ЕВРЕЙ НА ВОЙНЕ

"Запах тот не забыть – едкий от горящих факелов, смешанный с запахом пота. Голова кружилась, все казалось нереальным. Четко – лишь слова "старой присяги" – замкнуто, на повторе, будто игла в проигрывателе моего деда прокручивали одни и те же борозды на пластинке: "Я сын своего народа. Я сын своего народа. Я сын своего народа…"

Наш командир шагнул из темноты. Его крупная, крепкая фигура показалась в свете факелов еще больше… Резкий удар в предплечье – и я прихожу в себя.

-          Добро пожаловать в наши ряды, - произносит командир и вкладывает в мою руку "крылья" морского спецназа.

В эту минуту исчезло все лишнее: тяжесть снаряжения, усталость и боль во всем теле. Последняя неделя подготовки морских десантников была самой тяжкой, самой страшной. Нет в ЦАХАЛе тиронута сложней. Говорят, нигде в мире не дают солдатам такую нагрузку.

-          Спасибо, командир, - говорю я, сжимая "крылья" в кулаке, и острые их концы врезаются в ладонь.

Поворачиваю голову. Совсем забыл, что не один я в строю, рядом мои товарищи. Они измучены не меньше меня, еле стоят на ногах, но также горды своей победой.

Из ста двадцати нас осталось тридцать. Остальные не выдержали, сошли с дистанции. Се6годня только тридцать парней швыряют свои береты в воздух, сбрасывают на землю снаряжение, обнимают налегке друг другу и орут от неземной радости.

Цахи, прозванный за внешность Кинг-Конгом, плашмя падает на землю и орет диким голосом: "Зеу зэ нигмар! Все кончилось!".

После душа мы сбрасываем форму и через два часа сидим в пабе на берегу моря. Хозяин этого заведения и сам, в прошлом, спецназовец. Он понимает нас. Выпивка идет практически бесплатно… Еще через час мы прямо в одежде лезем в воду, горланя на весь берег песни и пугая редкие парочки на ночном пляже.

Симха и Арье прямо в воде, под аккомпанемент песни Шломо Арци в своем исполнении, отплясывают марокканский танец. Мы стояли вокруг танцующих в соленых брызгах, ржали от восторга и били в ладоши. И на этой бешеной пляске, как помнится, и кончился тот наш первый, по-настоящему, веселый праздник… Нас тогда было тридцать. Потом счел шел только на убыл. Но тогда, под волнами и звездами, мы не думали об этом, не могли думать. Нам тогда было все равно, что будет с нами завтра. В ту ночь мы были победителями.

Ранним утром вернулись на базу, и не раздеваясь, не обсохнув толком, рухнули на постели. Мы проспали, так нам казалось, целую вечность. А проснувшись, сразу после официальной церемонии, разъехались по домам. Предстоял отпуск – целая неделя.

Каждый вылет я повторял, как заклинание, эти имена: Алеша, Эмбаль, дедушка. В тот первый вылет сидел в вертолете, сжимая в руках снайперскую винтовку и повторял, как молитву: "Леша, Эмбаль, дедушка". Ради этих, самых дорогих для меня людей, я в морском спецназе. Ради них я стал снайпером в "легионе смерти". Всегда повторяю эти имена. В тирануте падал от изнеможения на горячий песок, в самую тяжкую минуту повторял: "Леша, Эмбаль, Дедушка". И всегда, после этого, находил силы, чтобы подняться и шел дальше. Знал, что иду к своей цели, а моей целью была месть… Леша, брат мой, Эмбаль, моя любимая, дедушка – самое дорогое существо на свете, - их больше нет на свете…

Помню лицо мамы, когда ей сообщили, что Леша погиб. "Ваш сын, офицер воздушно-десантных войск Израиля, погиб в бою". Все это было для мамы лишним. "Лешенька", - только и смогла произнести мама. Дед тогда повернулся молча и ушел. Он умрет от разрыва сердца через сутки после этого известия. Лешу, он любил больше, чем меня и моего старшего брата…. Лицо моей любимой – Эмбаль. Нет, это было уже не ее лицо, целованное, желанное, родное. Только то, что от него осталось после взрыва бомбы в Дизенгоф-центре. Я отошел всего лишь на минуту за мороженым – и эта минута разделила нас навечно…

Клянусь, я был добрым, веселым, жизнерадостным человеком. Арабы – террористы убили во мне меня.

