Тяжелый был день: душный, потный, суетливый. К полудню устроил себе
платный отдых: влез в такси. Назвал на иврите адрес. Шофер не понял. Я
повторил. – Знаешь, – сказал шофер по-русски. – Не мучайся. Объясни толком,
куда тебе надо?
Обрадовался, объяснил, меня
поняли. Тогда поинтересовался: сколько эта поездка будет стоить? Он нахмурился,
прикинул в уме: – Ехать минут десять. Минута – шекель. Устроит? – Вполне, –
отозвался я, не подозревая, что к цели мы будем добираться час с четвертью.
Тогда, не успев пристегнуться, стал жаловаться на систему ульпанов, не
позволяющую нормальному человеку выучить иврит. Назвал систему эту
социалистической. – Знаешь, байбак, – нахмурился шофер. – Помолчи, а ? Что ты
знаешь о социализме? Что ты можешь знать о социализме? – Все, – сказал я. – Ты
думаешь, я с луны свалился? – Нет, – сказал он. – Не думаю. Только в России
никогда не было социализма. Там было другое – буддизм там был.
«Сумасшедший, – подумал я. – И
как таким лицензию дают на извоз?» С
безумцами спорить не следует. Затих я, поглядывая нетерпеливо на придорожные
указатели. В пробке, у светофора, мы застряли.
– Буддизм – от слова «будет», –
сказал шофер. – Вам говорили без конца, что сегодня плохо, а завтра будет праздник.
А человек не может знать, что будет завтра. Значит, вам лгали. Вы жили во лжи,
а социализм тут ни при чем. Социализм это правда.
Впервые внимательно посмотрел на
шофера. Человек немолодой, лысый совершенно. Лицо бронзовое от загара. Здоровый
мужчина. Ручищи на баранке лежали тяжким грузом, но в то же время касались
кожаного оплетья с какой-то нежной легкостью.
Сказал, как меня зовут. –
Вениамин, – отозвался таксист. И знакомство состоялось. Потом он спросил: –
Сам-то откуда?
Ответил. Он в ответ поведал, что
родился в Тбилиси. А в Израиле с 1948 года. Русский хорошо знает, потому что
читает по-русски и читать любит, а вот его дети и внуки... Ну, и так далее. Это
было неинтересно. Интересен был сам Вениамин и его точка зрения на социализм.
– Ты хочешь, байбак, знать историю моей жизни? – спросил он, повернув ко
мне огромный свой череп. Кивнул. – Скажи слово «да», – потребовал шофер. – Что
ты башкой трясешь? – Да, – сказал я. – На ходу такое не расскажешь. Надо
остановиться. – Минута – шекель, – осторожно напомнил я. – Забудь об этом, –
сказал он, притормозив в тени могучей акации. – Вот с чего бы начать? – С
начала, – банально подсказал я. – А ты знаешь, где оно? – усмехнулся Вениамин.
Честно признался, что не знаю.
– С отца начнем, – решился шофер. – Он школьным был учителем. Очень
строгим. Он преподавал математику... Это до войны. Я это время плохо помню.
Потом отец ушел воевать. У нас грузинская фамилия. Отец всю войну был
разведчиком. Он ходил в тыл к немцам. И ему выправили документы, где указали,
что национальность отца – грузин. Сам понимаешь – зачем. Отец знал грузинский
язык. В случае плена его бы не убили сразу, как еврея. Но такого случая не
было. Он всю войну провоевал без единой царапины. Мальчишкой я думал, что так
случилось из-за маленького роста отца. Я думал, что в человека такого роста
очень трудно попасть пулей ли снарядом. Отец домой не вернулся. Его оставили
служить в комендатуре города Краков, это в Польше. Он тогда уже был офицером и
еще не стал евреем. Потому, это я сейчас так думаю, его и оставили за границей
и нам с мамой разрешили приехать к отцу. Мы в Тбилиси жили в полуподвале на
улице Руставели...
