СТАРУХА ПРОЧЬ

СТАРУХА ПРОЧЬ рассказ

Ася Романовна говорит так:

.— Меня, как чурку, перенесли с одного места на другое, не спрашивая согласия.

Думает Ася Романовна еще печальней:

— Старость — это рабство. Ты зависишь от всех, а от тебя никто не зависит. Это обидно. Еще обидней, что пустяки властны над пожилым человеком: лекарства командуют тобой, прогноз погоды — фельдмаршал, а качество тротуарного покрытия существенней любой международной проблемы.

Асе Романовне восемьдесят четыре года. Все ее семейство было за переезд. Она — против.

Ася Романовна говорила:

— Я согласна в доме для престарелых дни кончить, только оставьте меня дома. Ей отвечали:

— Это жестоко. Ты думаешь, мы сможем быть спокойны и счастливы там, думая о том, что ты здесь одна: без ухода, заботы и любви.

Наконец Ася Романовна пожалела родных и согласилась ехать.

Израиль ей не понравился с первых шагов.

— Разве это еврейское государство, — ворчала она. — Это финская баня. -  --  Они тут все слепые, — ворчала она, — не видят, что рядом урна для мусора.

— У всех плохо со слухом, — ворчала она. — Все кричат, как полоумные.

— Это люди без обоняния, — ворчала она. — Они поливают себя какой-то гадостью.

 Но больше всего пугали Асю Романовну дети. Израильские дети, как ей казалось, были самые плоховидящие, слабослышащие и дурнообоняющие. Она была уверена, что рано или поздно эти дети обязательно ее толкнут, уронят на землю, и она разобьется, как хрустальная ваза, на тысячу осколков.

— Прочь! — кричала она детям, поднимая палку. — Прочь!

Дети недоуменно смотрели на Асю Романовну и уступали ей дорогу. Между собой они так и называли ее этим непонятным словом «прочь».

— Вот идет старуха Прочь, — говорили дети на иврите. — Какая она старая и смешная. Ей, наверно, сто лет, не меньше.

Им было жалко Асю Романовну. Дети думали об этой ворчливой старухе, что она не имеет никакого отношения к их судьбе и жизни. Они не знали, не могли знать и знать не хотели, что когда-нибудь тоже состарятся и начнут бояться падения, узнав, что старческие кости хрупки, как стекло.

Все родные Аси Романовны трудно привыкали к новой жизни, а потому стали нервничать, ругаться, спорить по пустякам. Внук старухи — Борис даже позволил себе то, что никогда бы не позволил на родине. Он закричал на Асю Романовну:

— Перестань ныть! Что тебе нужно?! Комнату тебе отдали лучшую. Ты здесь ни дня не работала, а пособие в десять раз больше, чем пенсия в России. В магазинах полки ломятся! «Скорая» через десять минут на пороге!

— Ты на кого кричишь? — спросила Ася Романовна, потянувшись за палкой.

— Ладно, — отступил внук. — Извини.

— Никаких извинений. Вон из моей лучшей комнаты! — сказала Ася Романовна. Но на самом деле она вовсе не хотела, чтобы Борис ушел. Ей нужно было поговорить с любимым внуком о многом. И, прежде всего, о «голоде» общения. Они поселились в богатом районе. Здесь почти что не квартировали эмигранты из России. Иногда Ася Романовна слышала русскую речь, но торопливые, «убегающие» слова. У этих людей не было времени на болтовню со старухой. Но, кроме досужих разговоров, переезд лишил ее главного - бесед с покойным мужем на старом кладбище города Серпухова. Мужу, Михаилу, Ася Романовна говорила все. Только у скромного памятника она изливала душу точно так, как делала это на протяжении всей своей долгой совместной жизни с мужем. Здесь же, в Израиле, она боялась, что станет «слабоговорящей», а то и вовсе — немой.

А еще Ася Романовна боялась лифта. То есть не самого лифта, а его поломки. Вот она спустится на прогулку, а подняться уже не сможет. В городе Серпухове старуха жила на первом этаже. У нее там были большие неприятности с алкашами и бродягами, но она научилась ладить с этим народом, имела специальный граненый стакан и запас сухарей для голодных. За это алкаши и бродяги уважали старуху и старались не гадить у двери в квартиру Аси Романовны.

Однажды лифт и в самом деле сломался. Лишние два часа старуха просидела внизу, у подъезда, на своей скамейке, в тени старого дерева. Первые минуты вынужденного отдыха она нервничала, злилась, но потом вдруг заснула — и спала до прихода внуков из школы. Очень пожилые люди сидя спят некрасиво. Ася Романовна знала это, старалась бодрствовать на улице и не пугать своим видом жильцов дома. В тот раз она даже правнуков своих испугала.