Тогда я выжил, не сошел с ума, только потому, что дал клятву отомстить проклятой банде убийц. Тогда я бы не смог жить без этой клятвы. Только она наполнила смыслом мое будущее.

Лишь одну страницу Торы я был готов читать бесконечно: "Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь…"Вот что стало моей верой, моей религией. Бог смог допустить такое! Он не заметил, не вмешался. Я стану ангелом возмездия. Я буду решать судьбы этих убийц точно также, как они решили мою судьбы.

Тогда, во время первого вылета на вертолете, я думал об этом в ясности и простоте. Тогда я еще не знал, что такое возмездие. Рядом сидели мои друзья. Арье, закрыв глаза, насвистывал песенку. Цви, по обыкновению, чисти свой "калаш", Гриша, еще один "русский" в нашем взводе, точил свой любимый нож. Каждый делал то, что считал единственно нужным, необходимым. "Старики" снисходительно поглядывали на нас. Они ничего не делали, они просто летели вперед, навстречу бою.

-          Все готовы! – могучий бас подполковника перекрыл  рев мотора.

Янив мирно, как-то по – будничному, поинтересовался: "Куда летим, командир, чем займемся?"

- Заткнись! – рявкнул на него Хаим и уставился на Янива бешеными глазом. У него один глаз всегда светился каким-то холодным огнем, а второй был улыбчив и спокоен.

Янив испуганно притих.

-          Через час все сами узнаете, - сказал подполковник. – Все  ясно?

Был воздух, потом море. Резиновые лодки мягко ткнулись в песок. Мы высадились, в тылу, за двадцать километров до переднего края зоны безопасности в Ливане. По берегу двинулись к цели, деревне Сахам там были склады оружия террористов из "Хизбаллы".

Хаим шел с группой передового дозора. Внезапно он остановился и сделал знак: в нашу сторону двигаются люди.

Мы приготовились к бою, залегли, заняв позицию полумесяцем… Вскоре на дороге показались три парня с вязанками хвороста. На шее одного из них висел старый "калашников". Командир повернулся ко мне и сделал знак: уничтожить.

Всегда боялся, что в первый раз будут дрожать руки, но они не дрожали. Надел на свой С.В.Д. глушитель, взял голову автоматчика на прицел. Легкий хлопок по моему плечу мог означать только одно: стреляй!… Араб рухнул на землю. "За Лешу!" – подумал я… Этого – за Эмбаль, а этого – за дедушку". Мои первые три шага на проклятой дороге ненависти. Никогда не забуду, как падали те трое. Разрывные пули на любом расстоянии делают смерть наглядной…

К цели мы подошли около часа ночи. К северу от нас гремели выстрелы. Вновь между нашими пограничниками и боевиками велась перестрелка.

Мы заняли боевые позиции. Одна группа приготовилась к штурму казармы "Хизбаллы", другая приготовилась к атаке складов.

Мне приказали снять охрану у ворот. Там трое – пулеметная точка. Вдруг один из боевиков покинул пост, сказал что-то веселое оставшимся и побежал к казарме. Это спасло его от ножа, но не от пули…

Тиранут часто проходит по ночам. В темноте мы проходили школу рукопашного поединка. Мне тогда и те бандиты показались куклами для тренажа.

Со стороны склада гремели взрывы. Это был сигнал нам – группа подполковника взялась за дело.

