ТЯЖЕЛАЯ, НЕБЛАГОДАРНАЯ РАБОТА В книжной лавке Пинхаса ГИЛЯ

Если верить Интернету, лавка Гиля на прежнем месте, и он продолжает свою свою замечательную работу, а потому я с удовольствие вспоминаю о той встрече.

 Пинхас Гиль говорит тихо и осторожно, даже косноязычно. Я хочу «раскрыть» его сразу. Он мне не верит. Это правильно. С какой стати ему «открываться» перед незнакомым человеком. Ему не нравятся наши, русские газеты. Он их не читает. Газеты издаются для всех. Пинхас Гиль – не все. Он человек творческий, талантливый.  Он обречен быть личностью,  хранителем вечности. Нашей еврейской вечности, нашей «избранности», нашей индивидуальности, нашего одиночества в этом враждебном мире.

 Легко понять тех , кто стремится уйти от своего еврейства и проклинает случайное свое рождение . Это так по - человечески понятно. Отвратительно, порой, мерзко в своей трусости и ничтожности, но понятно. Природа героизма – всегда загадка. Но кто знает, где секрет  выживания потомков Иакова в тысячелетиях: в умении отступить, или в способности стоять на рубежах до последнего? Я не знаю, что ответить. Проще всего согласиться и с тем, и с другим. Но это и есть признание права на отход, на сдачу позиций. Хочется встать рядом с героями, но это гибель. Это невозможность диалога. Это фанатизм, наконец… Так я, в обычном припадке малодушия, уговариваю себя. 

 А впрочем…Резкие движения, крик, нетерпимость … Кто там с краю? Всегда боялся шума, как чумы. Агрессии боялся в любом виде, насилия. Нет, «боялся» – не то слово – испытывал недоверие, брезгливость, отвращение.

 « Гигант среди пигмеев» – название вводной статьи Гиля к его переводам Ури-Цви Гринберга. «Гигант»? Хорошо ли это? Может ли смертный, пусть наделенный даром гения, быть гигантом? Не знаю. Неудобно это. Гигант легко превращается в идола. Как в этом случае удержаться на грани. Язычество подстерегает нас всегда, расставив в темных углах нашего сознания волчьи капканы.

  Гиганты, пигмеи… Пигмеи, ясное дело, - это те, кто не признает поэзию Гринберга, замалчивает ее. Но кто же тогда  почитатели его таланта, единоверцы? Тоже гиганты? Я не хочу жить на планете, где существуют две расы: пигмеев и гигантов.  Все относительно в этом мире, в мире человека. И в относительности этой надежда на мир, согласие и жизнь.

  Я боюсь торжества идеи, даже своей идеи, идеи, которая мне по сердцу. В этом мое одиночество, и я готов отстаивать его в любых обстоятельствах. 

 Но я слушаю Гиля с жадностью, просто потому, что мне не хватает простоты, решимости и мужества  этого человека. Он другой. Он принадлежит к редкой породе бунтарей. Он скован – это верно. Бунтарь в цепях, в клетке. Общество позволяет Гилю осваивать отпущенную ему небольшую территорию. Но и в клетке он не желает молчать. Он шумен даже тогда, когда говорит шепотом.

 Мне же всегда казалось, что долгий наш путь с Торой, как раз, и вел нас к тишине и осторожности, так как только в тишине и осторожно можно подняться по лестнице, ведущей к познанию Всевышнего. 

 «Мне казалось?».  В мире идей не правят характеры и судьбы. Там все сложнее, запутанней…

 Пророки и герои, герои и пророки… Кто там впереди? 

 И может ли пророк стать героем, а герой – пророком? Не знаю … Сижу в тесном магазинчике Гиля, заваленном книгами. Он вынужден продавать печатные издания . Большая семья, кормить детей надо. Но торговля не его дело, как никогда не были еврейским, делом корчма или кубышка ростовщика.

  В магазине Гиля хаос. Он будто осознанно призрел  п о р я д о к  торговли, словно нужная книга сама должна найти покупателя: выйти из бумажного балагана к нужному человеку, во имя гармонии . 

 Пинхас Гиль – еврейский революционер, по необходимости покинувший баррикады, и в тесной лавке на улице Давида Елина торгующий книжным товаром. 

 Сюда, в эту щель, загнала его действительность…Святость семьи, долга перед детьми. Плоть загнала, но душа Пинхаса по-прежнему свободна и «просит бури». Он осторожен и недоверчив в диалоге нашем, в разговоре с незнакомым человеком, но смел и прям в своих текстах. 

-         Ури Цви-Гринберг не шел на компромиссы. Он кричал в лицо своему поколению древнюю истину, которую евреи галута основательно припрятали, чтобы не дразнить лишний раз гоев: Всевышний един и один, и есть у Него один народ во всей Вселенной – евреи, святой народ со святыми законами. А все  остальное – мишура, декорация на сцене еврейской жизни.

 Это Гиль из статьи о Гринберге. Тут надо отметить, как будто проходные слова: « кричал в лицо своему поколению». Своему! Поколению спящих и запуганных евреев. Поколению, обреченному на Холокост. Святость и необходимость того крика бесспорна. Услышал ли он был? И да, и нет. Никто не смог спасти миллионы евреев от гибели, но никто и не сумел стать на пути оставшихся в живых и решивших воссоздать Эрец-Исраель.

 Но крик радикалов не смолкал. 1977 год. Пинхас Гиль берет интервью у Меира Кахане. 

-         За что Вы боретесь сегодня? Какова программа движения «Ках»? Что Вы предлагаете?

-         … Пройдет не так уж много времени, и арабы будут составлять большинство населения Израиля. Вполне демократическим путем они смогут получить большинство мест в Кнессете, и Кнессет – опять же абсолютно демократическим образом – примет закон о том, что государство Израиль будет отныне не еврейским, а арабским. Этого мы  хотим? Нет, мы хотим, чтобы наше государство было еврейским. Демократия мешает этому? Значит, нам придется обойтись без демократии. 

 Вновь крик! Даже не крик, а вопль. Меир Кохане нарушил желанную тишину, и его убили. Страх нового одиночества в демократическом мире пересилил саму демократию.

 Следствием «мирного процесса» стал неизбежный зажим «правых экстремистов», как их называли конструкторы Осло. Эти «правые» мешали даже другим «правым» гораздо больше, чем левые. Они исключали возможность всякого мира с арабами. Они утверждали  с в я т о с т ь  бесконечной войны с ними. Они и всю еврейскую историю понимали, как бесконечный поединок с враждебным миром. Возможно, эти правые, простите за тавтологию, были правы, но правота эта сродни кошмару. Современному миру, в котором  супермаркеты стали храмом для всех,  не нужен ужас противостояния. Этому миру необходим прилавок с товаром, цена и деньги, чтобы товар приобрести. Мы живем в мире, саморегулирующимся в сытости своей, а противостояние с арабами - всего лишь спор сытого с голодным. 

 Не «левые» загнали в подполье «правый экстремизм», а сама жизнь.