среда, 25 июня 2014 г.

ИСПОВЕДЬ ЕВРЕЯ-ПАРТИЗАНА




> Мужская
> история            
> (Исповедь
> еврея-партизана)
>
> – Всю
> жизнь руки по швам! Не смел
> пикнуть. Теперь расскажу…
>
> В
> детстве… как себя помню… я
> боялся потерять папу… Пап
> забирали ночью, и они
> исчезали в никуда. Так пропал
> мамин родной брат Феликс…
> Музыкант. Его
> взяли за глупость… за ерунду…
> В магазине он громко сказал
> жене: «Вот уже
> двадцать лет советской власти,
> а приличных штанов
> в продаже нет».
> Сейчас пишут, что все были
> против… А я скажу, что народ
> поддерживал
> посадки. Взять нашу маму… У нее
> сидел брат, а она говорила: «С
> нашим
> Феликсом произошла ошибка.
> Должны разобраться. Но сажать
> надо, вон сколько
> безобразий творится вокруг».
> Народ поддерживал… Война! После
> войны я боялся
> вспоминать войну… Свою войну…
> Хотел в партию вступить – не
> приняли: «Какой
> ты коммунист, если ты был
> в гетто?». Молчал… молчал…
>
>
> Была
> в нашем партизанском отряде
> Розочка, красивая еврейская
> девочка, книжки
> с собой возила. Шестнадцать
> лет. Командиры спали с ней по
> очереди… «У
> нее там еще детские волосики…
> Ха-ха…» Розочка забеременела…
> Отвели подальше
> в лес и пристрелили, как
> собачку. Дети рождались,
> понятное дело,
> полный лес здоровых мужиков.
> Практика была такая: ребенок
> родится – его сразу
> отдают в деревню. На хутор.
> А кто возьмет еврейское дитя?
> Евреи
> рожать не имели права. Я вернулся
> с задания: «Где Розочка?» – «А
> тебе что?
> Этой нет – другую найдут». Сотни
> евреев, убежавших из гетто,
> бродили по лесам.
> Крестьяне их ловили, выдавали
> немцам за пуд муки, за килограмм
> сахара.
> Напишите… я долго молчал… Еврей
> всю жизнь чего-то боится. Куда бы
> камень ни
> упал, но еврея заденет.
>
> Уйти
> из горящего Минска мы не успели
> из-за бабушки… Бабушка видела
> немцев
> в 18-м году и всех убеждала,
> что немцы – культурная нация
> и мирных людей они не тронут. У
> них в доме квартировал
> немецкий
> офицер, каждый вечер он играл на
> пианино. Мама начала
> сомневаться: уходить – не
> уходить? Из-за этого пианино,
> конечно… Так мы потеряли много
> времени. Немецкие
> мотоциклисты въехали в город.
> Какие-то люди в вышитых
> сорочках
> встречали их с хлебом-солью.
> С радостью. Нашлось много
> людей, которые
> думали: вот пришли немцы,
> и начнется нормальная жизнь.
> Многие ненавидели
> Сталина и перестали это
> скрывать. В первые дни войны
> было столько
> нового и непонятного…
>
> Слово
> «жид» я услышал в первые дни
> войны… Наши соседи начали
> стучать нам
> в дверь и кричать: «Все,
> жиды, конец вам! За Христа
> ответите!». Я был
> советский мальчик. Окончил пять
> классов, мне двенадцать лет.
> Я не мог
> понять, что они говорят. Почему
> они так говорят? Я и сейчас
> этого не
> понимаю… У нас семья была
> смешанная: папа – еврей, мама –
> русская. Мы
> праздновали Пасху, но особенным
> образом: мама говорила, что
> сегодня день
> рождения хорошего человека.