-          Вперед! – и мы ворвались в здание казармы, сняв двумя очередями охрану в коридоре. Все, как на учениях. Дверь приоткрывается, в щель – граната,  и, после взрыва, все пространство за выбитой дверью поливается свинцом… Вперед по коридору… Крепки двери заперты. Это работа Хаима. Он берет свой "калаш" с подствольником. Ложимся. И через секунду вместо двери черная, дымящаяся дыра.  "Добро пожаловать морской десант!" Там, за дверью, пробуют наладить оборону. Слишком поздно. Пулеметные очереди быстро делают свое дело…

Все, похоже, мы установили в казарме полную тишину. Остается поднять на воздух само здание. Саперы быстро и умело минируют казарму. Новые террористы поселятся здесь не скоро.

-          Все, уходим!

Метров 50 до казармы. Командир нажимает кнопку взрывателя. Казармы нет больше. В пламени взрыва вижу глаза Хаима, оба они улыбчивы и нормальны.

Таким был мой первый день на тропе мести. Он остался в памяти весь, до последней детали, обрызганной кровью. Мы тога сделали свою работу, выполнили приказ и не потеряли ни одного бойца. Подобное случалось потом редко. Я терял друзей постоянно. "Легион смерти" – не только потому, что несли мы смерть врагам, но и потому, что всегда были готовы погибнуть сами.

Тогда в клубе, после штурма складов и казармы, было весело.

Рэси курил, развалившись в продавленном кресле. В таком положении он имел право разговаривать с командиром на равных.

-          Что нового, брат Хаим?

-          Скука, ничего не слышно, - командир, развалившись рядом с ним, выбивает из пачки сигарету. – Не волнуйтесь, парни скоро вернемся в "родные края". Там нас уже ждут, не дождутся.

С топотом и матерщиной вваливается в наше прокуренное тепло Симха:

-          Гады, кто взял мой нож? Голову оторву!

-          Так, - говорю я. – Начинаем поисковую операцию. Ты где его видел в последний раз?

-          В спине бандита, - зевнув, напоминает Хаим.

-          Стоп! – поворачивается к нему Симха. – В столовой оставил. Точно! – он убегает и вскоре возвращается счастливый и с потерей.

-          Гони по сигарете за хамство, - требую я.

Симха охотно "расплачивается". Для него это чертов нож, как брильянты на подвесках королевы.

Хаим поднимается, идет к выходу из клуба, бросает мне по дороге:

-          Алекс, ты завтра едешь домой.

-          Спасибо, Хаим. Большое спасибо, брат.

-          Не за что, брат. Отдохни по полной программе….

Если в программу входила та драка, тогда она вполне могла считаться полной. Автобус сделал остановку на десять минут. Я взял бутылочку колы в маленьком кафе. За единственным столиком сидел, в компании, круглолицый парень с заметным брюшком и жирной грудью, украшенной золотой цепью. Он куражился перед соседями. Он просвещал их по-русски: "С меня пример берите. Умные люди в армии не служат. Кончил курсы – сижу в конторе. Кондиционер, кофе, девочки, что еще нужно. Только идиоты ползают по дерьму и грязи с автоматом.

До столика всего два шага. Подошел.

-          Чего тебе надо, служивый? – спросил толстяк, поднимаясь. Он был выше меня на голову. Он наверняка понял, что мне надо. Может быть и говорить стал в расчете, что я услышу.

Этому удару научил меня Хаим. Он говорил так: "У каждого мужчины должен быть свой удар".

Мальчишки, из компании того парня, испуганно на меня уставившись, жались к стеклянной витрине. Их приятель очухался через минуту. Сел на полу.

-          Ты - урод, - сказал я. – Ты хуже террориста, потому что в тебе сидит трус и предатель. Мы умираем за эту землю, а ты используешь ее, чтобы набить брюхо. Ты сейчас встанешь если сможешь, и попросишь прощения у меня, у погибших за нашу страну, у всех, кого ты походя замарал свои грязным языком… Иначе пристрелю тебя и рука не дрогнет.

Он неловко поднялся и сразу заговорил каким-то другим тоном. Я тогда подумал, что в одном человеке много людей прячется, и у каждого голос свой.

-          Извиняюсь, - сказал он, пошатнувшись. – Больше не буду, - и он снова опустился на пол.

