СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ 3 ноября

Не планируй неудачу

Коррекция психики позволила победить болезнь Позвольте рассказать вам об одном интересном научном факте.   Немецкие психологи, работающие с детьми, больными последней стадией рака (на этой стадии болезнь считается безнадежной), решили провести необычный эксперимент: исполнить самое сокровенное желание ребенка и посмотреть, как исполнение мечты скажется на самочувствии маленьких пациентов. В эксперименте участвовало несколько тяжело больных, обреченных на скорую смерть ребятишек. Что же пожелали дети?   Четырехлетняя малышка, живущая в деревне, захотела прокатиться на трамвае. Одиннадцатилетний мальчик грезил о том, как сядет на лошадь, а тринадцатилетняя девочка мечтала стать принцессой: чтобы у нее были слуги, и ей, как принцессе, целовали ручки.   Психологи арендовали трамвай и часа два катали маленькую девочку по городу. Ей показывали интересные достопримечательности, поили чаем со сладостями... Для мальчугана и его отца нашли пару лошадей - и отец с сыном поскакали вдоль моря... Самым сложным желанием было превращение пациентки в принцессу. Но медики нашли выход: они арендовали старинный замок, взяли напрокат красивую старинную одежду. Врачи нарядились придворными, а девочку одели в платье принцессы. Маленькая принцесса ходила по залам, все ей прислуживали и, как она и мечтала, целовали ручки.   Последующие результаты медицинского обследования оказались просто потрясающими. У одного ребенка рак полностью исчез, у других болезнь либо пошла на убыль, либо как минимум приостановилась!   Этот эксперимент подтвердил истину, которую знали древние врачи, но почему-то частенько забывают современные эскулапы: наши эмоции оказывают самое сильное и непосредственное влияние на наше самочувствие и здоровье. Положительные эмоции и хорошие мысли способны не только доставить радость и ощущение счастья, но и победить самую страшную болезнь. Вот почему фраза «живите в свое удовольствие» - совсем не шутка, а самая что ни на есть важная истина.   ОТ ЧЕГО ВОЗНИКАЮТ ЯЗВЫ?   «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Эта фраза Короленко известна, наверное, многим. Это слова оптимиста. А вот вам суждение пессимиста - поэта Георгия Иванова, который превратил крылатую фразу в застольную остроту: «Человек рожден для счастья, как птица для паштета». Если условно поделить все человечество на оптимистов и пессимистов, то на одного сторонника Короленко придется три единомышленника Иванова. И этой «математике» есть научное объяснение.  Как утверждают ученые, стимулировать положительные эмоции гораздо сложнее, чем отрицательные. Человеческий мозг, как оказывается, «по умолчанию», в силу эволюционных особенностей развития, настроен на прием «внешней опасности». А это значит, что дурное мы замечаем быстрее, чем хорошее, и, надеясь на лучшее, ожидаем худшего. И в ожидании этом сжигаем массу жизненной энергии, расходуя ее на бесполезные, «нерациональные» страхи, тревогу и волнение. И, как итог, губим собственное здоровье. В 60-х годах прошлого столетия людям, страдающим язвенной болезнью, американские врачи рекомендовали избегать острой пищи. Торговцы помидорами, из которых приготовляется большинство острых соусов, несшие из-за этого убытки, решили обратиться в министерство сельского хозяйства с просьбой выяснить, существует ли в действительности связь между потреблением острых соусов и заболеваемостью язвой. Министерство провело масштабное исследование, продолжавшееся несколько лет, и наконец опубликовало отчет. Суть выводов ученых было заключено в одной-единственной строке, которая сообщала: «Язвы и прочие кишечно-желудочные заболевания возникают не от того, что мы едим, а от того, что гложет нас».   