Хочу предупредить читателя. Не следует искать прототипов этой истории. Их слишком много. Так много, что всякая попытка сведения биографического сальдо обречена на провал.
Дед Ахи Аппельбаума иногда начинал говорить вдруг, неожиданно, совсем не к месту и не к делу. Понимали, о чем это он лепечет только близкие люди, знающие историю семьи старика.
- Как можно любить идею больше своих детей? – спрашивал, например, дед, не ожидая отклика. Он ронял свое недоумение в пространство, задавал вопрос небу, без всякой надежды получить ответ.
Внук знал причину безумия деда. Жена, бабушка Ахи, бросила его когда-то. Оставила преуспевающего торговца бакалеей, троих детей и ушла в русский террор.
- Зачем тебе это? – спросил молодой дед.
- Мне нравится думать о счастье всего человечества, - отвечала образованная красавица бабушка. – Я люблю тебя, люблю наших мальчиков, но вера в великое будущее мира сильнее этой любви.
- Не убивай намеренно, – напомнил дед. – Так сказано в Торе.
- Твои священные книги написаны для трусов, – смело отвечала бабушка. – Настоящему герою плевать на свою жизнь и на жизнь своих врагов.
Дед Ахи знал кое-что об идее, забравшей у него жену, а у детей – мать. Он не знал о сопернике – Борщевском Леопольде – красавце, златоусте, покорителе дамских сердец.
Борщевский оказался провокатором. Бабушка Ахи погибла на царской каторге, в Сибири.
Внук не любил деда. Ахи души не чаял в бабушке, хотя не видел ее ни разу в жизни. Только большая, кабинетная фотография была перед ним. Фотография стояла на большом письменном столе, красного дерева, в кабинете деда. /
- Не убивай намеренно, - бормотал дед, глядя на портрет матери своих детей./
- Перестань! – кричал Ахи. – Наша бабушка – герой. Она боролась против самодержавия. Против империи рабства. За идеи коммунизма! /
- В тебе дурная кровь, - не поворачиваясь к внуку, бормотал дед. – Нет спасения от дурной крови. /
Все верно, Ахи был похож на свою бабку. И на родителя своего был похож. Слова отца говорил он, глядя на портрет в кабинете деда./
В тот год армия Тухачевского шла к Варшаве. Отец Ахи ждал эти войска, как знак победы пролетарской революции во всем мире. Отец отказался от денег деда, и нанялся простым рабочим на обувную фабрику Кислевского. Он стал профессиональным революционером, и должен был поднять рабочий класс Польши на борьбу за дело социалистической революции, и, тем самым, облегчить красным коникам захват Варшавы./
Но рабочий класс Польши пошел за Пилсудским. Он не верил красной Москве точно также как не верил прежде белому Петербургу. /
С революцией ничего не вышло. Отец Ахи попал в тюрьму, но скоро был освобожден, благодаря деньгам старшего Аппельбаума. /
- Не убивай намеренно, – сказал освобожденному сыну старик с отчаянием, при встрече. /
- Когда косят траву, не замечают насекомых, – отвечал ему отец Ахи, гордясь тем, что пострадал за дело рабочего класса. /
- Люди – не насекомые, – сказал старик. /
- Они насекомые! – закричал отец Ахи. – Они еще станут людьми, когда сбросят со своей шеи ярмо эксплуатации. /
- Люди – не насекомые! – с отчаянием закричал старик. /
Тогда отец Ахи пожалел его и снизошел до объяснений./
- Послушай, - сказал он. – Жизнь – это борьба добра со злом. Коммунизм – это свет планеты. Но идея без власти – ничто. Власть нельзя добыть в лайковых и белых перчатках. Нельзя завоевать мир, не травмируя его. Мы проливаем кровь во имя светлого будущего. Во имя великой цели! Пойми ты это! /
Дед Ахи был безумен. Он ничего не хотел понимать. /
- Не убивай намеренно, – только и повторил старик Аппельбаум. /
Тем временем, борьба за светлое будущее приобрела сионистский оттенок. /
