СМЕРТНЫЙ ВРАГ Быль

 В начале семидесятых годов семья Рехвиашвили ( репатриантов из Грузии) получила бесплатную квартиру на окраине Холона. В тот год Мирабу Рехвиашвили - сыну Иосифа и Ривки исполнилось десять лет, он учился в третьем классе и только - только начал осваивать азы иврита.

 Окна полученной квартиры выходили на обширный пустырь. Тишины и чистого воздуха было предостаточно. Мираба, мальчика здорового и спокойного, такая атмосфера вполне устраивала.

 Учился он неплохо, а после школы, как и положено, отслужил в боевых частях и даже принял активное участие в военных действиях на окраинах Бейрута. Мираб считал себя, и не без оснований, патриотом Израиля, но война ему не понравилась, даже не жертвами на поле боя, а шумом, за которым стояла смерть.

 Рев реактивных двигателей, скрежет гусениц танков, артиллерийская канонада – все это  расшатывало нервы Рехвиашвили младшего, вызывало раздражение и, в конце концов, сформировало его острую неприязнь ко всему, связанному с армейской службой.

 Тем не менее, отслужил он достойно, не раз был отмечен командованием и даже получил предложение остаться в рядах ЦАХАЛа, продолжив свое образование на офицерских курсах.

 Но так вышло, что ко дню демобилизации, серьезно заболел отец Мираба. Иосиф Рехвиашвили теперь нуждался в постоянном уходе, и только сын мог обеспечить этот уход. Мать молодого человека была женщиной болезненной, слабой, очень нерешительной и малейшие трудности заставляли ее тут же пугливо отступить в сторону. Пятилась, отступала Ривка  с постоянной фразой на дрожащих губах: «Ах, зачем я только родилась на свет?»

 А общем, Мирабу, в 22 неполных года, пришлось целиком и полностью взять на себя ответственность за благополучие семьи Рехвиашвили. С детства он  нежно и уважительно относился к дереву, к столярному делу, а потому и устроился незамедлительно на небольшую фабрику мебели.

 Родители, особенно отец, не торопили сына с женитьбой, надо думать, из чистого эгоизма, но и сам Мираб относился и к браку, и к обычной сексуальной жизни, без особого, положено в его молодые годы, интереса. Только один раз, когда ему было уже под тридцать, встретил младший Рехвиашвили тихую, серьезную девушку по имени Мирьям. Он, было, уже решил связать с ней свою судьбу, но тут умерла мать Мираба, а отца поразил еще один серьезный удар инсульта. Теперь Иосиф не покидал коляску и совсем плохо говорил.  Мираб понимал отца, но остальным это было не под силу.

 Избранница младшего Рехвиашвили сразу же сказала ему, что больному теперь необходим особый, квалифицированный уход, но Мираб сделал вид, что не понял невесту. Но Мирьям, к сожалению, не ограничилась этим предложением, и напрямую намекнула жениху, что его отца следует отправить в дом для престарелых.  Мираб ничего ей не ответил  на это предложение, но  решительно оборвал всякие отношения с невестой.

 Прошло еще десять лет. И сорокалетний Мираб остался один в своей трехкомнатной квартире в Холоне, на окраине пустыря. Впрочем, к этому времени, между окнами его квартиры и нежилым пространством, все еще заселенным змеями и шакалами, возникла спортивная площадка, пристроенная к школе.

 Первые годы, занятый работой и уходом за отцом, Мираб не особенно обращал внимания на постоянный шум под окнами, вызванный разными спортивными играми на площадке, но после смерти отца будто поднялся тяжелый, плотный занавес: крики, стук мяча, смех играющих – все это стало невыразимо раздражать, даже мучить Мираба.

 Он терпеть не мог надрывный стон кондиционера, а потому зимой и летом жил при открытых окнах, но окна эти, как-то вдруг, внезапно, перестали быть источником свежего воздуха и тишины, а обрушили на нервы Мираба, и без того издерганные шумом на работе, тяжелую волну звуков.

 Рехвиашвили попытался закрыть окна и включить кондиционер, но тут же стал задыхаться, да и волна звуковая была сильней  прозрачной преграды и даже стонов  мазгана.

 Так начался его поединок с шумной площадкой под окнами. Ранним утром площадку эту посещали владельцы собак. Здесь, в огороженном пространстве, можно было отпустить своих псов с поводков, дать им возможность поиграть друг с другом и самим размять сонный язык  в утренней беседе.

 Собаки лаяли, их хозяева, по израильской привычке, разговаривали громко, а Мираб в ярости просыпался раньше положенного времени. Сначала он подходил к окну и требовал тишины, затем стал решительно выбираться из дома в тапочках и вступать в пререкание с владельцами домашних животных.

 В личном поединке он старался внушить любителям собак, что каждое утро шум на площадке крадет у него, рабочего человека, как минимум тридцать минут необходимо сна и покоя. Он просил, убедительно и вежливо, не шуметь в столь ранний час.

 Собачники не спорили с Мирабом. Громкие беседы прекращали, но на следующее утро забывали о данном обещании. Тогда он купил два замка и стал запирать площадку, снимая запоры только перед уходом на работу.