Ранняя старость, гипертония, язва, инсульты, инфаркты, рак - все это только малая часть тех «побочных эффектов», что оставляют после себя печальные, беспокойные, трусливые и злые мысли, которые самым настоящим, физическим образом отравляют наш организм каждый день и каждый час. И наоборот, добрые, радостные, оптимистичные мысли способны не только укрепить здоровье, но и победить любой недуг.   МЫ ТО, ЧТО МЫ ДУМАЕМ   Как говорил Эмерсон, «человек представляет собой то, о чем он на протяжении целого дня думает». Именно мысли создают из нас здоровых или больных, счастливцев или горемык, победителей или побежденных.   рассказ известного советского психиатра, доктора медицинских наук, профессора А.И.Белкина:   «Несколько лет назад во время первой поездки в США мы посетили одну из клиник, где применяются психологические приемы лечения раковых больных. Откровенно признались коллегам, что не верим в эффективность этого метода, но изменим свое мнение, если увидим изменение динамики раковых заболеваний. И нам предоставили такую возможность. Недавно мы опять побывали в этой клинике и убедились: пациенты, которым два года назад, по мнению врачей, оставалось жить несколько месяцев и даже недель, теперь выглядели совершенно здоровыми. Анализы показали, что у них исчезли злокачественные опухоли и метастазы. А ведь эти пациенты раньше испробовали все традиционные методы лечения: лучевую и химическую терапию, хирургические вмешательства, но остановить развитие болезни не удавалось. Коррекция психики позволила победить болезнь».  «Коррекция психики» - это, проще говоря, изменение мыслей с негативных на позитивные.  Если выразить секрет здоровья тремя словами, то можно сказать так: думай о хорошем! А если одним словом, то тогда - радуйся! Потому что на самом деле вовсе не «в здоровом теле - здоровый дух», а от здорового духа - здоровое тело.  НЕ ПЛАНИРУЙ НЕУДАЧУ   Не планируй неудачу – жизнь помчится кувырком!  Ты поставь себе задачу меньше думать о плохом!   Наши мысли матерьальны – не надумывай беду!  Слово каждое реально – что ж ты мелешь ерунду!   Сколько раз ты, между прочим, говорил: «Я так и знал!»? Значит думал и пророчил, яму сам себе копал?   Сколько раз судьбу-злодейку проклял ты и укорил,  А потом искал лазейку в том, что сам наговорил?    Тонкий мир – он где-то рядом, в нём и мысли и слова   Расцветают пышным садом, прут, как сорная трава!  Тары-бары, разговоры, то да сё – словесный хлам!    После лезешь на заборы, что себе настроил сам!   Лучше думай о хорошем. Не скули! Не злись! Не ной!  Не трясись над каждым грошем! Отвлекись! Не можешь? Пой!    Пой о радости и счастье, да о жизни без разлук!  Сам заметишь, что ненастье как-то отступило вдруг. Как-то чище рядом стало, что-то меньше не везёт, Смотришь: времечко настало и душа сама поёт! Мыслями не вьёшь веревки, не болтаешь языком, Жизнь идёт легко и ловко, а не мчится кувырком! Так, мудрея понемножку, легче, радостней живёшь – Это ты мостишь дорожку, по которой сам идёшь!  Куприн на эту тему написал рассказ о больной девочке и слоне, да и я, грешным делом, отметился рассказом "Снег". Коган Евсей Борисович — человек тихий и непримет­ный. Он бы никогда в жизни не покинул родной го­род Архангельск, если бы не серьезная болезнь жены. Жене Когана врачи в поликлинике сказали, что вылечить ее смо­гут только в Израиле и нужно быть полной идиоткой, что­бы помереть здесь, вместо того чтобы благополучно и сыто жить в другом, вполне доступном по национальности мужа, месте. Сам Коган не хотел ехать. Он по характеру человек был малоподвижный и страшился всяческого перемеще­ния в пространстве. Он даже в самом Союзе нигде не