Мы приехали. Знаешь, байбак, я как в сказку попал – такой удивительный
город Краков. И жили мы на вилле: просторно и очень сыто. Я за месяц там больше
съел, чем за пять лет в Тбилиси. Мы там жили в полуподвале на улице Руставели,
я тебе говорил. И комната была сырой даже летом. Ты был в Тбилиси? – Был,
проездом, – отозвался я. – Значит, не был овсем, – сказал Вениамин. – В Тбилиси
нельзя быть проездом. Ладно... Слушай дальше. У нас был сосед – грузин,
Константином звали. Он умел играть на флейте. Он был совсем одинокий человек и
детей любил. Он меня очень любил и научил играть на флейте. Все слушали – и
говорили, что я талант и обязательно буду музыкантом... Потом Константин умер.
Он болел сильно и понял, что больше не сможет жить. Он подарил мне флейту.
Больше у него ничего не было…
Ну, хорошо, значит, мы живем в городе Кракове. Я хожу в русскую школу и
играю на флейте... Потом было так: отец мне сказал, что есть опасность для
нашей жизни, и мы должны тайком перебраться в другое место для жительства, и я
должен вести себя очень тихо во время переезда. Родители не решились сказать,
что мой отец всегда был сионистских убеждений, а теперь эти убеждения окрепли,
потому что он видел и знал, что делали немцы с евреями на оккупированной
территории. В Кракове он связался с людьми, ведающими пересылкой евреев в
Израиль, – и решил дезертировать из Советской Армии...
Мы ехали в грузовом вагоне за пустыми ящиками. Ящики эти воняли рыбой
так, что дышать было нечем. Не знаю, как долго мы ехали. У нас была вода и
пища. Но я не мог есть от вони. Я и теперь ненавижу рыбу. Как слышу запах –
тошнит. Потом была страна Франция, пароход из порта Марсель – и государство
Израиль. Это осенью сорок восьмого года.
Теперь я тебе, байбак, расскажу, что такое социализм. Когда мы приехали,
нас не спрашивали, кто мы такие есть, где хотим жить чем заняться. Нас
направили в кибуц, а отцу дали работу по специальности – он сразу ушел на войну
с арабами. Я тогда уже был выше отца ростом, но мне было четырнадцать лет, а
ему тридцать два года. И его через месяц нашла пуля, хотя он был совсем
невысоким человеком. Всю войну с фашистами прошел, а тут... Ладно, ты знаешь,
каким был тот кибуц: три длинных барака, курятник, пять коров и две лошади. Мы
занимали комнату в бараке с другой семьей евреев из Румынии. Большая была
семья: четверо детей... Я там не мог учиться, но у меня уже было восемь
классов. Я считался сильным парнем. Мужчин не хватало. Мне дали плуг, и я пахал
землю. Потом война кончилась. Вернулись мужчины, кто остался живой. В кибуц
прислали старенький трактор фирмы Форда. Меня оставили на пашне, но теперь я
обрабатывал землю с помощью техники. Трактор часто ломался, но все равно это
было легче, чем пахать на лошадях...
Ну, байбак, ты понял, что такое социализм? – Это, – сказал я, – когда
можно пахать землю на тракторе фирмы «Форд», – Ты ничего не понял, – строго
продолжил Вениамин. – Социализм – это когда ты делаешь для страны все, что
можешь, и то, что ей нужно. Ты работаешь на государство, а не государство на
тебя. Ясно формулирую? – Вполне, – кивнул я. – Что было дальше? – Ничего такого
интересного. Десять лет работал на разных машинах в кибуце, потом женился,
переехал в город и сел в такси. Там и сижу вот уже сорок лет. Думаю через
недельку бросить это дело. Устал, пора и на отдых.
Мы сидели в тени большого дерева.
Время от времен на крышу машины падало что-то почти невесомое, но звук падения
мы слышали явственно. Таксист молчал. Он сидел с закрытыми глазами. В какой-то
момент я даже испугался, что Вениамин заснул.
Прокашлялся. – Да, – таксист
открыл глаза. – Годы – это усталость. Верно, я говорю, байбак? Впрочем, откуда
тебе знать... Работаешь по специальности?
– Вроде того.
– Доволен?
– Вполне.
Вениамин усмехнулся. Выдержав
паузу, сказал:
– Вы приезжаете на все готовое.