Водитель автобуса дал сигнал к посадке. Поднявшись по ступеням, я обернулся. Этот негодяй снова пробовал поднять свою тушу на ноги. Никто не протянул ему руку….

Тогда, в автобусе, мне было стыдно, что я "русский". Впервые в жизни устыдился этого. Теперь, мне кажется, хоть в какой-то степени я способен понять того урода. Он просто случайный человек в нашей стране. Ему бы в Канаду или куда еще… Он искал сытый, тихий уголок, а приехал в государство, которое всегда сражалось, сражается и сегодня, и, боюсь, обречено на драку завтра. Нравится нам это или нет.

Протер окуляр своего прицела. В нашем климате делать это приходится постоянно. Слева от меня взвод соседей готовился к штурму входной двери. Мой командир с ребятами перекрыл левую часть дома. Это они должны были проникнуть в помещение через окна.

Голос Хаима в передатчике:

"Алеф 1, здесь Алеф 2. Мы готовы. 20 секунд до начала операции".

Потом голос подполковника:

" Помните, кого брать живым? Вперед!"

Первыми выстрелами снимаю охрану у центральной двери. Вокруг здания гремят автоматные очереди. Из пристройки выскакивает араб с гранатометом.

-          Алекс, слева! – хрипит подполковник.

Стреляю вместе с командой. Ребята Гая были уже у входа в здание. Минута промедления – и мы бы потеряли их всех.

Теперь вперед! На полу, у входа, трупы мужчин с автоматами. Дальше, дальше… Больше никого. Нет, в последней комнате человек двадцать стариков, женщин и детей. Проклятые бандиты! Они всегда прячутся за гражданских лиц. Живой щит – их любимая оборона.

Мы искали в этом доме командира крупного формирования "Хизбаллы". Он ушел, оставив нам свою семью.

Связываемся с военной разведкой. Вскоре прилетает военный вертолет. Несколько офицеров спрыгивают на землю. После короткого совещания с ними, подполковник идет к нам.

-          Нужно срочно узнать, где командир этих бандитов. Есть сведения – его отряд готовит крупную акцию против наших войск в зоне безопасности, а так же обстрел северных районов Израиля… Сделайте все, что в силах.

-          Приказ понял, командир, - улыбается Хаим, и левый его глаз становится холодным, как стекло.

Летом, лет десять назад, семья нашего взводного жила в Кирьят-Шмоне, а Хаима отправили в школьный лагерь за день до обстрела города арабами. Мина из "катюши" убила всю семью Хаима: отца, мать, брата и сестру. С двенадцати лет он воспитывался в чужом доме. Узнал я это от других людей. Сам взводный никогда не говорил о своем сиротстве.

Семью командира террористов выводят на улицу. Следом вытаскивают во двор все вещи арабов. Все барахло до последней тряпки.

Хаим медленно подходит к старику.

-          Мы должны знать, где твой сын Абдала. Сейчас только от тебя зависит судьба твоего дома и жизнь твоих женщин, детей и внуков.

Старик ведет себя достойно. Он еще крепок и, похоже, совсем недавно носил оружие.

-          Будь ты проклят, еврей, - еле слышно отвечает старик. – Мой сын – воин Аллаха. Он всех вас, кто останется жив, утопит в море. – Тут он срывается на крик. – Аллах ахбар!

-          Сжечь все это! – негромко приказывает Хаим, кивнув на ковры, мебель, тряпье. Канистра бензина, спичка – все пылает… Выдержав паузу, Хаим снова поворачивается к старику.

-          Так где же твой сын?

В ответ старик плюет в лицо взводному. Тот вытирает щеку рукавом.

-          Ты смелый человек, - говорит Хаим. – Видит Бог, я не хочу рушить твой дом, я не хочу смерти твоим детям. Все, кроме Абдалы. Он убийца наших детей. Не люблю стрелять в безоружных, но у меня нет выхода, старик. Ты все понял?

Араб молчит, демонстративно отвернувшись.