был, кроме Средней Азии во время армейской службы. Там Евсею Борисовичу очень не понравилось: жарко, грязно, на­секомые разные. Он не был в Москве и Петербурге. Он даже Архангельскую область не баловал своим вниманием. Коган работал механиком портальных кранов, никакой другой профессии не знал, да и не хотел знать. Он был счастлив только в мире привычном и по этой причине, так ему казалось, надежном. Когана совершенно не волновало качество этого мира: квартирные условия, например, или питание. Еврейство свое он расценивал, как случайную не­приятность, вроде тяжелого рюкзака за плечами. Снять по­клажу невозможно, а идти вперед необходимо. А тут болезнь жены, Валентины, и необходимость куда-то ехать. Он стал говорить разную невнятицу о столичных врачах, но Когану быстро объяснили, что получить помощь в Москве и дороже, и более проблематично, чем в Израиле.   Перед отъездом он устроил отвальную в родном порту и впервые в жизни напился так, что домой его доставили в полубессознательном состоянии. Когана уложили на кровать. Он открыл глаза, увидел свою единственную дочь — Ольгу и сказал:  — Оль, это я — папа твой, узнаешь?  — Узнаю, — сказала девочка. Ольге тогда исполнилось всего десять лет, но она умна была не по возрасту. Отлично училась, сама занималась французским языком и ходила во всевозможные кружки. Теперь я должен рассказать о сборах. Ничего не было и здесь необычного. Только дочь Коганов попросила взять с собой ее любимые санки: очень красивые санки — не простую железную штамповку с планками, а санки из одного  дерева, с удобным сиденьем и загнутыми полозьями. Девочке долго пришлось растолковывать, что в Израиле не бывает снега, и санки там не понадобятся. Ребенку объяснить такое трудно, но, в конце концов, Олю убедили и в этом. Она была девочкой доброй и склонной к компромиссу. В глубине души Оля не поверила в бесснежный мир, но очень уж ей не хотелось огорчать родителей своим упрямством. Был конец сентября. Уже полетели первые, «белые мухи»,  близкий Ледовитый океан дышал в лицо города привычным холодом, а Израиль встретил их парной баней своего неизбывного лета. Коган ничего не сказал, а только вздохнул тяжко. Они еще в самолете решили, что жизнь свою начнут в центре  страны из-за болезни Валентины. Коганы сняли дешевую квартирку у Центральной автобусной станции Тель-Авива — и стали жить по правилам, уготованным для всех новоприбывших. Жену Когана сразу начали лечить, и лечить довольно интенсивно, а сам Коган, помучившись месяца два в ульпане, нашел работу в жестяной мастерской и стал там помогать хозяину — чудовищно волосатому еврею из Марокко. Хозяин, Эзра, был не просто волосат, но при этом неправдоподобно огромен. Жил он рядом с Коганами, а потому, приглядевшись, и сманил к себе на работу маленького,  неприметного человека из России. Эзра, как это часто бывает, был страшен только снаружи. На самом деле он страдал деятельной добротой и мягкостью характера. Бизнес Эзры шел ни шатко ни валко: он не был жаден и довольствовался тем, что давал Бог и удача. На работе у Когана быстро пошел иврит, а дочь его, Оля, уже через два месяца школьных занятий неплохо овладела древним языком. Все, казалось бы, налаживалось лучшим образом: Валентина лечилась, и лечилась не без успеха, Евсей Борисович работал, а Оля успешно, как и в России, училась. Но тут произошло неожиданное — дочь Когана заболела. Ну, в полной мере ее состояние нельзя было назвать болезнью, но девочка сильно изменилась. Она и раньше не отличалась шумным характером, а теперь и вовсе притихла. Молчит — и все, ходит — тенью — Валь, — сказал как-то Коган жене. — Что-то мне Олюшка не нравится: кушает совсем плохо и ночью покрикивает. Никогда не было