НУЖНА БЫЛА ПОДГОТОВКА

 

В том, что происходит с Россией сегодня виноват и этот. почивший классик.

Валерий КАДЖАЯ (Москва)

«ЕВРЕЙСКИЙ СИНДРОМ» СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЫ и до какой степени оказался ему верен Солженицын^*

КАК ВОЕВАЛИ ЕВРЕИ: по Солженицыну и в действительности

Первый том «Двухсот лет вместе» был подписан в печать 4 июня 2001 года, недели через две или три состоялась его пышная презентация, на которой не менее пышно было объявлено, что второй том читатели получат где-то в ноябре. Получили в декабре, аккурат к Новому году, но не 2001-го, а 2002-го. Почему задержался более чем на год выход в свет уже готового второго тома, это тема для отдельного, почти детективного разговора, весьма, кстати, интересного. Но за год вынужденного ожидания первый том был изучен вдоль и поперек, с головы до ног и с ног до головы. Короче, места живого на нем не осталось. Подавляющее большинство критиков охарактеризовали книгу как в чем-то откровенно, а в чем-то завуалировано, но в целом — антисемитскую. Но если в первом томе антисемитские уши, причем не ослиные, а скорее, слоновьи, хлопали каждой страницей, то во втором томе «Гульчатай» открыла личико. И тогда обнаружилось, что вовсе это не личико Гульчатай, а бородатая рожа Абдуллы.

Действительно, правы оказались те, кто предупреждал, что в первом томе — всего лишь цветочки, а вот ягодки — и очень сочные, нас ждут во втором. Так и получилось: подобного рода густопсовым антисемитизмом российский читатель не имел удовольствия наслаждаться со времен шульгинского эссе «Что нам в них не нравится…», написанного в 1928 году. Но Василий Витальевич, во-первых, никогда и не скрывал, что он антисемит, и даже гордился этим, во-вторых, почти не претендовал на роль историка и, в-третьих, еще меньше претендовал на роль арбитра. Александр же Исаевич уверяет всех и вся, что к евреям он зла не питает, у него и друзей среди них немало, но… истина ему дороже. Нобелевский лауреат искренне уверен, что написал исторический труд. И со свойственной ему скромностью объяснил, что взялся за «каленный клин», дабы «объемно и равновесно» осветить его, ибо «до сих пор не появился такой показ или освещение взаимной нашей истории, который встретил бы понимание с обеих сторон».

«Объемность» получилась даже сверхобъемной: тысяча страниц текста — это вам не фунт изюму. Что касается «равновесности» — тут сам В.Шульгин снял бы шляпу…

Второй том охватывает период от Февральской революции до распада Советского Союза. В нем 27 глав, и каждая пропитана густейшей, нескрываемой юдофобией, но в главе 21-й «В войну с Германией» Солженицын доходит до откровенного непотребства. «Хотя я участник той войны, — пишет А.И. — мне меньше всего в жизни пришлось заниматься ею по книгам, собирать о ней материалы или писать о ней что-либо. Но я — видел евреев на фронте. Знал среди них смельчаков».

Я не случайно выделил эту фразу, мы еще вернемся к ней, поэтому прошу запомнить. Затем Солженицын — приличия ради — приводит несколько имен евреев-смельчаков, но тут же выливает на ложку меда пребольшущую бочку дегтя: «И все же, несмотря на эти примеры бесспорной храбрости, с горечью констатирует еврейский исследователь: «широко распространенное и в армии, и в тылу представление об уклонении евреев от участия в боевых частях». Это — точка болевая, больная. Но если обходить больные — нечего браться за книгу о совместно пройденных испытаниях».