Дом к этому времени заминирован. Взводный машет Симхе рукой, и тот нажимает кнопку взрывателя… Старик падает на колени. Взрывная волна поднимает вверх черный пепел от сгоревших вещей.

-          Теперь у тебя нет дома, - говорит Хаим. – Но есть жены, дети и внуки.

-          Ты – шайтан! – вопит старик. – Аллах испепелит твою семью.

-          У меня нет семьи, - пристально смотрит на старика Хаим, – Я даже не женился, чтобы казнить бандитов, не думая о своем доме. Ты прав – я дьявол…

Не хочу рассказывать об этом. Сейчас не хочу, но тогда воспринимал все просто: работа есть работа.

После второго прицельного выстрела из пистолета старик заговорил…Он отдал нам своего старшего сына, чтобы сохранить остальных детей. Куда и зачем пойдут эти дети старика нам было ясно.

-          Где вертолеты, черт побери! – орет подполковник в микрофон рации. – Бандиты сели на хвост, человек сто. Это серьезно. Вытаскивайте нас отсюда!

Его последние слова тонут в грохоте взрывов.

-          Минометы! – кричит Цахи.

Тот день начался скверно и плохо заканчивался. Задание, правда, мы выполнили, но потом все пошло наперекосяк. Завязался бой – и вертолеты в условленном месте сесть не смогли. Двенадцать часов мы шли до запасного пункта, чудом оторвавшись от бандитов, но попали в саду. Арабы выследили нас и открыли огонь из автоматического оружия и минометов.

Минут через тридцать у нас стали подходить к концу боеприпасы.

-          Гриша! – ору я. – Сколько магазинов осталось?

-          Держи пару, но это все.

Взводный выпускает последнюю гранату по холму, где засели бандиты. Гриша переносит пулеметный огонь на тех, кто пытается отрезать нам от волн прибоя.

Море – вот наш последний шанс, если не отправимся до того маршрутом небесным. Сигнал наш принят. Знаю, вертолеты и корабли спешат  нам на помощь. Остается пустяк – продержаться минут сорок. Разбившись на небольшие группы,  мы занимаем оборону так, чтобы бандиты не смогли отсечь нас от побережья. Снова сыплются мины.

Арабы не высовываются. Решили уничтожить нас способом самым безопасным. Он эффективен, когда противник неподвижен в обороне, но подполковник приказывает:

-          Вперед! По – пластунски"

Идем в атаку. Пусть ползком, но в атаку. Наш командир прав: нельзя отдавать инициативу. В бою с арабами это равносильно поражению. Бандиты лупят из минометов, боясь высунуться, и теряют контроль над нами.

Как только слышим голоса террористов, вскакиваем на ноги.

-          Вперед!

Мы расстреливаем в упор, последним боезапасом, минометные расчеты.

-          А шастан а-ля камалы! Дьяволы моря! – орут те, кому повезло остаться в живых. Узнали, наконец-то. Нет лучшего оружия в борьбе против арабов, чем страх, смертельный ужас, когда одно наше имя обращает профессиональных террористов в бегство.

Тот автоматчик будто из-под земли вырос рядом со мной. Моя винтовка разряжена. Осечка араба спасает мне жизнь. Приклад его автомата скользит по моему плечу. Отскочив, успеваю метнуть нож.

-          Хорошая работа, брат, - это Хаим. Он такой большой, он сильный. Взводный будто закрывает меня от  автоматной очереди и медленно оседает на землю. Падаю рядом с ним.

-          Брат, ты что?

Не отвечает, и оба его глаза одинаково холодны. Вытаскиваю бинт, пробую перевязать рану.

-          Санитар! – хриплю я. – Взводный ранен!

Ну вот, санитар рядом. Его рация раскалывается, будто нужна помощь всему миру.

-          Что с ним, парень?

-          Его убили, брат.

