БОГ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

 Зачем это? К чему в тысячный раз обсуждать, как относились к евреям те или иные значимые в мировой истории лица. Да, какая, собственно, разница: любил ли потомков Иакова Рихард Вагнер или Дмитрий Менделеев? Бог с ними, с усопшими, или черт – нам с вами знать не дано.

 Так откуда этот острый, ревнивый и нервный интерес? Зачем эти вечные споры, оправдания, обвинения или сведения счетов? Долго не мог решить для себя все эти вопросы, пока, наконец, не понял природу этого интереса. Крайне любопытны, особенно после Холокоста, пути зла в человеке. Как могло получиться, что на пике развития цивилизации ряд европейских наций были отброшены даже не в средневековья, а во времена работорговли и людоедства. Победа толпы, охлоса, черни – слишком простой ответ. Тело без головы двигаться не в состоянии. Может быть, на «голову» ложиться гораздо больше вины, чем нам, порой, кажется.

 Какой интеллект нынче подпитывает наследников нацизма – исламский фашизм? Старого пойла достаточно, но и новых расистских помоев полное корыто. Какие тайные или открытые силы интеллекта подпитывают вечные силы кровавого Молоха. Надеюсь, всем этим активно занимаются арабисты, специалисты по исламу. Нам же остается одно: разбираться в своем, собственном, давнем наследии.еюсь, всеми этим активно занимаются арабисты, специалисту по исламу. Нам же остается одно: разобраться в своем. европейских на

«Чтобы рассмотреть опубликованную статью господина Красильщикова "Евреи Октября и Михаил Булгаков" целиком, надо написать другую, еще более объемную, чем эта, про которую можно сказать: темно, неясно и запутанно… Поэтому ограничусь отдельными замечаниями… Не был Булгаков христианином, религиозным человеком - еще в юности он отказался от веры и стал атеистом», - пишет читатель Юрий Кривоносов в ответ на мою давнюю работу: «Евреи Октября и Михаил Булгаков».

 «Не был христианином». Булгаков не был церковным человеком, но христианином, причем православным. К разгулу атеизма в СССР он относился и с гневом и с пристрастием. Именно потому он  жестоко наказал за атеизм бедного Берлиоза. «Каждому по вере». Именно в этом был убежден Михаил Афанасьевич Булгаков. И здесь я с ним совершенно согласен. Вопрос только – по какой вере? Классик был убежден, что только по - христианской в его личной трактовке. В этом и состоит пафос «иерусалимской» части великого романа. Спорить тут, как будто, не с чем. Но вот спорят.

 Не был Булгаков человеком церкви, но эта мода пошла  от другого могучего классика – Толстого Льва. Да и саму проповедь Иешуа Булгаков позаимствовал у Льва Николаевича.

“У меня теперь одно желание в жизни – это никого не огорчить, не оскорбить, никому – палачу, ростовщику не сделать неприятного, а постараться полюбить их». Лев Толстой – Владимиру Стасову, письмо 1880 года.

 Конечно же, ничего нового не изобрел Михаил Булгаков, утверждая вместе со своим героем, что «все люди добрые». Только Толстой не мог знать, как поведут себя Марки – Крысобои в застенках Лубянки, но Булгаков-то умер в год кровавого триумфа Сатаны. Что это? Обычная инерции либерализма или религиозный догматизм? Не знаю. В любом случае, на основании центральной части романа «Мастер и Маргарита» атеистом Михаила Афанасьевича назвать никак нельзя.

   «Булгаков не был антисемитом хотя бы уже потому, что женился на Елене Сергеевне, - пишет читатель, - урожденной Нюренберг, деда которой звали Мордко-Лейба, а отца – исконно – Шмуль-Янкель (она, кстати стала прототипом Маргариты)».

  Что это доказывает? Означенный Шмуль-Янкель успешно стал Сергеем Марковичем.

 Есть здесь, правда, одна странность. Алексей Варламов в своей книге «Михаил Булгаков цитирует М. О. Чудакову: «Новые архивные изыскания показали, что будущий отец Е.С., крестившись уже взрослым человеком, оставался в еврейской общине – то есть оставался евреем по быту, обиходу и самочувствию и после принятия христианства, что крещение было формальным актом, необходимым, чтобы стать преподавателем».

 Но далее тот же Алексей Варламов пишет: «В 1899 году Нюренберг вступил в брак с дочерью православного священника Александрой Александровной Горской…. И так произошло слияние двух великих кровей».

 Спасибо автору книги, православному человеку, за комплимент еврейской крови, но изысканиям Чудаковой верится с трудом. Не мог в те годы «еврей по самочувствию» жениться на дочери православного священника, счастливо прожить с ней годы и родить четверых детей.

 Наверняка и еврейская половина Елены Сергеевны не казалась Булгакову радостным откровением. Он был согласен, что «причудливо мешается кровь», но дал прототипу своей жены не «великую» еврейскую кровь, а кровь высокой аристократки – королевы Марго.

 Нужно признаться, что и сама «королева» не слишком гордилась своим еврейским папой. Та же Мариээта Чудакова в  « Материалах к биографии Е.С. Булгаковой» пишет, что вдова классика была «не слишком политкорректна в еврейском вопросе». Вот в это можно поверить. Доказательств обратного не имеется.

 Да и Булгакову, думаю, не нравилась сомнительная половина своей жены, как не устраивало и еврейство другого прототипа Бога сына – Иешуа из «Мастера и Маргариты».

 Еврейство писательских жен того времени, как и пристрастие вождей большевиков к дочерям «избранного народа» - явление любопытное, но те же Вячеслав Молотов, Клим Ворошилов или Леонид Брежнев были не адептами иудаизма, а преданными функционерами своей атеистической и, по сути, юдофобской и антисионистской  власти.

    Первая жена еврея Бориса Пастернака была тоже еврейкой, но это не помешала поэту-еврею всю жизнь от своего еврейства бежать, не стесняясь антисемитских пассов, а супруга Осипа Мандельштама, Надежда Яковлевна, тоже исконная и «посконная» еврейка, успешно приняла православие и даже устраивала у себя дома молитвенные собрания. А сколько в мире нашем обычных евреев, женатых на еврейках, но при этом ярых антисемитов? Множество.

 Повторяю, этими фактами я вовсе не хочу принизить поэтический гений Бориса Леонидовича и Осипа Эмильевича, да и на мужество и дар Надежды Яковлевны не собираюсь бросать тень. Только факты вещь упрямая. Да и характеристика личности человека, подчас, никакого отношения к его способностям не имеет. Любил, возможно, Булгаков свою еврейку - Маргариту, а евреев, мягко говоря, недолюбливал. Ну и что?

 Да и не забыть бы, что в дневнике своем, письмах и прозе Булгаков выступал не гонителем еврея  в о о б щ е , а против тех потомков Иакова, кто впал в воинствующее безбожие и гнал чужую веру, походя втаптывая в грязь себя же, свое избранничество от Бога, а не от дьявольской силы большевизма.

 В давней статье я писал о времени страшном, об особой породе потомков Иакова – о евреях октября. О том, что это жестокое и подлое время коверкало людей и более сильных, чем Михаил Афанасьевич. Я писал, что еврейский грех участия в Октябрьском перевороте не мог не сказаться на отношении таких личностей, как Булгаков, к еврейскому народу в целом. Надо признаться, что и в молодости Михаил Афанасьевич избегал контактов с евреями. Воспитывался он в ортодоксально - православной семье и такое поведение, скорее, было нормой, чем исключением.

  В той, давней статье я  и не думал оценивать творчество писателя. Считаю романы, повести и пьесы Михаила Афанасьевича вершинами не только русской, но и мировой культуры, но при этом не хотел бы невольно впасть в своего рода аберрацию, когда большому таланту художника приписывается величие мыслителя. Увы, чаще всего, особенно в русской литературе, философ и художник не ладят друг с другом.

 В связи с этим меня и интересовал феномен юдофобии не базарного, заборного типа, а юдофобии интеллектуальной, которой давно болели и болеют «коренные» литераторы России. Вот и все. Где здесь «темнота, неясность и запутанность».

«В этом романе нет "антисемитской трактовки истории распятия Христа", - пишет читатель, - потому что во внутреннем романе – романе мастера – нет самого Христа, его Иешуа не Иисус Христос, а бродячий проповедник. И если даже допустить, что Иешуа и есть Христос, то получается наоборот – Булгаков "снимает" с евреев вину за это распятие: толпа не кричит "Распни его!", она вообще безмолвствует, а Каифа не есть еврейский народ, как Сталин не был представителем русского народа…»

 Позвольте, а вождем, какого народа был сухорукий параноик Коба? Да и Каифа совершенно не случайно оказался первосвященником второго Храма. Подозреваю, что мой критик само понятие «народ» ставит все подозрений. Увы, опыт века ХХ идеализм этот опровергает.

 Но вернемся к «отсутствию» Иисуса  в романе.  Верно, Булгаков  имя Христа меняет, как и переписывает само Евангелие, а вот Иуду оставляет Иудой, так как прекрасно знает, что большая часть современных ему евреев - потомки колена Иуды. Юдофобская традиция, основанная на «кровавом навете» должна быть соблюдена. Все остальное, включая ревизию Нового завета, допустимо.

 Не забудем и то, что и себя самого Булгаков считал распятым святым. Гвозди в его крест вбивали люди разных наций, но особенную боль писателю доставляли удары еврейского молотка. Сама попытка соотнести Мастера и Иешуа в романе наглядно свидетельствует об этом.