 Но после трудового дня он был бессилен и не мог запретить детям игры с мячом. Оглушительный шум мучил Мираба дотемна, а он так любил в одиночестве шуршать газетой под тихое журчание телевизора,  пораньше забраться в постель  и заснуть, спасаясь от тревожных мыслей дня, от пугающей размеренности своей жизни, от внезапной пустоты в душе, возникшей после смерти отца.

 Мираб сделал попытку продать квартиру, но дошлые покупатели сразу же подступали к окнам, выходящим на спортплощадку, и начинали торговаться, резко сбавляя цену; и Рехвиашвили, со временем, понял, что за вырученные от продажи деньги ему не приобрести достойного, тихого жилья в центре страны. Центр ему был необходим, потому что машины у Мираба не было, а работал он в промышленной зоне Холона.

 Рехвиашвили примирился с тем, что отныне его шумная квартира ничего не стоит, перестал расклеивать объявления, обращаться к маклером и весь остаток своей энергии направил на борьбу с источником шума. Он писал жалобы в мэрию и дважды потревожил чиновников из Министерства образования своими гневными посланиями. Мираб неоднократно выходил на поединок с детьми, забирал и у них мяч и читал лекции об уважении к покою старших…. Дети покорно, как правило, выслушивали наставления, но продолжали жить своей шумной, детской жизнью.

 Однажды Рехвиашвили вышел на ночной бой с наркоманами, облюбовавшими скамейку на детской площадке. Он победил в этом бою, но все-таки наутро, и только своими силами, Мираб отволок скамейку подальше от площадки, к мусорным бакам.

 С тех пор его перестали тревожить не только ночные посетители площадки, но и своими разговорами соседки, лузгающие семечки прямо у него окнами дома, в те редкие моменты, когда площадка не была заполнена криками детей и стуком мяча.

 Со временем борьба с шумом  заполнила все существо Мираба. Он думал об этом шуме постоянно, изобретая все новые и новые методы борьбы с ним.

 Однажды Рехвиашвили, увидел дикий сон: асфальт на площадке вдруг вспыхнул, как озеро нефти. Он горел, но в черном дыму и пламени, носились дети, играя в баскетбол. Мираб бросился спасать детей, но когда выскочил из дома, огня не обнаружил, а  в загородку, прямо на его глазах, люди в униформе вводили бешено рычащих львов и тигров.

 - Что вы делаете? – закричал им Мираб. – Прекратите сейчас же!

 А ему стали спокойно объяснять, что отныне, по решению городского самоуправления, детская площадка у него под окнами ликвидируется, а на этом месте будет открыт питомник диких животных.

 В ту раннее утро, разбуженный лаем собак, Мираб понял, что отныне он ненавидит эту площадку, как своего личного врага. Мало того, он начал догадываться, что давно уже живет ненавистью к этому пространству, огороженному высокой, стальной сеткой.

 Мираб был неглупым человеком. Поняв все это, он испугался самого себя, неотвратимого, как он подумал, безумия. Он стал доказывать самому себе, что дело не в шуме на площадке, а в чем-то другом, гораздо более существенном и тревожном. Но одно дело - дойти до высот самокритики, совсем другое воспользоваться ее уроками.   Мираб продолжал жить разрушающей все его существо ненавистью к пространству под  окнами, огороженному нержавеющей сеткой – рабицей.

 Но однажды в дверь его квартиры постучали. Мираб, с обычным в последнее время брюзгливым, суровым лицом, открыл дверь и увидел на пороге не старую еще женщину с большой грудью.

 Женщина сказала, что на одном из фонарных столбов прочла старое объявление о продаже этой квартиры. Телефон стерли зимние дожди, но адрес она сумела прочесть, а потому и посмела зайти к нему без разрешения.

 Рехвиашвили, выслушав все это, молча открыл женщине доступ в свою неприбранную, запущенную квартиру. Окна были открыты и как раз в этот момент внизу, на площадке, шел бешеный спор по поводу мяча, забитого или не забитого в ворота.

 - Люблю физкультуру и спорт, - сказала женщина. – И за билет платить не надо. Стадион и так под окнами.

 Мираб так растрогался, что предложил гостье чашку кофе. Они сидели на кухне у стола, и женщина хвалила кофе, приготовленное хозяином. Одним кофе дело не ограничилось, перешли на чай, и после третьей чашки женщина сказала Мирабу, что в ее личной жизни были одни досадные неудачи, но она не прочь провести еще один эксперимент: а что, если Рехвиашвили сдаст ей одну из двух комнат? Они попробуют жить вместе, а вдруг что-нибудь путное и получится.

 Потом гостья рассказала Мирабу все о себе, а Рехвиашвили поведал ей нехитрую историю своей жизни. Давно уже ему не приходилось говорить так долго и сбивчиво, но женщина внимательно слушала Мираба, даже спиной слушала, когда поднялась к раковине, чтобы вымыть грязную посуду.

 Неделю они квартировали в разных комнатах, но затем стали спать в одной, на полуторном, продавленном диване Мираба. И после первой, совместной ночи Рехвиашвили проспал подъем на работу.

 В то утро на площадку пробрались шалопаи-баскетболисты и каждый меткий бросок они сопровождали восторженными воплями, но Мираб, впервые за годы своего «кровавого» поединка с площадкой, не почувствовал гнева и ненависти, не бросился с кулаками к окну, а улыбнулся и осторожно погладил дрогнущей ладонью обнаженное плечо женщины.