливого шелеста денег в своей особой тишине. Верно, их очень мало, но они есть, и своим общим завидным богатством киббуцники сопротивляются из последних сил натиску иных ценностей.

По дороге в киббуц видел иной метод защиты от мира: арабов – бедуинов, живущих по своим законам: не лишнего, но необходимого. Эти люди убеждены, что сохранить себя можно только в неподвижности судьбы и быта, цепляясь за стереотипы и привычки былого.

Ржавье железных бочек, шатры – бараки, тощие, черные козы на голых холмах – следствие естественной неподвижности. Знаю, что этим людям была предложена иная жизнь: оседлость, работа и надежная крыша над головой. Они отказались – в страхе утратить себя, свою веру, свое будущее в той же монотонной неподвижности.

Киббуц – решительный отказ от стереотипов местечка в галуте, от жалкой униженности навязанного труда целовальника, менялы или вечно нищего ремесленника-торговца. Кибуц – решительный, революционный поворот к земле, к давно забытому труду крестьянина, способного не только прокормить себя, но и вернуть себе же физическую силу и человеческое достоинство. Однако культ лишнего свидетельствует и о удивительной для крестьянской доли способности преображать тяжки во все века труд, сделать его, по мере сил, как можно более радостным. Что свобода без радости? Пустой звук. Отсюда и чередование этого труда. Сегодня киббуцник работает на тракторе, а завтра он становится конторским служащим.

Здесь, в пустыне, люди вынуждены не просто идти за прогрессом, но бежать за ним, используя новейшие технологии. Пустыня мстит ленивым и нелюбопытным. Кибуц построил завод по разливу драгоценной водицы, расширяет туристский бизнес и абсорбирует новых олим… Подданные "царства лишнего" берутся за любую работу, чтобы сохранить необходимое, спасти от забвения и утраты свое видение мира.

Они, не без оснований, полагают, что по-настоящему свободны от рабства, навязанного мнимостями современной цивилизации. Они свободны и потому, что кормят себя сами, но не только себя, но и тысячи других – часто идейных противников, убежденных в неизбежном торжестве индивидуализма.

Когда, в похожей на Негев пустыне Синай, ведомые Моисеем, евреи были все еще рабами, хотя бы потому, что питались "гуманитарной помощью": манной небесной и перепелами. Евреи века ХХ вышли из рабства, отказавшись жить по чужой милости и подачками с чужого стола.

Принципы, на которых выросло кибуцное движение в Израиле, не совсем нормальны, естественны для человека. "Мое" гораздо привычней, чем "наше". Но и евреев признать "нормальным" народом, народом обычной судьбы, трудно. Вот и в кибуце Эйн-Геди живут не совсем "нормальные" люди. Они существуют в иной системе координат, чем большая часть жителей нашей планеты, дышат иным воздухом и думают, как правило, о другом.

В скрытом противоборстве с "обществом потребления" кибуцники далеки от нетерпимости и фанатизма, просто потому, что они не сознают свое одиночество в этом жестоком, корыстном и слишком торопливом мире.

Мне даже показалось, что кибуцником нельзя стать, им нужно родится. На сотни тысяч нормальных младенцев обязательно появится один "урод", и, согласитесь, замечательно это.

Помню, как далекой, дождливой осенью, вместо занятий в институте, мы выкапывали липкие комья картофеля из тяжелой земли. Полуживому колхозу хватило своих сил лишь на то, чтобы по весне швырнуть клубни рассады в раскисшую почву. Так почему же на одном конце планеты великая идея привела к нищете и новому рабству, а на другом?… Один из возможных ответов очевиден. В конце 40-х годов, начале 50-х на стенах кибуцных канцелярий висели портреты вождей пролетариата. Первым исчез усатый вождь, затем лысый, но с бородкой, а затем и сам Карл Маркс как-то незаметно отправился на склад  хлама, который и не нужен никому, и выбросить жалко.

В русле еврейской традиции добрая идея очистилась от мертвящей тени идолов. Собравшиеся свободно, без принуждения, так и остались свободными людьми, владея общими для граждан Израиля правами. На этой земле, в мертвой пустыне было немыслимо заставить людей жить и работать силой. Такое возможно лишь на добровольных началах, по доброй, а не злой воле.

А там, на черноземе, на заливных лугах, у полноводных рек… Останавливаю сам себя. Путь сравнений – легкий, но обманный путь. Просто хочется думать, что здесь, в Эйн-Геди, человек смог доказать невозможное: существует место на нашем, вконец обезумевшем шарике для тех, у кого нет желания и сил вечно, на последнем дыхании, бежать куда-то, сломя голову или скакать козлом на грязной площади "ярмарки тщеславия".

Поднимаюсь вверх от Мертвого моря, иду мимо ангаров индюшатника к причудливой громаде кинотеатра на границе зеленого оазиса Эйн-Геди. Я прожил в этом кибуце больше месяца, но ощущение ирреальности происходящего не покидало меня ни на минуту.

