Москва ныне – огромный мегаполис,
обезумевший от алчности. Каждый свободный метр городского пространства заполнен
рекламой. Гигантские супермаркеты сами похожи на фантастические города, где
купить можно абсолютно все. Древняя столица похожа на вечного
неудачника-бедняка, вдруг напавшего на золотую жилу. Деньги! Деньги! Деньги!
Ничего, кроме денег! Темп, скорость. Быстрее урвать свое и чужое. Не успел –
пеняй на себя. Чудо изобилия как внезапно началось, так может внезапно и
кончится.
Понеслась «птица-тройка». Куда? Неведомо.
Зачем? Непонятно. Чем все это кончится? Бог знает.
Отсюда и цены в Москве. Даже не спекулятивные,
а просто воровские цены – никакого отношения к подлинной стоимости товара не имеющие.
Москва сегодня – самый дорогой в мире город. Вал денег, рухнувший на столицу, и
сами деньги обесценил, превратил их в особую, столичную «валюту»: рубль в
остальной России – одно, в Москве рубль – совсем другая денежная единица. Его и
нет рубля-то. Ничего на рубль не купишь. Есть десятки, сотни, тысячи, миллионы…
Жарко, в центре столицы попросил бутылочку минеральной воды. Принесли,
взяли 150 рублей за двести граммов сомнительной жидкости. Всего лишь два дня
тому я был в другой России, в южном городе Таганроге, где большой, отлично
испеченной пирожок с доброй порцией мяса, стоил четыре рубля.
Понять это трудно. Как могут в одном и том же
государстве цены на один и тот же товар разниться в десятки раз. Мне скажут:
зарплата виновата. В твоем Таганроге доходы не те. Ерунда! Ну, в два раза
меньше получает рабочий или служащий на заводе, ну, в три, но не в десять же
раз. Нет, как всегда, экономика России – загадка – загадок. Тревожная, однако,
загадка.
«Я страшно испорчен тем, что
родился и вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют
безобразно большую роль», - писал Антон Павлович Чехов. Скромен был классик. Не
очень-то среда его «испортила». Во что превратятся нынешние жители Москвы, не
столь одаренные, трудно сказать.
Ладно, оставим столицу в покое. Я в другой
России, в благословенном городе Таганроге, где пирожки с мясом стоят 4 рубля, а
связка отлично высушенной воблы из 20 штук – 50 рублей, то бишь ДВА доллара.
Все так, но я не приехал в этот замечательный город жевать пирожки, пить пиво и
закусывать воблой, а должен снять два документальных фильма: просто о Таганроге
и Таганроге Антона Павловича Чехова.
«Я люблю Чехова, - писал в своем дневнике
Евгений Шварц. – Мало сказать люблю – я не верю, что люди, которые его не
любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое
удовольствие, будто речь идет о близком, лично мне близком человеке»… Что можно
добавить к этим словам? Я заочно любил город
Таганрог, потому что в нем родились Антон Павлович Чехов и Фаина Георгиевна
Раневская. И, видимо, по этой причине работа в Таганроге спорилась.
В общем-то, это веселое, подвижное, живое
занятие – снимать документальное кино. Ты не скован сценарием и давним
замыслом. Ты похож на путешественника, открывающего для себя совершенно новые
земли, неведомые страны.
Я слишком долго прожил в Израиле, чтобы легко,
без проблем вписаться в жизнь российской провинции. Путешественник, как
правило, беззащитен и боится беспричинной злобы, ненависти туземцев. Он помнит
о судьбе несчастного Кука. Вот и не без опаски взялся за предложенную работу.
Ценами в Таганроге я был удивлен не меньше,
чем полным отсутствием похабной граффити
в самых запущенных местах города и призывов «Бить жидов!». Ну, не
озабочен этот город всероссийской морокой. Настенных и заборных надписей было
сколько угодно, но почти все они носили характер страстного, любовного послания
– и только.
Впрочем, и это понятно. Нигде в мире я не
видел такого количества юных красавиц. И здесь вспоминал Чехова: «Хорошеньких много….
Большинство здешних девиц сложено хорошо, имеет прекрасные профили и не прочь
поамурничать… Не дурны, не глупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок,
заглушающий все чувства» - так писал двадцатисемилетний Чехов, что мог сказать
бедняга-режиссер, оказавшись в Таганроге без катара кишок, но в весьма
почтенном возрасте.