Не будем обманываться насчет «еврейского исследователя»: да, таковой есть, это С. Шварц, «Евреи в Советском Союзе», с. 154, — Солженицын скрупулезно пунктуален в своих сносках, но ведь цитата выдернута из контекста, в котором как раз-то и доказывается, что«широко распространенное представление» не соответствует ни на йоту действительности. И снова ссылки на еврейских исследователей — прием, многократно примененный автором еще в первом томе и столь же многократно высмеянный, разоблаченный и опровергнутый: «Во время последней войны антисемитизм в России значительно усилился. Евреев несправедливо (выделено мной. — В.К.) упрекали в уклонении от военной службы, и особенно от службы на фронте». — «О евреях говорили, что вместо того, чтобы воевать, они «штурмом овладели городами Алма-Ата и Ташкент…» — «Выражение типа «мы на фронте, а евреи в Ташкенте», «на фронте не видно евреев» — можно было услышать как среди солдат, так и среди гражданских лиц».

Проведя массивную артподготовку выдернутыми из контекста цитатами еврейских исследователей, в бой наконец вступает сам Солженицын: «Свидетельствую: да, среди солдат на фронте можно было такое услышать. И после войны — кто с этим не сталкивался? — осталось в массе славян тягостное ощущение, что наши евреи могли провести ту войну самоотверженней: что на передовой, в нижних чинах, евреи могли бы состоять гуще (выделено мной. — В.К.)».

И что же — это «тягостное ощущение» Солженицын, претендующий на роль историка, то есть человека, который изучает войну не по ощущениям, а по фактам, как-то пытается опровергнуть? Пропустив мимо ушей подчеркнутое мной в выдернутой цитате из книги того же С. Шварца ключевое слово «несправедливо», Александр Исаевич снова выдвигает «по перед себя» еврейских авторов, которые отмечают, что «количество евреев — комиссаров и политруков в различных подразделениях во время войны было относительно большим, чем на других армейских должностях». Но Солженицын — как русский историк, кроме еврейских источников мог бы обратиться и к русским тоже. А согласно последним, институт комиссаров был ликвидирован в Красной армии еще в 1936 году, затем Сталин вновь ввел его в начале войны, но летом 1942-го окончательно утвердил в войсках единоначалие. Так, комиссар полка стал заместителем командира по политчасти (замполитом), а младшее звено, например, политрук взвода или роты, воевал на передовой вместе со всеми, не имея никаких преимуществ перед летящими на них пулями и снарядами.

«Кроме того, само собой, евреи были» — отмечает далее Солженицын, вновь передавая слово еврейским источникам: «среди главных специалистов военной медицины… среди начальников санитарных управлений ряда фронтов… среди генералов Красной армии было 26 евреев — генералов медицинской службы и 9 — генералов ветеринарной службы, 33 генерала — еврея служили в инженерных войсках». Почему-то именно на этом перечне А.И. обрывает «еврейские источники». А куда делись общевойсковые генералы — командиры стрелковых дивизий, той самой пехоты, которая «мать войны», а также танковых войск, авиации, артиллерии и.т.д. Но об этом отдельный разговор. «Конечно, — замечает как бы между прочим Солженицын, — евреи-врачи и военные инженеры занимали не только высокие посты: среди военных медиков… было множество евреев (врачей, медсестер, санитаров)»…

А общий вывод таков: «Но как бы неоспоримо важны и необходимы ни были все эти службы для общей победы, а доживет до нее не всякий. Пока же рядовой фронтовик, оглядываясь с передовой себе за спину, видел, всем понятно, что участниками войны считались и 2-й и 3-й эшелоны фронта: глубокие штабы, интендантства, вся (выделено мной. — В.К.) медицина от медсанбатов и выше, многие тыловые технические части, и во всех них, конечно, обслуживающий персонал, и писари, и еще вся (выделено мной. — В.К.) машина армейской пропаганды, включая и переездные эстрадные ансамбли, фронтовые артистические бригады, — и всякому было наглядно: да, там евреев значительно гуще, чем на передовой».

Самое забавное, что это говорит человек, за два с половиной года, проведенных на фронте, не сделавший по врагу ни одного выстрела, хотя и командовавший батареей. Но батарея-то была не огневая, а «звуковая». Да, да, Солженицын командовал так называемой батареей звуковой разведки (БЗР). В ней не было ни одного орудия, лишь аппараты, засекавшие по залпам вражеские орудия. А сам командир сидел в безопасном блиндаже километрах в полутора-трех от передовой — в том самом 2-м эшелоне — и вычерчивал оси абсцисс и ординат и прочие синусоиды, а потом передавал свои расчеты дальнобойной артиллерии, расположенной еще глубже. Та уже и начинала молотить вражеские объекты, чаще всего впустую, так как методика выявления по звуку была крайне несовершенной.