 Напомним, что симпатичный дьявол в «Мастере и Маргарите» не еврей, согласно древней христианской традиции, а «скорее всего немец». Булгаков явно непоследователен, заставляя Левия Матвея был посланником Га-Ноцри, но откровенное презрение Сатаны, и самого писателя, к этому сборщику податей очевидно. Булгаков даже Иуду лишил возможности покаяния, искупления вины самоубийством. Писатель сам казнит предателя. Тем самым, ни на миг не забывая о чистоте трактовки «кровавого навета».

 Казалось бы, современная православная церковь не должна не заметить главного пафоса романа, но принять, понять и осмыслить «Мастера и Маргариту» она, как правило, не смогла. 

 Официальную позицию церкви к роману Булгакова  иеромонах Иов (Гумеров) обозначает так: «Для христианина любой конфессии демонизм романа М. Булгакова очевиден. Мы получили истину священной истории, свидетельство о нашем искуплении из рук богодухновенных апостолов – учеников Спасителя мира. В романе М. Булгакова новозаветная история рассказана устами сатаны. Автор путем продуманной и четкой композиции предлагает нам вместо Священного Писания взгляд на Сына Божия, Спасителя мира, и на евангельскую историю глазами того, кто сам называет себя профессором черной магии».

 Здесь явное передергивание: Воланд в романе всего лишь свидетель всей этой истории с распятием, подтверждающий авторскую гипотезу-догадку. Увы, Сатана – есть свидетель всего в нашем грешном мире. Булгаков же перечеркивает не только еврейство Христа, но еврейское звучание (от Матфея) Евангелия. Именно эта часть кажется ему сомнительной. Верно, писатель неразборчив в поисках свидетелей. Точнее, его выбор зиждется на авторитете пусть князя тьмы, но все-таки Князя, а не какого-то жалкого сборщика налогов.   Здесь чисто отечественная вера в хозяина, презрение к плебею и монархизм самого Булгакова.

  Иеромонах Иов закономерно не касается причины булгаковской ереси. И суть ее в   извечной муке православия при осознании еврейской природы Христа. Отсюда, и только, страсть к ревизии Нового Завета. Судьба обрезанного в положенный срок сына Божьего напрочь перечеркивает религиозный догмат веры, связанный не только с антисемитизмом  «кровавого навета», но и с претензией на «Третий храм».

 «Дневники Булгакова были в 1926 году изъяты у него при обыске вместе с рукописью "Собачьего сердца" и находились около двух лет в "органах", - пишет читатель. - Затем с помощью Максима Горького они были ему возвращены, после чего он дневники сжег и никогда больше их не писал. То, что потом публиковалось, было, якобы, копиями, изготовленными "органами", следовательно, вполне могут быть фальшивками, состряпанными с целью дискредитации писателя - такие вещи, как известно, практиковались».

 Не думаю, что это так, просто потому, что кроме прямых юдофобских выпадов, есть в его письмах антисемитизм, скажем так, косвенный. Например, Булгаков возмущен открытием советского посольства в Париже и ролью в этом деле премьера Эррио: «У меня нет никаких сомнений, что он еврей. Люба (Любовь Белозерская – вторая жена Булгакова. Прим. А. К.) мне это подтвердила… Тогда все понятно». Из письма брату – Николаю.

 Михаил Афанасьевич не сомневается, что только властный еврей в Париже мог пустить в великий город большевистскую заразу.

 Впрочем, возможно, что откровенно юдофобский дневник Булгакова был талантливо, подчеркну это, расцвечен «органами», но предположить, что и черновики  замечательного романа  писались «авторами в штатском» никак не могу.

 Мы же в одной из редакций романа читаем:

« - Кто ты, незнакомец? Кто твои родители?-

 - Я сириец».

  В окончательном варианте «Мастера» Булгаков смягчил свою позицию, сделав сирийцем только отца Га-Ноцри. К концу 30-х годов  его антисемитизм слегка поутих. Возможно, под влиянием вынужденного ухода евреев из политической жизни страны, да и сама юдофобия у Кремля был не в чести, а Булгаков все-таки надеялся роман на Родине опубликовать. Есть, впрочем, еще одно важное свидетельство  «сдачи позиций». В той же редакции читаю:

  - Знаю, знаю, Пилат, - сказал тихо Каифа. – Ты ненавидишь народ иудейский и много зла ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь!

  Наступило молчание.

 - О род преступный! О темный род! – вдруг негромко воскликнул Пилат.

 Не Каифа плох и несправедлив, а РОД Каифы. Это проклятье в окончательной редакции романа отсутствует.

 Тем не менее, Булгаков дает свою версию «кровавого навета», но,  выступает не только  с подтверждение вины «темного рода», он, напомню, мораль читает в духе Льва Толстого: «Все люди добрые». Добр палач у Льва, добр Марк  Крысобой у Михаила.

 Но как такую проповедь соединить с откровенной юдофобией? Выходит, все люди добрые, кроме «рода преступного, темного рода». Значит и морализаторству Булгакова грош цена и разит от него ложью, лицемерием и страшным запахом гари из грядущих печей Аушвица.  Еще одно свидетельство шаткости, лживости и опасности либеральных посылов.

 Максим Горький приводит слова Льва Толстого в очерке о классике: «.... наши попы, конечно, не помирятся с Мендельсоном в церкви. Один тульский поп уверял меня, что даже Христос не был евреем, хотя он сын еврейского Бога и мать у него еврейка; это он признавал, а все-таки говорит: «Не могло этого быть». Я спрашиваю: «Но как же тогда?» Пожал плечами и сказал: «Сие для меня тайна».

 Было это тайной и для «атеиста» Михаила Афанасьевича Булгакова. Еврейский мозг занят теодицеей, диалогом с Богом, русский, порой, мучается над неразрешимой загадкой, как в еврейской семье мог родиться ребенок не еврей.

«Как мог

Ваш Бог,

Землей владея,

Избрать в любимцы иудея?

ОТВЕТ

А не находите ли странным,

Что вам, смиренным христианам,

Пришел на ум такой вопрос,

Когда Ваш Бог – еврей Христос».

  Самуил Маршак «Английские эпиграммы разных времен».

 Смею отметить еще одну проблему судьбы М.А. Булгакова. Подлинный талант кормится любовью. Детей  у Булгакова не было, русскую деревню он ненавидел, к природе относился холодно, даже насчет искреннего его чувства к последней, третьей, жене у исследователей его жизни и творчества есть сомнения. Все перечисленные «любови» могли быть защитой от превратностей жизни, но Булгаков был безоружен перед «веком-волкодавом». Но писал-то гениальные вещи! Где исток его силы? Думаю, больше всего на свете Михаил Афанасьевич любил самого себя. Любил с таким отчаянным фанатизмом, что любовь эта стала мощным двигателем его таланта. Он верил себе, своему окружению, своим идеям без тени сомнения. А безоглядная любовь к своему миру всегда соседствует с большой ненавистью к миру чужому. И нет в этом случае поля, на котором можно найти согласие. ТЫ – НЕ Я – и этого достаточно.

 Что еще можно добавить? Увы, наивные параллели между силой писательского дара  и мировоззрением литератора – невольно заставляют нас лгать, создавать мифы и не верить  очевидному. Ничего не поделаешь, такие великие мастера русской прозы, как Николай Гоголь, Федор Достоевский и Михаил Булгаков были антисемитами. Никто не назовет бездарными графоманами таких современных авторов, как Солженицын, Василий Белов или Распутин, но и юдофилами их признать никак невозможно. Ничего не поделаешь, как говорила Фаина Раневская: «Талант, как прыщ, может вскочить на любой заднице».

  Убежден, что хроническая юдофобия – тяжкий симптом психического заболевания, а от любых болезней души и тела ни один из смертных не забронирован. Душа же людей талантливых обнажена до предела и защитные в ней механизмы работают плохо.

 Вот почему, в последнее время, все чаще думаю, что сама юдофобия многим, измученным человеческим несовершенством талантам, нужна была, как лекарство, как спасения от суицидального ужаса мизантропии, ненависти к людям вообще и к своему народу в частности. Этот только гению Пушкина было не страшно «презирать людей». Впрочем, кто знает, может быть, это презрение и толкнуло его под пулю Дантеса.

 В предсмертных словах самоубийцы - Маяковского: «Любовная лодка разбилась о быт» принято находить прямое указание на неудачу поэта в личной жизни. Это не так. О «быт», о саму действительность разбилась любовь Маяковского к миру, в котором он жил, к стране советов, которую пытался воспеть. Пьесы «поэта революции» «Баня» и «Клоп» - прямое тому доказательство.

 Измученный болезнью души тела Булгаков жалел, что нет у него пистолета. Судьба приговорила писателя к мучительной смерти. «Каждому воздастся по вере», – думал он. Так ли это?           

 Михаил Афанасьевич Булгаков умер, хоть и не старым человеком, но в своей постели и от тяжелой, наследственной болезни тела, но все же и ему было невыносимо трудно выдерживать дуэль со своим безумным, кровавым, безбожным временем и народом, покорно в этом времени живущем.  Из этой непереносимой боли и возник его антисемитизм, как возможное бегство из  мрака мизантропии, смертельного для любви, как основы творчества.

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ рассказ

     

                                      

 Они арендовали  жилье в грязном районе Бат-Яма, заселенном шумной и подозрительной публикой. Им понравилось, что квартира находилась на первом этаже. У Зои очень болели колени. Что-то им еще понравилось, они уже не помнили что…. В любом случае, Древины оказались именно в этой точке Израиля, а не в каком-то другом месте.