> Пекла пирог. А на Пейсах (когда
> Господь
> помиловал евреев) отец приносил
> от бабушки мацу. Но время было
> такое, что это
> никак не афишировалось… надо
> было молчать…
>
> Мама
> пришила нам всем желтые звезды…
> Несколько дней никто не мог
> выйти из дома. Было
> стыдно… Я уже старый, но я
> помню это чувство… Как было
> стыдно… Всюду
> в городе валялись листовки:
> «Ликвидируйте комиссаров
> и жидов»,
> «Спасите Россию от власти
> жидобольшевиков». Одну листовку
> подсунули нам под
> дверь… Скоро… да… Поползли
> слухи: американские евреи
> собирают золото, чтобы
> выкупить всех евреев
> и перевезти в Америку.
> Немцы любят порядок
> и не любят евреев, поэтому
> евреям придется пережить войну
> в гетто…
> Люди искали смысл в том, что
> происходит… какую-то нить… Даже
> ад человек
> хочет понять. Помню… Я хорошо
> помню, как мы переселялись
> в гетто. Тысячи
> евреев шли по городу…
> с детьми, с подушками… Я
> взял с собой, это
> смешно, свою коллекцию бабочек.
> Это смешно сейчас… Минчане
> высыпали на
> тротуары: одни смотрели на нас
> с любопытством, другие со
> злорадством, но
> некоторые стояли заплаканные. Я
> мало оглядывался по сторонам, я
> боялся увидеть
> кого-нибудь из знакомых
> мальчиков. Было стыдно…
> постоянное чувство стыда
> помню…
>
> Мама
> сняла с руки обручальное
> кольцо, завернула в носовой
> платок
> и сказала, куда идти. Я пролез
> ночью под проволокой…
> В условленном
> месте меня ждала женщина, я отдал
> ей кольцо, а она насыпала мне
> муки.
> Утром мы увидели, что вместо муки
> я принес мел. Побелку. Так ушло
> мамино
> кольцо. Других дорогих вещей у
> нас не было… Стали пухнуть от
> голода… Возле
> гетто дежурили крестьяне
> с большими мешками. День
> и ночь. Ждали
> очередного погрома. Когда евреев
> увозили на расстрел, их впускали
> грабить
> покинутые дома. Полицаи искали
> дорогие вещи, а крестьяне
> складывали
> в мешки все, что находили. «Вам
> уже ничего не надо будет», –
> говорили
> они нам.
>
> Однажды
> гетто притихло, как перед
> погромом. Хотя не раздалось ни
> одного выстрела.
> В тот день не стреляли…
> Машины… много машин… Из машин
> выгружались дети
> в хороших костюмчиках
> и ботиночках, женщины
> в белых передниках,
> мужчины с дорогими
> чемоданами. Шикарные были
> чемоданы! Все говорили
> по-немецки. Конвоиры
> и охранники растерялись,
> особенно полицаи, они не
> кричали, никого не били
> дубинками, не спускали
> с поводков рычащих собак.
> Спектакль… театр… Это было
> похоже на спектакль… В этот
> же день мы узнали,
> что это привезли евреев из
> Европы. Их стали звать
> «гамбургские» евреи, потому
> что большинство из них прибыло
> из Гамбурга. Они были
> дисциплинированные,
> послушные. Не хитрили, не
> обманывали охрану, не прятались
> в тайниках… они
> были обречены… На нас они
> смотрели свысока. Мы бедные,
> плохо одетые. Мы другие…
> не говорили по-немецки…
>
> Всех
> их расстреляли. Десятки тысяч
> «гамбургских» евреев…
>
> Этот
> день… все как в тумане… Как
> нас выгнали из дома? Как везли?
> Помню большое
> поле возле леса… Выбрали
> сильных мужчин и приказали им
> рыть две ямы.
> Глубокие. А мы стояли
> и ждали. Первыми маленьких
> детей побросали
> в одну яму… и стали
> закапывать… Родители не плакали
> и не просили.