Вам говорят – стране не нужны... к примеру, преподаватели пения, стране нужны
сварщики. Вы обижаетесь. У вас голос, у вас талант. Вам плевать, что ваш голос
и талант не нужны Израилю. Вы хотите жить, как вам нравится. Вам плевать на
страну. Вы не строить ее пришли, а пользоваться ею с удобствами наибольшими.
Верно я говорю, байбак?
– Нет, – сказал я. – Неверно.
Если человек родился музыкантом, то и польза от него будет наибольшая, как от
музыканта. Врач должен быть врачом, учитель – учителем, а тракторист –
трактористом. – Стоп! – ожил Вениамин. – Это все амбиции, гордыня человеческая.
Общество людей – не муравейник. Это в муравейнике каждый родится с готовой
специальностью. Кто тебе сказал, что тебя зачали аптекарем? Сам себе вбил в
голову. Учился, верно – превзошел фармацию. Но в стране сто тысяч аптекарей. Ей
не нужны больше продавцы пилюль. Государство лучше тебя знает, кто ты такой,
потому что человек раскрывается только при одном условии: он нужен людям, от
него польза есть. Он тогда сам счастливый и людей делает счастливыми. Тогда и
общество все счастливое, и социализм построен. А мы что имеем? Ты видишь,
байбак, что мы имеем? Один эгоизм. Каждый под себя гребет при полном равнодушии
к Эрец Исраэль.
– Ты тоже бесплатно никого не возишь, – обиделся я. – И это
замечательно, когда выбирается страна из бедности, когда от каждого по
способностям, когда ты можешь заниматься любимым делом. Ну, не желаю я быть
токарем. Хочу – художником! – Все сказал? – Вениамин от возмущения даже глаза
отвел. – Теперь слушай, что тебе умный человек скажет. Государство живет, пока
люди о долге перед ним помнят. Как только считать начинают, что все должны
только ему, все – выключай мотор и сливай масло. Мы свою страну построили через «не могу». Мы
ее и сохраним не как игрушку для белоручек, а как страну рабочих людей. Если ты
не занят нужным делом – значит, и земли под собой не чувствуешь. Значит, ты и
не патриот совсем, а так – человек к родной стране равнодушный. Вот до чего
дошло: из всяких заграниц строителей возим. А наши здоровые мужики брюхо в
кофейнях отращивают. Они тоже по способностям своим жить хотят. А я тебе знаешь
что скажу – у человека самый главный талант – лень. Он не Бог. Ему только дай
волю. Он все семь дней недели превратит в субботу.
– Ладно, – сказал я. – Не
обижайся. Ты прожил при своих из колоды. Карты поздно менять. Я тоже не вчера
родился. Что мы с тобой спорим? Ни к чему это... Лучше о себе расскажи. Дети
есть, внуки?
Вениамин фотографию вытащил из
бумажника. – Жена вот – Фрида, сын, дочь. Это их наследники – пять штук. Три
парня, две девицы. Юбилей у нас – вот снялись все вместе. Живем дружно. Сын с
семьей отдельно, дочь с нами. У нас большой дом под Реховотом. Я библиотеку
большую собрал – четыре тысячи книг. Вот уйду на пенсию – буду перечитывать.
Живем – пожаловаться не могу... Хочешь, я тебе сыграю? – Что? – не понял я. –
На флейте, – еле слышно произнес таксист. – Можно, – сказал я. – Играй,
конечно.
Старик вытер руки салфеткой, достал футляр из-под кресла, сложил
инструмент и поднес его к губам. Насколько я понимаю, играл Вениамин здорово.
Не знаю, что он исполнил: вполне возможно, импровизировал, но это была
настоящая музыка. Мы сидели под деревом. На крышу машины тихо падал сухой мусор,
а в такси сидел старик Вениамин и играл на флейте. По щеке шофера текла слеза.
Одна-единственная, но я никогда в жизни не видел такой крупной слезы. Он
положил флейту на колени и слезу эту вытер бумажной салфеткой. Он повернулся ко
мне и спросил совершенно не к месту: – Ну, понял, байбак, что такое социализм?
Из книги "Рассказы в дорогу" 2000 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий