ОДА БУДИЛЬНИКУ

  

Болтливый будильник-

Хозяин  в ночи.

Меру отмерит времени

И заорет, заверещит,

Словно избавляется от бремени.

Разбудит – успокоится подлый,

Опять начнет отсчет деловитый.

Ненавижу его морду,

 Требующую сердито:

«Вставай!» А мне бы еще часок.

Голова в ночной и ласковой пылище.

Ведь сон не такой уж большой грешок,

Бывают грехи почище.

Но нет, стрелки все ближе и ближе.

Встаю, нехотя сон провожая.

Я тебя, будильник, ненавижу.

Я тебя, будильник, уважаю.

 Ленинград 1962 г., газета «Турбостроитель» ЛМЗ

  Как же я, шестнадцатилетний, был горд и счастлив, увидев впервые мной сочиненное на страницах заводской газетенки. Отныне  я держу Бога за бороду, мир, а не только все симпатичнее девчонки, у моих ног. Очень скоро я убедился, что все не так или совсем не так. Существенно, что за четыре года работы на заводе я так  приучился вставать не позже шести часов под гимн СССР, что с тех пор давно забыл о будильнике, превратился в дрессированную обезьяну и счастлив, если просыпаюсь хотя бы в половине седьмого. Насчет «уважения» явно соврал, понимая, что без почтения к этому тикающему дьяволу, гонящему меня в трудовые будни, стишки могли и не напечатать. Но все-таки эти вирши берегу, как доказательство, что были когда-то счастливыми дни и ночи.

СТРАСТЬ ПО СУИЦИДУ

  

На мой взгляд, нет никакой загадки в нынешней тоске большей части народа Российской федерации по Иосифу Виссарионовичу Сталину. Только наивные люди никак не хотят понять, что тоска по нищете, бесправию, концлагерям вовсе не абсурдна и случайна. Было у сталинской империи одно великое преимущество, способное перевесить все пороки режима.

Велик, конечно, российский  народ (имею в виду все нации бывшего СССР), прекрасен, духовен, красив и пр., но мучим хронической завистью сверх меры. Отсюда и нынешняя его любовь к Сталину. Никто так не смог уравнять классы, расы, сословия, как Иосиф Джугашвили. Нищий не завидовал, к примеру, сытому вождю Ягоде, понимая, что всесильный чекист - палач ближе к плахе, чем он – сирый. Знаменитого писателя могли в любую минуту сбросить с Олимпа. Сегодня ты мог получить Сталинскую премию, но не исключено, что завтра тебя будут допрашивать, как японского шпиона.  Все ходили под Молохом, когда главной ценностью был хотя бы день, прожитый без пытки и в здравии. Солдат и генерал, рабочий и директор завода, колхозник и министр сельского хозяйства – все были равны перед беззаконием – самосудом пахана Кобы. Страх уравнивал всех граждан СССР. Все были равны перед насильственной смертью или каторгой. Великий порядок социалистического хаоса держался на «гильотине», работающей без устали круглый год и изо дня в день.

 А что теперь? Сплошная мука. Еще и «свободные» СМИ, смакующие с садизмом чужие миллиарды и миллионы, виллы и яхты, красавиц на подиуме и пр. заманчивый мусор бытия. Большевики прекрасно понимали это, соорудив железный занавес. Запад гнил тогда, а не благоухал и ждала его неизбежная гибель. Завидовать было некому. Даже в длинной очереди за гнилым картофелем никто не завидовал «проклятым буржуям, обреченным самой историй». Как там: « Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Не знали, и знать было не положено. Прекрасная вещь - равенство в нищете и страхе перед бесправием и насилием.