> Была тишина. Почему, спросите? Я
> думал… Если на человека напал
> волк, человек же
> не будет его просить, умолять
> оставить ему жизнь. Или дикий
> кабан напал… Немцы
> заглядывали в яму
> и смеялись, бросали туда
> конфеты. Полицаи пьяные
> в стельку… у них полные
> карманы часов… Закопали детей…
> И приказали
> всем прыгать в другую яму.
> Стоим мама, папа, я
> и сестренка. Подошла
> наша очередь… Немец, который
> командовал, он понял, что мама
> русская,
> и показал рукой: «А ты иди».
> Папа кричит маме: «Беги!».
> А мама
> цеплялась за папу, за меня: «Я
> с вами». Мы все ее
> отталкивали… просили
> уйти… Мама первая прыгнула
> в яму…
>
> Это
> все, что я помню… Пришел
> в сознание от того, что кто-то
> сильно ударил меня
> по ноге чем-то острым. От боли я
> вскрикнул. Услышал шепот: «А тут
> один живой».
> Мужики с лопатами рылись
> в яме и снимали с убитых
> сапоги,
> ботинки… все, что можно было
> снять… Помогли мне вылезти на
> верх. Я сел на край
> ямы и ждал… ждал… Шел дождь.
> Земля была теплая-теплая. Мне
> отрезали кусок
> хлеба: «Беги, жиденок. Может,
> спасешься».
>
> Деревня
> была пустая… Ни одного человека,
> а дома целые. Хотелось есть, но
> попросить
> было не у кого. Так и ходил
> один. На дороге то резиновый бот
> валяется, то
> галоши… косынка… За церковью
> увидел обгоревших людей. Черные
> трупы. Пахло
> бензином и жареным… Убежал
> назад в лес. Питался грибами
> и ягодами. Один раз встретил
> старика, который заготавливал
> дрова. Старик
> дал мне два яйца. «В деревню, –
> предупредил, – не заходи.
> Мужики
> скрутят и сдадут
> в комендатуру. Недавно двух
> жидовочек так поймали».
>
> Однажды
> заснул и проснулся от
> выстрела над головой. Вскочил:
> «Немцы?». На конях
> сидели молодые хлопцы.
> Партизаны! Они посмеялись
> и стали спорить между
> собой: «А жиденыш нам зачем?
> Давай…» – «Пускай командир
> решает». Привели
> меня в отряд, посадили
> в отдельную землянку.
> Поставили часового…
> Вызвали на допрос: «Как ты
> оказался в расположении
> отряда? Кто послал?» –
> «Никто меня не посылал. Я из
> расстрельной ямы вылез». –
> «А может, ты
> шпион?» Дали два раза по морде
> и кинули назад в землянку.
> К вечеру впихнули ко мне еще
> двоих молодых мужчин, тоже
> евреев, были они
> в хороших кожаных куртках. От
> них я узнал, что евреев в отряд
> без
> оружия не берут. Если нет оружия,
> то надо принести золото. Золотую
> вещь. У них
> были с собой золотые часы
> и портсигар – даже
> показали мне, –
> они требовали встречи
> с командиром. Скоро их увели.
> Больше я их никогда не
> встречал… А золотой
> портсигар увидел потом у нашего
> командира…
> и кожаную куртку… Меня спас
> папин знакомый, дядя Яша. Он был
> сапожник,
> а сапожники ценились
> в отряде, как врачи. Я стал ему
> помогать…
>
> Первый
> совет дяди Яши: «Поменяй
> фамилию». Моя фамилия Фридман… Я
> стал Ломейко… Второй
> совет: «Молчи. А то получишь
> пулю в спину. За еврея никто
> отвечать не
> будет». Так оно и было… Война
> – это болото, легко влезть
> и трудно
> вылезти. Другая еврейская
> поговорка: когда дует сильный
> ветер, выше всего
> поднимается мусор. Нацистская
> пропаганда заразила всех,
> партизаны были антисемитски
> настроены. Нас, евреев, было
> в отряде одиннадцать
> человек… потом пять…
> Специально при нас заводились
> разговоры: «Ну какие вы вояки?