Ладно, вернемся к другим, «фундаментальным»
открытиям. Знал и раньше, что стоит в Таганроге замечательный
памятник Петру Великому – отличная работа Матвея Антокольского, но понятия не
имел, что памятник этот большевики в двадцатых годах убрали с глаз долой, но,
слава Богу, не уничтожили, а фашисты в годы оккупации поставили на место.
Видать, ничего не знали о «расовой неполноценности» давно почившего автора
монумента. Город освободили. К тому времени отношение к некоторым царям стало
иным. Петра не стали прятать от публики, но перенесли на новое место, поближе к
морю, именно туда, где мечтал увидеть первого императора Антон Павлович Чехов.
Это он, добрый знакомый Антокольского, и был инициатором самого значительного
украшения города.
Памятнику Александру 1 (произведению Ивана
Мартоса) повезло меньше: его не только свергли, но и уничтожили. Как там у
другого Александра – Пушкина: «Властитель слабый и лукавый….Враг труда».
Переплавили пролетарии «врага труда» на дверные ручки, но, к счастью, макеты
отливок сохранились. Пришли другие
времена, маятник качнулся, Александра отлили заново и поставили у Городского
банка. Так «враг труда» стал «другом денег». Нет, Таганрог - город полный скрытого и явного юмора.
Пропитанный добрым солнцем юга Антоша Чехонтэ
сочинял простые и веселые рассказы. Север, дожди, холод, болезнь - и творчество
Антона Павловича Чехова стало печальней… Печальней и мудрей.
Вот уже лет тридцать читаю и перечитываю письма
Антона Чехова, всегда обращая внимание на «еврейские следы» в его переписке.
Вот прочел: «… в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет еще водопровод,
трамвай и электрическое освещение. Боюсь, что электричество не затмит Гордона и
он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры».
Пожалуйста, перед нашей съемочной группой «лучший показатель»: Областная,
физиотерапевтическая больница, основанная Давидом Марковичем Гордоном. Он
заведовал этим учреждением до 1931 года, года кончины. Снимаем бюст Гордона,
коридоры, палаты больницы, новейшее оборудование в водолечебнице. Местный врач
клянется, что именно на этом месте стояла чугунная ванна, в которой не раз
поправлял свое здоровье классик, а рядом с ванной сидел Давид Маркович и они
вместе мечтали о том времени, когда в Таганроге появятся упомянутые трамвай и
водопровод.
Чехов
часто доверял свою неверную плоть врачам – евреям. Из воспоминаний Исаака
Альтшуллера: земского врача, лечившего Чехова: «В этом сыне мелкого лавочника,
выросшего в крайней нужде, было много природного аристократизма, не только
душевного, но даже и внешнего, и от всей его фигуры веяло благородством и
изяществом». Интересно, что сын Альтшуллера – Григорий Исаакович лечил Марину
Цветаеву и принимал у нее роды. Выходит, еврейский след в русской литературе не
ограничивается именами замечательных писателей и поэтов.
Но
вернемся в Таганрог. Все нынче в наличии: и трамвай и электричество. Только вот
разница между светом на улицах и светом в душах человеческих по-прежнему
слишком велика. Чехов – пророк совершенства рода людского, облагороженного
техническим достижениями – давно скончался. Чехов – писатель «жил, жив и будет
жить». Читаю новейшее сообщение в Интернете:
«Как сообщает пресс-служба филиала "Московская железная
дорога" (МЖД) ОАО "Российские железные дороги", задержка поездов
связана с хищением 20 м сигнального кабеля на 5-м км Горьковского направления».
Ну, как здесь не вспомнить чеховских мужичков, откручивающих на железке гайки
для грузила.
Много в Таганроге бомжей. Несчастных этих
всегда тянуло на юг, к теплу, особенно в преддверье зимы. Рабов не встречал,
но, если верить российскому телевидению, именно в Таганроге существует
невольничий рынок.
Возможно, но не было у меня желания грузить
душу и сердце тяжкой стороной городского быта. Криминал там под жестким
контролем. Один раз мы снимали ночной Таганрог без всякой охраны и не ощутили
агрессию среды. В сегодняшней России
подобное дорогого стоит.
Вернемся к «еврейским следам». Улица Фрунзе,
дом Фаины Георгиевны Раневской – Фаины Фельдман.
Читаю в блокноте давнюю выписку из книги
Алексея Щеглова: «Я стою в детской, на окне и смотрю в окно дома напротив, нас
разъединяет узкая улица и потому мне хорошо видно все, что происходит в комнатах
напротив, Там танцуют, смеются, визжат… Мне семь лет, я не знаю слова
«пошлость», «мещанство», но мне очень не нравится все, что я вижу в окне дома
на втором этаже напротив».
