ГЛАЗА ДЕТЕЙ рассказ

    

 Мне, убежденному сионисту, симпатичны эти люди, собравшие чемоданы и улетевшие обратно, в Москву. Я знаю подлинную причину этого поступка – глаза внука. 

 Глаза принадлежат Верпуховскому Илье. Ему 15 лет. Бабушке Ильи, Софье Верпуховской, - 60, деду, Верпуховскому Григорию, 62 года. Среднее звено семьи отсутствует. Отец Ильи, единственный сын Софьи и Григория, погиб при невыясненных обстоятельствах еще в 1993 году. Вдова  через несколько месяцев удачно вышла замуж, и она  не возражала, чтобы все заботы о ребенке легли на деда и бабку. Они же во внуке души не чаяли , и подобное жестокосердие матери не огорчило Верпуховских. В 1998 году без особых проблем было получено разрешение на выезд Ильи в Израиль. И они улетели. Это присказка, сказка, как водится, будет впереди. Но пусть расскажут ее сами герои этой истории. 

 ВЕРПУХОВСКИЙ Григорий. Я – филолог, доктор искусствоведения. Долгие годы преподавал драматургию театра в одном из вузов столицы. Не время и место скромничать, скажу, что мое имя в театральной жизни России значило не мало. И дело не только в премиях за книги и популярности среди профессионалов нашего дела. Я часто выступал по телевидению и, смею думать, моя передача «Волшебный глобус» пользовалась значительной популярностью. Я был, так сказать, специалистом широкого профиля, но делом своей жизни считал анализ творчества Артура Миллера. Некогда, еще в студенческую пору, меня потрясла до глубины души его пьеса «Цена» на подмостках БДТ. Вот с тех пор я и «заболел» этим американским драматургом еврейского происхождения. 

 О происхождении Миллера  обмолвился не случайно. Дело в том, что я всегда ощущал себя евреем, и никогда не хотел быть никем другим. Мало того, верил в  действенную помощь только со стороны евреев. Должен признаться, что в Университет я был принят только благодаря всемерной поддержке одного профессора – еврея. Мне пришлось пережить две серьезные операции – обе, и благополучно, сделали хирурги – евреи. И защита кандидатской, как и докторской диссертаций, была обусловлена поддержкой ученых-евреев. Еще в годы учебы я полюбил еврейскую женщину. И вот уже сорок лет мы вместе. 

 Никогда не был националистом, но сознание еврейства, как семьи, меня не покидало с детства. Должен также отметить, что  всегда интересовался традициями, культурой моего народа. Не могу отнести себя к атеистам. Я, скорее, обычный агностик, т. е. человек, позволяющий себе сомнение в бытие Божьем. … Ну, на этом могу завершить свою «профессиональную», так сказать, характеристику. 

 ВЕРПУХОВСКАЯ Софья. Нашего сына, Иосифа, нашли в лесу, у кольцевой дороги, мертвым. Он никогда не болел, а паталогоанатомы сказали, что умер он от сердечной недостаточности. Следов насилия никто не обнаружил, как и денег при нем и документов. А я знаю, совершенно точно, что деньги и документы он взял с собой. И потом, зачем ему было оставлять машину и уходить в лес? В истории его гибели все непонятно и страшно. Мне и вся Россия казалась всегда непонятной и страшной страной. Иосиф этого не чувствовал и не видел никогда. Он и женился на Таньке. Он говорил, что в России жить весело, интересно и возможности для бизнеса фантастические. … А теперь его нет…. Только Илюшка с нами, его сын. Он совершенно замечательный ребенок: очень добрый и талантливый. Он и в России не знал, что такое четверки, а здесь выучил иврит за три месяца. Он говорит на древнееврейском языке и пишет на нем, как его прадед – раввин.

 Ах да, чуть не забыла, вы хотите, чтобы я рассказа о себе. Рассказывать особенно нечего. Это Гриша, мой муж, сделал ученую карьеру, а я работала в школе, преподавала историю. Стаж – 35 лет. До объявленных свобод приходилось врать, но я это делала в особом, беглом стиле, и мои ученики тогда скучали и перешептывались (сама слышала): « Опять Софа брешет». 

