РЫБАЛКА С ХЕМИНГУЭЕМ

Не говорите длинно - жизнь коротка...

21 июля 2014 года, Эрнесту Хемингуэю исполнилось бы 115 лет.

Июль стал мистическим месяцем для американского классика, автора произведений "Прощай, оружие!", "По ком звонит колокол", "Старик и море": в июле 1899-го он родился, в июле 1961-го покончил с собой. 

Одним из самых важных событий своей жизни Генрих Боровик считает встречу с писателем Эрнестом Хемингуэем. Это произошло в начале 1960-х во время поездки на Кубу вместе с правительственной делегацией, которую возглавлял Анастас Микоян. 

- Я был среди восьмерых советских журналистов в составе делегации Анастаса Микояна на Кубу. В плане визита значилась и встреча с Хемингуэем. И вдруг накануне вечером жена писателя позвонила и попросила господина Микояна взять с собой не больше одного журналиста. Своего супруга она называла Папой и по телефону сказала, что "Папа не любит давать интервью". Министр выбрал меня. Мне повезло. Признаться, я не очень сильно рассчитывал на интервью",- вспоминает Боровик. А эта фотография - самая знаменитая из сделанных корреспондентом Г.Боровиком на яхте "Пилар" в 1960 году.

(Далее я привожу часть интервью с Генрихом Боровиком о тех памятных временах - встречи с Эрнестом Хемингуэем).

РГ ("российская газета"): Фотографии Эрнеста Хемингуэя, сделанные вами во время рыбалки на Кубе, обошли весь мир. Но легендарный писатель терпеть не мог репортеров - как же вам удалось заслужить его доверие?

Боровик: На Кубе все звали писателя "Папа". Так вот, Папа действительно ненавидел давать интервью. Потому как даже самые беспристрастные журналисты часто искажали его слова и уж тем более мысли. То интонации не уловят, то юмора не поймут. Как-то в Мадриде после корриды, где победил любимый матадор писателя, к нему подскочил репортер и спросил: "Папа, говорят, вы собираетесь в Москву. Это правда?" Тот мгновенно среагировал: "С удовольствием поеду, если они там устроят корриду". Серьезная газета вышла с аршинным заголовком: "Хемингуэй ставит условием своего визита в Москву проведение там боя быков". Писатель был взбешен. Пришлось посылать в Россию извинительную телеграмму: мол, пошутил, а его слова восприняли излишне серьезно. Эту историю он мне сам рассказал уже на рыбалке.

РГ: Но как вы попали к нему? 

Боровик: С Микояном. Встреча с писателем была в плане визита, Хемингуэй позволил присутствовать только одному репортеру. Выбор пал на меня - ведь я не только писал, но и фотографировал профессионально. Конечно, я тут же возмечтал задать пару вопросов лично. Но для этого требовалось найти какую-то связующую нить, чтобы писатель понял: я не просто попрыгун возле большого начальства. Что помогло? Во-первых, когда Хемингуэй показывал свою библиотеку, я заметил на полке книгу Симонова "Дни и ночи" на английском языке - повесть о Сталинграде, войне. Сразу завязался разговор о нем, я хорошо знал Константина Михайловича. Там же стояла книга Романа Кармена, правда, на русском языке. Я сказал, что Роман мой близкий друг. "Ну-у, - радостно удивился Хэмингуэй, - он и мой большой друг. Поползали мы с Карменом на брюхе по испанской земле!" Есть контакт.

А в это время Микоян вручил писателю роскошный подарок: ларец с тремя бутылками экспортной водки. Папа был большим любителем этого напитка и пожелал подарок немедля попробовать. Начал искать штопор, но тот, как назло, куда-то запропастился. И тогда я предложил в этом деле свои услуги. Взял бутылку из рук писателя и ударом ладони о дно выбил пробку. Хемингуэй расцвел. И чтобы произвести ответное впечатление, влил в себя прямо из горлышка бутылки добрую треть содержимого. Но глотать не стал, а, задрав голову, полоскал секунд десять горло. О каких-то психологических барьерах далее не могло быть и речи. Прощаясь, я попросил писателя ответить на два-три вопроса. "Хэнри, - сказал он, - чего там два-три? Океан сегодня штормит, послезавтра утихнет, давайте и порыбачим тогда вместе".

РГ: Микояна не пригласил?

Боровик: Микоян возвращался в Москву, я же оставался еще на несколько дней. Когда буря утихла, мне позвонили в гостиницу, и на следующее утро мы отправились на рыбалку. На знаменитой шхуне "Пилар" с верным помощником-механиком Грегори... Я захватил бутылку водки и банку с крабами. Все это, покачиваясь на волнах, мы с удовольствием уговорили.