Странно, мне хотелось увидеть не дом
Раневской. Я знал, что в нем нет музея актрисы. Интересовал почему-то «дом
пошлости» - дом напротив, а его разрушили за несколько месяцев до нашего
приезда. Подростки копались в развалинах, собирая кирпичи давней и отличной
выделки. За тысячу кирпичей – тысяча рублей, по рублю за штуку. Во всем этом
была уже особая пошлость и невеселое мещанство нового времени.
Поднимаю голову, смотрю на второй этаж дома
Раневской. Видимо, вот за тем окном была детская. Может быть, и стекло
сохранилось, через которое смотрела на мир будущая великая актриса.
В Таганроге не раз слышал легкие голоса обиды.
Вот, мол, как покинула наш город, так ни разу и не посетила малую родину, не то
что Антон Павлович. Что верно, то верно, но Чехов навещал в этом городе родных
людей. Вся семья Фельдманов из России бежала во время революции. При Чехове о
городе заботились его граждане. Большевики сняли с населения эту заботу. Они
сами сносили и ставили памятники, открывали библиотеки и школы. Гражданам
предписывалось пользоваться всем этим, не вмешиваясь в том мир, в котором они
жили. Время Раневской исключало деятельную любовь к месту своего рождения. Да и
не очень-то любила Фаина Георгиевна свой
город. В той же книге Щеглова читаю: «Училась
плохо, арифметика была страшной пыткой. В семье была нелюбима. Мать
обожала, отца боялась и не очень любила. Писать без ошибок так и не научилась,
считать – тоже, наверно, потому и по сию пору всегда без денег».
Семья Фельдманов, отец Фаины
Георгиевны владел фабрикой красок и был старостой Хоральной синагоги, бежала не
только от советской власти, от лагерей, нищеты, голода, но и от неизбежной
смерти в годы фашистской оккупации.
Антон Чехов тоже плохо учился, дважды
оставался на второй год, но в дружной семье был любим, и заботился о ней всю
жизнь. Мне кажется, что ненормальное, обусловленное безумным временем,
сиротство Раневской сказалось и на отношении к родному городу. Тоже случилось и
с Иосифом Бродским, отказавшимся приехать в Петербург, даже свободный от
советской власти.
Думал об этом, стоя у дома Раневской, но
удалось только снять дом этот и старый каштан у дома актрисы – наверно ее
ровесник.
Снимали мы и городской театр. Интересовало нас
место на галерке, где обычно сидел мальчишка Чехов, но в том же театре ноги отказали девице - Фельдман
после спектакля «Вишневый сад», который привез в Таганрог Художественный театр.
Все зрители покинули зал. Она не могла подняться.
Уйду в сторону от Таганрога. С Раневской
связан у меня еще эпизод, который можно назвать жизненным уроком. Делали тогда
с приятелем какую-то ерунду на Студии детских и юношеских фильмов.
Редактор нашего сценария, Валентина
Кибальникова, жила в высотном доме на Котельнической набережной. Приходилось бывать в огромной
квартире ее отца – известного скульптора. Так вот, однажды увидел в вестибюле этого дома Фаину Георгиевну
Раневскую. Шла она медленно, даже один раз оперлась на стену, выглядела очень
уставшей, и мне так захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь доброе, искреннее:
« Я вас люблю. Фаина Георгиевна. Вы самая замечательная актриса мира!» Не
сказал, первым выскочил из этого дома – громадины. В молодости кажется, что
ничего не уходит, все может и должно повториться, но вскоре Раневская умерла.
Добрые слова нельзя откладывать. Злые нужно держать при себе хоть до самой
смерти.
И об этом я вспомнил в Таганроге, стоя у дома,
где родилась актриса, имя которой ныне входит в десятку лучших актрис мира.
И Чехов и Раневская писали об особой
музыкальности Таганрога. Здесь тоже наметился для нашего фильма «еврейский
след»: Александр Гуревич руководит местным камерным оркестром. Коллектив
замечательный! Пишу эти строчки и слушаю диск классической музыки, выпущенный
оркестром, да и сам дирижер личность незаурядная. И дело здесь не только в музыкальном таланте. Какую
уникальную библиотеку нот «попсы» конца девятнадцатого, начало ХХ века собрал
Гуревич, какую богатую книжную библиотеку увидели мы в его доме, какой
замечательный рассказчик этот талантливый, энергичный, влюбленный в свой город
человек.
Комментариев нет:
Отправить комментарий