 Неонацисты в России считают, что нынешние потомки Иакова так не любят Сталина, потому что вождь решительно прижал их ногтю и чуть не повторил «подвиг» фюрера, но при этом забывается, что фельдмаршалу удалось отправить на тот свет десятки миллионов русских людей. И русский этнос пострадал от кремлевского диктатора куда существенней евреев. Не велика ли цена за «космополитизм», «дело врачей» и ликвидацию Еврейского антифашистского комитета? Нет, только мечтой о фантастическом и невозможном  мире без зависти можно объяснить очередной приступ любви к усатому людоеду.     

 Нынче народ российский заточен в пыточную камеру этой пагубной страсти. Его страдания, помноженные на безуспешные попытки добиться благополучия честным трудом, несравнимы ни с чем. Отсюда и самоубийственная тоска по вождю и учителю. Впрочем, тоска бесплодная и мистическая, почти религиозная в своем язычестве. Как давно известно, ступить дважды в одну и ту же воду нельзя, а вот сгинуть в гнилом болоте можно.

КАК БЫТЬ С ЕВРЕЯМИ НА ПОЛОВИНУ?

                                                          Издание 2012 года

Стало доступным полностью письмо русских  юдофобов, назвавших себя «союзом писателей». Вот наиболее характерная его часть:

«..Мы не думаем, что вполне уважаемые высокоталантливые российские татарские и башкирские, якутские и карельские писатели с легкой душой взялись бы за текст русского «тотального диктанта» в стране, где еще живут и работают величайшие носители русского языка, такие как Валентин Распутин, Виктор Лихоносов, Владимир Личутин, Петр Краснов, Алексей Иванов и другие. Думаем, что даже такой уникальный и неповторимый русский писатель мирового имени, как Анатолий Ким, будучи корейцем по национальности, остерегся бы браться за «тотальный диктант». Мы уверены, что никогда за «тотальный диктант» не взялись бы в присутствии Личутина или Распутина глубокоуважаемые и талантливейшие наши рускоязычные (с одним «эс»! — А.К.) казахские писатели, такие как Олжас Сулейменов или Роллан Сейсенбаев, киргиз Чингиз Айтматов, молдаванин Ион Друце, грузин Гурам Панджикидзе».

 Все ясно: куда уж еврейке Дине Рубиной даже до Сейсенбаева или Панджикидзе, а лезет в «калачный ряд». Возник, в связи с этим, один любопытнейший вопрос, а имели бы право, хотя бы на половину «тотального диктанта», такие, к примеру, мастера русской словесности, как Корней Иванович Чуковский, Евгений Львович Шварц, Василий Павлович Аксенов или Борис Натанович Стругацкий –  евреи всего лишь наполовину? Думаю, «союзу черносотенных писателей» надо бы собраться и обсудить этот сложнейший вопрос.

ТАХИКАРДИЯ из дневника 2000 года

Клянусь, этот "дневник" – последняя моя работа, написанная по законам внутренней свободы, не скрепленная сюжетом, без претензии на передачу сплетен и слухов под маской мемуаров.

Не стану хитрить. Ближе всего к моему Я – я сам. Не вижу в этом ничего страшного, потому что во мне столько людей, мною встреченных, столько судеб и событий, что, порой, перестаю воспринимать себя самого, как существо, очерченное при рождении твердыми рамками генетически определенной личности.

Кроме всего прочего, обращение к самому себе – спасительно, так как, занимаясь своими болями и радостями, автор оставляет в покое чужие пороки, и это – верное лекарство от скуки, тоски и мизантропии.

Сердце билось отчаянно. Тесно  было сердцу в грудной клетке, но вдруг замирало оно, будто устав от лихорадочной работы, и паузы эти были еще страшнее, чем бешеное ускорение пульса.

И голова, голова вдруг становилась чужой и тяжелой. Постоянно хотелось спать, затаиться в берлоге, в темноте, не видеть ничего и не слышать.