 Однажды, месяца через четыре после приезда, в жуткий хамсин, они сидели  потные на потертом диване перед телевизором и под жужжание бесполезного вентилятора смотрели документальный фильм о России. И вдруг на экране замелькали кадры их родного города, города, которому они отдали лучшие годы своей жизни: сорок лет несли школьникам доброе, светлое и вечное - родную литературу и язык.

 За окном, прикрыть которое было невозможно, оглушительно гремела протяжная, дикая музыка, кто-то на улице истошно орал на чужом, непонятном языке - и Древин вдруг заплакал, заплакал навзрыд, наверно в первый раз в своей спокойной и, в общем-то, благополучном жизни. Он рыдал, сорвав очки и лихорадочно шаря по карманам в поисках платка, а Зоя все старалась обнять его седую голову, погладить и утешить мужа.

-          Черный день! - вдруг выпалил, глотая слезы, Древин. - Черный день!

 Они студентами познакомились, на третьем курсе. Матвею понравилась Зоя, а Зое понравился Матвей. Они не стали долго хороводиться и через месяц после знакомства зарегистрировали свой брак в ЗАГСе. Состоялось что-то вроде бедной, комсомольской свадьбы - и Древины стали жить вместе за платяным шкафом в общежитии. Случилось это в 5б году, когда вся России надеялась на лучшее. Хрущев разоблачил культ личности и начал строить дома для простых людей, а не только для начальства.

 Так получилось, что после защиты дипломов  Матвея и Зою определили на работу в большой и промышленный подмосковный город. Там они и стали учительствовать в одной школе.

 Молодожены очень любили свой предмет - литературу и неплохо ее знали. В те годы уже начали пробиваться робкие ростки диссидентского движения. Древины тайком, самиздатовскую копию, читали "Доктора Живаго", спорили о романе Дудинцева и мечтали о том времени, когда у них появится возможность и ученикам своим рассказывать об этих книгах.

 Первый год молодые педагоги прожили на съемной квартире, но скоро им предоставили жилье в новом четырехэтажном, блочном доме. Это была огромная радость. Своя квартира! Комната в 18 квадратных метров, ванная, совмещенная с туалетом, и кухня с небольшой прихожей! Их дворец находился на четвертом этаже, и вид вокруг на окрестные леса открывался прекрасный.

 Древины были молоды, отсутствие лифта их не смущало. Они придумали свой персональный подъемник. Матвей устроил на подоконнике лебедку, и тяжелые вещи они поднимали с помощью троса, корзины и коловорота.

 Надо сказать, что Древин любил не только литературу, но и разный, ручной труд. Он мог смастерить все, что угодно, даже мебель, и талантом своим очень радовал жену- Зою.

 Потом у них родился ребенок - мальчик. Снова была большая радость. И жизнь Древиным казалась наполненной смыслом, гармонией и справедливостью.

 Вокруг них жили такие же бедные люди, как и они, а потому бедность казалась нормой и, будто бы, не была таковой.

  В шестидесятом году Древины купили телевизор, но на экране никакой другой жизни они не увидели. Точно такие же люди, как и они, радовались, пели, любили друг друга, спорили из-за производственных показателей и отправлялись на стройки очередной "пятилетки".

 Ребенка Древины назвали Ефимом в честь отца Матвея, погибшего в сорок втором году под городом Ростов. Матвею и Зое очень хотелось родить девочку, но как-то не получалось у них это. В остальном  все в их семействе ладилось. Ссоры случались редко. Молодые продолжали любить друг друга, а потому быстро находили пути к примирению.

  Педагогами они были талантливыми, дети их любили, и в школу Древины ходили, как на праздник.

 Иногда они позволяли себе некоторое вольнодумство, упоминали фамилии Мандельштама, Цветаевой или Ахматовой. И даже декламировали на уроках стихи этих поэтов.

 В конце шестидесятых годов Древины осмелились на неслыханную дерзость. Они чудом, и с большими приключениями, достали серо-голубенький номер журнала "Москва" и стали читать своим старшеклассникам роман Булгакова "Мастер и Маргарита", чем невероятно напугали добрейшего директора школа Ивана Павловича Зеленского. Пришлось чтение прервать, но дело было сделано. Древины заразили своих детей любовью к Булгакову, и сами они стали фанатиками его творчества.

 В общем, жили Древины духовными интересами, часто посещая московские музеи, театры и консерваторию. На материальную сторону своей жизни они обращали мало внимания, полагая, что аскетизм, кристальная честность и бескорыстие - высшая добродетель человека. И Зоя, и Матвей были уверены: счастлив бывает только тот, кто умеет довольствоваться тем, что имеет.

 В годы армейской службы, еще до института, Матвей вступил в  КПСС, а Зоя так и осталась беспартийной, хотя ей и предлагали примкнуть к  рядам строителей коммунизма.

 Необходимо отметить, что Матвей Древин был евреем, а Зоя носила титульную национальность, но разговоров на эту тему у них не было никогда. Оба, и Зоя и Матвей, были просто советскими людьми, и упоминание национальности в разных документах считали пережитком былых и недобрых времен.

  Свое же время они считали добрым и умным, а очевидные недостатки политической системы и быта легко устранимыми в ходе промышленного и социального прогресса СССР - передовой страны, завоевавшей Космос и освоившей целину.

  Как и большинство соседей Древины жили от получки до получки. Иногда им удавалось скопить некоторую сумму - и тогда покупалось что-нибудь из одежды, обувь, велосипед сыну и так далее.

 Родители Зои и Матвея жили обособленно. Зоины - в провинциальном городишке под Тамбовом, а мама Матвея после войны снова вышла замуж за состоятельного человека, какого-то начальника. Отчим не понравился Матвею. Он рано ушел из дома, стал работать на заводе, потом армия, институт… Древин изредка навещал мать и свою сводную сестру, но делал это, как бы, по принуждению. В глубине души не мог Матвей простить матери измены погибшему мужу, его отцу. Он плохо помнил этого человека, но боготворил его и считал настоящим героем.

 Только однажды мать Древина посетила скромную квартиру сына. Две ночи она спала на раскладушке, и два дня молча наблюдала за жизнью семьи Матвея, но перед ее отъездом состоялся не очень приятный разговор.

 Ребенок заснул, просмотрев передачу "Спокойной ночи малыши", а взрослые сидели на тесной кухне, и пили чай.

-          Нельзя так жить, - вдруг сказала мама Матвея.

-          Вот интересно, - нахмурился сын. - И что тебе не понравилось?

-          Мне все понравилось, - сказала мама Матвея. - Только нельзя жить так. Нельзя тратить все деньги. Необходимо откладывать на черный день.

 Зоя улыбнулась такой простоте и наивности свекрови, а Матвей рассмеялся.

-          Мама, дорогая, - сказал он. - Ты о чем? Какой такой "черный день". Если война, от атомной бомбы никакие деньги не спасут, а при мире мы и так не пропадем. Нам много не надо. Правда, Зоя?

-          Состаримся - пенсию дадут, - сказала верная жена Матвея Древина. - Нам хватит.

-          Черный день, - поднявшись, вздохнула гостья. - Вы дети, хоть у вас и есть  свой ребенок.  Черный день всегда стоит за спиной человека, и приходит он незвано.

-          И что ты нам советуешь? - возмутился Матвей. - Фарцевать, спекулировать валютой, покупать брильянты? - он произнес последнее слово с нескрываемым отвращением.

-          Это ваши проблемы, что делать, - пожала плечами мама Матвея, но черный день придет обязательно, и тогда вы вспомните мои слова.

  Потом она уехали, заказав такси по телефону, а через год умерла скоропостижно от болезни сердца. Матвей был на похоронах. Он по-прежнему не мог примириться с отчимом. Его тронуло неподдельное горе этого человека, но и на этот раз между ними не проскочила искра контакта.

 Отчим хотел вручить Матвею три тысячи рублей (по тем временам большие деньги). Он сказал, что делает это по завещанию мамы Матвея, но Древин отказался от денег, и даже оскорбительно намекнул, что  предпочитает честно заработанные рубли сомнительным тысячам. Отчим не стал спорить и доказывать чистоту происхождения денег. Он просто спрятал их в ящик письменного стола и повернул ключ в замке.

 На этом они и расстались.

 Потом время  незаметно ускорилось, и Древины стали людьми пожилыми. Это случилось как-то неожиданно. Вот были люди молоды и вдруг - старость.

  Сын их, Ефим, окончив школу, поступил в Московский университет на Ленинских горах, защитил диплом с отличием, был оставлен в аспирантуре, до срока защитил диссертацию и принят на работу в крупный центр по разработке космических технологий.

 Древины очень гордились своим сыном. Только и печалились постоянно, что Ефим очень занят, и видят они его крайне редко. Здесь необходимо признаться:  и прежде сын рос необщительным и даже угрюмым сверх меры ребенком, любил одиночество, и никогда особенно не ценил родительский очаг и ласку.

 А Древины, по-прежнему, любили друг друга. Их авторитет в школе был высок, Матвей даже опубликовал небольшую книжку по вопросам воспитания, и его, после публикации, дважды приглашали на Центральное Телевидение в передачу о педагогике.

 Супруги  были сравнительно здоровы и после шестидесяти лет даже не думали уходить на пенсию.