такого. — Глупости, — отмахнулась жена. — Растет ребенок, не обращай внимания. Жена Когана была очень занята своей болезнью. Ее всецело поглощали разнообразные процедуры. Она внимательно следила за процессом своего собственного излечения и даже не могла подумать, что в мире, ее окружающем, может быть что-либо не так. Однажды Оля пропала. Ушла в близкую школу к началу занятий, но домой во время не вернулась. Обычно девочка после школы заходила к отцу в мастерскую, они вместе шли домой — и обедали, но тут этого не случилось. Коган стал нервничать, поглядывать ежеминутно на часы, и Эзра посоветовал ему сбегать домой, а потом, в случае чего, в школу. Коган так и поступил. Дома никого не было. У школы он встретил ребят из класса дочери, и они ему сказали, что Оля на занятия вообще не приходила. Коган не знал, куда бежать и что делать. С женой он не мог посоветоваться, потому что Валентина как раз в этот день отъехала в Иерусалим для какого-то особого исследования почек. И тут Коган вспомнил, что совсем недавно дочь спрашивала у Эзры, как проехать к морю. Хозяин мастерской назвал номер автобуса и сказал при этом, что зимой в Израиле купаются только ненормальные и новоприбывшие из России. Сам Коган за четыре месяца жизни в Тель-Авиве никогда у моря не был, но он сел на указанный автобус и через тридцать минут оказался в виду пляжа. Он быстро шел по твердому, влажному песку вдоль тихого зимнего моря. Он шел, пока не увидел свою дочь. Оля сидела на песке и смотрела на воду. Рядом с девочкой валялся ее ранец, а рядом с ранцем лежала большая пляжная собака. Коган не умел кричать, да и сердиться тоже не умел. Он опустился на песок рядом с девочкой. — Красиво как, — сказал он, невесело улыбнувшись, дочери. — Даже не знал, что здесь так красиво... Ты смотри, январь уже, а купаются люди…  Коган смотрел на осунувшееся лицо дочери и совсем не знал, что нужно говорить и как следует вести себя. — Я тебе бутерброд принес, — сказал он. — С брынзой. Ты же любишь с брынзой, и «колы» бутылочку. Давай закусим? — Не хочу, папа, — отказалась Оля, — Спасибо. — Ты же не обедала, — пробовал настаивать Евсей Борисович. — Оль, ну нельзя же так. Ты растешь. Тебе обязательно кушать надо. Девочка взяла бутерброд, но так и не смогла поднести его ко рту, уронила на песок и вдруг заплакала. Коган обнял дочь, прижал к себе. — Ну, что ты, Оленька, что? — забормотал он. — Не надо, что ты? Девочка не ответила, вытерла слезы кулаком и поднялась. Собака тоже подняла свое легкое и голодное тело над бутербродом. Она подняла тяжелую голову и с немым вопросом посмотрела на девочку. — Можно, — сказала Оля. — Ешь. Знаешь, папа, у нее скоро будут щенки. Смотри — какой живот. Правда? — Угу, — буркнул Коган. — Ну, поехали, скоро мама вернется. В автобусе они молчали. Только у самого дома Оля сказала: — У нас уже снег, и дети катаются с горки. Правильно, что мы не взяли санки, здесь не бывает снега, никогда не бывает. Коган кивнул, но в тот момент он не разобрался до конца в причинах плохого состояния дочери. Шли дни, а Оле становилось все хуже и хуже. Она просто таяла на глазах, да и учиться стала спустя рукава. Пошли к врачу, сделали все необходимые анализы. Никаких отклонений доктор в организме девочки не нашел, прописали ей витамины какие-то, микстуру — и все. И у самого Когана все стало из рук валиться. Эзра сразу заметил это, начал расспрашивать своего работника: что да почему? Коган и брякнул так, от отчаяния, только лишь чтобы сказать что-нибудь: — Ей бы санки да горку со снегом — и порядок. Он никак не мог найти в своем иврите слово «санки», так что пришлось нарисовать этот спортивный снаряд на мятом клочке газеты. Эзра не сразу понял, о чем речь, а когда понял, тяжко