И снова, опять же для «равновесности», Солженицын соглашается, что «конечно, евреи воевали и в пехоте, и на передовой…, но на отдельных примерах — ни в ту, ни в другую сторону — ничего не строится. (Совершенно справедливо замечание. — В.К.) А надежной статистики, и главное, более дробной, — нет; и вряд ли всплывет когда-нибудь».

Есть такая статистика! И достаточно она надежная, и достаточно дробная, а главное — общеизвестная, надо было только снять с себя антисемитские шоры и писать не по заданности, а по совести.

Помните, уважаемый читатель, несколькими абзацами ранее я привел цитату Солженицына и просил обратить на нее особое внимание, даже выделил полужирным курсивом. Перечтите ее внимательно и сравните со следующей: «Хотя я современник и участник ее (войны. — В.К.), но меньше всего мне в жизни пришлось заниматься ею, собирать по ней материалы или писать что-либо. Поэтому оговариваюсь: ни на какую научную проверку фактов и обоснованность доводов не претендую (sic! — В.К.). Вот мое субъективное впечатление. Я видел евреев на фронте. Знал среди них бесстрашных. Не хоронил ни одного» (выделено мной. — В.К.).

Это даже не бесстыдство — это паскудство.

Цитата взята мною из апокрифа — книги «Евреи в СССР и в будущей России», написанной Солженицыным в 1968 году и изданной без его ведома в 2000-м¹. Сначала Александр Исаевич возмущенно открещивался от своего детища, но когда выяснилось, что его первая жена Наталья Решетовская сохранила и передала в отдел секретных рукописей Пушкинского Дома авторский оригинал, пришлось позу возмущения сменить на фигуру умолчания. А также срочно остановить набор второго тома и вносить в него необходимые коррективы. Но кое-что, как видите, проскочило, а глава «В лагерях Гулага» перекочевала из книжки 1968-го во второй том полностью, слово в слово.

Солженицын не лжет, когда утверждает, что видел на фронте евреев и знал среди них бесстрашных, но не хоронил ни одного: так уж получилось. Но за этой маленькой правдой стоит Большая ложь. Как математик по образованию, Солженицын не может не знать закона Больших чисел. Одно из таких чисел он честно приводит во втором томе: в годы Великой Отечественной войны было мобилизовано 434 тысячи евреев, и сам же подтверждает, что «пропорция евреев-участников войны в целом соответствует средней по стране». А еще были партизаны, подпольщики — в общем, полмиллиона наберется.

Но Солженицын не приводит второго Большого числа: из полумиллиона воевавших евреев погибли 205 тысяч, то есть около половины. Их же кто-то хоронил и, думаю, сохранил о погибших добрую память…

Следующее Большое число красноречиво свидетельствует о том, как воевали евреи: 150 из них были удостоены звания Героя Советского Союза и 14 — полных Кавалеров ордена Славы. По данным Главного управления кадров Министерства обороны, только в 1941-1942 годах — на самых тяжелых фронтах, были награждены различными орденами и медалями 5,2 тысячи евреев. Всего же в ходе Великой Отечественной войны боевые награды получили 161 тысяча евреев! Но это абсолютная цифра. Русские, например, среди награжденных составили 6 миллионов 173 тысячи, но и призвано в армию их было 19 миллионов 650 тысяч! Если же перевести абсолютные цифры в относительные, то картина открывается совершенно поразительная. Расчеты, как это принято в статистике, ведутся на 100 тысяч населения. Так вот, на каждые 100 тысяч евреев (даже считая тех, кто «отсиживался» в Алма-Ате и Ташкенте) приходится 7 тысяч награжденных боевыми орденами и медалями. На сто тысяч русских — 5415 награжденных, украинцев — 4624, белорусов — 3936. Если к этому прибавить, что среди воинов-евреев, как минимум 10 процентов записали себя в анкетах русскими, то и общую цифру тоже следует увеличить на столько же.