- Мы должны построить коммунистическое государство в Палестине, - сказал как-то отец Ахи. – Мы станем там полпредами революции. Мы посеем ее семена в арабском мире. В будущем еврейском государстве мы докажем всему человечеству, что идеалы добра и справедливости могут одержать победу. Мы построим в пустыне и на болотах образцовое общество, без эксплуатации человека человеком./
- Это хорошо, - сказал старик Аппельбаум. - Только не убивай намеренно. /
- Господи, опять ты! – возмутился отец Ахи. – Нас убивают вот уже 2 тысячи лет. Нас мучают, пытают, сжигают на кострах, а мы не можем поднять руку на мучителей! /
- Стоит только начать убивать, и ты забудешь, зачем делаешь это, - сказал старик. /
Отец Ахи не стал больше разговаривать с политически неграмотным, отсталым и упрямым в своей отсталости, человеком. /
- Мы построим новый мир! – повторил он радостно своим близким./
- Построим, - согласился сын, и мать семейства, согласилась и двое братьев Ахи, и одна сестра. /
Не согласился перебираться в Палестину только старик. Он хоть и был безумен, но внимательно следил за событиями в стране Советов. /
- Мне не нравятся большевики и Сталин, - сказал Аппельбаум - старший. – Это убийцы. Люди дурной крови. Я не поеду с вами в Палестину. Я не верю в ваш Коммунизм без Бога. /
- Твой Бог! – кричал отец Ахи. – Это шкворень в спицах колеса истории. /
- Ваше колесо мотается по кругу, - бормотал упрямец. – Какая разница движется оно или стоит на месте. /
Старика оставили в покое. Ему повезло. Он умер в своей постели 10 августа 1939 года, за двадцать дней до начала Второй мировой войны. На старом, еврейском кладбище в Варшаве сохранилась каменная плита над его могилой. Буквами иврита там сказано на идише: /
« Здесь лежит Иаков Аппельбаум – добрый человек». /
Я видел эту надпись своими собственными глазами./
Сохранилось несколько писем, направленных стариком своим детям в киббуц на берегу Кинерета. /
В первом письме сказано: « Дорогие мои! Восхищаюсь вашим подвигом строителей будущего еврейского государства…. Сообщаю: в Германии власть захватил Гитлер. Это большая беда для всего мира, и для евреев в особенности. Он, Гитлер, - человек идеи. Он тоже, как и вы, уверен, что когда косят траву, не замечают насекомых. У этого косаря будет острый серп. Слишком острый и страшный».
Письмо второе: « Дорогие мои! Я и не думал сравнивать вас с фашистами, но вы мечтаете о каком-то, особенном мире, и фюрер собирается строить свой, особенный мир. Разве не так? Он, и вместе с ним десятки миллионом немцев, итальянцев, австрийцев и прочих, уверены, что мир этот будет лучше, справедливей, чище прежнего. И во имя достижения этого мира все средства хороши…. Что я могу сказать на это? Только одно: « Не убивай намеренно»».
Письмо третье: « Дорогие мои! Понимаю, вы очень заняты. Вам некогда писать. И все-таки, мне так интересно знать, как ваши дела, как мои внуки, как вы врастаете в священную землю наших предков? Ответьте старику- отцу. Клянусь, больше не буду учить вас уму – разуму. Мне уже недолго осталось. И хочу верить, что уйду из жизни прощенным и, хоть немного, любимым./
Вот и все. Больше писем не сохранилось./
Были к тому и объективные причины. Дело в том, что весной 1937 года отец Ахи решил совершить вояж в СССР. Он сказал, что делает это в целях обмена опытом по строительству социализма. Отца Ахи приняли очень хорошо. Две его статьи были опубликованы в газете «Правда». Текст одной из них сохранился. /
« Пусть злобствуют враги мира и прогресса, - писал Аппельбаум - журналист. – Советский Союз, ведомый Великим Кормчим Революции, идет вперед семимильными шагами, и остановить его победную поступь не может никто».