> Вас, как овец,
> ведут на убой…», «Жиды
> трусливые…». Я молчал. Был у меня
> боевой друг, отчаянный
> парень… Давид Гринберг… он им
> отвечал. Спорил. Его убили
> выстрелом
> в спину. Я знаю, кто убил.
> Сегодня он герой – ходит
> с орденами.
> Геройствует! Двоих евреев убили
> якобы за сон на посту… Еще
> одного за новенький
> парабеллум… позавидовали… Куда
> бежать? В гетто? Я хотел
> защищать Родину…
> отомстить за родных…
> А Родина? У партизанских
> командиров были секретные
> инструкции из Москвы: евреям не
> доверять, в отряд не брать,
> уничтожать.
> Нас считали предателями. Теперь
> мы об этом узнали благодаря
> перестройке.
>
> Человека
> жалко… А как лошади умирают?
> Лошадь не прячется, как другие
> животные:
> собака там, кошка, корова и та
> убегает, лошадь стоит и ждет,
> когда ее
> убьют. Тяжелая картина…
> В кино кавалеристы несутся
> с гиком и
> с шашкой над головой. Бред!
> Фантазия! В нашем отряде одно
> время были
> кавалеристы, их быстро
> расформировали. Лошади не могут
> идти по сугробам, тем
> более скакать, они застревают
> в сугробах, а у немцев
> мотоциклы –
> двухколесные, трехколесные,
> зимой они ставили их на лыжи.
> Ездили и
> с хохотом расстреливали
> и наших лошадей,
> и всадников. Красивых
> лошадей могли пожалеть, видно,
> среди них было немало
> деревенских парней…
>
> Приказ:
> сжечь хату полицая… Вместе
> с семьей… Семья большая: жена,
> трое детей, дед,
> баба. Ночью окружили их… забили
> дверь гвоздями… Облили
> керосином
> и подожгли. Кричали они там,
> голосили. Мальчишка лезет через
> окно… Один
> партизан хотел его пристрелить,
> а другой не дал. Закинули
> назад
> в костер. Мне четырнадцать
> лет… Я ничего не понимаю… Все,
> что я
> смог – запомнил это. И вот
> рассказал… Не люблю слова
> «герой»… героев
> на войне нет… Если человек взял
> в руки оружие, он уже не будет
> хорошим. У
> него не получится.
>
> Помню
> блокаду… Немцы решили очистить
> свои тылы и дивизии СС бросили
> против
> партизан. Навешали фонарей на
> парашютах и бомбили нас день
> и ночь.
> После бомбежки – минометный
> обстрел. Отряд уходил небольшими
> группами, раненых
> увозили с собой, но закрывали
> им рот, а лошадям надевали
> специальные
> намордники. Бросали все, бросали
> домашний скот, а он бежал за
> людьми.
> Коровы, овечки… Приходилось
> расстреливать… Немцы подошли
> близко, так близко,
> что уже слышны были их голоса: «о
> мутер, о мутер»… запах сигарет…
> У каждого из
> нас хранился последний патрон…
> Но умереть никогда не опоздаешь.
> Ночью мы… трое
> нас осталось из группы
> прикрытия… вспороли брюхо
> убитым лошадям, выкинули все
> оттуда, и сами туда залезли.
> Просидели так двое суток,
> слышали, как немцы
> ходили туда-сюда. Постреливали.
> Наконец наступила полная тишина.