  Жизнь, тем временем, раскручивалась по невиданной спирали. Казалось, сбывались их самые смелые мечты. Началась перестройка, заговорили о плюрализме, свободе слова и печати. Толстые литературные журналы начали публиковать фантастические по смелости, ранее совершенно закрытые цензурой тексты.

 Зое и Матвею казалось, что поток великой литературы не иссякнет никогда. В эйфории свободы, в книжном изобилии, они  как-то не сразу заметили, что опустели полки магазинов и возникли серьезные проблемы с заполнением небольшого холодильника "Саратов". Впрочем, они никогда не баловали себя деликатесами, излишествами разными, и теперь не очень горевали, отправляясь на "охоту" за костью со следами мяса или десятком яиц.

 В 91 году ушел на пенсию прежний директор школы, а новый и молодой решил устроить некое коммерческое заведение и назвал его "лицеем". Места в этом "Лицее" Древиным не нашлось, да им, если честно, и не понравились новые веяния, и платная система преподавания.

 Первое время пенсию им платили исправно, потом начались перебои, и Древины поняли, наконец, что такое настоящая нищета. В магазинах появились продукты, по телевизору показывали роскошь иноземной жизни, а они питались одной лапшой и картошкой, поджаренной на подсолнечном масле.

 Да и книжный поток как-то вдруг иссяк. Оказалось, что замечательных, некогда запретных произведений не так уж много, и толстые журналы уже не радовали Древиных так, как прежде. Да и денег на внезапно подорожавшую подписку у них не было. Даже в Москву они перестали ездить. Билеты на электричку и в театр стали предметом роскоши. Износились купленные давно вещи. И в дождливый, осенний день Зоя поняла, что ей не в чем выйти из дома.

 Матвей сделал попытку найти работу, уроки, но работы не было и для молодых. Они обратились к сыну за единовременной помощью, но Ефим  в это время был за границей. Он преподавал в каком-то университете на севере Европы. На письмо ответила его жена. Она написала, что ждет ребенка, денег лишних у нее нет, и старикам придется рассчитывать только на самих себя.

 Однажды к ним в гости пришел старый директор Иван Павлович Зеленский. Он сказал, что теперь навещает только  тех, у кого есть лифт и кто живет на первых этажах, но к Древиным он забрался на четвертый, потому что увидел однажды у магазина Матвея и понял, что его бывшим коллегам и друзьям совсем худо.

 Иван Павлович сказал Древиным, что им нужно срочно ехать в Израиль, используя национальность Матвея, а иного выхода у них нет.

-          Сейчас, - сказал он. - Все едут за границу, кто может, потому что новой России не нужны дети и старики. Ей вообще не нужны больше люди, а нужны только полезные ископаемые, которые можно продать и на эти деньги содержать кремлевский двор и придворных жуликов.

 Древин спросил у старого директора, почему так получилось, но директор только пожал плечами, и положил на стол конверт.

 - Вот, - сказал он. - Там немного денег. Вам хватит, чтобы уехать.

-  Нет, нет и нет! - запротестовал честный Древин.

-  Да, да, да, - сказал, тяжело поднимаясь, старик. - Это долг. Там старикам дают хорошую пенсию. Вернете.

 И они уехали, захватив с собой жалкий скарб и два десятка самых любимых книг.  И вот теперь Матвей Древин рыдал на плече у верной жены - Зои. Холодильник их был полон, причитающиеся  деньги старики получили, и  пособие ежемесячное пополняло их бюджет, да к тому же им удалось за 7 тысяч долларов продать свою квартирку в Подмосковье. И эти деньги были с ними, и, тем не менее, старики были глубоко несчастны в Израиле. Все вокруг им казалось чуждым, враждебным, опасным.

 Тот мир предал их, а новый не принял. И, как им казалось, не мог принять.

-          За что, - говорил Матвей Древин. - Мы честно работали. Мы не воровали, не грабили, не мошенничали. Мы учили наших ребят только хорошему: доброму и светлому их учили. Что случилось? В чем наша вина?

-          Наверно, в этом, - отвечала Зоя. - Мы не так жили и не тому учили наших школьников. Им, наверно, теперь также трудно, как и нам. Они тоже бедны, потому что пришло время, когда честность и достоинство не нужны людям.

-          Но почему? - вопрошал Древин. - Разве Пушкин, Толстой и Чехов зря писали свои книги. И Булгаков зря спасал своего Мастера и самого себя?

-          Наверно, зря, - говорила Зоя. - Что-то было не так в том нашем мире.

-          А в каком мире все  т а к? - спрашивал Матвей.

-          Этого я не знаю.

  Древины записались в русскую библиотеку, но, как ни странно, посетили ее зал всего лишь дважды, а потом и вовсе перестали туда ходить. Книги, привезенные с собой, были читаны неоднократно. Телевизор - это изобретение человеческого гения стало их окном в мир. В мир, который они оставили.

 Старики жили делами России, думали о России, спорили о России. Иногда им начинало казаться, что они и не уезжали никуда, а жили все там же, только с четвертого этажа перебрались на первый.

 Однажды, вечером, у телевизора, они вдруг стали спорить о будущем правительстве Российской Федерации. Матвей называл одни фамилии, а Зоя - другие. Супруги внезапно перешли на крик и набросились друг на друга с непривычной и необычной злобой.

-          Господи! - замолчав вдруг, тихо сказала Зоя. - Мотя, что с нами происходит. Если мы потеряем друг друга, мы потеряем все. Тогда и жить не надо.

 Они обнялись, но память о той ссоре занозой застряла в сердцах Древиных. И сердца их теперь болезненно ныли от страха и предчувствия новых размолвок.

 И тут случилось непредвиденное: их телевизор сломался. Срок гарантии не истек. Старики отвезли свой аппарат в мастерскую - и вернулись в опустевший дом.

 По привычке сели на диван, как раз напротив исчезнувшего экрана и молча уставились в пустоту.

-          Знаешь, - наконец, сказал Матвей Древин. - Страшно сознавать, что жизнь прожита зря.

-          Глупости, - сказала Зоя. - У нас есть сын. Он большой ученый. И придумает что-нибудь замечательное  для людей.

-          Еще одну атомную бомбу, - сказал Древин. - Или газ, способный убить все живое на земле … А, может быть, способ, как из одной яйцеклетки вырастить сразу полк солдат в касках и с оружием … Слушай, давай разом кончим это. Устал я жить, честное слово. Пойдем на море, возьмемся за руки и уйдем в воду. Вот и все.

-          Идем, - просто согласилась Зоя.

  Уже стемнело, когда они добрались до пляжа.

-          Я думаю не нужно раздеваться, - сказал Древин.

-          Конечно, - ответила Зоя. - Мы что - купаться пришли? Давай только посидим немного.

 И они сели на песок у самой кромки моря. Чуть слышно шелестел накат волн, вдали, в море, мерцали огни, а со стороны набережной слышались приглушенные звуки восточной мелодии.

-          Ну, пошли! - поднялся Древин.

-          Идем, - сказала Зоя.

Они не заметили этого человека во всем черном и в шляпе. Он стоял спиной к ним. Между ними и морем. Он стоял неподвижно, сгорбившись.

-          Откуда он взялся? - раздраженно прошептал Древин.

-          Не знаю, - отозвалась Зоя.

Матвей опять сел на песок.

-          Подождем, пока уйдет, - сказал он.

Они ждали пять минут, десять, ждали час… Человек в черном не уходил. Он, казалось, застыл в одной позе и на одном месте.

-          Знаешь, - тихо сказала Зоя. - Мне не нравится все это. Давай утопимся завтра - без этого страшного человека. Он наверняка броситься нас спасать. А нам не нужны спасатели.

-          Хорошо, - согласился Матвей, и они направились обратно, к набережной.

Шагов через сорок Древин невольно обернулся, но никого не увидел у кромки волн. Пляж был пуст.

 Эту историю рассказали мне сами Древины. Они так и не решились утопиться. Постепенно начали привыкать к новой жизни. Матвей даже устроился на работу по уборке, а Зоя нашла добрую подругу: такую же учительницу литературы из Вологды.

 Телевизор старики смотрят гораздо реже, а вот к морю прогуливаются чаще, особенно после заката. Сидят там, у воды, на теплом песке, под высокими звездами и ждут чего-то. Наверно, того человека во всем черном. Но он ни разу больше не появлялся на пляже города Бат- Яма. Видимо, не было в том нужды.

СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ 3 декабря

Виктор Лихт

Слово и дело Георгия Свиридова

 

    Георгий Васильевич Свиридов (1915-1998) - самобытнейший русский композитор. Диапазон его творчества простирается от популярной киномузыки (отрывок из партитуры к кинофильму "Время, вперед!" был долгое время заставкой телепрограммы "Время", а Вальс и Романс из фильма "Метель" звучали в Советском Союзе везде и всюду) до изысканной, "минималистской" кантаты "Снег идет" на стихи Пастернака, от "Патетической оратории" на слова Маяковского до духовных хоров на тексты из православной литургии... Ученик Шостаковича, он довольно быстро сумел уйти из-под мощного влияния учителя, избежав при этом и воздействия другого гиганта - Прокофьева. Более того, Свиридов и сам сделался полюсом притяжения для немалого количества советских композиторов следующего поколения. Однако произведения этого незаурядного музыканта были и остаются мало известными за пределами советского и постсоветского пространства

     Думаю, Свиридова за рубежами его отечества мало исполняли и редко исполняют до сих пор потому, что его творчество большей частью связано со словом. А слово, в особенности слово поэтическое, в переводе теряет. Не говоря уж о том, что его ведь перевести надо. А как? Написал Свиридов в середине 1950-х сочный вокальный цикл на стихи Бернса в переложении Маршака. Ну и что его теперь, на язык оригинала переводить? Ведь сам бернсовский текст по просодии не подходит. Сходная история с созданным пятью годами раньше циклом "Страна отцов" на стихи армянского поэта Исаакяна. А как прикажете переводить положенные на музыку стихи Маяковского или Есенина? Еще труднее с народными текстами, лежащими, например, в основе изумительных по красоте и поэтической первозданности "Курских песен". Ведь тексты эти у Свиридова играют отнюдь не декоративно-прикладную роль, как в "Свадебке" Стравинского. Собственно же инструментальной музыки у Свиридова немного: еще несколько шостаковические по языку Симфония для струнных (1940), Фортепианное трио (1945), струнный квартет (1947), и уже вполне индивидуальные, неповторимые Музыка для камерного оркестра (1964), Триптих для большого симфонического оркестра (1966)... И это, за малым исключением, почти весь список. Вот и получается, что за пределами России музыка Свиридова если и звучит, то, в основном, благодаря стараниями некоторых его соотечественников, как Дмитрий Хворостовский например. Даже такие видные исполнители свиридовских вокальных произведений, как Елена Образцова и Евгений Нестеренко, пели их большей частью только дома. А жаль...

     Однако композитор сам избрал этот путь. И судить о том мы сегодня можем не только по его музыкальному наследию, но и по опубликованным недавно в Москве дневниковым записям. На их страницах вырисовывается фигура столь же своеобразная, как и в музыке, но далеко не всегда столь же симпатичная. Скажу резче: зачастую весьма малосимпатичная. Но просматривается и определенная типичность характера и обстоятельств. И в том смысле, что, "когда не требует поэта к священной жертве Аполлон", иной поэт погружается в собственные комплексы. И в том, что комплексы эти окрашиваются часто в тона махровой ксенофобии. И в том, наконец, что именно эти, далеко не лучшие черты художника становятся для кого знаменем, а для кого пугалом, за коими забывается собственно творчество...

     Прежде чем двигаться дальше, подчеркну, что сам толстенный том свиридовских записей я в руках не держал. Впечатления мои ограничиваются тем, что удалось найти в Интернете и в печатных журналах. Правда, нашлось немало. Публикатор дневников, президент Национального Свиридовского фонда Александр Белоненко (профессор Петербургской консерватории и племянник Свиридова) расстарался и обнародовал фрагменты книги во многих изданиях. Да и речь идет не о цельном мемуарном произведении, а именно о разрозненных записях: и заносившихся в тетради, числом свыше сорока, и оставленных на поля книг, нот, и надиктовывавшихся на магнитофон, и зафиксированных рукой жены композитора, Эльзы Густавовны Свиридовой-Клазер (1925-1998). Для достаточно целостного представления о воззрениях их автора вряд ли необходимо читать всю изданную ныне книгу, в которой, даже судя по опубликованному в Интернете материалу, немало самоповторов, пусть и варьирующихся.

     Так вот, выясняется, что влечение Свиридова к вокальной музыке - отнюдь не просто интуитивный выбор художника, а много раз декларируемое и рационально объясняемое самоограничение. "Музыка - искусство бессознательного, - читаем в одной из записей. - Я отрицаю за Музыкой Мысль, тем более какую-либо философию" (везде сохраняю особенности авторского правописания; судя по обилию прописных букв, композитор любил словесную патетику. - В. Л.). Мысль, по Свиридову, может выражать только слово. Музыка же лишь "несет Слово и раскрывает сокровенный, тайный смысл этого Слова".

     Свиридов убежден, что "пение - "мелодия" тянет к простоте, четкости, к формуле, к символу. Инструмент - тянет к выдумке, ухищрению..." Он даже проделывает довольно зловещий мысленный эксперимент, чтобы доказать себе это:

     "Если дать волю воображению и представить себе землю после атомной войны... трудно подумать, что музыка будет звучать над мертвым камнем. Да останется ли и камень? Не обратится ли и он в пар? Но не хочется думать, что дело именно дойдет до этого! Может быть, хоть что-то останется. Останется ли музыка? Такой странный вопрос! Человека сейчас трудно без нее представить. Стало быть, оставшиеся в живых Нomo sapiens все же будут причастными к музыкальной культуре, той или иной, из существующих ныне на земле. Какой музыкальный инструмент уцелеет? Скорее всего, человеческий Голос, он всегда при человеке, и не нужно специально учится, чтобы играть на нем".

     Заглянув в будущее, композитор предпринимает и исторический экскурс, впрочем, в чем-то не менее фантастический:

     "В давно прошедшие времена музыка (на Руси) была нескольких видов:

     1) Храмовая, собственно духовная, богослужебная музыка.

     2) Духовно-народная музыка, песни раскола... гимны (слагаемые отшельниками, монахами, сектантами и т. д.).

     3) Народная музыка (богатейшая!), музыка праздников, обрядов, календарные песни, свадебные, предсвадебные, похоронные, трудовые и т. д.

     4) Скоморошья музыка, музыка профессионалов-шутов, созданная для потехи, для развлечения. Сия последняя была музыкой, исполнявшейся людьми, не имевшими подлинного человеческого достоинства, в сущности - разновидностью дворовых лакеев".

     А поскольку первые три вида, по Свиридову, связаны с пением, отсюда делается вывод: "Оркестровая музыка, как это ни странно, может быть, ведет свое начало именно от этой шутовской среды. Отсюда же идет стиль раннего Стравинского и Прокофьева (многое у Шостаковича) и в творчестве, и в психологии".

     Сам он в лакеях и скоморохах ходить не желал. И полагал вдобавок, что истинно русская культура - образец не только истинной духовности, но и нравственности: "Русская культура неотделима от чувства совести. Совесть - вот что Россия принесла в мировое сознание".

     Не будем ловить человека на слове, напоминать про Библию и т. п. Но из прочих рассуждений выясняется, что Россия почему-то выполнила свою миссию не очень качественно.

     Поначалу все оставались "при своем". В частности, в музыке: "Православие - музыка статична, все внутри, в душе. Мелодия - хор - гимн. Восторг мира! Выразительность интонации. Идея - свобода. Инструмент - от Бога - голос, хор. ИРРАЦИОНАЛЬНОЕ. Католицизм - музыка вся в движении, в динамике. Активность, воля, борьба, власть над миром. РАЦИОНАЛЬНОЕ. Фуга, мотет, контрапункт, инверсии, т. е. механические, умозрительные перестановки нот. Придуманный, сконструированный инструмент - орган, оркестр. Измышленная музыка, невыразительность интонации, но - формообразование. Конструктивизм, драматургия вместо интонации".

     Далее началось влияние, но отнюдь не России на мир, а наоборот: "Существует искусство - как голос души, как исповедь души. Такова была русская традиция. В XIX веке, а может быть, и раньше, из Европы пришла... идея искусства - как развлечения для богатых, для сытых, искусства - как индустрии, искусства - как коммерции". Зараза оказалась сильной: "В начале ХХ века Искусство становится выразителем бездуховного начала (как минимум, просто развлекательного). Да и тематически - возврат к язычеству, скифству и проч.: Стравинский, Прокофьев и др. авторы. Произведения Рахманинова были последней вспышкой Христианства в Русской музыке, надолго после этого погрузившейся во мрак и находящейся в нем и по сей день".

     Правда, не все в этой самой загнивавшей задолго до открытого Лениным империализма Европе было столь уж безнадежно. Существовали Моцарт (которого Свиридов, правда, как ни странно это для музыканта, воспринимает сквозь призму маленькой трагедии Пушкина "Моцарт и Сальери", не раз ее цитируя), Шуман, Вагнер. Но и им постоянно приходилось бороться с чуждым влиянием. Примеры? Пожалуйста: "Борьба с Моцартом - это борьба с национальным гением. Важнейшая мысль Пушкина: Сальери - итальянец, чужой коренному народному духу иностранный специалист" (неважно, что у Пушкина этой мысли нет вовсе, да и сам он, гордившийся своим происхождением от "арапа Петра Великого", вряд ли подходит в борцы с "иностранными специалистами").

     Или: "Первая консерватория (Лейпцигская), основанная на деньги банкира Мендельсона-Бартольди (sic! - В. Л.), преследовала и унижала национально-направленное Романтическое искусство Шумана, Листа, Вагнера, которые ее ненавидели".

     Еще одна запись: "Мусоргский и Вагнер были величайшими из композиторов (величайшими художниками, людьми), а не "спекулянтами", умевшими вылепить форму (по образцу!) и т. д., которых плодят в огромном количестве Мендельсоновские и Рубинштейновские консерватории".

     "Мендельсоны и Рубинштейны" симптоматичны. Из других записей мы узнаем, что Маяковского совратил с пути истинного "еврейский буржуазный салон", а Стравинский "начал служить "русскому" богатому искусству гл. образом за границей (сначала русской буржуазии, потом эмигрантству, потом американо-еврейским дельцам и меценатам). А под конец писал "библейские" (якобы!) сочинения по заказу государства Израиль" (вот на что, оказывается, тратились деньги израильских налогоплательщиков! – В. Л.).