Вот как красиво он писал для читателей газеты. В письме же, направленном жене в Палестину, где и находилась эта статься, содержался не менее патетический текст: /
« Милая моя! Я дышу полной грудью в России. Вы себе не представляете, каков размах социалистического строительства в этой стране. Люди отказывают себе во многом, только бы видеть домны новых заводов, прокатные станы и плотины гигантских электрических станций….Должен сообщить, что благоговейной памятью окружено в СССР имя моей мамы - мужественной революционерки – Асии Гром. Это ее партийная кличка». /
Три письма в Палестину прислал счастливый Аппельбаум, затем он перестал писать. Он исчез, будто никогда и не рождался на этот свет. Все попытки родных обнаружить следы исчезнувшего ни к чему не привели. /
Родным в СССР сообщали, что приговоренный к расстрелу получил «десять лет без права переписки». Родным за границей не ставили в известность о таком приговоре. Видимо, по причине экономии средств на почтовые расходы./
Отцу Ахи в тот год исполнилось 57 лет. Только в 1991 году его внуки узнали, что несчастный Аппельбаум долго не мучился, и умер от «сердечной недостаточности» в камере на Лубянке 7 августа 1937 года. /
Сам же Ахи, в те далекие годы, был убежден, что его отец стал жертвой империалистов, врагов трудового народа и сионизма. Он продолжал борьбу с целью строительства Еврейского государства, и другие, лишние мысли могли помешать Ахи вести эту борьбу успешно. /
В год начала войны Советского Союза с Гитлером он создал «Общество дружбы с народом СССР». И повел активную работу во имя этой дружбы. /
Так, например, он, от лица своей партии, отправил сражающейся Красной Армии целый пароход с апельсинами. /
Ахи успешно искал и находил контакты с Кремлем. Он уверял разного рода чиновников Сталина, что хоть сейчас, немедленно, еврейский народ Палестины готов начать борьбу с британским империализмом./
Ахи просили подождать, потому что Англия и СССР – союзники в войне с Гитлером. Ну, а потом будет видно. Старания младшего Аппельбаума были отмечены. В 1944 году ему предложили посетить СССР. /
Предложение было принято, и в течение месяца гостя учили, какой должна быть партия еврейского пролетариата, и как ей предстоит бороться за создание будущего государства, построенного под руководством братской партии Ленина- Сталина. /
Каждый день учебы Ахи вспоминал отца. Его так и подмывало спросить о судьбе пропащего без вести, но что-то в самый последний момент останавливало Аппельбаума. /
Он не стал задавать ненужные вопросы и вернулся в Палестину. С Гитлером покончили, и Аппельбаум, согласно полученным установкам, начал организовывать непримиримую борьбу с британским империализмом. К борьбе этой, как водится, примкнули люди мужественные, чистые душой. /
Картина Холокоста к тому времени стала совершенно ясной. Ужасом наполнились сердца людей всего мира, и битва евреев Палестины за свое государство стала еще более осознанной и принципиальной./
Борцы за свободу убивали, и сами становились жертвой. Аппельбаум организовывая акции, никогда не принимал в них участия. Империалисты, тем не менее, дорого оценили его голову, но Ахи хорошо изучил правила конспирации, и остался цел. /
Шок Катастрофы был так силен, что мир, на какое-то краткое мгновение, повернул к оставшимся в живых детям Авраама доброе лицо. Еврейское государство было создано, но борьба за его характер продолжалась. /
В кабинете Ахи, за его спиной, висели два портрета Ленина и Сталина. А на простом, дощатом столе стоял в затейливой рамке портрет его бабушки. В год съемки эта молодая и красивая женщина еще не знала, что ей предстоит погибнуть на царской каторге.
