КЕМ БЫЛ ИОСИФ БРОДСКИЙ?

 Забавная получается ситуация. Вдумаемся.  Кто такой Ганс Христиан Андерсен? Знаменитый датский писатель. Все правильно – датчанин прославил свою родину. Дмитрий Менделеев – великий русский ученый. Опять же все понятно – слава России, рождающей гениев химии. С датчанами, русскими, китайцами, даже гражданами государство Шри Ланка, все понятно, а с евреями, особенно с российскими корнями, как всегда, «темный лес». Подозрительно по всем статьям звучит: великий русский ученый Лев Давидович Ландау или прекрасный русский поэт Самуил Яковлевич Маршак. Ухо режет, что-то здесь не так. Все верно, Иоффе или Ландау работали в России, но почему же они русские, если были обрезаны в срок, а их деды и бабки, что вполне возможно, даже русского языка не знали. Проблема! Особенно тогда, когда в спор, если такой разворачивается, вмешивается вероисповедание.

 Здесь уже не просто «темный лес» вырастает, а «дремучие, непроходимые джунгли». Представим себе на минуту: вдруг выясняется, что тот же Ганс Христиан Андерсен перестал ходить в кирху, а тайно пристрастился к буддизму. Ну и ладно, никому не придет в голову забирать у датского народа этого замечательного писателя. С евреями, опять же, все «не как у людей». Оставил веру отцов или вообще записал себя в атеисты – и ты уже не слава еврейского народа, вообще непонятно кто и так далее.

 Мне все эти разборки всегда казались докучливой, малоинтересной ерундой, но весьма уважаемые исследователи творчества тех или иных знаменитостей, этим вопросом интересовались упрямо, с какой-то даже повышенной нервностью.

 Читаю новейший сборник интервью Валентины Полухиной «Иосиф Бродский глазами современников» и почти в каждом материале пристально исследуется феномен происхождения нобелевского лауреата. В беседах с евреями с особенной настойчивостью выясняет Полухина, кем, в конце концов, был великий      поэт?

 Перечислю несколько вопросов  известному публицисту и историку Михаилу Хейфецу, отбывшему на каторге срок за написание предисловия к стихам Иосифа Бродского: «Стоял ли он в этот период перед мировоззренческим выбором между иудаизмом и христианством?» «Из трех составляющих мироощущение Бродского – иудейства, античности и христианства – какая доминирует?» «То есть вы не чувствуете противоборства иудейской и христианской парадигмы в судьбе Бродского?» И так далее и тому подобное.

 Ответы Михаила Хейфеца сводятся практически к трем простейшим выводам: «В моем представлении принадлежность писателя к той или иной национальной культуре определяется тем, к какой аудитории он мысленно обращается; и я думаю, цивилизационно доминирует … российская культура с ее мировым пространством, возникшим для нее во второй половине Х1Х и ХХ веках… Он был и оставался патриотом, но – империи русского языка, империи российской культуры,… «подданным русского языка».

 Все здесь, в ответах этих, скажем так, «приблизительно и неаккуратно». Если верить Хейфецу, любовь Бродского к английскому языку и его первоклассное англоязычное творчество в прозе – это чуть не предательство родины и отказ от «языкового» патриотизма. К какой национальной культуре принадлежал Иосиф Бродский, когда писал свои эссе на языке Шекспира?

 В общем, отвечать на вопросы о культурной принадлежности поэта, рожденного евреем, крайне трудно. И тот, кто решается сделать это, неизбежно ступает на минное поле сомнительных рассуждений. Все здесь  запутанно и сложно.

 «Вам известно, как он относился к своему еврейству?» - спрашивает Валентина Полухина у друга Бродского Генриха Штейнберга.

 «- У меня такое впечатление, что почти никак… еврейский комплекс – производная государственного антисемитизма…. В круге личного общения эта тема возникала разве что в анекдотическом плане».

 Замечательно! Есть юдофобия – есть евреи. Нет ее – и евреев не существует. Логика ассимиляции груба и беспощадна. Впрочем, можно понять видного ученого-вулканолога Генриха Штейнберга: четверть века он провел вдали от национальных проблем – на Камчатке.

 Впрочем, даже такой ассимилированный еврей, как Штейнберг, не в силах избавиться от «еврейской начинки». И это характерно. В одном из ответов Полухиной читаем: «Думаю, что двойной стандарт – это норма человеческих отношений: к ближним своим относишься с любовью – по-евангельски, по-христиански, а к дальним – по справедливости, то есть ветхозаветно, по-еврейски. И полагаю, это правильно…. Ветхозаветный принцип справедливости, «неотвратимости наказания», а не христианское «прощение», лежит в основе всех правовых кодексов, независимо от веры, культуры, традиций».