— Бабушка, — сказал правнук Илья. — Мы уже думали, что ты умерла.

Лифт к тому времени починили, но Ася Романовна потом долго отказывалась выходить на улицу, ссылаясь на дурную погоду и скверное самочувствие.

Но погода исправилась — и старуху вновь стало тянуть на прогулки. Все-таки это было единственным развлечением, если не считать телевизора и «русских» газет. Но в газетах было много мелкого шрифта. Ася Романовна читала только то, что публиковалось «крупно». Она даже хотела направить в редакцию письмо с просьбой о специальном приложении для стариков, напечатанном особым шрифтом. И от телевизора она быстро уставала, не успевая понять и разобраться в показанном.

«Этот мир нас, стариков, невольно выталкивает, — думала Ася Романовна. — Он создан только для молодых и активных. Ему не нужны люди, отжившие свое. Он без конца напоминает им, что пора честь знать, и освободить место для других, потому что народонаселение планеты растет очень быстро, запасы полезных ископаемых ограниченны и недалек тот день, когда самым большим богатством станет глоток чистого воздуха и стакан воды».

Ей было обидно понимать это и без конца думать об этом. Постепенно одна лишь ОБИДА стала заполнять все существо Аси Романовны. Ей даже сны стали сниться обидные. В этих снах крикливые и злые люди совсем не замечали бедную старуху и только в последний момент, каким-то чудом, обходили ее, не столкнув беспомощное существо в придорожную канаву.

Однажды утром старое дерево спилили, попросив Асю Романовну перебраться на другую скамейку. Рабочие сделали свою работу ловко, «разделав» за час ствол электропилами, как профессиональные мясники разделывают тушу быка. Дерево было живым. Ася Романовна не замечала прежде следов гнили, а потому это происшествие стало личной ее обидой. У подъезда совсем не осталось тени, если не считать незначительной полосы от высокого пня.

— Иди в сквер, — посоветовал внук.

— Это далеко, — сказала Ася Романовна. — У меня нет сил... И ты объясни мне, зачем нужно было уничтожать ТАКОЕ дерево. Это они специально!

— О чем ты? — нахмурился внук.

— Им не нравилось, что я сидела у подъезда. Им не нравился мой старческий, уродливый вид. Они боялись, что я испугаю детей, если засну.

— Ты сошла с ума, — сказал внук, — многолетние деревья здесь спиливают, чтобы они укоренились и дали свежую поросль. В Израиле климат совсем другой. Как ты не понимаешь?!

— Пусть бы лучше срубили прямо меня, — пробурчала Ася Романовна.

Тогда внук махнул рукой и оставил старуху в покое.

Асе Романовне и в самом деле казалось, что катастрофа с деревом - это прямой намек на бессмысленность ее существования, даже ультиматум, требование убраться быстрей и не переводить больше драгоценные предметы потребления и продукты. Она стала просыпаться с мыслью о смерти и засыпать с ней же... Подобные мысли — дурное снотворное. Бессонница мучила старуху. Лекарства помогали плохо.

Только прогулки по-прежнему давали ей необходимую для сна усталость.

В сквере было всегда шумно, чадили автобусы, и Ася Романовна с тоской и привычной обидой думала о «своем» дереве у подъезда, как о единственном некогда живом существе, способном на реальную помощь и поддержку.

Каждое утро, ковыляя мимо высокого пня, она невольно поворачивалась к бывшему дереву и однажды вдруг увидела, что пень «выбросил» тонкую «руку» побега, а на побеге этом появилась нежно-зеленая листва.

Ася Романовна как-то вдруг ослабела от увиденного, и ей пришлось опуститься на прежнюю своя скамейку.

- Господи, — подумала старуха о дереве. — Оно снова живет. Не может этого быть!

Она даже решила, что кто-то вздумал подшутить над чужой «русской» старухой и воткнул в пень живую ветку с другого дерева.

Ася Романовна с усилием обернулась, чтобы убедиться в подлинности чуда. Мало того, она совершила невероятное: перебралась через низкую ограду, чтобы коснуться пальцами листьев побега.

Ася Романовна стояла на беспощадном солнце, но ей вдруг показалось, что глубокие морщины открытого лба защищает легкая тень от этих листьев... Затем будто запах клейкой листвы уловила она — запах жизни.

Местные дети удивились, что старуха Прочь стоит на солнцепеке у спиленного дерева и не уходит в сквер. Они не сразу, как обычно, испуганно и брезгливо, отвели глаза от лица старухи, потому что Ася Романовна впервые в Израиле улыбалась сама себе, вдруг на мгновение примирившись с этой новой жизнью, чуждой и мучительной, но способной вернуть силу и молодость даже старому пню.