Аппельбаум и его партия делали все, чтобы идеи коммунизма победили в Израиле. Они были сильны, как никогда. Репатрианты из Европы хорошо знали, кто свернул шею Гитлеру. Молодое еврейское государство создавалось в чудовищной бедности. И нищими были его строители. Идеи равенства грели души новоприбывших энтузиастов. Ненависть к оставленному галуту крови и бесправия делала невозможным возвращение к ценностям старого мира. /
«Победителей не судят». Сталин победил, и за этим вождем должны были двинуться евреи Израиля, как за новым идолом, отлитым из чистого золота марксистских идей. /
Но свобода есть свобода. У правых был голос в демократическом государстве. Тихий, еле слышный, но голос. /
Они говорили, что противостояние коммунизма и фашизма – дело случая, что обе эти идеологии близнецы-братья, что Сталин – двойник Гитлера, и созданная им империи рабства также враждебна евреям, как и фашизм./
Страной правил осторожный центр. Любой центр умеет считать, и никогда не позволяет иллюзиям овладеть своим сознанием и сознанием масс. /
СССР вышел из войны мощной военной державой, но страной бедной, разоренной, не способной дать Израилю ничего, кроме очередной порции винтовок./
Но война с арабами кончилась, и началась главная битва за выживаемость. Битва за свой кусок хлеба, за свой камень для дома, за прокладку своих дорог и строительство своих заводов. И здесь Центр невольно повернулся к Западу. Только Запад мог помочь выиграть это главное сражение за существование Израиля. /
Ахи Аппельбаум не понял и не захотел понять политику Центра. Он не желал изменить себе, идеалам своей юности. Он и не думал предать память бабушки и отца. /
Он по-прежнему искренне верил, что путь к богатству – порочный путь. И еврейское государство, созданное по старым, буржуазным образцам, станет обреченным государством. /
Он мечтал об Израиле, построенном на манер большого киббуца, грезил о государстве всеобщего равенства и полной невозможности эксплуатации человека человеком. /
Он не знал и знать не хотел, что все попытки создать общество на коммунистических началах заканчивались триумфом рабства и еще более чудовищного неравенства. /
Ахи Аппельбаум говорил так: « Мы – евреи. Мы знаем, что такое чистота идеи. И коммунистическое общество, построенное нами, будет чистым и справедливым". /
Он был красив – Ахи Аппельбаум и красноречив необыкновенно. Его любили слушать и аплодировали оратору так, что в минуты оваций победа казалась ему близкой и легкой. /
Однако люди расходились, как после удачного спектакля на сцене. Они возвращались к своим делам и повседневным заботам. Они забывали о красавце Аппельбауме до следующего митинга или собрания. /
Помнили о нем постоянно только агенты Сталина в Израиле. Ахи продолжал возглавлять «Общество дружбы с СССР». Он составлял подробные справки о ходе дел в своей стране. Он открыто встречался с агентами Сталина и докладывал людям, в облачении дипломатов, в каком направлении следует молодое Еврейское государство./
Направление это не нравилось Аппельбауму, и агентам тоже не нравилось, но с каждым днем богаче становился Запад, а СССР никак не мог выбраться из нищеты, государственного террора и откровенной юдофобии. /
В те годы Ахи все чаще вспоминал слова отца: « Когда косят траву, не думают о насекомых». В те времена очередными «врагами народа» стали космополиты. Становилось все более очевидным, что основными насекомыми при косьбе вот-вот снова станут евреи. /
Ахи не верил в это. Он и не думал снимать портрет Сталина в своем кабинете. Аппельбаум продолжать работать на идею освобождения трудового народа и вести за собой все еще мощную партию рабочих Израиля. /
На очередном собрании в честь дня рождения Вождя Народов он выступил с одной из лучших своих речей. /
- Товарищи!- сказал Ахи. - Ярчайшим примером признательности народа Израиля по отношению к СССР и советскому правительству можно считать празднование в нашей стране 70-летия со дня рождения товарища Сталина, когда по всей нашей стране, во всех крупных городах и поселках прошли массовые митинги и торжественные заседания в честь вождя всего прогрессивного человечества И.В. Сталина. /