Мы жили неплохо. Ну, сами знаете, при "джентльменском наборе": квартира в центре, машина, дача в престижном месте, в Красной Пахре. Не скажу, что когда-нибудь особенно остро ощущала антисемитизм. Я говорила о страхе и непонимании, но это общие категории. Я думаю, что Россия страшна и непонятна для людей всех национальностей, включая русских. 

 Признаюсь, не было у меня интереса, как у мужа, к евреям и проблемам вокруг Израиля, но и свою еврейскую идентификацию мне, по духу, никогда не требовалось укреплять разного рода подпорками. Я еврейкой родилась, еврейкой умру – и этим все сказано.

 ВЕРПУХОВСКИЙ Илья. О маме говорить не хочу. Там и толковать не о чем. Отца я помню хорошо. Он был какой-то очень уж быстрый. Он всегда куда-то торопился. Он меня целовал мельком, и бежал дальше. Помню, что вечно пробовал его остановить. А он кричал: « Занят, Илюха, по горло занят. Бегу! Умираю!» И вот он умер  на самом деле, а мама ушла от нас к тому человеку. Он старый и очень богатый. Он, наверно, неплохой мужик. Однажды меня подкараулил у школы, посадил в машину и сказал, что очень хочет, чтобы мы жили вместе. У него нет детей, и я буду ему как сын. И не в чем не узнаю отказа. А я ему сказал, что не могу предать деда, и бабушку предать тоже не могу. Он сказал, что все понимает. И, наверно, я прав, и он меня уважает за такие слова, а потом попробовал всунуть мне 100 долларов на «мелкие расходы». Я вежливо отказался взять деньги. Я сказал, что мы не нуждаемся, но на самом деле мы тогда сильно нуждались, потому что бабушка уже не работала по болезни, а у деда дела шли все хуже и хуже….

 Он у нас замечательный, дед. Совсем не такой,  как все. Он об обычном никогда не говорит. Все о небе. Это так бабушка – Соня считает. Это ее обычная фраза: « Гриня, ты ходишь по земле, а говоришь только о небе». На самом деле, я думаю, ей нравится, что у нас такой дед и мне нравится тоже. У деда в России было множество учеников. Они его очень даже уважали. И каждый месяц приглашали то на защиту диссертации, то на свадьбу. На свадьбах дед никогда не говорил о небе. Он вообще мало говорил, а много пил, пел и танцевал. Он меня часто брал с собой, и мне мой дед на свадьбах тоже очень нравился. А потом он сильный  и большой, а бабушка совсем маленькая. Я ее давно перерос, еще в шестом классе. 

 ВЕРПУХОВСКИЙ Григорий.  Вы не думайте, я прекрасно знал, что никому не нужен в Израиле в мои лета и с моей профессией, но мне был нужен Израиль. Я думал, что в Иерусалиме мое место. И там оно было всегда. В России стало жить совсем мучительно.  Многих евреев особенно не волновала новая и очень грязная волна юдофобии. Я же все это коричневое безобразие воспринимал крайне остро. Увидел однажды, как эти фашисты отрыто маршируют в парке, среди бела дня, и подумал, что нужно разорвать эту проклятую цепь унижений. Еврей с чувством собственного достоинства просто не имеет права жить в стране, где происходит такое. 

 Мы устроили семейный совет. Илья решительно проголосовал «за». Соня сомневалась, но она женщина – ей положено сомневаться. В любом случае, двумя голосами против одного воздержавшегося, мы решили ехать. 

 Моя супруга только кажется женщиной хрупкой. На самом деле она прекрасный и волевой организатор быта. Мы неплохо продали все наше имущество. Сели в самолет – и через три часа оказались на родине предков. С квартирой не стали тянуть. Мы взяли беспроцентную ссуду, прибавили свои деньги и купили небольшую квартиру в новом районе Иерусалима. Илюша начал учиться. Соня успешно лечиться от болезни суставов. А я попытался доказать Израилю свою необходимость специалиста по театру. В «русских» газетах я напечатал несколько статей о творчества Артура Миллера. Они были встречены тепло, но на этом все мои успехи на прежнем поприще кончились. 

 До пособия было еще далеко. Деньги, привезенные с собой, быстро испарились. Нужно было что-то делать. Иврит у меня не пошел, и я понимал, что шансов устроиться на преподавательскую работу по специальности нет у меня никаких. …Вы, конечно, ждете, что последует обычная история бедного репатрианта,  вынужденного взяться за  черную и неблагодарную работу, забыв об успехах, почете и уважении на родине. Да, все это случилось, но с горестной поправкой на ложь. Мою ложь. 