Ритм страны, пораженной террором, стал моим ритмом. Подлость, предательство, глупость… Вакханалия насилия… Дрессировкой можно заставить мудрых дельфинов взрывать себя вместе с кораблем противника, собаки, опоясанные взрывчаткой, бросались под вражеские танки. Чем люди лучше и умнее дельфинов или собак? Хуже. Те хоть не знали, что творят. Эти знают и легко поддаются дрессуре…

В то утро взорвался очередной автобус, наполненный пассажирами, как правило, бедняками, потому что люди состоятельные ездят в Израиле на машинах. Машины тоже атакует террор, но на территориях, где общественный транспорт крайне редок. Там и раньше автомобили поселенцев были покрыты страшной сыпью от ударов камней.

Так вот, в то утро впервые сердце мое стало проситься на гибельную свободу, а голова стала чужой. Недели через две, когда каждый день арабы, практически безнаказанно, убивали евреев, я стал просыпаться по ночам в холодном поту и в страхе прислушиваться к бунтующему сердцу.

Пришлось идти к врачу. Он выслушал меня внимательно, покачал головой и сказал, что необходимо обследование. Оно было долгим, обстоятельным, надо думать, дорогостоящим…. И ничего в итоге!

-         Вы здоровы, - улыбнулась врач, особый, редкий доктор, умеющий смотреть не только на экран монитора компьютера, но и на человека. – Нервы… Синдром Арафата, так я это называю…. Не бойтесь, все уладится…Сердце ваше в полном порядке. В России я в подобных случаях рекомендовала пить валерьянку. 

-         Доктор, - запричитал я. – Смерти никогда не боялся, бандитов, голода и болезней, а тут, вы считаете, струсил, испугался?

-         Не знаю, - сказала врач. – Я не психиатр…. Но, думаю, здесь больше отчаяния и отсутствия веры в завтрашний день. У вас есть дети?

-         Двое. Они уже взрослые.

-         Неважно…Вы прощаетесь с ними и каждый раз думаете, что провожаете детей своих на смерть. Этого достаточно.

Нет, дело не только в детях, подумал я тогда. Все гораздо сложнее. Признайся, что при всем своем патриотизме, сионизме и любви к стране предков, ты перебрался в Израиль в поисках душевного покоя, устав от ненависти человеческой, причины которой ты не мог понять и осмыслить. И ненависть эта заразила тебя самого, и ты сам стал ненавидеть тот мир, в котором родился, жил и работал долгие годы. Ты ненавидел, ясно понимая, что нет ничего страшнее жизни в ненависти и утраты любви.

Уже в Израиле я писал обо всем этом так: " Он понял, что заболел и болеет тяжко. Прежде он был убежден, что ужасы человеческих разводов, геноцида, жестокости, тотальных войн – следствие обычного безумия одиночки или массового психоза. Он считал себя психически нормальным субъектом, устойчивым к гипнозу дьявола… Он знал, что агрессия – следствие ненависти, а НЕНАВИСТЬ эта уже была в нем. К ужасу своему, бедняга вдруг понял, что миллионы безумцев, занятых мучительством других человеческих существ и себя, просто больны тем же, чем болен он сам…. Впоследствии, когда болезнь развилась до полного отчаяния и мучительной головной боли, а любые лекарства потеряли свою эффективность, он постарался вспомнить первый симптом своего душевного недуга, первый приступ… В большом, московском универсаме это случилось. Молодая мамаша крепко держала за шиворот дочь, а свободной рукой била ее по голове с диким воплем:

-         Достала, сука, убью!

ТРЕХЛЕТНИЙ ребенок пробовал вырваться, но тщетно. Толпа покупателей была равнодушна. Сам он влез чисто машинально и получил мгновенный отпор.

-         Пошел на … мудак!

Вот тогда и захлестнуло. Он пробовал утешить себя здравой мыслью о миллионах нормальных, любящих матерей – не получилось. Микроб ненависти размножился с внезапной скоростью и поразил мозг и душу. Он возненавидел не конкретную, злющую самку. Он возненавидел всех и все".