Я плачу. Мне кажется я не плакал даже тогда, когда узнал, что нет больше Леши, когда увидел изувеченную Эмбаль, когда умер дедушка. Теперь я плачу. Но плакать нельзя во время боя. Слезы делают тебя бесполезным в бою…

Потом, с юга, шум моторов. Три вертолета "Апачи" открывают огонь по остаткам банды. К берегу подходят ракетоносцы.. Мы видим, как моряки снаряжают лодки. Вот он, путь нашего отхода.

Мы сидели в клубе. Все, кто остался в живых. Все, кроме Хаима и еще двоих наших братьев. Мы просто сидели и молчали. Десять минут, двадцать, полчаса. Даже Цахи не решился закурить. Мы потеряли не только взводного. Мы потеряли друга и будто осиротели. Мы в тот момент не знали, как будем жить дальше.

Вошел подполковник.

-          Алекс! – позвал он меня.

-          Да, Йоси, - я впервые назвал командира по имени.

-          Сейчас на совещании решили, - сказал он. – Ты будешь моим сержантом. Ты будешь сержантом нашей команды.

Он протянул мне приказ о назначении. Я знал, что ответить:

-          Спасибо за доверие, командир… Только не знаю, смогу ли заменить Хаима.

-          Заменить Хаима не может никто, - ответил подполковник и вышел.

Еще год мы продолжали выполнять боевые задачи: высаживались в разных точках Ливана, проводили боевые операции даже в Бейруте. Везде мы сеяли смерть, уничтожая террористов. Мы мстили за Хаима, за наших родных, за истерзанную землю Израиля. Мы теряли бойцов, но к нам приходили новые братья. И почти у каждого были свои счеты с террором… Гриша оставил нас, ушел на офицерские курсы. Кто-то, "сходил с дистанции", не выдержав напряжения, но страшная слава "морских дьяволов" нас не оставляла никогда.

Арабы не считали нас людьми. Они говорили, что евреи вызвали из ада демонов и заставили их служить себе.

88 бойцов, целая банда "Хизболлы", была уничтожена нами без единого выстрела. Хватило ножей… На прикладе моей снайперской винтовки было уже 85 зарубок. И мы были готовы идти дальше…

"Все, задание выполнено, возвращаемся в точку эвакуации", - прозвучал в передатчике голос подполковника.

Через пять часов мы подошли к цели. Скоро послышался шум моторов.

Слышу приказ командира: "Алекс, организовать прикрытие!"

Расставил своих ребят по местам.

Вертолеты сели. Все, кроме нас, начали погрузку. Вот один из вертолетов поднялся в воздух. Нас поджидал второй. Отдаю приказ – бежим к машине. Вдруг рядом взрыв, следом еще один и еще. Мины ложились рядом с вертолетом. Все, кажется, все успели забраться внутрь.

-          Взлетай! – заорал я, удерживаясь на широкой станине вертолета. Машина стала отрываться от земли. Новый взрыв. Боль пронзила руку. Не удержавшись на станине, лечу вниз.

Падая, слышу крик Йоханана: "Командир упал! Алекс ранен!

На земле потерял сознание. Наверно, через несколько секунд очнулся. Вертолет надо мной дымился, но тянул к морю. Я понял: он не сможет сесть и подобрать меня. Но вторая машина резко пошла на снижение. Ребята сверху открыли огонь, прикрывая меня. Приземлились, и подполковник снова повел свою команду в бой.

"Алекс, где ты?" – слышу хрип в своем передатчике, но ответить не могу, голова раскалывается от боли, рука словно горит на медленном огне, и я снова теряю сознание.

И тут, будто из густого тумана, передо мной –подполковник. Он бежит на меня. В крике открыт рот, и автомат изрыгает огонь. Он нагибается, хватает меня за бронежилет. Резкое движение – и я на плече командира. Он бежит назад к вертолету. Позади взрывы. Я понимаю – это наши корабли открывают заградительный огонь, и тут теряю сознание уже надолго…

Госпиталь. Мне тогда показалось, что отделался легко: осколочное ранение в левую руку, легкая контузия и сломана лодыжка в результате падения. Так мне казалось…

-          Нам очень жаль, Алекс, - сказал командир нашей базы, - ты не сможешь вернуться в строй. Так говорят врачи.