     Тут уж недалеко и до "мировой закулисы": заговора сионских мудрецов с распитием крови христианских младенцев. Читаем: "Коммунизм - дымовая завеса антихристианства, нарисованный на тюле макет якобы будущего общества процветания и всеобщего равенства. На деле же было установлено рабовладельческое общество библейского образца. Все нации, кроме одной (! - В. Л.), были в равном - абсолютно рабском положении". И еще: "Всему миру известно, что демократическая Америка является суперколониальной державой, кровью и деньгами устанавливающей мировое господство, не останавливаясь перед истреблением целых народов. В этом смысле новейшая история наследует традиции древней Иудеи, пример чему был подан Октябрьским переворотом".

     А дальше и вовсе нечто мистериальное: "В Мадриде - конференция по поводу непрерывных беспорядков на Ближнем Востоке... Ее смысл и дух говорит о том, что Война (а она - Единая - уже идет во всем мире) имеет глубочайший религиозный смысл. Потревожен Родовой Пуп Земли, мистический, жизнедающий Орган, захвачен Иерусалим, священный город человечества или, по крайней мере, половины его". Кем захвачен-то? Понятно: наследниками древней Иудеи, которые, безусловно, к "Родовому Пупу Земли" никакого отношения не имеют...

     Но не следует, мне кажется, принимать все эти инвективы, основанные на весьма поверхностном знании фактов, примитивной их трактовке, а то и произвольном искажении, за вульгарный антисемитизм. Кстати, в реальной жизни, а не в тяжких своих размышлениях, Свиридов с евреями вполне уживался. Среди его ближайшего окружения были композиторы Моисей Самуилович Вайнберг и Владимир Ильич Рубин, он с благодарностью вспоминает не только вполне русских музыковедов Ивана Ивановича Соллертинского, Георгия Никитича Хубова и Юрия Всеволодовича Келдыша, но и Арнольда Наумовича Сохора и Израиля Владимировича Нестьева. И дело тут отнюдь не в том или не только в том, что у каждого антисемита есть свои любимые евреи. Свиридов благодарен людям, "серьезно, внимательно относившимся к моей музыке и старавшимся прояснить сущность моей творческой позиции, понять, растолковать мои намерения".

     Как в свое время у Вагнера каждый человек с чуждыми ему эстетическими взглядами был евреем, так и для Свиридова еврей (или испытывающий еврейское влияние) - это всякий, кто осмеливается делать то, что Георгию Васильевичу принципиально не нравится. Плох Большой театр? "Еврейский лабаз"! Не нравится режиссер Борис Покровский? И он из компании (называются еще имена Олега Ефремова, Юрия Темирканова и, конечно же, Анатолия Эфроса), предшественником которой был "Мейерх[ольд], сменивший... несколько духовных убеждений: из еврея превратившийся в католика, из католика Карла Франца Казимира в православного с многозначным именем Всеволод". Нужды нет, что Мейерхольд вовсе не из евреев, а из обрусевших немцев. Все равно чуждый по духу, значит, не замай православного имени, пусть и данного от рождения! Только истинно русскому композитору, названному родителями Юрием, дозволено стать Георгием, если и не святым, то уж Победоносцем обязательно.

     За всем этим встает человек, хотя и готовый на словах к крестному пути ("Чем ни глубже духовно музыка, тем менее она распространяется в мире, чем она сокровеннее, тем более узок круг людей, воспринимающих это сокровенное"), но глубоко уязвленный тем, что не все отправятся вслед за ним и не все захотят видеть в нем мессию, знающего единственную дорогу к Храму.

     И ведь не сказать, что в глубоко презираемом им советском государстве Свиридов был изгоем или диссидентом. Понося в своих записях Маяковского ("Весь Маяковский... - придуманный поэт"), он мог бы припомнить, что за "Патетическую ораторию" на стихи этого поэта (кстати, одно из лучших, если не самое лучшее из музыкальных его прочтений!) получил в 1960 году Ленинскую премию, от которой отнюдь не отказался. Да и все прочие награды и звания были при нем (вполне заслуженно, кстати!). Яростно кляня номенклатуру, он словно не помнит, что долгое время к ней принадлежал, являясь с 1962 по 1974 год, и позже, с 1985-го по 1990-й, одним из секретарей Союза композиторов СССР, а с 1968-го по 1973-й - первым секретарем Союза композиторов РСФСР (дольше одного срока коллеги терпеть его агрессивную однобокость не захотели).

     Но человек этот буквально соткан из противоречий. В 1973 году он создал уже упомянутую мной чудесную кантату на стихи Пастернака, в средней части которой использовано стихотворение "Душа" ("Душа моя, печальница О всех в кругу моем, Ты стала усыпальницей Замученных живьем"), и заслуживает добрых слов уже за одно то, что, благодаря именно его кантате, напечатанной в издательстве "Советский композитор", это стихотворение впервые увидело свет в СССР. А позже Пастернака, как и Ахматову, Цветаеву, Гумилева, Мандельштама, у которых "жизнь... не более чем рисованная городская декорация, видная за спиной актера, произносящего свой монолог", противопоставлял "великанам русской поэзии" Пушкину, Лермонтову, Тютчеву, Некрасову, Блоку, Бунину, Есенину. И где-то тут же, по соседству, писал "Оду Ленину" на слова Роберта Рождественского (1976)...

     В дневниковых записях он обвиняет своего учителя Шостаковича за то, что тот "опачкал" православного священника в опере "Леди Макбет Мценского уезда", но совершенно не вспоминает, что боготворимый им как образец православной духовности Мусоргский вывел на сцену не только благообразного монаха-летописца Пимена, но и монаха-бродягу Варлаама, собирающего милостыню на Божий храм, дабы пропить ее в придорожной корчме...

     Поразительна история взаимоотношений Свиридова с журналом "Советская музыка". Долгие годы Георгий Васильевич был, точнее числился, членом его редколлегии. Придя работать в редакцию в середине 1980-х, я еще застал это время, и помню, что, рискуя нарваться на предвзятость, материалов сотрудники редакции ему читать не давали. Зато он от корки до корки изучил номер, почти целиком посвященный его юбилею, и страшно негодовал, когда в увидевшем свет выпуске не обнаружил фигурировавшего в одном из текстов о нем эпитета "гениальный" (в журнале твердо придерживались позиции, что определение это не для ныне живущих). И на всех углах поносил "подопечный" журнал за то, что тот пропагандирует не то и не тех.

     Ныне его обвинения опубликованы: "Во главе редакции стоят опытные и ловкие в своем деле люди. Композиторы четко разделены ими на несколько "своих" и всех "остальных". "Своих" безудержно расхваливают. За много лет почти ни одна точка зрения редакции не была в журнале оспорена... Животрепещущие проблемы отношения к классике (классическому искусству как русскому, так и искусству братских республик) не находят почти никакого отражения в журнале. Тем самым сознательно углубляется разрыв с классической традицией. Журнал выпячивает, главным образом, агрессивный отечественный додекафонизм (шенгбергианство). Одновременно с этим, на протяжении многих лет систематически унижается искусство, развивающее национально-народные традиции. В том числе творчество активно работающих выдающихся мастеров, гордость Советской музыки (например, Б. Чайковского, В. Тормиса, О. Тактакишвили, В. Гаврилина)". Все это - сознательная ложь от первого до последнего слова (самое смешное, что советские "авангардисты" были убеждены в обратном: журнал только традиционное искусство и пропагандирует!). И она тем более неприятна, что не просто написана в форме доноса по начальству, но и явно предназначалась не для дневника. О чем свидетельствует фраза: "Я не называю здесь имена авторов, но если дело дойдет до того, то можно будет назвать известные имена". Называл, ох, называл!

     И это ненавистник всего, что делалось в России после революции? Да всего ли? В 1991 году он вдруг записывает: "Мы переживаем эпоху третьей мировой войны, которая уже почти заканчивается и прошла на наших глазах. Страна уничтожена, разгрызана на части. Все малые (а отчасти и большие народы) получают условную "независимость", безоружные, нищие, малообразованные. Остатки бывшей России будут управляться со стороны людьми, хорошо нам известными. Русский народ перестает существовать как целое, как нация. И это при том, что имели 6 лет назад относительно боеспособную армию, ядерное оружие, танки, авиацию и ракеты. Как быстро все произошло. С какой быстротой оказалась завоевана "Великая" держава. Чудны дела твои, Господи!" Что ж получается? Раньше страну разваливали "люди, хорошо нам известные", теперь разваливают они же, только вдруг оказывается, что те, прежние, создали великую державу. Чудны дела твои, Господи...

     Свиридовским противоречиям несть числа. Но можно найти и высказывания, говорящие, что переживал он не только за себя, и кое-какие болячки родного, да и мирового искусства подмечал верно. И вполне здравые суждения типа: "Мы – это... люди, не народ, не русские, не трудящиеся, не капиталисты, МЫ – ЛЮДИ". (Некоторые из таких записей, между прочим, обнародованы еще в 2000 году, к 85-летнему юбилею композитора, в журнале "Музыкальная академия", наследнике "Советской музыки". Его возглавляют все те же Юрий Корев и Лиана Генина, которых Свиридов в свое время обвинял в деляческой ловкости. Но они и ныне демонстрируют широту взглядов, в которой бывший член редколлегии им напрочь отказывал.) Однако я полагаю, что человек этот войдет в историю не как запутавшийся мыслитель и не как своего рода конъюнктурщик, расхваливающий беспомощные, но "патриотичные" вирши какого-нибудь Куняева, а как автор замечательных, выверенных в каждой детали и в то же время естественных, как дыхание, произведений на стихи Пушкина, Некрасова, Блока, Есенина... Жаль только, если к объективным трудностям распространения его творчества прибавится совершенно субъективное препятствие в виде поднимаемых кое-кем на щит одиозных мест из "Дневников"... 