Впереди ворота. У ворот охранник. Он-то вполне реален: бос, плохо выбрит, выцветшая рубаха навыпуск, затрапезные брюки. Настоящий колхозник – этот дежурный пастух-сторож, без бича и оружия. Ему скучно. Он, позевывая, ждет кого-то. Так хочется думать, что ждет он меня".

Так я писал в апреле 1997 года. Хочется сказать: в прошлом веке.

Пройдет пять лет, в моем усталом "оркестре" больше не слышно фанфар и барабанов… Тогда, пять лет назад, кибуц мне показался эталоном жизни в Израиле….

Мой знакомый живет в другом кибуце, теперь уже  на севере страны, вот уже 54 года. Его рассказы о прошлом удивительны. Тяжкий труд на по 15 часов в сутки, да еще с винтовкой на плече, потому что с соседнего холма время от времени постреливали арабы. А вечером у тех ребят хватало сил на танцы, песни и любовь.

Вот и теперь мой знакомый вдруг заводит "Катюшу", голосом надтреснутым, сиплым и с акцентом чудовищным: " Расцветали яблони и груши, поплыли туманы по реке"…

Я подхватываю, мне нетрудно это сделать… Но старик вдруг начинает плакать.

-          Перестань, Арон, - говорю я. – Если у человека пятеро сынов, 12 внуков и пятеро правнуков, ему не пристало лить слезы.

Знаю, что успокоить старика можно только упоминанием о его потомках.  Но на этот раз Арон успокаивается не сразу.

-          Слушай, - говорит, вытирая глаза концом цветастого, шейного платка он. – Что они, черти, удумали: избавиться, откупиться от молодых кибуцников, а сами хотят съехать в отдельную усадьбу и оттуда хозяйством командовать, а здесь, в самом кибуце, останутся одни наемные рабочие. Ну, как тебе!? Это даже не капитализм, а чистый феодализм. Мы этого хотели? К этому шли?

Молчу. Я хорошо знаю привычку старика задавать вопросы, без желания слышать ответы. Помолчав и еще раз, будто напоследок, вздохнув тяжко, он продолжает: "Наверно, мы устали. Устали тяжело работать и  воевать. Как-то незаметно пришла усталость. И мы забыли обо все, о стране, об идеалах наших, о том, в конце концов, ради чего строили Израиль… Все ушло, а пришли вот эти пятьдесят ребят из Таиланда. На них сегодня киббуц держится. Мы, в основном руководим. В одной конторе нынче 25 человек сидит, прибавь сюда комплекс для туристов, там бездельников тоже хватает, а таиландцы собирают с подъемников финики, снимают урожай дынь, лука, перцев, работаю в теплице, в упаковочном цехе, чистят коровник, птичники… В общем, все хозяйство на них держится".

Давно знаком с этой проблемой. Внешне здесь все пристойно. С таиландцами заключают договор на три года. Их труд неплохо оплачивается. Эти ребята счастливы. За три года, по меркам своей страны, они становятся миллионерами.

В работе таиландцы выносливы и дисциплинированы. В свободное время не доставляют хлопот кибуцникам: ведут себя тихо, незаметно, скромно. Таиландцы знают, что по договору любой серьезный проступок повлечет за собой высылку из страны.

Но я слушаю старика – Арона.

-          Знаешь, - говорит он. – Мне страшно иногда смотреть на этих людей. Они, порой, больше похожи на роботов, чем на человеческих существ. А иной раз мне кажется, что инопланетяне прибыли с далекой планеты, чтобы помочь выжить ленивым евреям.

-          Ну, это ты уже слишком, - говорю я. – Нормальное дело, по всему миру так.

-          "По всему миру", - вновь тяжко вздохнув, повторяет за мной Арон. – Но мы-то, что задумывали? Как жить хотели? Мы что, ради одного куска хлеба все это затевали? Мы о новом человеке мечтали, об особом честном, простом и отважном народе тружеников на своей земле…

Арон способен говорить о социалистических идеалах первых сионистов долго. Только в этом случае он воодушевляется, будто становится у микрофона на трибуне. Я только делаю вид, что слушаю старика, так как хорош и давно знаю текст всей его речи. Я вспоминаю о своих наблюдениях над жизнью гастарбайтеров.

Спят они в отдельно стоящих бараках, в комнатах, рассчитанных на шесть человек. Душевая установка одна на дюжину таиландцев. Развлечения? Да никаких, кроме скромной выпивки, танцев и песен по субботам. До города с сравнительно далеко. В город наемные рабочие не ездят, хотя им это не запрещено. Не на чем ездить, да и экономят они каждый доллар.

Слышал однажды, как таи поют под монотонный гул барабана, и вспомнил стоны-блюзы американских негров-рабов. Ничего, вроде бы, похожего, разные совершенно мелодии, а сходство разительное… Но я вновь слышу старого кибуцника:

-          Думаешь, я боюсь этих таиландцев? Они уедут. И будут жить своей жизнью. Нашу землю с собой не заберут, а деньги что? Деньги – мусор… Не они меня беспокоят, а наши евреи. Животы растут у людей, руки пухнут. Один раз услышал: послали одного парня трактористом на уборку гуано, а он и говорит диспетчеру: "Ты что, спятил? Я тебе не таиландец".