 Однажды вернулся  из университета, опустился в кресло у телевизора, но увидел не изображение на экране, а глаза моего внука. 

-          Ну, как, дед, дела? – спросил он. /

И тут я не выдержал. Не знаю, что со мной случилось. Никто и никогда не мог упрекнуть меня в лживости, но я сказал внуку неправду. 

-          Все замечательно! – сказал я ему. – Меня, кажется, взяли на работу в Университет, только в Тель-Авивский. 

-          Баба! – заорал внук. – Дед опять будет преподавать свой театр! Ура! 

-          Без иврита, - удивилась Соня, вытирая руки фартуком. – Это непонятно. 

-          Они организуют курсы драматургии на русском языке, - соврал я. – Им нужны педагоги славистики. В особых случаях мне дадут переводчика.... А потом кое-какой английский у меня есть. 

 Тут я разнервничался совсем, меня понесло, я кричать стал: 

-          Семь книг, десятки статей! Ты думаешь, они не понимают, с кем имеют дело?! 

-          Я ничего не думаю, - Софа пожала плечами и ушла на кухню. 

В тот день я устроился мыть автобусы на Тахане мерказит, но там приходилось работать ночью и тут не соврешь, что Университет перешел на ночное обучение студентов. 

 Пришлось искать другую работу. Вы сами видите, что мужчина я не мелкий и силой Бог не обидел. Долго искать не пришлось. Устроился  в бригаду мойщиков лестниц. С утра хозяин развозил нас на своем микроавтобусе по точкам, а после работы забирал. Платили совсем немного, но в моей семье знали, что и в Университете труд «безъязыкого» профессора из России оплачивается не густо. 

 Все успокоилось. Илья мне верил, а Софа, видимо, нет. Слишком часто она вздыхала, на меня глядя. 

 ВЕРПУХОВСКАЯ Софья. В Торе сказано, что муж и жена – одна плоть. А теперь скажите, можно обмануть свою собственную плоть? Невозможно это. Я, как учительница истории, скажу вам еще вот что. Народ и государство должны быть одной плотью. Иначе – беда. Здесь тоже обман невозможен. Пример с Россией у всех на виду. А мы с Гришей живем дружно и в любви уже много лет. Тут никакой обман невозможен. Но я только один раз показала, что подозреваю его в обмане. И очень в этом раскаиваюсь. Тогда мужа моего понесло. Он в тот момент, похоже, и сам уверовал в то, что работает в университете. 

-          Сонь, – сказал он. – Меня сегодня замечательно слушали. Я им толковал о «Смерти коммивояжера». Я им говорил о вечном конфликте иллюзий и действительности, о трагической драме внутри семьи. Я говорил о возвращении блудного сына, о мифологемах пути и о смерти. Они слушали так тихо, что было слышно, как где-то далеко, в парке, садовники стригут машиной кустарники. 

-          Иллюзии и действительность, - сказала я тогда. – Это актуально. 

-          Ты о чем, - насторожился Гриша. 

-          Да так, - засуетилась я. – К слову. Не обращай внимания. 

 ВЕРПУХОВСКИЙ Илья. Дед устроился на работу. Он был очень горд и сказал так: « Он счастлив, что  оказался нужным государству евреев. Нужным оказались богатства его души и знаний».

-          Это, - сказал дед. – Главное, когда людям и стране нужен ты настоящий, а не обычный раб для того, чтобы заткнуть дыру в хозяйстве государства. 

 Он еще сказал, что когда-то, давно, сионизм приказывал людям подчиняться высшему приказу, государственной необходимости. И тогда скрипачи становились пахарями, математики – слесарями, а поэты – солдатами. И, слава Богу, что теперь еврейскому государству нужны личности, таланты, а не простые винтики, обеспечивающие прибыли хозяев жизни». 

 У меня хорошая память. Я всегда запоминал то, что говорил дед. Мало того, мне его слова с детства казались истиной в конечной инстанции. Я не просто уважал деда. Я боготворил его. 