Совершенно недавно выяснилось из письма жительницы Сочи Татьяны Просветовой, опубликованного в 16-м номере за 2002 год журнала «Слово инвалида войны», что ее отец, штурман Петр Данилович Просветов, Герой Советского Союза, совершивший 290 боевых вылетов, в анкетах писался русским, хотя на самом деле был еврей. Так что полку евреев — Героев совершенно неожиданно прибыло.

Кроме передергивания цитатами или такого их обрезания, что они приобретают противоположный смысл, или весьма произвольного выдергивания их из контекста, есть еще один прием у Солженицына: он находит какого-нибудь еврея с устраивающими его (Солженицына) рассуждениями, обильно его цитирует, и выдает эти частные рассуждения за позицию евреев в целом. Судите сами: «А вот недавно в израильской периодике притекло интересное свидетельство. Когда в начале войны Иона Деген захотел идти добровольцем в комсомольский взвод, то другой еврейский юноша, Шулим Даин, которого Иона звал с собой, ответил, — «что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за схваткой со стороны, что это не их война (выделено мной. — В.К.), хотя, быть может, именно она принесет им прозрение и поможет восстановить Израиль. (Кавычки здесь не закрываются, хотя следующая фраза начинается с кавычек. Что это — ошибка корректора или очередной прием Солженицына, ибо это скорее его мысли, чем Шулима Даина, то есть экстраполяция чистой воды. — В.К.) «Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? — ни в коем случае». И можно охватить, что не один же Даин так думал, а особенно — среди евреев постарше и с большим жизненным опытом. И такое настроение у евреев, особенно тех, что были преданы всевечной идее Израиля, можно вполне понять. Но все же с недоуменной оговоркой: враг шел — главный враг евреев, на уничтожение прежде всего евреев, — и как же мог Даин и сходно мыслящие остаться нейтральными? (выделено мной. Уже не один Даин, но и некие «сходно мыслящие», хотя, на самом деле, так мыслит за евреев сам Солженицын. — В.К.) а русским, мол, так и так защищать свою землю. Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания», как у Шулима Даина (потом погибшего под Сталинградом): «сцепились насмерть два фашистских чудовища», и что нам в том участвовать?»

Цитата взята из рецензии В. Кагана, напечатанной в 1990 году в журнале «22», издающемся в Израиле и очень любимом Солженицыным. И снова здравый смысл подсказывает: не мог советский парень в 41-м году так говорить и думать, иначе не погиб бы под Сталинградом, придумал бы что-нибудь, чтобы увильнуть от армии. Что же касается «двух фашистских чудовищ», то есть гитлеровской Германии и сталинского СССР, то это типичная формулировка 60-70 годов, если не позже.

И снова забавная ситуация, так и хочется сказать: «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» 1 сентября 1941 года мой родной дядя Николай Сердюк, прибавив к своим 16-ти еще один год — был он казацкой стати, ему поверили, — пошел не в школьный класс, а добровольцем на фронт. Сейчас лежит в братской могиле под Старой Руссой. А Солженицын 1 сентября 1941 года пошел учить математике и астрономии ребятишек в городке Морозовске под Ростовом. «В середине октября Саню призвали, — пишет в своей книге «В споре со временем» Н. Решетовская (подчеркиваю: призвали, как Шулима Даина, не сам рвался на фронт, определили в гужтранспортный батальон. — В.К.). «…Да еще находясь в глубоком тылу… Получила известие о том, что Саня в Костроме до 15.09. Ура! Значит еще в безопасности!» — вспоминает далее Н. Решетовская, которая в то время находилась в эвакуации… в Алма-Ате. И только в конце 1942-го Солженицын попадает наконец на фронт, в ту самую «батарею звуковой разведки». И это — университетский вчерашний активист, получавший повышенную стипендию за«деятельное участие во всех комсомольских делах», который, по идее, должен был рваться на передовую.