Все во мне тогда перевернулось. Полночи заснуть не мог. Как же так получилось? Мы накормили свой на род на своей земле, а теперь нас, выходит, должен чужой  дядя кормить? А мы снова превратимся в менял и мелких торговцев, как в галуте. А еще хуже – надсмотрщиками над полу рабами, погонялами с бичом.

-          Снова ты, Арон, преувеличиваешь, - говорю я. – Какие рабы? Какой бич? Наша страна – одна из многих, а законы свободного рынка для всех едины. Мы, в Израиле, разбогатели настолько, что можем брать на тяжкие работы наемников. Человека не принудишь кидать навоз лопатой, если он может позволить себе нанять для этого труда бедного соседа.

-          Снова ты о "всех" бормочешь, - сердится Арон. – Да знаю я лучше тебя, что во всем мире миграция рабочей силы – факт. Но мы-то существуем на особых   основаниях, в особом мире. Какой-нибудь Франции нечего бояться, а мы окружены врагами лютыми. Для нас наемничество равносильно смерти, физической и духовной. Мы так гордились коллективными хозяйствами, построенными как образец возможного равенства и братства, а превратились в коллективного хозяина – эксплуататора чужого труда.

Знаешь, к нам до сих пор ездят волонтеры – молодые ребята из США, Канады, даже Австралии. Едут учиться подлинному, реальному социализму. Я уже не знаю, какой урок они извлеку, наблюдая, как таиландцы убирают лук с наших плантаций.

Сразу после войны видел в Тель-Авиве одну пьесу, русскую… Кажется, про сад вишневый. Автора только не помню. Так вот, я эту пьесу все чаще стал вспоминать. Не знаю, кто в конце концов станет хозяином на нашей земле. Какой буржуй ее купит и спилит за долги "вишневые деревья" у наших уставших от жизни аристократов - киббуцников? Те же таиландцы, японцы, американские фермеры? Не знаю, но боюсь, что процесс заложения сионистских идеалов а наших коллективных хозяйствах уже не остановить.

И всего-то 1,5 – 3% населения необходимо, чтобы накормить досыта весь наш народ и даже обеспечить солидный экспорт продуктов. Что же выходит – мы уже не можем найти для работы на земле горстку евреев?  Раньше обходились как-то своими силами, а теперь в плантаторов превратились: подавай нам рабсилу из-за моря, океана.

Мне вот скоро восемьдесят лет, а хочется встать утром, взять мотыгу и просто пойти долбить землю. Я с этого здесь начал, этим и кончить хочу свой век. И не говори мне больше, что сама идея коллективного хозяйства была порочна. Не было у нас иного выхода. Что-то страшное произошло со всеми нами потом. Мы, боюсь, до сих пор не можем или не хотим понять это.

 Я выправил для дневниковых заметок речь старика - Арона. Он, кстати, до сих пор читает книги на русском языке, но говорит на какой-то дикой смеси иврита, русского и идиша. Думаю, беда киббуцев  Израиля в том же – в эклектике, в совместимости несовместимого.

Молодой организм коллективных хозяйств, в окружении чуждых его идеалам действительности, хворал незаметно, но с годами хронические болезни, свойственные любой идее коллективизма, становились все очевидней и стали вести к фатальному перерождению всего, прежде здорового организма.

Впрочем, на модели кибуцев видно, что происходит с Еврейским государством в целом. Может быть и прав атеист - Арон, и то, что безнаказанно пройдет для других стран, не сможет простить "избранному народу" Всевышний.

Думаю об этом, сталкиваясь не только с иноземными батраками на земле, с киббуцами, готовыми превратиться, даже не в капиталистические, а в феодальные хозяйства, но и с беззастенчивой эксплуатацией новоприбывших в производственной сфере. Думаю об этом, наблюдая за бесхребетностью марионеточных политиков. Думаю, наблюдая за шумным и массовым парадом сексуальных меньшинств в ИЕРУСАЛИМЕ… Творец  хотел, чтобы народ Его был хоть чем-то отличен других народов, но как это трудно осуществить в своем государстве, когда идолы власти и денег  вырастают до гипертрофированных размеров и черная тень от языческих идолов этих  убивает  иллюзии и мечты на иной, более светлый мир.

Но сказано в Талмуде: "Да будут прокляты вещатели Апокалипсиса". Потому грех великий пророчить о конце времен. Все, созданное человеком  рождается, счастливо в детстве и молодости своей, а потом стареет и умирает. Но каким-то чудом всегда, и при любых условиях, остается душа народа. Вопреки всему, а вместе с ней и  надежда на способность к возрождению, а потому дело доброе – сопротивляться всеми силами, тому, что несет в себе тоску пустоты и мрака. Не во имя телесной сытости человека. Во имя души народной, частица которой живет и в тебе.

Может быть, и поэтому не могу считать завершенным рассказ о киббуце без истории Эстер Файн – бабушки шестнадцати внуков, репатриантки 1948 года, матери троих сынов, среди которых генерал, депутат Кнессета, министр и глава партии "Мафдал" - Эфи Эйтам.

История эта достойна отдельной даты  и дневниковой записи.