 Можем смело предположить, что  взгляды Бродского на политику, далекие от политкорректности и левого либерализма, в основе своей были сформированы Торой (Заветом Ветхим), а не христианскими проповедями. Но это так, к слову.

 Я знаю, что тут же возникнет хор возмущенных (еврейских и русских) голосов и мне напомнят, среди прочего, о ежегодных стихах Иосифа Бродского к Рождеству, но и здесь наблюдается некая странность. Вот Валентина Полухина задает вопрос Бенгту Янгфельдту: «Тем не менее в своих интервью он говорит, что предпочитает Ветхий Завет Новому Завету и иудаизм для него «более привлекателен, чем ветхозаветное христианство». Чем вы объясняете противоречие между этим признанием и тем фактом, что до конца дней своих он посвящал рождению Христа ежегодное стихотворение?»

 - Я думаю, что в каком-то философском отношении Ветхий Завет был ему ближе. А как цивилизация, конечно, христианство синонимично западной цивилизации.

 И этот ответ слишком прост, потому что исключает «человеческий фактор». Иосиф Бродский, как и любой большой поэт, был «болен» гордыней, без которой никакое творчество немыслимо, невозможно. Почему Бродский и не думал отмечать в своем творчестве другие христианские праздники, кроме Рождества? Да просто потому, что и о себе он хотел думать, как о богочеловеке, о  Творце. Это о себе самом он писал в стихотворении « 24 декабря 1971 года»:

  «Знал бы Ирод, что чем он сильней,

    Тем верней, неизбежнее чудо,

    Постоянство такого родства –

    Основной механизм Рождества».

 Ирод – это палаческая, подлая власть, юдофобия. Чудо – это он – Иосиф Бродский. И равнодалекость поэта от любого ритуала, от любой ортодоксии – тоже от гордыни, от желания быть самостоятельной единицей в мире толп. В этом желании быть не просто поэтом, а царем и пророком  - и есть прямое еврейское наследство, может быть, последнего гения мировой словесности.    

    И не думал открывать «Америку». Вот один из ответов на вопрос Валентины Полухиной  Уильяма Уодсворта: «… в страстном темпераменте Иосифа, в его стремлении к нравственному и эстетическому абсолюту есть нечто ветхозаветное. Иов, пророки, сам Иегова – у них у всех было много общего с ним. Его мистическое отношение к языку, к очертаниям самих букв напоминает еврейский мистицизм».

  Сам Бродский писал об Уодсворте так: «за тридцать лет преподавания в Америке я еще не встречал такого глубокого ума, каким обладает господин Уильям Уодсворт».

 Здесь я бы хотел сделать невольную ветку в сторону. Борис Пастернак, как известно, еврейство свое терпеть не мог, и хотел от него избавиться любыми путями, но хотеть и мочь – вещи разные.

 Из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку от 10 июля 1926 года: « Даю тебе полное отпущение от всех и вся. Бери все что можешь – пока еще хочется брать!

 Вспомни о том, что кровь старше нас, особенно у тебя, семита. Не приручай ее. Бери все это с лирической – нет, с эпической высоты».

 Как же все точно в этом письме. Пастернак пробовал «приручить свою кровь семита». Иосиф Бродский был благороднее и выше этой пустой траты времени.

 Иной         раз, привычный вопрос насчет еврейства Бродского уводил Валентину Полухину, казалось, совсем в иную плоскость:

 «Мне очень даже нравится еврейская эволюция! Иисус сказал Самаритянке: «Спасение прибудет через евреев». Английская теория эволюции – Чарльз Дарвин, Ричард Доукинс и им подобные – сводит человеческие существа к взаимозаменяемым единица. Она приносит в жертву нас всех, обращает нас в деньги, тогда как иудейство обращает нас в личность. Личность умирает и возрождается – там самым остается. А это и есть самая главная эволюция». Лес Марей – один из известнейших австралийских поэтов.

 Именно такой личностью и был Иосиф Бродский.

 Михаил Хейфец в своем интервью категоричен: « Он с самого начала был и оставался российским поэтом и не мог, и не собирался становиться еврейским «ни при какой погоде». Даже если бы приехал в Израиль, все равно – я думаю, не стал бы еврейским поэтом».

 Судя по всему,  национальную принадлежность художника Хейфец считает обязательным признаком его значимости. Вполне возможно, это наследство советской, гуманитарной выучки. Хейфец согласен с утверждением Ленина, что, «жить в обществе  и быть свободным от общества нельзя». Но большой поэт, как раз, и стремится быть от этого общества свободным. Впрочем, как и всякая личность, наделенная волей и талантом.

 « Я не русский поэт, - писала Марина Цветаева Райнеру Марии Рильке. – И всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют. Для того и становишься поэтом  (если им вообще можно  с т а т ь, если им не  я в л я е ш ь с я  отродясь!», чтобы не быть французом, русским и т.д.».

 Для Бродского Цветаева была непререкаемым авторитетом. Бродский тоже стремился быть только поэтом, считая это звание самым высоким в мире, но никогда не переставал, да и не мог перестать, быть евреем. И, прежде всего, изгоем и кочевником. В  «Заметке о Соловьеве» он писал: «человек, создавший мир в себе и носящий его, рано или поздно становится инородным телом в той среде, где он обитает. И на него начинают действовать все физические законы: сжатия, вытеснения, уничтожения».

 Еще одно невольное признание в неизбежном еврействе. Это дети Иакова «создали мир в себе», а потому и стали изгоями, гонимым народом.

  Между «обществом» и родиной огромная разница. Прав Лев Лосев, утверждая, что «для Бродского родина – это люди, страдания которых он разделял в сумасшедшем доме, в вагонзаке и на колхозном поле, это «уступчивость русской речи», это русская литература, петербургская архитектура. От этой родины его оторвать невозможно, она – его стихи, его кровь и плоть».

 Все, повторю,  верно, но что, в таком случае, делать с другой, тоже подлинной родиной Бродского: с поэзией Одена, с каналами Венеции или аудиториями Йельского Университета?

 Та же, по сути дела, история с «языковой родиной». Язык – это всего лишь инструмент, полученный по наследству, как сама естественная возможность речи или навык передвигаться в вертикальном положении. Человек, вне зависимости от пола и расы, может владеть своим наследством легко и красиво, а может даже не понять, какой удивительный дар ему достался.

 Иосиф Бродский не получил в наследство английский язык, но овладел им в совершенстве. И это не было предательством «уступчивости русской речи», а было попыткой расширить свою малую родину до размеров планеты Земля.

 Тем не менее, попытки втиснуть поэта в одну из привычных и знакомых ниш не прекращаются. Вот один из примеров из книги Валентины Полухиной. Разговаривает она с Давидом Шраер-Петровым:

 «- Вы считаете, что Бродский грешил гордыней?

 - Я не думаю, что это грех.

 - По христианской вере это большой грех.

 - Да, но он не был христианином. Я не знаю, был ли он иудеем…. Он не был ни иудеем, ни христианином. Он был язычником».

 Вот и пристроен поэт. Компромисс найден. Никто не в обиде. Язычник, что с него возьмешь.

 Перетягивание каната продолжается.

 « - Кто он был для вас в первую очередь? – спрашивает Валентина Полухина у Анни Эпельбуэн. – Еврей, русский или американец?

 - Он был американско-русский еврей! Я его спрашивала об этом. Он считал, что он еврей, он говорил, что никогда не ходил в синагогу. Но если  помнить, как он читал стихи, это, конечно, удивительно: его манера имела что-то общее с кадишем в сингагоге».

 Об этом же рассказывал автору сборника интервью Олег Целков:

 «Читал он необычно: я никогда до этого подобного чтения не слышал. Он походил на какого-то отчаянно молящегося еврея, который,  раскачиваясь т прикрыв глаза веками, во весь голос пел этаким, я бы сказал, фальцетом в нос: пел все слова подряд».

 Но не прекращается страстное желание окрестить Иосифа Бродского.

 Вопрос Валентины Полухиной Татьяне Щербине:

 «- Бродский говорил, что он «со своим ощущением божественного ближе к богу, чем любой ортодокс». Слышали ли вы от его родителей, что когда Мария Моисеевна находилась с сыном  в эвакуации в Череповце, женщина, которая за ним присматривала, крестила его без согласия Марии Моисеевны?

 - Нет.»

  Мне кажется, что игра, затеянная искусствоведами и биографами вокруг еврейства Иосифа Бродского – совершенно пустая, никчемная затея.

 У человека, где бы он ни жил и кем бы он не был, нельзя отнять родину и факт происхождения. Бродский был евреем и гражданином России – вот и все. Остальное - в его стихах и прозе. И каждый волен извлекать из огромного наследия поэта все, что найдет необходимым. Но это уже дело личное, интимное и обсуждению, как мне кажется, не подлежит.

 Любопытно другое. ХХ век подарил России пять поэтических имен высочайшего уровня: Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Бродский. Два имени принадлежат женщинам. Трое же остальных богатырей русской словесности – евреи. Почему самыми выдающимися хранителями великой, русской, поэтической речи стали потомки Иакова?  Но это  вопрос для другого исследования, продиктованного поисками подлинного мира между людьми, которые не в силах понять, что вопросы расы или религиозной принадлежности – это не повод для разборок,  распрей, гордыни или стыда.