Для чего же понадобилось Солженицыну столь кощунственно бередить память своего ровесника Шулима Даина? А для того, чтобы подвести нас к следующей мысли, которой Солженицын пропитан до мозга костей: «Самобережливость и осторожность — у евреев сквозь всю историю рассеяния, да, — но той же историей и объясняются. А в Шестидневную и другие войны Израиля — они доказали свое выдающееся военное мужество».

Свое выдающееся военное мужество они доказали — и в гораздо большей степени — в Великую Отечественную, я уже приводил и цифры, и примеры. Так сражаться, не щадя жизни, можно только за родную землю, «за любимую девушку, за родной огонек». А Солженицын, словно не зная ничего об этих фактах, твердит свое: «И тогда позицию Даина не понять иначе, как — расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 году как объясняющий и один из главных источников антисемитизма: еврей, живущий в стране, принадлежит не только этой стране — потому его чувства неизбежно двоятся. Евреи «всегда были националистически настроены, но объектом этого национализма было еврейство, а не моя страна, в которой евреи жили» (это уже знакомый нам С. Шварц, всяко лыко годится, если в строку. — В.К.). Неполная заинтересованность (это уже самолично Солженицын. — В.К.)в этой стране. Ведь впереди всегда — для многих неосознанно, а маячит — уже без сомнения свой Израиль».

Значит, потому полегли на фронтах Великой Отечественной 205 тысяч евреев, что сражались за свой Израиль? Или все-таки они сражались за свой СССР, то есть за Россию? Эх, Александр Исаич, Александр Исаич! Евреев можно любить, можно ненавидеть, можно в упор не видеть — совесть только свою терять не надо, тем более, что это единственное, чего не может потерять человек, если только сам того не захочет.

«Разве эта война не была для евреев и своей кровной, собственной Отечественной: скрестить оружие с самым страшным врагом всей еврейской истории? — патетически вопрошает Солженицын. Ответ на этот далеко не риторический вопрос исчерпывающе дали все те же 205 тысяч, не пришедшие с войны, и еще около ста тысяч, пришедшие с нее инвалидами. Среди воинов-евреев, погибших и умерших от ран, 77,6 процента составляли рядовые солдаты и сержанты и 22,4 — младшие лейтенанты, лейтенанты и старшие лейтенанты, то есть тот самыйпервый эшелон, которого Солженицын никак не сумел разглядеть со своего второго.

Но вот какая мысль пришла мне в голову при чтении главы «В войну с Германией»: а была ли для самого Солженицына эта война собственной Отечественной? Случайно ли, что писатель, и не какой-нибудь, а лауреат Нобелевской премии, ни строчки не посвятил ей? А ведь фронтовик, войну видел не с наскоку, как именитые Симонов, Фадеев, Шолохов и многие другие, написавшие о ней романы, повести, поэмы, стихи и рассказы, хотя лучшие произведения создали именно писатели-фронтовики: Василь Быков, Виктор Астафьев, Виктор Некрасов. И Солженицын мог бы вполне оказаться в этом ряду, ибо, подобно им, пропустил войну через себя, знал ее воочию, на собственной шкуре испытал, что такое фронт. Сначала я отогнал эту мысль как крамольную, но она упорно возвращалась раз за разом, пока не втемяшилась в меня бесповоротно, и я уже не могу никак изгнать ее из своей головы. И вот о чем думаю: ведь воевал Солженицын не только за Россию, которую любил, «как сын, как русский, пламенно и нежно», но одновременно и за Советскую власть, «эту злую еврейскую мачеху», которую он ненавидел всеми фибрами души. Да, Россия победила. Но победила и Советская власть, ставшая благодаря победе еще сильнее. И она, эта «злая мачеха», вместо благодарности отправляет за колючую проволоку человека, не жалевшего жизни ради ее победы. О чем же тогда писать: радоваться Победе или, напротив, сожалеть о ней?

Советская власть для Солженицына — это еврейская власть. Отсюда и все его отношение к евреям, столь откровенно выраженное во втором томе «Двухсот лет вместе», и к их вкладу в общую Победу. Но для евреев не было раздвоения, а Солженицын оказался «двоеданцем», потому и не может писать ничего о войне, а предпочитает писать о евреях. О том, как плохо они воевали…