вздохнул и пожал огромными волосатыми плечами. У самого Эзры было пятеро детей, но такой проблемы у  деток «марокканца» никогда не возникало. А потом Оля и вовсе отказалась ходить в школу. Она часами лежала на своем топчане за шкафом, отвернувшись к стенке. И Коган вдруг понял, что весь смысл его нехитрой жизни заключен в этом маленьком, страдающем существе. Он вдруг стал энергичен и деятелен. Он соорудил в холле что-то вроде горки. Он пристроил к опорам из стульев толстый лист фанеры. Он приспособил под санки детскую ванну из пластика. — Не нужно, пап, — сказала девочка. — Зачем ты? Ей нужен снег, подумал тогда Коган, ей нужен только снег. Вечером он сказал Валентине: — Мы должны съездить в Россию: я и Оля. — Ты с ума сошел, — с ужасом посмотрела на мужа Валентина. - Это еще зачем? — За снегом, — сказал Коган. — Ей нужен снег, горка и санки. Ты помнишь, как она любила кататься на санках? Всегда любила. И всегда сама санки наверх тащила. Радостная такая, румянец на всю щеку... И всегда говорила: «Папа, еще!» Она могла кататься целыми днями. Неужели ты не помнишь? — Глупости, — сказала Валентина. — Все наладится. Знаешь, я ей сейчас приготовлю гоголь-моголь. Но дни шли за днями, ничего не налаживалось, и Коган ясно понял, что он теряет дочь. Эзра терпел плохую работу напарника и тяжко вздыхал. Он не был особенно умным и догадливым человеком и во всем полагался на живой и энергичный разум жены. Он ей и пожаловался однажды, что дочь русского мучительно тоскует по снегу. — ОЙ, — сказала жена Эзры. — Этим сумасшедшим нужен снег — пусть едут на Хермон. Там этого ужаса сколько угодно. Коган не поверил этой новости. Был январь, на улице 25 градусов тепла. Какой снег? Но Эзра убедил его рассказом о своей армейской службе на ливанской границе. Он назвал себя полным идиотом, потому что раньше  должен был вспомнить о снеге на Хермоне. Он сказал, что искупит свою вину делом. Простым делом — они прямо сейчас сделают санки для Оли. Коган ожил на глазах. Он заорал, что нет необходимости сооружать сложную конструкцию, а можно обойтись чем-то вроде тарелки из алюминия, чем мастера и занялись без промедления. В тот же день Коган  в туристском бюро  купил две путевки в нужном направлении. Он пришел домой и сказал дочери, что завтра они едут кататься на санках. Вот уже и санки готовы. Оля подумала, что отец шутит, и тогда Коган рассказал ей о горе Хермон и показал две путевки к самой высокой точке Израиля. Он объяснил девочке, что высоко в горах даже в Африке и на экваторе может быть холодно зимой, как у них в Архангельске, неподалеку от Северного полюса и холодного Ледовитого океана. Они долго беседовали о холоде вообще, о Космосе и даже о материке Антарктида, где рождаются ледники, а потом они плавают огромными белыми островами по океану и постепенно тают, умирая.  В туристском автобусе, задолго до конечного пункта, девочка вдруг сказала: — Папа, снегом пахнет, ты слышишь? За окном были пальмы и светило горячее солнце. На горе Хермон все было к услугам экскурсантов. Напрокат давали пластиковые санки и лыжи. И снега было сколько угодно: свежего и чистого снега. Снег скрипел под ногами. Он был живой и веселый, потому что сиял на ярком солнце. Им, кроме снега, ничего не было нужно. У них была своя тарелка из легкого металла алюминия. Первый раз Коган помог Оле подняться на положенные два десятка метров. Сверху он смотрел, как дочь заскользила вниз, легко управляя «тарелкой». Он побежал за ней следом, поскользнулся на крутом склоне, упал, но совсем не ушибся. Потом Оля поднялась наверх сама, а Коган ждал ее внизу. Он ждал дочь, и бесцветное, бледное и «незначительное» его лицо совершенно преобразилось радостью. И лицо девочки порозовело, и