 Так получилось, что мне, в срочном порядке, пришлось отнести нашему заболевшему учителю какой-то пакет. Я поднялся в лифте на последний, девятый, этаж богатого дома. Отдал пакет и зачем-то решил пробежаться вниз, по лестницам. До сих пор не могу понять, как эта дурацкая мысль пришла мне в голову. Ну, и побежал …. Лестница показалось мокрой. Потом я услышал шум льющейся воды – и сразу увидел деда. Он мыл лестницу. Он хорошо и ловко делал это с помощью швабры и тряпки. Черный халат был на моем деде, а на ногах резиновые боты. Я почему-то сразу возненавидел эти гнусные боты и швабру возненавидел, и тряпку. Я стоял и смотрел на деда. А он заметил меня не сразу, а когда увидел, выронил свою дурацкую швабру и сел на мокрые ступеньки. Он ничего не говорил и не смотрел на меня больше. Только вдруг резко отвернулся, и плечи его задрожали. 

    Я никогда раньше не видел плачущего деда. И мне не понравился такой дед. Все вдруг перевернулось, потому что передо мной был совсем другой человек. Я сел с ним рядом. Штаны сразу промокли. Я тогда подумал: ничего страшного, на улице жарко и пятно сразу высохнет. 

-          Устал, - вдруг сказал дед. – Знаешь, мне все-таки не восемнадцать лет и даже не сорок. … Впрочем, дело не в том, какую работу ты делаешь, а в том, как ты ее делаешь. 

-          Ты отлично мыл лестницу, - сказал я. – Настоящий класс. Никогда не видел, чтобы лестницы мыли так хорошо. 

-          Знаешь, - сказал дед. – Бабушке не обязательно знать об этом. 

-          Совсем необязательно, - согласился я. – Ты извини, мне в школу нужно бежать. Я то бы я тебе помог. 

-          Нет проблем, - сказал дед. – Эта лестница легкая. Тут живут нормальные люди. Бывают такие подарки …

 Я тогда не стал спускаться вниз дальше по лестнице. Я лифт вызвал, а дед все говорил о том, что в домах с лифтом всегда работы меньше, чем в трущобах без лифта. И есть у них в бригаде интриган один, который лижет зад хозяину, и ему всегда достаются чистые лестницы. 

 ВЕРПУХОВСКИЙ Григорий. Умирать буду, а не забуду глаза Ильи. Будто я вдруг выстрелил в него, в родного внука. И не просто выстрелил, а пальнул из гранатомета. Никогда не видел у него таких глаз. Смотрел на внука и думал, что больше никогда не смогу взяться за швабру. Он потом говорил то, что нужно. Он у нас умный и добрый парень. Только это было уже не важно, потому что до слов были его глаза. Я тогда подумал, что все мои ученики в прошлом и благодарные читатели, да и все искусство театра – все это не имеет никакого значения, что теперь я живу только ради Ильи, ради  его уважения и любви ко мне. И вот теперь это невозможно. Теперь мне ждать нечего, кроме презрения и равнодушия. И от жизни, выходит, нечего ждать. …  Я домыл ту лестницу, будь она проклята, но не стал ждать хозяина. Спрятал форму свою и ведро в каморке  Переоделся. Я шел домой пешком через весь город. Я думал, как жить дальше, потому что глаза моего внука мне показались той гранью, за которой была полная пустота и мрак.

 ВЕРПУХОВСКАЯ Софья. Я сказала - он сумасшедший. Забыл, что это он привез нас в Израиль. Это он кричал на всех углах о родине предков. А потом я поняла, что Гриша внезапно стал другим человеком, сломленным, растоптанным.  Он совсем не говорил о небе в тот момент, а все о земле и о земле. Я поняла, что этот отъезд необходим ему, как последний шанс остаться самим собой в глазах внука. Я так решила, потому что он все время говорил об Илье, о нашей ответственности перед мальчиком. …. Вообще-то он бормотал о наболевшем очень сбивчиво, но твердо, и я поняла тогда, что обратной дороги нам не избежать. 

 Вот, пожалуй, и все. Они продали квартиру, рассчитались с долгами. У них еще остались кое-какие деньги. На эти гроши была куплена двухкомнатная квартира в Подмосковье, в панельном доме без лифта. Илья учиться вновь на одни пятерки. Верпуховский Григорий устроился почасовиком в свой старый институт. Платят гроши при смехотворной пенсии. Старики с большим трудом сводят концы с концами. Об Израиле доктор искусствоведения вспоминает редко. 

                                                                   2003 г.