> Тогда мы
> вылезли: все в крови,
> в кишках… в говне…
> Полоумные. Ночь… луна
> светит…
>
> Птицы,
> я вам скажу, нам тоже помогали…
> Сорока услышит чужого человека
> – обязательно
> закричит. Подаст сигнал. К нам
> они привыкли, а немцы пахли
> по-другому: у них одеколон,
> душистое мыло, сигареты, шинели
> из отличного
> солдатского сукна… и хорошо
> смазанные сапоги… У нас
> самодельный табак, обмотки,
> лапти из воловьей шкуры,
> прикрученные к ногам
> ремешками. У них шерстяное
> нательное белье… Мертвых мы
> раздевали до трусов! Собаки
> грызли их лица, руки.
> Даже животных втянули
> в войну…
>
> Много
> лет прошло… полвека… А ее не
> забыл… эту женщину… У нее было
> двое детей.
> Маленьких. Она спрятала
> в погребе раненого партизана.
> Кто-то донес… Семью
> повесили посредине деревни.
> Детей первыми… Как она кричала!
> Так люди не кричат…
> так звери кричат… Должен ли
> человек идти на такие жертвы? Я
> не знаю. (Молчит.)
> Пишут сейчас о войне те, кто там
> не был. Я не читаю… Вы не
> обижайтесь, но я не
> читаю…
>
>
>
> Минск освободили… Для
> меня война кончилась, в армию
> по возрасту не взяли. Пятнадцать
> лет. Где жить? В нашей квартире
> поселились чужие люди. Гнали
> меня: «Жид пархатый…». Ничего не
> хотели отдавать:
> ни квартиры, ни вещей. Привыкли
> к мысли, что евреи не вернутся
> никогда…
>
>
>
>               
> Из разных разговоров -
> После
> войны
>
>  
>
> (Нестройный хор.)
> «Бьется в тесной печурке
> огонь, / На
> поленьях смола, как слеза.
> / И поет мне в землянке
> гармонь.
> / Про улыбку твою
> и глаза…»
>
>  
>
> – После
> войны люди уже не те были. Я сам
> вернулся домой
> остервенелый.
>
> – Сталин
> не любил наше поколение.
> Ненавидел. За то, что свободу
> почувствовали. Война –
> это была свобода для нас! Мы
> побывали в Европе, увидели,
> как там люди
> живут. Я шел на работу мимо
> памятника Сталину, и меня
> холодный пот
> пробивал: а вдруг он знает, о
> чем я думаю?
>
> – «Назад!
> В стойло!» – сказали нам.
> И мы пошли.
>
> – Дерьмократы!
> Разрушили все… валяемся
> в говне…
>
> – Все
> забыла… и любовь забыла…
> А войну помню…
>
> – Два
> года в партизанах. В лесу.
> После войны лет семь… восемь…
> вообще не
> могла на мужчин смотреть.
> Насмотрелась! Была такая апатия.
> Поехали
> с сестрой в санаторий… За
> ней ухаживают, она танцует, а я
> хотела
> покоя. Поздно замуж вышла. Муж
> был младше меня на пять лет. Как
> девочка был.
>
> – Ушла
> на фронт, потому что верила
> всему, что писала газета
> «Правда». Стреляла.
> Страстное было желание –
> убивать! Убивать! Раньше хотела
> все забыть, но не
> могла, а теперь оно само
> забывается. Одно помню, что
> смерть на войне
> по-другому пахнет… запах
> убийства особенный… Когда не
> много, а один
> человек лежит, начинаешь думать:
> кто он? Откуда? Его же кто-то
> ждет…
>
> – Под
> Варшавой… Старая полька
> принесла мне мужнину одежду:
> «Сними с себя все. Я
> постираю. Почему вы такие
> грязные и худые? Как вы
> победили?». Как мы
> победили?!
>
> – Ты
> давай… без лирики…
>
> – Победили
> – да. Но наша великая победа не
> сделала нашу страну
> великой.
>
> – Я
> умру коммунистом… Перестройка
> – это операция ЦРУ по
> уничтожению СССР.