огромные ее глаза на курносой физиономии ожили восторгом сбывшегося чуда. Всю эту историю рассказал мне сам Коган. Мы с ним в автобусе оказались соседями. Он ехал в Кирьят-Шмону, чтобы завершить переговоры о покупке квартиры. Он решил, что жить они должны неподалеку от снежной горы. Снаряды «катюш» его не пугали. Жена Евсея Борисовича была против. Она кричала, что всю свою жизнь промучилась у черта на куличках, а тут ее тоже хотят загнать в еврейскую «Сибирь» под бомбы бандитов. Она сопротивлялась энергично. Здоровья на яростное сопротивление хватило, потому что жену Когана наконец-то вылечили от ее сложной болезни. Но сам отец семейства проявил несвойственную своему мягкому характеру твердость. Он даже сказал мне, случайному попутчику, что тот, кто всю жизнь прожил рядом с Валентиной, не станет бояться «катюш». Он сам рассмеялся своей шутке. Мне рассказ Когана очень понравился, и я обещал, что обязательно запишу его историю. Коган не возражал. Он даже подарил мне фотографию свою и дочери. Это они поднимаются на Хермон, к снегу. B � � < �� �f� pan class="Apple-converted-space"> в туристском бюро  купил две путевки в нужном направлении. Он пришел домой и сказал дочери, что завтра они едут кататься на санках. Вот уже и санки готовы. Оля подумала, что отец шутит, и тогда Коган рассказал ей о горе Хермон и показал две путевки к самой высокой точке Израиля. Он объяснил девочке, что высоко в горах даже в Африке и на экваторе может быть холодно зимой, как у них в Архангельске, неподалеку от Северного полюса и холодного Ледовитого океана. Они долго беседовали о холоде вообще, о Космосе и даже о материке Антарктида, где рождаются ледники, а потом они плавают огромными белыми островами по океану и постепенно тают, умирая.  В туристском автобусе, задолго до конечного пункта, девочка вдруг сказала: — Папа, снегом пахнет, ты слышишь? За окном были пальмы и светило горячее солнце. На горе Хермон все было к услугам экскурсантов. Напрокат давали пластиковые санки и лыжи. И снега было сколько угодно: свежего и чистого снега. Снег скрипел под ногами. Он был живой и веселый, потому что сиял на ярком солнце. Им, кроме снега, ничего не было нужно. У них была своя тарелка из легкого металла алюминия. Первый раз Коган помог Оле подняться на положенные два десятка метров. Сверху он смотрел, как дочь заскользила вниз, легко управляя «тарелкой». Он побежал за ней следом, поскользнулся на крутом склоне, упал, но совсем не ушибся. Потом Оля поднялась наверх сама, а Коган ждал ее внизу. Он ждал дочь, и бесцветное, бледное и «незначительное» его лицо совершенно преобразилось радостью. И лицо девочки порозовело, и огромные ее глаза на курносой физиономии ожили восторгом сбывшегося чуда. Всю эту историю рассказал мне сам Коган. Мы с ним в автобусе оказались соседями. Он ехал в Кирьят-Шмону, чтобы завершить переговоры о покупке квартиры. Он решил, что жить они должны неподалеку от снежной горы. Снаряды «катюш» его не пугали. Жена Евсея Борисовича была против. Она кричала, что всю свою жизнь промучилась у черта на куличках, а тут ее тоже хотят загнать в еврейскую «Сибирь» под бомбы бандитов. Она сопротивлялась энергично. Здоровья на яростное сопротивление хватило, потому что жену Когана наконец-то вылечили от ее сложной болезни. Но сам отец семейства проявил несвойственную своему мягкому характеру твердость. Он даже сказал мне, случайному попутчику, что тот, кто всю жизнь прожил рядом с Валентиной, не станет бояться «катюш». Он сам рассмеялся своей шутке. Мне рассказ Когана очень понравился, и я обещал, что обязательно запишу его историю. Коган не возражал. Он даже подарил мне фотографию свою и дочери. Это они поднимаются на Хермон, к снегу.