ЖИДОВОЧКА рассказ

 Салон самолета. Ночь. Лету до аэропорта в Лоде часа три. Говорит она на чудовищном сленге, характерном для пограничной полосы между Россией и Украиной. Но голос ее шепчущий мягок и мелодичен, а потому не вызывает раздражения.

-         Дядю, ты спишь?

-         Нет.

-         Дядю, а там чего – одни жиды?

-         Евреи.

-         Так без разницы.

-         Есть разница.

-         А якая?

-         Скоро узнаешь.

Пауза.

-         Дядю, ты спишь?

-         Сплю.

-         Тоды сюда слухай.

-         Ну, «слухаю».

-      Я ж сирота, дядю. Детдомовская. Папка и мамка в автокатастрофе сгинули. Я малая была зовсим… Посля у бабки жила отцовой. Злая была бабка. Ее паралич стукнул, а меня в детдом…. У нас заведующая – Шутова Катя Ивановна, слышал?

-         Нет.

-        Ну!.. Всем нам мать родная, нежная такая… Это че, стих?

-         Похоже.

-       Ну, я даю. Надо бы ей отписать в рифму. Она теперя на пенсии, и детдома нет. Разогнали нас – кого по родичам, а кого в интернат при училище. Меня на фрезерное дело определили – ученичкой. В детдоме лучше было: кормили, та простыни давали, а етом интернате прям на матраце и спишь, а Гусева на фанерке спала. Говорит, что для спинного хребта, но врет, потому что   хребет – не хребет, а матрацев боле не было… Дядю, да ты спишь?

-         Нет.

-      Ты не думай. Я теперя знаю, кто такая. А раньше-то долго не знала. Зеркало увидела в первый раз в классе пятом. Ну, чтоб с понятием в его смотреть. Смотрю, вроде рожа у меня не как у всех. Все белявые, а я – одна чернота, и волос стружкой. В детдоме был у нас один китаеза, а так все похожие, как родня… Ладно, меня никто сбочь не ставил. Я боевая, сам видишь… Тут пока…

-         Чего замолчала?

-         Надсмехаться будешь?

-         Ты человек-то хороший?

-         Вот этого не знаю.

-         Ладно, расскажу… Як засмиешься – отсяду.

-         Договорились.

-     Ну вот… У нас на территории столбы меняли. Деревяшка-то вся сгнила. Упал даже один столб… Иду, значит в мастерские, а он на столбе сидит с «когтями» и свистит, как птица. Так красиво свистит. Стою внизу и слухаю, не могу дальше идтить, а он посмотрел на меня и говорит весело так: «Тю, жидовочка!» Испугалась чегой-то и… улет… В субботу гостюю у директорши нашей – Кати Ивановны. Она мне и казала, что «жидовочка» – значит евреечка. Я, значит, такая и в документе, и обижаться не надо. А я и не обиделась. Я тогда совсем не понимала, что люди разные бывают. Мне сколь было рокив – чуть 15 исполнилось… Этого, с когтями, оказалось, Женечкой звали. Он меня отыскал через неделю и гуторит, что забыть не может, что я ему в сердце запала. Любовь, значит. Ему 18 рокив и по осени в армию, а мне – сам видишь. Только я его тоже забыть не могла, а все верила, что он возвернется и мне опять те слова скажет. Так и вышло… Значит, гуляем мы с Женечкой. Я до него нецелованная была зовсим, а после целованной стала. Я была на все согласная, потому что любовь без памяти, но боле ничего не хотел, а он гуторил, что из армии возвернется – в жены меня возьмет по закону, если верность сохраню свято. Он божился, что другой любви ему не надо. Одна нужна и до гроба… Так … Потом они пришли, прямо, значит, в интернат: двое: очкастая такая и тощий с великим носом.

 Мы с девчонками как раз бульбы ворованной нажарили, а эти меня в коридор кличут. Гуторят, что им на меня наш замначцеха показал – Гинзбург Михал Григорич. Он за училище в ответе был. У него, значит, документы мои и метричка, где прописано, что мама моя погибшая была еврейской национальности. Значит, и я такая, и могу ехать в государство Израиль, там учиться и жить. Я с ими гуторю, а сама думаю – голодной быть, потому как девки картоху сожрут непременно всю, до корочек… Ни, гуторю, не могу никуда ихать, потому что у меня парень есть Женечка… Толчемся, значит, на лестнице, и я им усе про нас. Женечка, пытают, тоже еврей? Этого, гуторю, не знаю, без надобности было знать. Ты спроси, просят, а завтра мы возвернемся за ответом… Тут как раз и Женечка. Толчемся, значит, на лестнице – я и все ему про то. Послухал Женечка и грустный стал зовсим. Папа, гуторит, у меня осетин, а мамка пополам Россия с Украиной, а тебе, Анночка… Ты понял, меня Анночкой звать?

-         Понял, понял.

-     А тебе, гуторит, Анночка ехать в етот Израиль надо обязательно, потому как здесь не выкорабкаться, даже с «когтями». Там, гуторит, государство сытое, и о детях забота. Он от соседей слышал и по телеку бачил.  Что бывает террор, так этого добра и у нас хватае… Женечка-то при семье у него все есть: и соседи и телек. Там, гуторит, ты будешь не сирота… И простыни, спрашиваю дают? Непременно, гуторит, ты чего плачешь, ты не плачь… Я ж тебе никакой не помощник. Мне ж в армию, может в Чечню, а там … Что обо мне думать? Я тогда слезы утерла, за руку Женечку взяла, девулек всех выгнала… и велела ему меня… чести девичьей лишить – тогда поеду… Он, значит, в армию свою, а я – в государство Израиль. Правильно?

-         Не знаю, Анночка, тебе видней.

-         Он возвернется через два года. На столбах посидит, денег на билет накопит и ко мне прилетит. Так?

-         Вполне возможно.

-        Теперь, дядю, кажи… Женечка гуторил, что в етом Израиле на своем языке говор?

-         Верно… Ивритом язык называется.

-         А як на ем любовь?

-         Ахава.

-   Ахава, - тихо повторила Анна, будто примерила на себя это непривычное слово…

 Последние 20 минут полета она отсидела молча. Девочка – женщина с прекрасным лицом юной красавицы из песен мудрого и страстного Соломона. Внутри Анны пряталось существо, совсем непохожее на ее облик. Как-то помирятся эти двое? Как поладят друг с другом? Каким встретит эта необычная девушка своего суженого через два года?.. И встретит ли? 

                                                1997 г.