Тогда подумал: все – жизнь кончена. Только мама считала, что это не так. Она улыбалась и плакала.

-          Все, мы не потеряем тебя никогда, - говорила мама.

А ребята? Что ребята? Они приволокли в палату бутылку водки. В утешение, значит.

Так я стал инструктором в центре подготовки морских командос. Инструктором по снайперской подготовке, по ножам и рукопашному бою. Я перестал мстить и стал учить науке мести других. Так и хочется именно здесь поставить точку в моем рассказе, но не могу сделать это.

Прошло четыре месяца новой службы. В три часа ночи звонок дежурного. Приказ: срочно вернуться на базу. Прислали машину. Увидел лицо водителя – и грудь сдавило от страшного предчувствия. "Кто-то из моих ребят погиб", - решил я. Я даже и подумать не мог, что погибли все. Весь мой взвод погиб в бою, погибли все мои друзья, все мои братья. Снова я остался один. И уже не смогу никому отомстить за них: за подполковника, за Хаима, за Симху, за Арье – за всех".

Я записал рассказ солдата, но он положил передо мной лист бумаги, заполненный им самим. Попросил передать записанный текст, как можно ближе к оригиналу. Я делаю это:

"Все события, о которых я рассказал, имели место. Все рассказанное – правда. Иногда у меня не хватило сил на всю правду. Я долго колебался, прежде чем начать рассказывать о том, что случилось со мной за последние годы. Теперь я вижу, что в моем рассказе много того, во что трудно поверить, во что не хочется верить.

Иногда я сам себе кажусь убийцей, садистом, чудовищем. Я лечу сам себя мыслью о святости мести. Но иногда мне кажется, что нахожусь в замкнутом круге. Мстящий порождает месть. Я спасаюсь сам, но делаю несчастными других людей. И не только арабов. Может быть, даже моих родных, моих друзей и товарищей по оружию. Одно я теперь знаю точно: нет ничего в мире страшнее войны. В кровавой драке находят свой конец и победители и побежденные.

Я рассказал все это, чтобы хоть как-то облегчить свою душу, чтобы хоть как-то избавиться от кошмара, которым жил и живу. Завидую обычным людям. Когда им снятся ужасы, они просыпаются, думают о чем-нибудь приятном – и снова засыпают. Я обречен жить в кошмаре, который будет таким же долгим, как и моя жизнь".

ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАССКАЗУ СОЛДАТА

Алекс, на счету которого почти сотня убитых прицельным огнем террористов, не смог стать палачом и убийцей. Он лечил себя от безумия в горе – местью и ненавистью. Он понял, что этим он почти разрушил себя. В тот год этого рассказа о себе он ждал прощения и понимания. В нашем злосчастном мире нет ничего трудней.

Страшная необходимость убивать, отстаивая клочок своей земли, - вот подлинная проблема Израиля. Другой, по большому счету, не существует вовсе.

В отчаянии серьезные мыслители, глубоко религиозные люди, вроде Иешаягу Лейбовича прокляли саму израильскую государственность и сионизм, потому что появилась проблема защиты страны, а защищать что-либо невозможно без нарушения Закона, табу на убийство. Давным – давно дети Иакова не знали страха и сомнения м по велению Бога взяли себе то, что им было им завещано Всевышним. Но шли века знаний, основанных на гуманистической традиции священных книг и требование: " Не убивай намеренно" – стало абсолютным. Две тысячи лет галута и жертвенность еврея возвели в абсолют.

Это прекрасно понимают соседи Еврейского государства – арабы, вот уже на протяжении 55 лет провоцирующие израильтян на зло. В этом, в конце концов, и невозможность справиться раз и навсегда с террором на Ближнем Востоке, решительно и бесповоротно.

Израиль устал от бесконечной войны, вовсе не потому, что несет слишком уж большие жертвы. Сама необходимость убивать - отвратительна для еврея. История солдата Алекса - еще одно подтверждение этому.

 2003 г.