Все тогда, к девяностому году,  сошлось, слилось в одно: и ненависть эта, и нелады в семье, и стремительно нарастающая нищета в новой, горбачевской России...

И вдруг, в самый отчаянный момент, звонок телефонный и прокуренный, необыкновенно родной  голос на том конце провода сказал, что меня ждут в далекой стране, помнят, хотят видеть. Я спасен!

Спасенному, уже в Израиле, казалось, что воздух над Святой землей напоен запахом роз. Все люди добры и красивы, а в будущем твоем ничего не будет, кроме работы в радость и счастья детям.

Для себя все решил окончательно на пляже в Тель-Авиве. Солдаты играли в футбол, устроив ворота из своей формы и тяжелых ботинок. И как они играли! Тихо, без ругани, даже с улыбкой и смехом. Они не толкались, не били друг друга по ногам, не стремились затоптать упавшего. Такой гуманный футбол я видел впервые в жизни. Солдаты играли ради мяча и только в мяч.

Это было восхитительное зрелище. "Моя страна! Мой народ! – думал я. – Наконец, ты нашел свою точку на географической карте. Ты излечен. Ты любишь не только этих мальчишек на пляже, но даже горячий песок, по которому бегут за мячом их босые ноги".

Как далеко  в тот момент изнывала в тоске голодная Москва, а вместе с ней нищий, грязный, полуразрушенный Питер. Позади - была эта проклятая ненависть, сумевшая загнать меня в ловушку дьявола. Я готов был расцеловать каждого футболиста на пляже города Тель-Авива.

Но что мне делать в этом прекрасном мире? Я привез в Израиль  фильмы, снятые по моим сценариям, кому-то их показывал, но не вызвал интереса к своей персоне. Стал писать, и худосочные газетки напечатали мои восторги, по поводу отличных шашлыков в "жрачке" Эзры и еще о чем-то… Мне даже заплатили какие-то малые деньги, хотя, подозреваю, что всего лишь получил тайное вознаграждение от друзей….  Как прокормить себя и детей в  солнечном и добром, мире? В тот год я так и не смог найти ответ на этот вопрос…. Женщина, меня приютившая, была готова идти на жертвы, но я сам  кормил себя лет с пятнадцати и не мог жертву эту принять…. И дети… Они остались там, в мире ненависти. Возможно, я просто струсил, решив, что за полтора месяца путешествий по Израилю излечился от душевной смуты, и теперь смогу жить и работать в России. Жить до лучших времен, когда появится хоть какой-то шанс зарабатывать на родине предков, не унижая и не мучая свою плоть и душу.     

Я вернулся с ощущением надежного тыла за спиной. Принялся за работу, отправил в Израиль старика – отца и его жену, потом сына. Сын стал жить и учится в раю киббуца Эйн-Геди. Увидел его там, через три года после первого посещения Израиля…. Снова ездил по стране, с жадностью начал читать толстые газеты на русском языке. Их появилось множество - этих газет. Все, сказал я сам себе, этим ты прокормишь свое семейство. Вперед!

Тогда я не знал, не подозревал даже, что сын мой, повзрослев, превратившись из ребенка в солдата ЦАХАЛа, увидит совсем другой футбол и другую землю, в считанных километрах от того, радостного пляже в Тель-Авиве.

На военном, бронированном джипе он сопровождал автобус с поселенцами до границы Газы. Это случилось, как раз, в то время, когда арабам не был еще отдан приказ стрелять из автоматов и минометов, взрываться, убивая людей в автобусах, кафе, на рынках. Они только готовились к этому. Мне тогда казалось, что запись рассказа сына – предупреждение, удар в колокол, крик, наконец…

История эта случилась до последней интифады. Дети арабов на территориях в те, не столь уж далекие времена, только проходили школу ненависти. Впереди у этих мальчишек были уже не камни, а автоматы и пояса шахидов….