И это произошло в то время, когда положение в странах народной демократии и СССР подается нашей пропагандой в извращенном виде, по англо-американским источникам. Антисоветская пропаганда с каждым днем растет и по своему характеру становится все более грязной и клеветнической». /
Материалы для этого доклада были присланы Аппельбауму заблаговременно, но он вдохнул в чужие слова свою искреннюю веру в идеалы коммунизма. /
Израиль, тем временем, становился все богаче и сильней. Коммунизм, в русском разливе, выходил из моды. Сталин, перед смертью, все подготовил к окончательному решению «еврейского вопроса» в СССР, но не успел его решить в духе, и по рецепту, нацистов./
Пошли смутные времена для борцов за счастье человечества. Стихли разговоры о всемирной победе пролетариата. Борьба трудящихся стала носить откровенно ревизионистский характер, в духе проклятого большевиками меньшевизма. /
Центр, по-прежнему, был силен. Все в стране смещалось к этому центру. Ахи не желал смещаться. Он возглавил новую партию, проклявшую «хрущевскую оттепель» и все попытки разоблачения зверств того, «кто косил траву, не обращая внимания на насекомых». /
Аппельбаума не трогали. Все помнили, как он мужественно сражался за создание Еврейского государства, как мечтал построить социализм-сионизм в отдельно взятой стране, и с человеческим лицом. /
Грянула Шестидневная война, и Ахи проклял ревизионистов в Кремле, вооруживших арабов. Он проклял отступников и еретиков, натравивших великий Советский народ на Еврейское государство./
Ахи давно перестал встречаться с агентами Москвы в Израиле, но, однажды, перед самой войной, его вынудили пойти на такую встречу. /
Ему предложили составить письменный доклад об агрессивных намерениях государства Израиль в отношении своих соседей. Ему намекнули, что в случае отказа, израильской общественности могут стать известны некоторые характерные особенности их прежнего сотрудничества. /
Аппельбаум всю свою жизнь говорил на иврите с заметным акцентом. Его собеседник владел языком Торы в совершенстве, но Ахи не захотел говорить с ним на языке Еврейского государства и с легкостью перешел на русский. /
- Слушайте, – сказал он агенту. – Я работал на идеи коммунизма, я работал на Иосифа Виссарионовича Сталина. На вас, предателей и негодяев, я работать не буду. И мне плевать на ваши разоблачения. Я никогда и ни от кого не прятал свои прежние связи с вами. /
- Сталин убил вашего отца, - сказал агент. – Ваш отец не выдержал пыток и умер в тюрьме, а сейчас вы отказываетесь разоблачить политику сионистской верхушки, направленной на сговор с империалистами Запада. /
- Я вам не верю, - сказал Ахи./
- Не верите, что есть сговор? – спросил агент./
- Не верю, что моего отца убил Сталин. Вокруг этого великого человека хватало убийц и предателей./
- Вот именно, - рассеянно пробормотал умный агент, осознав, что взамен старым связям, давно пора опираться на новые. /
Ахи Аппельбаум умер через год после Шестидневной войны. За две недели до смерти он узнал, что болен неизлечимым недугом: раком крови. Узнав это от врача в клинике, Ахи пробормотал еле слышно два слова на идише. Он думал, что давно забыл эти два слова, но они внезапно всплыли в памяти Аппельбаума. /
- Дурная кровь, – невесело усмехнувшись, произнес Ахи и повторил совсем уж тихо. – Дурная кровь. /
Что еще можно добавить к этому короткому роману. В семейной жизни Аппельбаум был счастлив. Он очень любил свою жену и единственного сына – Иосифа. Сын Ахи тоже занялся политикой, но не стал он человеком коммунистической идеи, сместился к Центру, и начал работать не на бедный люд, а на богачей, на тех, для кого идеи Интернационала стали необходимы по причине глобализации мировой экономики. /
Иосиф стал активным борцом за мир с арабами, за светский, просвещенный и цивилизованный характер государства Израиль. /
Однажды, подросток – внук Ахи Аппельбаума - обнаружил в развалах семейной библиотеки старинный фотопортрет гордой красавицы. /
- Кто это? – спросил внук. /
- Не помню, – ответил, подумав, Исаак Аппельбаум. – Какая-то наша родственница из Польши.
Комментариев нет:
Отправить комментарий