>
> – Что
> осталось в памяти? Самое
> обидное было то, что немцы нас
> презирали. Как мы
> жили… наш быт… Гитлер называл
> славян кроликами…
>
> – Немцы
> приехали в нашу деревню.
> Весна. На следующий день они
> стали делать клумбу
> и строить туалет. Старики до
> сих пор вспоминают, как немцы
> цветы садили…
>
> – В Германии…
> Мы заходили в дома: в шкафах
> много добротной одежды, белье,
> безделушки. Горы посуды. А до
> войны нам говорили, что они
> страдают при
> капитализме. Смотрели
> и молчали. Попробуй похвалить
> немецкую зажигалку или
> велосипед. Загремишь по
> пятьдесят восьмой статье за
> «антисоветскую пропаганду».
> В один момент… Разрешили
> отправлять посылки домой:
> генералу – пятнадцать
> килограммов, офицеру – десять,
> солдату – пять. Почту завалили.
> Мать пишет:
> «Посылок не надо. Из-за твоих
> посылок нас убьют». Я им
> зажигалки послал, часы,
> шелковый отрез… Шоколадные
> большие конфеты… они подумали,
> что это мыло…
>
> – Не
> трахнутых немок от десяти до
> восьмидесяти не было! Так что
> родившиеся там
> в сорок шестом – это «русский
> народ».
>
> – Война
> все спишет… она
> и списала…
>
> – Вот
> она – победа! Победа! Всю войну
> люди фантазировали, как хорошо
> они будут жить
> после войны. Два-три дня
> попраздновали. А потом
> захотелось что-то есть,
> надо что-то надеть. Жить
> захотелось. А ничего нет. Все
> ходили
> в немецкой форме.
> И взрослые, и дети.
> Шили-перешивали. Хлеб
> давали по карточкам, очереди
> километровые. Озлобление
> повисло в воздухе.
> Человека могли убить просто
> так.
>
> – Помню…
> весь день грохот… Инвалиды
> ездили на самодельных
> платформах на
> шарикоподшипниках. А мостовые
> – булыжные. Жили они
> в подвалах
> и полуподвалах. Пили, валялись
> в канавах. Попрошайничали.
> Ордена
> меняли на водку. Подъедут
> к очереди и просят: «Дайте
> купить
> хлебушек». В очереди одни
> усталые женщины: «Ты – живой.
> А мой
> в могиле лежит». Гнали их.
> Стали немного лучше жить, вообще
> запрезирали
> инвалидов. Никто не хотел войну
> вспоминать. Уже все были заняты
> жизнью,
> а не войной. В один день их
> убрали из города. Милиционеры
> вылавливали
> их и забрасывали в машины,
> как поросят. Мат… визг…
> писк…
>
> – А у
> нас в городе был Дом
> инвалидов. Молодежь без рук, без
> ног. Все
> с орденами. Их разрешили
> разобрать по домам… официальное
> было разрешение…
> Бабы соскучились по мужской
> ласке и кинулись их забирать:
> кто на тачке
> везет, кто в детской коляске.
> Хотелось, чтобы в доме мужиком
> запахло,
> чтобы повесить мужскую рубаху на
> веревке во дворе. Скоро повезли
> их назад… Это
> же не игрушка… и не кино.
> Попробуй этот кусок мужчины
> полюбить. Он злой,
> обиженный, он знает, что его
> предали.
>
> – Этот
> день Победы…
>

1 комментарий:

  1. Читаю и плачу. Что за чудовища с обеих сторон? Откуда это зверство? Ненависть и жажда крови? Жадность, тяга к насилию и грабежам? Самые темные, мрачные глубины человеческой природы оживляет и раскрепощает война. Какое чудо, что я не воевал. Не убивал, не предавал, не стучал, не арестовывался, не сидел и не умирал в лагерях. Как же мне повезло! И от этого тоже больно. Как будто виноват во всем этом кошмаре и ужасе...

    ОтветитьУдалить