КТО ПОМОЖЕТ ИЗРАИЛЮ?

Эпоха геноцида вовсе не завершилась вместе с крушением гитлеровского рейха. В Камбодже за три с половиной годы были вырезаны почти 2 миллиона человек при полном попустительстве и равнодушии международных организаций. Конец чудовищной резне положила не армии США или СССР, не миротворцы ООН, и страны Западной Европы, а соседний Вьетнам.

 Не прошло и 20 лет, как чума геноцида поразила Африку. 

 21 апреля Совет Безопасности ООН единогласно постановил отозвать миротворческий контингент из Руанды. В тот же день Красный Крест сообщил, что число убитых, возможно, достигло десятков, если не сотен тысяч. Однако и работники ООН, и представители американского госдепартамента продолжали старательно избегать использования термина “геноцид” в своих выступлениях. Более того, 3-го мая президент Клинтон издал т.н. президентскую директиву (Presidential Decision Directive — PDD 25), ограничивающую участие американских военных в миротворческих миссиях ООН. Лишь к 13 мая Совет Безопасности принял решения поставить на голосование вопрос о возвращении миротворцев в Руанду, но госсекретарь США Мадлен Олбрайт задержала голосование еще на четыре дня. Наконец, 17 мая Совет Безопасности принял резолюцию об отправке 5500 миротворцев в зону конфликта, однако, отправка была отложена из-за разногласий по вопросу финансирования операции. К тому времени, по данным Красного Креста, число жертв резни составило уже 500 000 человек. Несмотря на это в середине июня войска ООН все еще не были отправлены в Руанду!

 За две недели были вырезаны 937 000 представителей народности Тутси. Такой скорости геноцида не могла добиться даже нацистская Германия. Дикари в человеческом обличье не смогли бы провернуть эту успешную операцию без полнейшего равнодушия к человеческим жизням в далекой Африке со сторону президента Клинтона, Кофи Анана, Мадлен Ольбрайт и стран Евросоюза, в особенности Бельгии и Франции.

 Да так далеко и ходить не надо, если вспомнить, что на  подъездные пути к Аушвицу за три года решения «еврейского вопроса» не упало ни одной бомбы. Вспомним, как сидело «мировое сообщество», набрав в рот воды, когда сирийские танки рвались к Хайфе, а египетские штурмовали юг Израиля в войну Ссудного дня. И как они все дружно зашевелись, увидев израильские войска на подступах к Каиру и Дамаску.

 Но история ничему не учит даже народ Книги.

 Мы послушны. Каждый шаг Израиля нуждается в одобрении «нашего верного друга» и ООН. Совбез  штампуют юдофобские резолюции, которым беспрекословно подчиняется Еврейское государство.

 За несчастными тутси или жертвами красных кхмеров, не стояла тысячелетняя история гонений, жертвы в Африке и Азии не пали в результате «кровавого навета» или многовековой расистской пропаганды. Какую помощь в решающий момент от «мирового сообщества», давно отравленного злокачественным антисемитизмом, может ожидать Израиль?

 Достаточно, повторюсь, обернуться на недавнюю историю, чтобы понять – никакую. Большая часть арабских стран и персы Ирана только тем и заняты, что внедряют в сознание своих граждан ненависть к евреям, как народу.

 Какие бы кровавые заклинания не произносились нынешней бандой юдофобов – слова эти  остаются незамеченными нынешними либерал - демократами Европы и Америки. Мало того, ненависть современного исламофашизма к Израилю и евреям, пропаганда геноцида, носит в глазах мира вполне легитимный характер.

 А что же Израиль? Еврейское государство  впадает в истерику покаяния при известии о гибели десятка «мирных» граждан в Газе, сворачивает военные действия в Южном Ливане, как только ракета, выпущенная самолетом, попадает не туда, куда велят целиться наши «миротворцы» и зарубежные «друзья» Израиля. Мы сами готовы казнить себя за использование не тех боеприпасов, а в наказание предстать, если призовут, перед любым международным судом. Трусость и предательство стали настолько привычны и обычны, что страна, погруженная в грязь коррупции и политических интриг, готова и сама вытянуться по стойке смирно перед судилищем интернационала юдофобов.

«К сожалению, большинству евреев свойственно навязчивое чувство вины. У меня этого чувства нет. Лучше быть победителем, чем побежденным. Лучше жить, чем умереть. Лучше иметь Еврейское Государство, ненавидимое всем миром, чем второй Освенцим, за который мир вновь полюбил бы нас на короткий срок. Я совершенно не собираюсь извиняться за то, что не готов терять свою страну…»                                                                                          Рабби Меир Кахане.

  

 В Руанде произошла резня на этнической почве, в Камбодже - на классовой. Что там на очереди? Геноцид религиозный? Вроде того, который творят родные братья в Ираке или Сирии, фанатично истребляя друг друга. С какой стати станут они жалеть ненавистного еврея.

 И не станут жалеть, если Израиль не очнется и не перестанет ждать помощи от тех, кто, в лучшем случае, заражен полным равнодушием и к детям Иакова и к Еврейскому государству. Вспомним старую добрую истину: спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Тем более, что пока еще и, несмотря на усилия наших господ ликвидаторов своего собственного государства, Израилю есть, чем спасаться.

ЕВРЕЙСКИЙ КОЛХОЗ

Долго искал ту шапочку, не нашел. Эти чертовы переселения с квартиру на квартиру! Себя можно потерять, не то что эту невидную деталь костюма. Теперь я не понимаю, зачем были нужны мне те поиски. Но всего лишь вчера казалось, что без шапочки "продувной" и начинать главу бессмысленно. Вернее всего, я не знал, как выбраться из западни своих собственных заблуждений, а потому и оттягивал работу пустыми, никому не нужными поисками.

Помнил, что есть у меня замечательная…

" Есть у меня замечательная "продувная" шапочка с надписью "Эйн – Геди", и майка имеется, тоже с надписью, но с уточнение: "Хорошая жизнь в Эйн-Геди", а также фотографии, что я там был, жировал и наслаждался жизнью. Сомневающимся готов представить.

Место это ( для тех, кто не в курсе) – оазис – на берегу Мертвого моря. Расположен он на небольшой высоте, на краю пустыни. Значит и сам этот оазис ниже уровня моря. Обычного моря, не мертвого. Воду и жизнь дает оазису источник чистейшей воды, расположенный километрах в трех от Эйн-Геди.

Воду эту две тысячи лет назад пили тихие еретики – ессеи, записывая на плохо выделанных козьих шкурах основы будущей христианской веры. Где-то здесь, в пещерах, прятался от гнева царя – Саула будущий царь Израиля – Давид, и повстанцы Бар-Кохбы, в последней попытке евреев отстоять свою землю, пили ту же воду, которую ныне разливает в бутылки и продает по всей стране хозяйство, основанное на месте оазиса.

Эйн-Геди в переводе, - водопой козленка. Стоял под  священными струями водопада. А сверху, с красной скалы наблюдал за мной недовольно не козлик, а подросший козел винторогий – давний хозяин этих мест.

 Люди поселились здесь вновь в  начале пятидесятых годов и основали кибуц, т.е. кооператив, коммуну, коллективное хозяйство, в просторечье – колхоз, как  в России привыкли именовать такое.

Впервые попал в колхоз этот четыре года назад ( отсюда и дата в начале этой главы) гостем Израиля. Надо сказать, что попал как-то сразу, внезапно, будто по волшебству. И даже, некоторым образом, был жестоко перенесен из обезумевшей, холодной, грязной и голодной, сорвавшей все тормоза России в "инопланетную", тихую, красивую, сытую и полную внутреннего достоинства жизнь. Как–то без паузы это произошло, без необходимой амортизации, а потому, проснувшись поутру от журчания фонтанчиков полива и увидев затем хрустальные капли на лепестках алой розы, почувствовал мгновенное удушье и резь в глазах, давно отучившихся лить слезы…

Книжность плохо готовит к превратностям судьбы. И прежде знал, в общих чертах, конечно, что такое кибуц – это начало независимости Израиля, первые поселки-крепости: "стена и башня". Знал также, что на старте кибуцного движения были ребята из России, Украины, Белоруссии, знал высочайшие цифры урожайности и надоев, знал о чуде капельного орошения и прочую отчетность… Ну и что? Я стоял у этой капли воды на лепестке розы и готов был реветь белугой, словно каторжник, получивший внезапно свободу и наконец-то увидевший солнце и краски мира… Дорогие трезвые скептики, давно переболевшие эйфорией, ну не улыбайтесь снисходительно, прошу вас. Было это. Было. Клянусь!

Свобода, равенство и братство – еврейская "точка безумия". Кибуц – один из древних путей к перечисленному, следствие парадоксального мышления и природного богоборчества иудейского племени. Парадокс здесь в том, что социалисты – атеисты старались проторить дорогу, указанную жестоковыйному племени Творцом.

Моисей вывел народ свой к свободе, избавил от рабского труда. Идеологи кибуцного движения попытались избавить человека от тяжкого бремени труда наемного.

Фантастика? Утопия? Бред? Но все это следствие бунтарской, отчаянной природы вечных пришельцев и древних хозяев земли между Иорданом и Средиземным морем.

