Наверняка не случится моего путешествия в Норенское, а жаль. Возможно, на этом месте и нет уже никакой деревеньки, и поля совхозные заросли сорняком. Никто не подскажет, как звали тракториста А. Бурова: Андрей, Александр, Анисим?… Может быть, он был моим тезкой? Нет, это вряд ли.
Почему мне важно, как звали тракториста Бурова? Понятия не имею. Важно - и все. Еще в той деревеньке на четырнадцать дворов жили люди: Анисья, Константин, Афанасья…. Это женщина была – Афанасья – жена Константина Борисовича Пестерова.
Лет прошло с тех пор почти сорок. Вряд ли и те люди живы. Я бы на кладбище местное сходил, постоял у могил. Я бы водку с собой взял в багаже, чтобы помянуть. В тех краях всегда водка была скверная: взболтнешь – белая муть.
С водкой, купленной в Тель-Авиве или без нее, мне не добраться в те края.
Не случится этого. В Питере, Москве, может, и буду еще. В том месте – никогда, а жаль.
В географической точке, где был счастлив Иосиф Бродский.
Он сам сказал об этом в диалогах с Соломоном Волковым.
ВОЛКОВ. А стихи вы там писали?
БРОДСКИЙ. Довольно много. Но ведь там и делать было больше нечего. И вообще, это было, как я сейчас вспоминаю, один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и хуже, но лучше – пожалуй не было.
Это он о коротком ссыльном времени, проведенном в селе Норенском, Коношского района Архангельской области, где я так хочу побывать, и никогда не буду.
Памятник хотят поставить Бродскому моряки из Кронштадта. Красно-коричневая сволочь сразу же подняла истошный визг. Не дадут этого сделать, а если и удастся морякам безумная идея, взорвут юдофобы памятник поэту, или изгадят чем.
Я бы памятник Бродскому поставил в тех северных краях. В чистом поле, где он был счастлив, как никогда в жизни. Пусто там, чисто, бело…. Одна скупая природа, и никакой суеты, а что еще нужно поэту, пусть и не сочиняющему больше стихи и прозу.
Интервью у Бродского брали часто. Он любил их давать. Поэт был разным в тех интервью. По - разному относился к поэзии, событиям, людям. Это нормально. Только о той ссылке, когда был упрямый сочинитель стихов признан тунеядцем и послан на трудовое воспитание, он всегда говорил одно и тоже.
Из интервью с Иосифом Бродским Свена Биркертса:
- Можно ли сказать, что ссылка привила вам чувство единения с природой?
- Сельскую жизнь я люблю. И дело не только в единении с природой. Когда поутру встаешь в деревне – да, впрочем, и где угодно – и идешь на работу, шагаешь в сапогах через поля… и знаешь, что почти все население страны в этот час занято тем же самым… то возникает бодрящее чувство общности. С птичьего полета, с высоты полета голубя или ястреба картина будет везде одна и та же. В этом смысле опыт ссылки даром для меня не прошел. Мне открылись какие-то основы жизни.
В диалогах с Волковым:
ВОЛКОВ. А деревня была большая?
БРОДСКИЙ. Нет, там четырнадцать дворов всего и было. Но я вот что скажу. Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину взглянуть, то дух захватывает.
«Основы жизни», «свою принадлежность к народу». Надо думать, не только еврейскому, русскому или китайскому. Бродский говорил о принадлежности к людям вообще, о прорыве из одиночества. Выходит, к этому прорыву и приговорили поэта идиоты – судьи в Питере.
Бродский говорил и о странной природе счастья человеческого. Вот философы считают, что мы всю свою жизнь ищем удовольствия. У каждого свой путь в этих поисках: один «ловит кайф», грабя банки; другой, собирая на лугу ромашки, а в лесу грибы и ягоды; третий, копаясь в книгах…. Общее удовольствие почти для всех: любовь плотская, богатство, обжорство, пьянство…
Все верно, только ведет ли погоня за удовольствием к счастью? Не думаю. Счастье человеческое – это особенная категория, тайная. Подлинное счастье приходит к нам редко, чаще всего, совершенно неожиданно. И в самых непредсказуемых обстоятельствах.
Еще давно, до подробных знаний о Бродском, задал себе вопрос: а когда ты был счастлив? Думал, думал и, наконец, вспомнил только три эпизода, никакого отношения к удовольствиям разного рода не имеющим.
Зима. Вот я подростком иду трудится на Металлический завод в толпе работяг. Сразу за проходной – колючий, холодный ветер. Такой сильный, что тяну вниз за мерзлые тесемки уши треуха. Сумрачно. Впереди и позади темные, сгорбленные, торопливые тени рабочих. До моего инструментального цеха метров триста. Там, сразу, за тяжелой, железной дверью горячее тепло кузни: такое родное и желанное.
Переступаю высокий порог – и попадаю в этот грохочущий, воняющий окалиной рай…. И я счастлив! Счастлив по-настоящему. Как там у Бродского: «… это было колоссальное ощущение!»
Весна, больничный двор. Впервые выпускают меня одного – в парк, к солнцу. Устав от десяти шагов, сажусь на скамейку, и вижу воробья, лихо принимающего ванну в луже. Смотрю на птицу эту, и счастлив необыкновенно.
Еще раньше, в детстве: просыпаюсь рано, совсем рано. Внизу, за открытыми форточками двойных рам, метет булыжники двора-колодца жесткой метлой дворник – Ахмет. И я вдруг чувствую такое счастье, такой покой, такую силу и в душе и теле, что, кажется, сама земля теряет надо мной власть, и больше не будет никогда проклятого земного тяготения.
С тех пор, как будто, ни разу не просыпался позже шести часов. Вполне возможно, все жду того шума метлы и ощущения счастья.
Стихи –шифры, Ахматова, Оден, Фрост, Шестов, Бердяев, индуизм кальвинизм, иудаизм – все это было в Бродском. Он без устали «умножал знания, умножая скорбь».
Лауреат Нобелевской премии, написал много хороших, мудрых, гениальных стихотворений и эссе, но я знаю только одно стихотворение поэта, написанное счастливым человеком. Счастливое стихотворение. Вот оно:
А. Буров – тракторист – и я,
сельскохозяйственный рабочий Бродский,
мы сеяли озимые – шесть га.
Я созерцал лесистые края
и небо с реактивною полоской,
и мой сапог касался рычага.
Топорщилось зерно над бороной,
И двигатель окрестность оглашал,
Пилот меж туч закручивал свой почерк.
Лицом в поля, к движению спиной,
Я сеялку собою украшал,
Припудренный землицею как Моцарт.
Мог бы разобрать это стихотворение «по косточкам». Наговорить «короб» о его космизме, о живописи, музыке…. В конце концов, о мастерском кинематографическом монтаже. Только нужно ли это делать: анатомировать счастье?
Вот на том поле, не в Питере и Венеции, а там, где некогда поэт сеял озимые в мерзлую, скупую землю, и надо бы поставить памятник поэту Иосифу Бродскому. Какой? Не знаю. Это дело скульптора. Передо мной фотография поэта того периода. Он в ватнике и, наверняка, в кирзовых сапогах. Не исключено, впрочем, что и в резиновых. Сам Бродский писал о ссылке: вокруг одна «злая мошка и болота».
Болота, злая мошка и счастливый поэт, «припудренный землицею как Моцарт».
Комментариев нет:
Отправить комментарий