РГ: Вдвоем бутылку? Не многовато на той жаре?

Боровик: Какая жара в океане? Хемингуэй оказался очень заботливым хозяином: регулярно выдавал мне баночку с коричневой мазью, чтобы я не обуглился на солнце. Потом фуфайку принес, едва стало прохладнее. Когда порыв ветра вырвал из моего блокнота листок и швырнул в воду, писатель немедленно заглушил мотор. "Что-то важное? Попытаемся достать?" Пришлось поклясться, что ничего существенного на том листке не было, и только тогда он запустил двигатель бота.

РГ: Ну, а рыбу-то вы поймали?

Боровик: Мне на рыбалке никогда не везло. Не помог и Гольфстрим, где рыба, по идее, сама должна была выскакивать из воды. А вот Хемингуэй почти сразу вытянул тунца кило на четыре.

РГ: Зато вам повезло с интервью и фотосъемкой...

Боровик: Неслыханно повезло. Говорили обо всем на свете. Я старался запомнить каждое его слово. "Писателю нельзя быть туристом в жизни, которую он описывает, - говорил Папа. - Он должен участвовать в ней, он должен выстрадать и прочувствовать то, о чем пишет. Я смотрел на него, как на Бога. А он, чтобы снять "торжественность" своих слов, то подмигнет, то словно родному улыбнется. У него была прекрасная улыбка. Чуть застенчивая. Он как бы спрашивал: разделяете ли вы мою улыбку, не обижает она вас?

РГ: Эрнест Хемингуэй после этой рыбалки стал вашим кумиром?

Боровик: Он и до этого был им, а уж после встречи и подавно. В своих книгах писатель очень точно передал дух XX века, психологию людей, идеалы. И каждой клеткой своей ненавидел фашизм. Терпеть не мог войну, но войну с фашизмом не только оправдывал, но считал совершенно необходимым, святым делом. Он был участником испанской войны, и поэтому считалось, что писатель симпатизирует коммунистам. Но это было не так. Коммунистов Хемингуэй считал самой серьезной антифашистской силой. Он ненавидел фашизм.

После смерти мужа его жена, Мэри Хемингуэй, жила в Нью-Йорке, неподалеку от нас. (В 1966-72 годах Г. Боровик работал собственным корреспондентом АПН и "Литературной газеты" в США - М.С.) Друзей у нее было немного. Мы же с женой относились к Мэри с искренней любовью, частенько заходили друг к другу в гости. Иногда поздней ночью звонит: "Хенри, что вы делаете? Можно я к вам заеду?" Ну, разумеется, мы всегда были рады. Приезжала. Мы ставили чай, рюмки. Выпивали немного. Мэри уходила иногда в три-четыре утра. Однажды мы пригласили ее к нам вместе с одним итальянским писателем. В разговоре зашла речь о войне, она спросила: "А как у вас в Италии было во время войны?" Писатель ответил: "Да замечательно. Весело! Мы все спекулировали сигаретами". Мэри побледнела и произнесла: "Какое право вы имеете так говорить о войне? Война - это несчастье". И замолчала. Ему ничего не оставалось, как встать, попрощаться и уйти. Она не могла слышать то, что вызвало бы явный протест у Папы.

РГ: Вы встречались с Хемингуэем за год до его трагической гибели - самоубийства. Ощущалось в нем какое-то беспокойство, неудовлетворение чем-либо, собой?

Боровик: Абсолютно нет. Потом, когда его не стало, я вспомнил, что несколько раз писатель обмолвился: "Вот если я успею..." Например, о возможности поездки в СССР говорил "если успею", о новом романе тоже... И еще: 

"Мужчина не имеет права умереть в постели. Либо в бою, либо пуля в лоб". Это тоже его слова, сказанные мне тогда на шхуне. 

РГ: В вашей памяти осталось нечто такое, о чем вы пока не писали в своих книгах, не рассказывали в телепередачах? Боровик: Мэри Хемингуэй рассказала один замечательный эпизод. Как-то они с Папой сидели в баре, во Флориде, пили любимый коктейль писателя - "дайкири". Тут пожаловал в бар журналист по имени Джон, которого они недолюбливали. Но тот словно не понимал этого и всячески стремился с писателем сблизиться.

Подходит к столику и говорит: "Папа, я так рад вам. Давай выпьем". На что Хемингуэй, поигрывая бокалом, отвечает: "Джон, я не могу пить с тобой, я - на диете". "Как, - удивился тот, - а что же ты делаешь в баре?" И тогда писатель изрек: "Я на особой диете - не пью с дерьмом!" 

Вот и я стараюсь вести себя так же.