Кибуц – мечта, превращенная в реальность. На клочке земли, посреди мертвой пустыни, горстка людей живет и работает по законам утопии, реализация которых, при всех иных условиях, совершенно невозможна, наивна, немыслима.

Здесь нет аристократов и черни, хозяев и слуг, власти человеческой над человеком. Похоже, не и самой страшной власти – власти денег.

Лихие сионисты – социалисты, первые кибуцники, недалеко ушли от библейских заповедей: от запрета поклоняться идолам и кумирам, от упрямого нежелания пророка Самуила дать народу еврейскому царя, от природной, еврейской брезгливости к бюрократии, способной поставить заслон на пути к любой свободе человека.

Мы привыкли, что подобные попытки социального переустройства на пути к Утопии, заканчиваются неизбежным рабством, уравниловкой в нищете и гражданской распрей. Здесь нищета уничтожена, как класс. Мало того, кибуц Эйн-Геди – царство скорее лишнего, чем необходимого. Увы, с оговорками. Общество потребления всесильно. И здесь его законы начинают сказываться на жизни в кибуце. Возможно, этот поселок в пустыне – один из последних редутов олицетворенной мечты о человеческом равенстве.

Прошло отчаянное и героическое время становления еврейской государственности, и частная собственность, презираемая, отринутая в бедности всеобщей, становится в кибуцце привычной нормой. Преодолеть вечноисходное человеческое неравенство человеческое неравенство от Бога, от папы с мамой, от случая, в конце концов, невозможно….

Сегодня в домах кибуцников разные холодильники и стиральные машины, разные телевизоры и компьютеры, да и сами дома стали разными. Мир корысти не пошел навстречу кибуцу, а кибуц медленно, но неотвратимо стал дрейфовать в сторону этого большого мира.

И все же со всего света приезжают в Эйн-Геди волонтеры, бунтующие дети сытых буржуа. Приезжают, чтобы погрузиться в иной мир, где деньги, пока что, не всевластны и равенство – не пустой звук.

Наследники миллионеров работают на кухне, очищают от птичьего помета "авгиевы конюшни" индюшатников, ремонтируют технику на машинном дворе. Волонтерыт находят в киббуце "царство лишнего". Помните знаменитый спор русских классиков? Лев Толстой на старости лет стал убежденным аскетом и полагал, что нужно человеку всего лишь два аршина земли. Антон Чехов резонно возражал старику, что аршины эти нужны трупу, а человеку живому нужен весь мир. В Эйн – Геди наблюдается минимальный интерес к русской классической прозе, но, похоже, волонтерам ближе по духу автор "Каштанки" и "Вишневого сада". Да и не только волонтерам, а самим кибуцникам.

Ной раз, мне казалось, что жалкий этот оазис стремиться объять необъятное и даже космический ракетодром на его территории был бы вполне уместен.

В кибуце ( 600 членов) построена огромная, красивая столовая на 1000 едоков. Там, за каждым овальным окном обеденного зала свой пейзаж, будто расписаны стены шедеврами замечательных живописцев. Можно согласиться, что этот храм обжорства построен "на вырост", но у столовой гордо высится не простое дерево, а самый настоящий баобаб, некогда купленный за огромные деньги.

В этом мире, где по всем законам ничего расти не может, тянется к небу самое замечательное и долговечное растение земли.

В лишнем киббуц Эйн-Геди стремится пустить глубокие корни, укрепиться на этой, прокаленной, выжженной  земле.

Величественное здание кинотеатра ( мягкие кресла, образцовый экран, система "долби") построено для одного сеанса в неделю ( на большее зрителей не собрать). Рядом два бассейна - открытый и закрытый ( редкий пловец морщит голубую водицу), корты, футбольное поле, огромный, насыщенный современным оборудованием, спортзал, сад кактусов, зоопарк ( обезьяны, лани, зебры, павлины) – лишнее, лишнее, лишнее!

Ну зачем колхознику мартышки? Идеолог общества потребление возразит: у этих людей нет ничего, ибо все лишнее – общее. Но кибуцники, пока что, удовлетворены этим общим и считают все общее - своим. Не знаю, что случится завтра, но сегодня это так. 

Кибуцники горды сознанием общности всего, что их окружает. Они живут вне назойливого шелеста денег в своей особой тишине. Верно, их очень мало, но они есть, и своим общим завидным богатством кибуцники сопротивляются из последних сил натиску иных ценностей.

По дороге в Эйн-Геди видел иной метод защиты от мира: арабов – бедуинов, живущих по своим законам: не лишнего, но необходимого. Эти люди убеждены, что сохранить себя можно только в неподвижности судьбы и быта, цепляясь за стереотипы и привычки былого.

Ржавье железных бочек, шатры – бараки, тощие, черные козы на голых холмах – следствие естественной неподвижности. Знаю, что этим людям была предложена иная жизнь: оседлость, работа и надежная крыша над головой. Они отказались – в страхе утратить себя, свою веру, свое будущее в той же монотонной неподвижности.

Кибуц – решительный отказ от стереотипов местечка в галуте, от жалкой униженности навязанного труда целовальника, менялы или вечно нищего ремесленника-торговца. Кибуц – решительный, революционный поворот к земле, к давно забытому труду крестьянина, способного не только прокормить себя, но и вернуть себе же физическую силу и человеческое достоинство. Однако культ лишнего свидетельствует и о удивительной для крестьянской доли способности преображать тяжки во все века труд, сделать его, по мере сил, как можно более радостным. Что свобода без радости? Пустой звук. Отсюда и чередование этого труда. Сегодня киббуцник работает на тракторе, а завтра он становится конторским служащим.

Здесь, в пустыне, люди вынуждены не просто идти за прогрессом, но бежать за ним, используя новейшие технологии. Пустыня мстит ленивым и нелюбопытным. Киббуц построил завод по разливу драгоценной водицы, расширяет туристский бизнес и абсорбирует новых олим… Подданные "царства лишнего" берутся за любую работу, чтобы сохранить необходимое, спасти от забвения и утраты свое видение мира.

Они, не без оснований, полагают, что по-настоящему свободны от рабства, навязанного мнимостями современной цивилизации. Они свободны и потому, что кормят себя сами, но не только себя, но и тысячи других – часто идейных противников, убежденных в неизбежном торжестве индивидуализма.

Когда, в похожей на Негев пустыне Синай, ведомые Моисеем, евреи были все еще рабами, хотя бы потому, что питались "гуманитарной помощью": манной небесной и перепелами. Евреи века ХХ вышли из рабства, отказавшись жить по чужой милости и подачками с чужого стола.

Принципы, на которых выросло кибуцное движение в Израиле, не совсем нормальны, естественны для человека. "Мое" гораздо привычней, чем "наше". Но и евреев признать "нормальным" народом, народом обычной судьбы, трудно. Вот и в кибуце Эйн-Геди живут не совсем "нормальные" люди. Они существуют в иной системе координат, чем большая часть жителей нашей планеты, дышат иным воздухом и думают, как правило, о другом.

В скрытом противоборстве с "обществом потребления" киббуцники далеки от нетерпимости и фанатизма, просто потому, что они не сознают свое одиночество в этом жестоком, корыстном и слишком торопливом мире.

Мне даже показалось, что киббуцником нельзя стать, им нужно родится. На сотни тысяч нормальных младенцев обязательно появится один "урод", и, согласитесь, замечательно это.

Помню, как далекой, дождливой осенью, вместо занятий в институте, мы выкапывали липкие комья картофеля из тяжелой земли. Полуживому колхозу хватило своих сил лишь на то, чтобы по весне швырнуть клубни рассады в раскисшую почву. Так почему же на одном конце планеты великая идея привела к нищете и новому рабству, а на другом?… Один из возможных ответов очевиден. В конце 40-х годов, начале 50-х на стенах кибуцных канцелярий висели портреты вождей пролетариата. Первым исчез усатый вождь, затем лысый, но с бородкой, а затем и сам Карл Маркс как-то незаметно отправился на склад  хлама, который и не нужен никому, но и выбросить жалко.

В русле еврейской традиции добрая идея очистилась от мертвящей тени идолов. Собравшиеся свободно, без принуждения, так и остались свободными людьми, владея общими для граждан Израиля правами. На этой земле, в мертвой пустыне было немыслимо заставить людей жить и работать силой. Такое возможно лишь на добровольных началах, по доброй, а не злой воле.

А там, на черноземе, на заливных лугах, у полноводных рек… Останавливаю сам себя. Путь сравнений – легкий, но обманный путь. Просто хочется думать, что здесь, в Эйн-Геди, человек смог доказать невозможное: существует место на нашем, вконец обезумевшем шарике для тех, у кого нет желания и сил вечно, на последнем дыхании, бежать куда-то, сломя голову или скакать козлом на грязной площади "ярмарки тщеславия".

Поднимаюсь вверх от Мертвого моря, иду мимо ангаров индюшатника к причудливой громаде кинотеатра на границе зеленого оазиса Эйн-Геди. Я прожил в этом кибуце больше месяца, но ощущение ирреальности происходящего не покидало меня ни на минуту.

Впереди ворота. У ворот охранник. Он-то вполне реален: бос, плохо выбрит, выцветшая рубаха навыпуск, затрапезные брюки. Настоящий колхозник – этот дежурный пастух-сторож, без бича и оружия. Ему скучно. Он, позевывая, ждет кого-то. Так хочется думать, что ждет он меня".

Так я писал в апреле 1997 года. Хочется сказать: в прошлом веке.